Текст книги "Обреченная невеста"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Куря и потягивая свое послеобеденное бренди, он стал подробно описывать французскую парчу, выбранную им для камзола. В этот момент могло показаться, что они счастливая семейная пара, подумала Флер грустно. Чевиот был довольно добродушен, но всего лишь на одну минуту. Вскоре он устал от ее общества и попрощался: он пригласил сэра Эдмунда Фоллиата, одного из своих новых друзей в округе, чтобы вместе поужинать и поиграть в карты.
Он взял одну руку Флер, прижал ее к губам и в то же мгновение почувствовал, что все ее тело сжалось. Отбросив ее руки, он рассмеялся.
– Очень хорошо, моя дорогая. Если вы предпочитаете, то можете соединять руки для молитвы. Я не возражаю. Спокойной ночи. Не забудьте выпить горячего молока. Я пришлю к вам Одетту.
Она кивнула, а Чевиот добавил:
– Кстати, я разговаривал с миссис Динглфут. Она ужасно обижена тем, что вы не принимаете ее. Я хотел бы, чтобы, когда ребенок появится на свет, вы изменили свое отношение к моей доброй миссис Динглфут.
– О, Дензил, – вдруг сказала Флер, – не могли бы вы подыскать мне другую экономку? Я не могу выразить вам все то отвращение, которое вызывает во мне миссис Динглфут.
– Мы уже говорили на эту тему, – холодно произнес он.
Она взглянула на него своими прекрасными глазами:
– Вы дали мне много того, что мне совсем не нужно. Неужели вы не можете выполнить такую маленькую просьбу?
Он заколебался. Первый раз его молодая жена обращалась к нему с глазу на глаз так прямо. Старая буйная страсть пробудилась в нем, он обернулся и бросился на кушетку, прижал горевшее лицо к ее шее и с жаром поцеловал один из ее длинных шелковых локонов.
– Я сделаю все что угодно, когда вы снова будете здоровы. Я даже прогоню бедную миссис Динглфут из Кедлингтона, только поклянитесь, что будете любить меня, – выдохнул он.
Она с содроганием уклонилась от его объятий, и даже ребенок зашевелился, казалось, протестующе. Она почувствовала дурноту от знакомого ей страха и отвращения: она всегда видела его таким, каким он был в ту ночь в «Малой Бастилии», – сатанински жестоким в своей не знающей милосердия страсти.
– Оставьте меня, – задыхаясь, проговорила она, – уйдите, возвращайтесь к вашим любовницам.
Он поднялся, смахнул соринку с рукава и отвратительно засмеялся.
– Как обычно, ваше целомудрие леденит меня. Но я извиняюсь, моя дорогая. Сейчас неподходящее время для заигрываний. Если бы наш молодой гений в башне был скульптором, я предложил бы ему изваять вас из мрамора.
– Чтобы вы могли взять молоток и разбить статую? – спросила она, вскинув на него голову. Он не заметил презрения в ее огромных глазах и пошел к двери.
– Спокойной ночи, – сказал он.
Как только он ушел, гордая головка поникла. Флер могла быть смелой только в присутствии этого жестокого человека, но не одна. Высокая башня, подобно магниту, непреодолимо притягивала ее мысли, башня – такая далекая и вместе с тем такая близкая. Прошло так много времени с тех пор, как она произнесла единственное слово приветствия этому «молодому гению», над которым так насмехался Чевиот и которым он гордился, как своей собственностью.
– Ах, Певерил, дорогой, дорогой Певерил, – шептала она.
Снова зашевелился ребенок. Флер вздохнула, положила свои бесподобные руки на живот и горько зарыдала.
Глава седьмая
В последние две недели перед тем, как родиться ребенку, в Кедлингтоне установилось такое лето, которого не помнил ни один из старожилов во всей округе. Пронизывающие ветры, до того времени постоянно дувшие с Чилтерн-Хиллз, утихли. Луга пышно разрослись, в лесах было безмолвно. Стояла тропическая жара при полном отсутствии движения воздуха. Дни были такими длинными и жаркими, что даже птицы, казалось, онемели, перестав петь, и дремали на покрытых листьями ветках. Цветы на больших бордюрах в саду быстро закрывались на солнце. От жары розы роняли свои лепестки еще до наступления сумерек, несмотря на все усилия садовников, старательно поливающих растения. Многие цветы погибали, и только орхидеи, которые Флер ненавидела, буйно и пышно разрослись и выглядели зловеще. Большие травяные газоны утратили свой бархатный зеленый цвет, изменив его на оттенок выгоревшего золота. Слуги ворчали из-за жары. Окна большого дома были настежь распахнуты, двери тоже были открыты, чтобы сквозняк мог продувать коридоры.
Чевиот больше не ездил в Лондон, поскольку доктор Босс предупредил его, что ребенок может появиться на свет в любой момент. Поэтому он не развлекался охотой и не ездил к своей новой любовнице. Скучая и зевая, он оставался в эти золотые летние часы в Кедлингтоне и лишь спал или напивался. Сам он редко виделся с женой, но пригласил двух акушерок, рекомендованных доктором. Теперь Флер никогда не оставалась одна даже на минуту, постоянно находясь под неусыпным оком опытных акушерок. Барон не желал, чтобы были какие-то осложнения, связанные с родами.
Несколько месяцев назад, когда Флер спросила, нельзя ли, чтобы ее давняя подруга, Кэтрин Квинтли, приехала к ней, Дензил согласился на ее просьбу, полагая, что присутствие подруги придаст духу Флер. Но судьба не подарила ей даже этого маленького удовольствия, поскольку Кэтрин сама слегла с оспой за несколько дней до назначенного срока для путешествия.
Теперь, когда роды приближались, Флер было особенно одиноко. Постоянное присутствие акушерок и слуг причиняло ей боль. Ее раздражало только одно сознание того, что Чевиот тоже слоняется по дому, готовый наброситься на нее, как тигр, если она сделает что-то такое, что, как он считает, может быть плохо для ребенка. Он думал только о ребенке, но о ней – никогда.
Она больше не спускалась вниз, оставаясь в своей спальне и будуаре. Ей немного оставалось наслаждаться романтически сказочной спальней: как только ребенок родится, Чевиот уничтожит творение Певерила.
– Она со странностями, – возмущенно фыркнула миссис Динглфут однажды вечером, когда слуги ужинали. Они всегда сплетничали на кухне. – Возможно, ребенок родится слабоумный… Моя прежняя хозяйка перевернется в гробу.
Как всегда, Певерил принужден был слушать разговоры такого рода, хотя старался поесть как можно скорее, чтобы вернуться в свою башню и продолжать писать, пока не померкнет дневной свет.
Но на этот раз он выразил свой протест, что бывало с ним редко. Пристально и ясно глядя на злобную управляющую, он произнес:
– Ни один из тех, кто говорил с ее светлостью, не назвал бы ее «со странностями». Она очень замкнутая, но у нее много дарований.
Миссис Динглфут обмахивала себя, а красной рукой вытирала пот, выступавший у нее на лбу. В эту жару она выглядела особенно омерзительно.
– Ха-ха! Послушайте-ка нашего молодого художника. Он всегда защищает ее светлость, – сказала она.
Одетта, которая в душе питала тайную страсть к молодому красивому художнику, оказалась рядом с ним и тронула его за руку.
– Вы зря тратите время, мистер Певерил. О-ля-ля. Если мессир барон узнает о том, как высоко вы ставите ее светлость, то прострелит вам глотку. Вот так, – и она направила вилку в Певерила, щелкнув зубами.
Миссис Динглфут презрительно расхохоталась. Айвор, ослабив узел галстука, пристально взглянул в сторону Певерила. Он испытывал жгучую ревность к Певерилу с первого дня, как тот поселился здесь. Он точно так же ревновал и к прекрасной молодой леди, которая отнимала так много времени и внимания его хозяина. Как и миссис Динглфут, он с сожалением вспоминал те старые времена, когда в Кедлингтоне устраивались пиры.
– Наш чванливый маэстро художник рисует все самое ценное в округе, – пропел своим уэльским голосом Айвор.
– Я вовсе не чванливый, – тихо сказал Певерил.
– Но вы должны знать свое место, маэстро Певерил, – вставила миссис Динглфут, скрещивая руки на своей огромной груди и раздраженно глядя на него. – Взбираться ползком в спальню ее милости, когда его светлость был в отъезде! Не забывайте, что нам об этом известно.
Певерил вскочил на ноги:
– Вы подлые и отвратительные!
Одетта поймала руку молодого человека, пытаясь усадить его рядом.
– Сядьте и ешьте ваш пудинг. Они просто дразнят вас.
Он вырвал руку, весь дрожа от возмущения за Флер, но не за себя. Слуга повел бровью.
– Лучше будь осторожен. Если его светлость узнает о твоей склонности к госпоже, ему это очень не понравится.
– Нечего вмешиваться в то, чего вы совершенно не понимаете, – с жаром произнес Певерил.
Валлиец прищурился:
– Берегись моего дурного настроения. Я стреляю не хуже, чем его светлость, и понимаю кое-что в защите. Не могу ли я узнать, сэр Певерил: а можете ли вы сражаться на поединке?
– Я плохой фехтовальщик, и у меня нет ни малейшего желания сражаться. Я художник, – ответил молодой человек.
– Или просто трус? – осторожно предположил валлиец.
Воцарилась тишина. Слуги прекратили шумные разговоры и со стуком отставили пивные кружки, ножи, вилки. Худощавый помощник буфетчика вытер сальные руки о фартук и подошел поближе, чтобы послушать. Все были возбуждены от любопытства, какую линию поведения примет молодой художник после такого открытого вызова Айвора.
Был только один путь, которого придерживался Певерил. Его хрупкое телосложение совершенно не подходило для того, чтобы меряться силой. Тем не менее Певерил Марш не мог допустить, чтобы кто-то назвал его трусом. Он выпрыгнул перед валлийцем, но уже в следующую минуту почувствовал, что лежит на полу, а тонкие стальные пальцы Айвора впились ему в горло. Никто из людей не посмел вмешаться. Его светлость очень благоволил к валлийцу и если бы шеф-повар или лакей посмели бы приблизиться к нему, то пожалели бы об этом. Однако Одетта пронзительно закричала и повисла на руке Айвора:
– Оставьте его! Боже мой! Вы его убьете. Он не подходит для этого.
– Пусть они сражаются, – сказала миссис Динглфут. Ее глаза блестели от удовольствия, когда она видела все тщетные попытки молодого художника освободиться от этих беспощадных пальцев.
Вдруг двери отворились, и одна из акушерок, пухленькая, маленькая и розовощекая, вбежала, простирая обнаженные руки с ямочками к управляющей.
– Миссис Динглфут! Горячей воды, и побольше, умоляю. У ее светлости начались роды.
В тот же миг резкий звук голосов нарушил тишину. Все слуги, включая управляющую, поднялись. Великий момент, которого все ждали, наступил. Это и спасло Певерила. Несчастный юноша почти потерял сознание, и Айвор ослабил хватку. Сейчас было неподходящее время, чтобы довершить наказание молодого живописца.
Слегка подтолкнув Певерила носком ботинка, Айвор сказал:
– Видишь, мой красавчик, я твой победитель. В следующий раз я вышибу из тебя дух.
Певерил поднялся, едва держась на ногах и прижав руку к кровоподтеку на горле. Он покраснел от унижения и обиды; в этот вечер нежный художник превратился в человека, который более всего на свете желал научиться драться так, чтобы мог сам определить меру наказания Айвору.
Потерявшая голову Одетта обняла его одной рукой и, поддерживая его и, поднесла стакан с вином к его губам.
– Глупо испытывать терпение валлийца, – прошептала она. – Вы слишком открыто выказали свое восхищение госпожой.
Певерил выпил вино. Айвор исчез, а слуги снова сновали во всех направлениях.
– Что произошло? – пробормотал Певерил. Одетта рассказала ему:
– У ее светлости начались роды. Я должна идти, так как могу понадобиться тоже. Идите, Певерил, не теряйте напрасно времени на прекрасную даму, которая вскоре будет заперта с нянями и врачами, а позже – с новорожденным младенцем. Красивому молодому человеку, как вы, нужна красивая молодая девушка для поцелуев… – она хихикнула и сильнее прижалась к нему. – Я прокрадусь в башню и навещу вас сегодня ночью. Слуги будут слишком заняты, чтобы следить за тем, куда я иду.
– Спасибо, но я не хочу, чтобы вы приходили ко мне в башню, – коротко ответил Певерил. Он шел по коридору, не сознавая ничего, кроме ослепляющего страха.
У нее начались роды, какая ужасная мысль! О Боже! Из этого прекрасного тела, которое он обожал с неменьшим благоговением, чем ее ум и душу, сегодня или завтра появится ребенок Чевиота. Она будет страдать. Молодой человек был довольно несведущ во всех этих вопросах, но обладал воображением. Размышлять об этом было выше его сил. Горя, как в лихорадке, он ускользнул от Одетты и побежал вверх по винтовой лестнице, ведущей в его мастерскую. Бросившись на колени перед открытыми окнами в башне, он стал посылать к звездам, сверкающим над Кедлингтоном, дикую молитву: «Господь на небесах, не дай ей умереть этой ночью».
Все окна огромного дома были освещены. С тех пор как акушерка сообщила, что у ее светлости начались роды, Чевиот попеременно испытывал то радость, то мучительные опасения. Радость, поскольку он мог возблагодарить Бога (или дьявола), что долгое ожидание закончилось. Но в то же время его мучили дурные предчувствия. Флер могла умереть во время родов, и ребенок вместе с ней. Или он мог оказаться уродом.
Он расхаживал взад и вперед по длинным галереям, коридорам, через большие гостиные, останавливаясь только для того, чтобы потребовать еще вина и выпить его. Он говорил себе, что если Флер не родит ему прелестного сына, то он заставит ее страдать за это. Он утопит обеих акушерок в пруду, в глубине сада. В его голове роились самые дикие злодейские мысли, а мозг еще более распалялся от вина. Потом он начал думать о хорошеньком мальчике, который, может быть, родится сегодня ночью; как он, Дензил, раскается во зле и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже пожертвует деньги на церковь и приобщится к религии. Превратившись в видного гражданина уважаемого общества, бросит свою любовницу-венгерку и покончит с игрой в кости и с тайными грехами. Он заставит Певерила написать портрет новорожденного.
Доктор Босс сказал ему, что пока все идет нормально, но ее светлость очень тонкая и хрупкая, и роды будут трудными. То же подтвердили обе акушерки.
Доктор взглянул на его светлость с некоторой неловкостью и спросил:
– По обычаю, лорд Чевиот, я должен спросить мужа.
Если положение ухудшится и будет стоять выбор между жизнью матери и ребенка, чью жизнь я должен спасать?
Не колеблясь Чевиот ответил:
– Ребенка. Я всегда могу найти еще одну жену.
При этом ответе старый врач отшатнулся. Поклонившись, он вернулся назад к своей пациентке. Сняв плащ и закатав рукава, он ожидал в будуаре, когда акушерки сообщат ему, что роды продолжаются и требуется его помощь.
Увидев леди Чевиот в последний раз, он преисполнился невыразимой жалости к ней. Она была бледна, как полотно сорочки, в которую женщины одели ее; блестящие волосы были подобраны под белый чепец. Она безропотно переносила резкие ритмичные боли, следовавшие друг за другом с беспощадной регулярностью. Одна акушерка уговаривала ее тянуть за веревку, привязанную в ногах кровати, вторая смачивала ей виски духами и туалетным уксусом. Флер не издавала ни звука, и это поразило старого Босса, который принимал роды у многих леди в округе, которые не стеснялись кричать. Она с искаженным от боли лицом кусала губы, но продолжала хранить молчание, подавляя стоны.
– Почему вы не кричите, моя милая? – мягко спросил ее доктор Босс. – Вам будет легче переносить страдания.
Она открыла большие лиловые глаза, в которых мелькнуло дикое выражение от боли; пот струился по ее щекам.
– Я не беспокоюсь о том, что его светлость услышит, как я кричу. Боли сильны, но не настолько ужасны, как те муки, от которых страдала моя душа еще совсем недавно.
Эти тихие слова, предназначенные только ему одному, заставили старого доктора в ужасе отпрянуть. Он знал, что барон Чевиот был настоящим дьяволом, но старик ничего не мог сделать для леди Чевиот.
– Его светлость будет в восхищении, стоит только вам подарить ему сына, – сказал он осторожно.
Флер ничего не ответила, беззвучно борясь с родовыми муками. Это было самое начало. Ночь близилась к рассвету, а роды продолжались.
Время от времени Чевиот подкрадывался и стучал в дверь комнаты ее светлости, спрашивая о новостях. Когда Флер слышала его голос, она содрогалась и просила женщину, ухаживающую за ней, не впускать его любой ценой.
К трем часам ночи Кедлингтон затих, хотя мало кто спал. Ребенок все еще не родился, и доктор Босс беспокоился. Ее светлость была измучена больше, чем кто-либо, ее пульс был очень слабым. Казалось, что ребенок никогда не появится, несмотря на ее мужественные усилия родить его.
Теперь будущую мать мучили столь ужасные страдания, что она молила лишь о смерти, умоляя старого доктора дать ей хлороформ.
– Я больше не могу терпеть, – произнесла она, задыхаясь.
Он покачал головой, держа палец на ее неровном пульсе. У него мелькнула мысль дать ее светлости наркотик, чтобы облегчить боль, но при этом был риск нанести вред младенцу. Барон находился в таком состоянии нервозности и раздражения, что старый доктор боялся за свою собственную жизнь. Он не хотел допустить, чтобы барон буйствовал бы этой ночью, если дела пойдут плохо.
Находясь внизу в большом зале, Дензил ходил взад и вперед по комнате, его одежда была в беспорядке, рубашка – в пятнах от вина, а глаза – бешеные и воспаленные. Волкодав Альфа бегала вслед за ним, и однажды в бешенстве он пнул ее ногой. Она покорно, с жалобным поскуливанием, убежала.
В возбужденный мозг Чевиота пришла одна из его очередных бредовых идей. Он послал лакея в башню:
– Приведи ко мне мастера Марша. Приказываю ему немедленно явиться.
Глава восьмая
Певерил предстал перед его светлостью, чувствуя всю напряженность и нервозность обстановки. Чевиот попытался заставить его выпить.
– Выпей со мной, ты, трусливый молодой дурак, – Чевиот резко остановился, устремив на молодого человека соколиные глаза. – Живописец ты или нет, но ты же мужчина, не так ли?
– Разве для того, чтобы быть мужчиной, надо пить? – спросил спокойно юноша.
– Да, и напиваться тоже, – сказал Дензил и прибавил грубо, – и поразвлечься в кровати с хорошенькой женщиной.
Певерил ничего не сказал. Он стоял безмолвный, ощущая полное отвращение к этому звероподобному человеку. Как он мог вести себя так, в то время как прекрасная святая боролась наверху за свою жизнь? Серые глаза молодого человека посмотрели на галерею для музыкантов, по другую сторону от которой располагались апартаменты ее светлости. Дензил проследил за пристальным взглядом юноши и затем грубо расхохотался:
– Вы тоже ожидаете новостей, а? Никто еще не появился, так что можете успокоиться и выпить, а я научу вас играть в карты. Возможно, пройдут часы до того, как родится ребенок.
– Печально слышать, что ожидание так затянулось, – сказал Певерил низким, слегка дрогнувшим голосом. Он задумался о том, много ли еще могла выдержать Флер Чевиот.
– Садись, садись и не раздражай меня, – проворчал Чевиот и швырнул нераспечатанные карты на столик, рядом с которым они стояли. – Вот, открывай, посмотрим, повезет мне или нет.
Певерил покрылся испариной. Всей душой он желал бы избежать этого тет-а-тет с бароном.
Чевиот предложил юноше снять карту и не удовлетворился до тех пор, пока Певерил не выпил вина. В первые минуты юноша выигрывал, и когда в заключение пошел червовым тузом против короля Чевиота, барон швырнул всю колоду на пол и презрительно расхохотался.
– Ну, новичку везет! Тебе надо начать играть в азартные игры, мой юный друг. Кажется, ты счастливчик.
– Я не считаю счастьем выигрывать деньги таким способом, – сказал спокойно Певерил.
– Ба! Вы, живописцы, с вашими слащавенькими фантазиями, что же, в таком случае, для вас удача?
– Написать великий шедевр.
– Так говорили раньше. Но вы написали много шедевров, не правда ли, мой маленький гений?
– В жизни художника может быть только один настоящий шедевр.
– В таком случае это будет портрет, который ты напишешь с моего сына. Я решил, что, как только он появится на свет, ты напишешь великий портрет нового Чевиота, – сказал его светлость. Он снова расплескал вино на свою изящную, отделанную рюшами батистовую сорочку и поэтому снял камзол. Его раздражение не уменьшалось.
Певерил хранил молчание, так как почувствовал дурноту. Менее всего он хотел увидеть новорожденного младенца, даже если тот был частицей Флер: он не желал прибавить к галерее Чевиотов еще один портрет. Он знал теперь, что эти люди были плохой породы, последний барон был наихудшим из всех них.
Чевиот нетвердой походкой прошел к окну и раздернул занавески.
– А, – пробормотал он, – как я и думал, эта устрашающая духота предвещает бурю. Взгляни вон туда!
Певерил подошел к нему. Вместе эти двое мужчин составляли удивительно нелепую пару: огромный широкоплечий барон и стройный юноша, пристально смотревшие на внушающее трепет явление природы. Было пять часов, звезды постепенно исчезали. Тусклую луну затянули облака, а из долины внезапно потянулись темные ужасные тучи. На Уайтлив надвигался сильный шторм. Раздался низкий раскат грома, и первая вспышка молнии разорвала зигзагами синевато-багровое небо.
Певерил стоял, молчаливо оценивая великолепное зрелище. С первыми каплями дождя, брызнувшими вниз, Чевиот пьяно расхохотался и обернулся.
– Ну, мой сын и наследник появляется при грохотании грома. Он рождается в бурю, как и его отец. Да, старая Динглфут помнит как никто другой, что я появился в Кедлингтоне в то время, когда надвигалась грохочущая буря. Она говорила мне, что мать кричала, так как боялась молнии, а когда ее легкие издали вопль, то и я, ее сын, присоединился к ней, впервые закричав.
Певерил содрогнулся. Его охватило отвращение, то ли от выпитого вина, то ли от омерзительного рассказа о рождении Чевиота. Еще раз яркое воображение Певерила нарисовало ему дикие, ужасные картины того, что происходило сейчас наверху. Ни единого крика не вырвется у нее, он знал… если только она не умерла.
– Боже, смилуйся над ее светлостью, – сорвалось с губ Певерила.
Чевиот засмеялся, шатаясь подошел к лестнице и прокричал вверх:
– Вы там, Босс, мой старый добрый друг! Нет ли у вас новостей?
Над Кедлингтоном раздался раскат грома. Внезапно зал осветился слепящей молнией, и вниз хлынул настоящий поток. Наконец-то повеяло прохладой, подумал Певерил, жара уже спала. Тыльной стороной руки он вытер влажный лоб и вздохнул.
Внезапно на лестнице показалась фигура седобородого доктора. Его вид был мертвенно-бледным. Чевиот, перепрыгивая через две ступеньки, кинулся к нему и схватил за плечи.
– Роды закончились? У меня есть сын?
Доктор Босс затрепетал. Старик не был трусом, но при его профессии он прошел через множество ужасных мгновений. Он видел рождение и смерть в самых мерзких проявлениях, но эта ночь была из тех, что навсегда останется в его памяти.
Он неуверенно пробормотал:
– Ваша светлость… Господин Чевиот… плохие новости…
Певерил уловил эти слова, и его мускулы напряглись. Кровь отхлынула от его измученного лица, и он услышал вскрик барона:
– Вы хотите сказать, ребенок мертв?
– Увы, да, мой господин.
– Мертв! – повторил Чевиот взбешенно. – Десять тысяч чертей! Я знал, что ее светлость никогда не родит живого ребенка. Ничтожный глупец!
Певерила Марша так потрясло его шокирующее возмущение, что у него нечаянно вырвалось:
– Великий Боже, мой господин, но что с ней? Чевиот молчал, а старый доктор продолжал:
– Леди Чевиот пока что жива, но очень слаба, ваша светлость. Ребенок был неудачно расположен и едва не стоил ей жизни.
– Какого пола? – спросил Чевиот.
– Это был мальчик, – сказал доктор низким голосом.
– Это только ухудшает дело. Ты, старый дурак, почему не спас его? – взбешенно спросил Чевиот и поднял кулак, как будто собираясь ударить доктора.
Босс выглядел испуганным, стоя перед искаженным от гнева лицом барона.
– Младенец ни разу не вздохнул, – запинаясь сказал он. – Я сделал все, что мог, – и прибавил про себя: «И это тоже».
Чевиот не услышал последних слов.
– Итак, я отец мертвого сына. Отличная новость, великолепный конец моих надежд.
– Вы совсем не думаете о вашей жене? – робко спросил старик.
– Это была ошибка, что женился на такой дохлятине, – сказал Дензил.
Певерил закрыл ладонями свои уши, не желая слышать голос барона.
– Мой господин! – протестующе произнес доктор Босс.
– Ну, хорошо, как она? – спросил Чевиот. – Как она? Я прошу, доктор Босс, приложить все ваши медицинские способности, чтобы ее светлость смогла родить мне другого, но здорового ребенка.
– Она никогда не родит другого ребенка, – сказал Босс угрюмо.
– Никогда, другого? Что вы имеете в виду?
– Я должен вам сказать, хотя и сожалею об этом. Это первый и последний ребенок, которому леди Чевиот подарила жизнь.
– Она умирает?
– Нет, вы неправильно меня поняли. Она будет жить, но в будущем материнство невозможно для нее. На это нет никакой надежды, – и старик еще раз пробормотал слова: «И это тоже».
Чевиот яростно взревел:
– В таком случае, она совершенно бесполезна для меня. Горбунья была не права, когда обещала, что здесь, в Кедлингтоне, будет еще один черный барон.
Певерил услышал это упоминание о пророчестве сестры и затрепетал всем телом от тайной и запретной радости, когда услышал заявление доктора, что Флер никогда не родит другого ребенка. Благодарение Господу, думал Певерил, что здесь никогда не будет рожден от ее плоти еще один подлый Чевиот.
Чевиот начинал трезветь. Его первый неистовый приступ ярости остыл. Наступило разочарование. Он попытался пройти мимо доктора.
– Я хочу взглянуть на мертвое тело сына.
Но старик, заметно взволнованный, остановил его.
– Не делайте этого, лорд Чевиот, я умоляю вас.
– Почему нет?
– Это причинит вам только страдания, – пробормотал доктор.
Чевиот заколебался, но затем пожал плечами:
– Ну, ладно. Передайте леди Чевиот, что я благодарен… что я сожалею. Я увижу ее после того, как отдохну, – и он, пошатываясь, прошел мимо доктора по коридору в свои апартаменты.
Старый доктор медленно пошел по ступенькам, одергивая рукава за манжеты. Покрасневшими глазами он взглянул на молодого мужчину, находящегося в зале.
– Какая печальная ночь, – сказал он устало.
– Да, действительно, – согласился Певерил с глубоким вздохом. – Как она, сэр?
– Слаба, но не в критическом состоянии. Она переносила родовые муки с изумительной стойкостью. Воистину, в такие мгновения даже самая хрупкая женщина, кажется, обладает мужеством льва.
– Она особенно мужественная, – сказал молодой живописец взволнованным голосом.
Доктор внимательно посмотрел на него.
– Вы тот художник, который в последние месяцы выполнил ряд великолепнейших портретов?
– Да, сэр, я – Певерил Марш.
– Если вы живете здесь, то должны видеть и слышать многое из того, что происходило в Кедлингтоне?
– Даже слишком многое, – сказал Певерил тихим голосом.
– Боже, догадываюсь, что худшее еще впереди, – пробормотал доктор.
– Что вы имеете в виду? – спросил Певерил, вздрогнув.
– Я должен держать язык за зубами, – сказал старик, – и могу только молиться, чтобы те две женщины, которые помогали мне, тоже не болтали об этом.
– Вы говорите загадками.
– Я хотел бы не знать того, что мне известно, – сказал доктор Босс.
Прежде чем Певерил снова обрел дар речи, дом огласил сильный грохот, но это был не гром, а хлопнувшая дверь. Затем послышался голос Чевиота, разносившийся эхом по огромному коридору. Доктор обернулся и побледнел. Избегая пристального взгляда Певерила, он сказал:
– Великий Боже, я полагаю, он узнал. Одна из тех женщин проговорилась…
– О чем… – начал Певерил.
Но появилась фигура барона. Он был одет в полосатую шелковую ночную рубашку, на голове был ночной колпак; его глаза были злобно прищурены. Не понимая, в чем дело, молодой живописец смотрел на эту злобную фигуру, медленно спускавшуюся по ступеням. Когда барон достиг последней, он остановил на докторе грозный пристальный взгляд.
– Так, – сказал он мягко. – Не ходите, не смотрите на ребенка, потому что это причинит вам страдания. Да, да, мой дорогой Босс, теперь я очень хорошо понимаю ваше беспокойство о моих чувствах.
Старик облизал губы.
– Я только старался пощадить ваши чувства, мой господин Чевиот.
– Вы пытались обмануть меня, вы, подлый старый лжец! – зарычал Чевиот. – Вы хотели, чтобы я поверил, что моя жена родила нормального мертворожденного ребенка.
– А кто сказал, что он не был нормальным? – спросил старый доктор, стараясь выиграть время.
– Мой хороший друг и советник, мой первый и единственный преданный слуга, миссис Динглфут. Одна из акушерок, которую вы старались подкупить, сказала ей правду, а моя добрая миссис Динглфут подумала, что в моих интересах узнать об этом.
– Ребенок не был чудовищем. Он был хорошо сложен и с фиалковыми глазами ее светлости.
– Но он был черный, – теперь Чевиот повысил голос и повторил, – черный, как черное дерево, с головы до пят. Миссис Динглфут видела его. Ребенок был как чистокровный негр, хотя лицом он был похож на мою жену. Теперь я все знаю, не старайтесь лицемерить. Берегитесь черного Чевиота.
Оскалившись, он повернулся к Певерилу.
– Теперь я вижу, что пророчество твоей сестры имеет более глубокое значение, чем я думал. Мы известны как Черные Бароны, но у этого ребенка, которого родила моя жена, кровь негра. Я был обманом втянут в брак с особой, в жилах которой течет черная кровь. Три тысячи чертей! – добавил он. Лицо его исказилось, на него стало страшно смотреть. – Если этот ребенок останется жить, я отягощу свою душу двойным преступлением, так как я должен буду убить двоих и дитя – и его мать.
Певерил и доктор в ужасе отшатнулись от него. Чевиот же продолжал:
– Это не атавизм! Если пролистать историю рода Родни, можно обнаружить, что какой-нибудь Родни был выходцем из Африки.
– Так могло быть, ваша светлость, – произнес доктор Босс дрожащим голосом.
– Очень хорошо. И вы осмелитесь предположить, что начало роду Чевиота положил какой-то ложный шаг, – громогласно произнес Дензил. – Но вы знаете, что этого не может быть, так как моя родословная чиста и незапятнанна. Происхождение же моей жены не совсем ясно, и оно должно быть проверено.
Затем он добавил больше для себя, чем для других:
– Миссис де Вир заплатит за все. Я увижусь с ней завтра и переверну все вверх дном, но узнаю правду.
Доктор едва нашел в себе силы, чтобы положить руку на плечо разгневанного барона.
– Молитесь, лорд Чевиот, послушайте меня, старика, который знал ваших родителей и вас со дня рождения. Я сожалею об этом ужасном случае, но это не ваша вина и не несчастной юной матери. Она лежит в своей комнате в полубессознательном состоянии и ничего не знает о трагедии. Позаботьтесь о ней мягко, милосердно, я заклинаю вас.
– Если я узнаю, что ее семья была осведомлена о наследственных особенностях, которые могли проявиться в ее замужестве, у меня к ней не будет никакой жалости, – произнес Чевиот зловещим голосом.
