Текст книги "Солнце сквозь снег"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Дениза Робинс

Солнце сквозь снег

Глава 1

1

В тот вечер, отводя подопечных в спальню, Элизабет Уинтер чувствовала себя неуютно. Она понимала, что, хотя за столом девочки не проронили ни слова, они непременно забросают ее вопросами, как только останутся одни. Барбаре, старшей, в конце концов уже пятнадцать – она не ребенок и наверняка догадалась, что за ужином произошло что-то неладное.

Элизабет жалела девочек. Жалела их отца. Даже в какой-то мере жалела их мать, которая и стала причиной всех бед, но здесь чувство жалости было смешано с презрением к женщине, позволяющей себе устраивать безобразные сцены на глазах у детей.

Барбара не выдержала первой – едва переступив порог детской, спросила:

– Либби, – (так они звали гувернантку), – что это происходит между мамой и папой?

Не дожидаясь ответа, младшая, Джейн, тоже затарахтела:

– Да, что с ними такое, Либби? Мама вся заплаканная. Я же вижу. Глаза у нее красные, и она все время сморкалась, а к пудингу даже не притронулась. А папа такой сердитый. И мама тоже рассердилась, когда папа сказал, что мы поедем в Корнуолл. И стала кричать, что ни за что на свете не поедет, а потом вскочила и…

– Хватит, Джейн, – перебила Элизабет; щеки ее пылали, на сердце было тяжело от стыда – стыда перед детьми за то, что им пришлось наблюдать сцену, которая породила все эти вопросы. – Мама не здорова, вот и все, и потом, это не ваше дело, так что давайте-ка скорее убирайте свои вещи… Джейн, подбери эту куклу… Барбара, давай сюда мячик… И скорее в постель. Быстренько!

Девочки переглянулись, поморщились, но сделали как им было велено – они обожали свою Либби. Она стала гувернанткой в доме Нортонов сразу после того, как восемь лет назад ушла их няня. За эти восемь лет девушка стала почти членом семьи и заняла важное место в их жизни. Между собой девочки признавали, что, после родителей, Либби для них дороже всех на свете. Они любили ее даже больше родных тетушек, дядюшек и бабушек, любили, потому что она была совсем не такая, как другие гувернантки, – никогда не приказывала, не злоупотребляла своей властью и ничего не запрещала, а если уж накладывала на что-то запрет, у нее всегда были на то веские причины. Но главное – Либби их очень любила. Они это отлично знали.

Три года назад, когда Барбара поступила в школу-интернат, зашла речь о том, что Элизабет придется уйти из семьи. Но это было для всех так тяжело, все ходили такие несчастные, что мама в конце концов решила Либби не отпускать, потому что Джейн оставалась дома, а Барбара приезжала домой на каникулы.

Итак, Либби осталась с ними. И все были довольны.

Девочки обожали свою мать. Она была красива, умна и всегда их баловала. Отца они почти не видели – он был вечно занят, и, хотя относился к дочерям ласково, у них с ним было мало общего, они его почти не знали.

Собственно, Либби была им самым близким человеком. Она их понимала. И если что-то случалось, ей всегда удавалось все уладить – найти пропавшую вещь, устроить поездку, о которой они мечтали, выходить их, когда они болели. Мама всегда оставалась где-то на заднем плане, далекая и восхитительная, а папа снабжал семью деньгами. Но именно к Либби они бежали в случае нужды.

Гувернантка была молода, хотя они считали ее старой – двадцать семь лет детям кажется серьезным возрастом. Как-то они слышали, как мама говорила папе, мол, жаль, что Либби не встретила подходящего мужчину и не вышла замуж – она еще так молода и привлекательна.

Либби все признавали хорошенькой. У нее были голубые глаза, красивые, с длинными загнутыми ресницами, но близорукие, и она часто надевала очки в тяжелой роговой оправе. Иногда у нее случались ужасные приступы головной боли, и тогда Барбара и Джейн старались вести себя потише, чтобы не тревожить ее. Они ей очень сочувствовали, потому что она сама всегда была добра к ним. Год назад, когда умерла вдовая мать Либби и девушка это страшно переживала, они целую неделю экономили карманные деньги, чтобы к ее возвращению купить цветы и поставить их в ее комнату.

Элизабет знала, что девочки очень к ней привязаны, поэтому в тот вечер она была огорчена, как никогда, чувствуя, что не в силах ничего изменить. Ей пришлось солгать им про мать, чтобы прекратить расспросы. Элизабет была этим крайне недовольна – она всегда старалась быть предельно откровенной с детьми. Ну почему эти взрослые, их родители, не могут держать себя в руках? Она готова была задушить их, когда они начали ругаться при детях, хотя на самом деле хорошо к ним относилась. Если Люсия решила поплакать, зачем делать это при всех? А Гаю зачем понадобилось за ужином, когда девочки были в комнате, угрожать Люсии, что он отвезет их всех в Корнуолл? Он же знал, что жену это расстроит.

Элизабет открыла кран с горячей водой и стала наполнять ванну, поджидая, когда девочки разденутся и придут мыться. Она никак не могла отогнать от себя грустные мысли. Какая ужасная атмосфера воцарилась в доме! Люсия, как заметила Джейн, действительно постоянно ходит с красными глазами. Гай стал мрачным, надутым и упрямым. Конечно, у него тяжелый характер, и даже в лучшие времена с ним было нелегко ладить, а упрямство вообще отличительное свойство его натуры. К сожалению, у него нет ни капли такта. Он тщеславен и напыщен. В общем, Элизабет в глубине души знала, что Гай Нортон совсем не тот человек, который нужен Люсии. Они были совсем разными и только раздражали друг друга. Но Элизабет была воспитана в убеждении, что брак – дело священное, а для женщины долг – превыше всего.

Неужели Люсия действительно уйдет от Гая? Ведь тогда ей придется оставить и детей. Но этого она не может сделать… Это просто немыслимо!

Барбара и Джейн вошли в ванную. Элизабет нежно посмотрела на них, своих любимиц. Барбара, высокая, стройная, в мать, но с отцовскими рыжеватыми волнистыми волосами и очень белой кожей, наверняка станет красавицей, когда выйдет из подросткового возраста. А пока она была неуклюжим, угловатым подростком, с пластинками на зубах.

Она сейчас была в том возрасте, когда школьницы постоянно хихикают. Больше всего она интересовалась спортом, хотя этим летом ей не разрешали играть в теннис так часто, как ей хотелось, была добросовестной, честной девочкой, и Элизабет восхищалась ей, однако в ней было заметно отцовское тщеславие и хвастовство.

А Джейн была маминой дочкой. Хотя Элизабет никогда этого не показывала – считала непедагогичным, – на самом деле она чуть теплее относилась к Джейн. В свои одиннадцать та была на голову ниже старшей сестры, немножко полновата, зато больше походила на мать. У нее были большие зеленовато-карие глаза, как у Люсии, такие же шелковистые темно-каштановые волосы, обычно заплетенные в две косички, и милые ямочки на щеках. Она была непоседливее Барбары, озорнее и добродушнее.

Сидя в ванне и весело намыливаясь мочалкой, девочки болтали про Бискит, их собаку, которую на днях отвезли к ветеринару и которую завтра надо было забрать домой. Казалось, они уже забыли про неприятный инцидент за ужином.

Элизабет была рада. Она пошла в детскую, где две кровати были уже разобраны ко сну Кларой, горничной. Детская была красивой просторной комнатой, отделанной в светло-голубых тонах, с серебристыми звездами на потолке. Все это придумала Люсия. Она была тонкой ценительницей красоты и имела безупречный вкус, любила красивые вещи, картины, книги и классическую музыку.

Весь дом был декорирован уютно и красиво, и всего несколько месяцев назад Элизабет казалось, что в нем живет одна из счастливейших семей Англии, что ей невероятно повезло с должностью гувернантки.

И вдруг все изменилось, как только в прошлое Рождество в их жизни появился Чарльз Грин. Если Элизабет и имела на кого-то зуб, так это на Чарльза Грина. Не то чтобы он ей не нравился – он не мог не нравиться. Молодой человек был мил, обаятелен и имел огромный успех у женщин. Но Либби не любила его за те беды, которые он принес в их мирный дом. Он встал между Люсией и Гаем. А Элизабет была непримирима к любому мужчине, который покушался на семейные ценности, особенно если в семье есть дети.

Особняк, в котором жила семья Нортон, стоял на живописном берегу реки. Стены дома, увитые плющом, были сложены из серого камня, вокруг простирались зеленые лужайки, полого спускавшиеся к реке, которая, как и деревенька по соседству, называлась Марлоу. У Гая был небольшой моторный катер, и садовник, работавший у них в поместье, часто катал Элизабет с девочками по реке или отвозил куда-нибудь на пикник.

Дверь в детскую отворилась. Элизабет обернулась. Она ожидала увидеть Барбару или Джейн, но вместо них на пороге стояла Люсия Нортон. Она медленно прошла в комнату, но от ее легкой, танцующей походки не осталось и следа.

– Я хочу пожелать детям спокойной ночи, – сказала она.

«И в голосе тоже, – отметила про себя Элизабет, – нет привычной веселости». Люсия была нервной, легковозбудимой, что придавало больше шарма и очарования ее изысканной красоте. Элизабет, которая знала ее наизусть и видела как на ладони все ее недостатки, так же как и добрые качества, не уставала удивляться ее непередаваемому обаянию и редкостной красоте, все еще свежей и безупречной, хотя Люсии уже исполнилось тридцать пять.

Как всегда, она была элегантна. Элизабет ни разу не видела хозяйку неопрятной или небрежно одетой. Сейчас на ней были длинная черная юбка с коротеньким жакетом и изумрудно-зеленая шифоновая блузка, подчеркивавшая ее высокий рост и стройную талию. Она была на голову выше Элизабет, в последнее время заметно похудела, щеки у нее ввалились, и большие сияющие глаза стали огромными, словно какой-то внутренний негасимый огонь пожирал ее изнутри, будто что-то высасывало из нее жизненные силы. Обычно Люсия не пользовалась косметикой – у нее был от природы превосходный цвет лица, черные ресницы и красивые брови дугой. Однако сегодня она нанесла немного румян, от чего ее и без того высокие скулы стали еще заметнее.

Элизабет заметила, как женщина нервно сжимает и разжимает тонкие пальцы, терзая шифоновый платок. Ее красивые пухлые губы были густо покрыты помадой. Она нервно покусывала их. Украшений на ней не было, кроме бриллиантовой броши на лацкане жакета. Эту брошь Гай подарил ей на Рождество.

Люсия быстро, нервно оглядела комнату.

– А где мои непослушные девочки?

– Они в ванной, умываются.

– А! Пойду туда, пожелаю им спокойной ночи.

– Хотите, я после ванны пришлю их к вам вниз, в гостиную?

– Нет, я ухожу.

Элизабет принялась старательно сворачивать носки Барбары, мимоходом заметив, что их нужно подштопать. Не глядя на Люсию, она сказала:

– А я думала, вы сегодня останетесь дома и пораньше ляжете спать.

– Да, я так и собиралась сделать, но Гай довел меня за ужином, так что я просто не могу оставаться дома – мне необходимо пойти куда-нибудь проветриться. Иначе я сойду с ума.

Элизабет с грустью взглянула на хозяйку:

– Мне не нравится, что вы так говорите.

Люсия издала истерический смешок.

– Но Гай сам во всем виноват. Он нарочно меня разозлил. Он прекрасно знает, что я не хочу ехать в Корнуолл. Кроме того, детям так нравится здесь, на реке. Зачем им море? Он говорит ерунду, будто нам нужно сменить обстановку! Барбара и так учится в Истбурне, а Джейн ездит с нами на зимний сезон в Лондон. Ну, к чему нам вдруг отправляться в Корнуолл?

Элизабет ничего не ответила. «Неужели Люсия не понимает, – думала она, – что я вижу ее насквозь? Она несет полнейшую чушь. Ведь она сама еще прошлым летом утверждала, что девочкам совершенно необходим морской воздух во время летних каникул. Она сама планировала поехать в Корнуолл перед прошлым Рождеством. И каким роковым оказалось то Рождество! Роковым, потому что тогда в жизнь Люсии вошел Чарльз Грин».

Люсия Нортон заметила выражение лица гувернантки. Оно было скептическим и недоверчивым.

2

Элизабет Уинтер пользовалась в доме некоторыми привилегиями. И никто не мог оценить ее по достоинству так, как сама Люсия. В то же время бывали моменты, когда Элизабет доводила ее до бешенства. И это был тот самый случай. Элизабет всегда казалась такой корректной, такой безупречной. Впрочем, она никогда не читала морали, не выставляла напоказ свои добродетели, как это любил делать Гай. Девушка была по натуре доброй, честной и склонной к самопожертвованию, порой даже чересчур. Люсия не очень-то доверяла такому самопожертвованию. К чему оно может привести в этом суровом мире? Ни к чему хорошему. От жизни надо уметь брать все и не теряться – само собой ничего не появится. А когда найдешь наконец свое счастье, надо иметь мужество удержать его. Однако за все на свете приходится чем-то расплачиваться, ничего не дается даром.

Элизабет была из тех натур, которые не согласны на счастье, если расплачиваться за него приходится другому человеку. Она скорее готова была страдать сама, лишь бы не пострадал кто-то другой. Вот эта ее жизненная позиция и привела к тому, что она осталась не замужем. Люсия знала, что в жизни Элизабет было одно большое чувство. Тот человек хотел, чтобы она поехала с ним в Индию, но она не согласилась оставить больную мать. Это было очень грустно, потому что Элизабет могла бы стать превосходной женой и матерью. Но она стала жертвой собственных добродетелей, и Люсия была уверена, что Элизабет и от других женщин ожидала подобного героизма – принести себя и свою жизнь на алтарь семьи.

Дело было даже не в том, что она, Люсия, обидела Гая – он уже давно предал и растоптал ее чувства, за годы до того, как ей встретился Чарльз Грин. Он давно уже стал ей отвратителен своей бесцеремонностью, вечным недовольством и деспотизмом. Ее тошнило от его постоянной ревности, наглой уверенности, что она целиком принадлежит ему, и запрета вести такую жизнь, которая была ей нужна. Он предлагал ей страсть – без нежности, без малейшей оглядки на ее чувства. Это было его самое страшное преступление. При этом о себе он имел очень высокое мнение, был искренне убежден, что всякая женщина на свете завидует его жене. Да, если она бросит Гая, то жалеть ей будет не о чем. Но главное, что останавливало Люсию, – это дети. Им она боялась причинить боль.

Мысль о судьбе Джейн и Барбары стала в последнее время мучительной, преследовала ее неотвязно. «Никто, – с горечью думала Люсия, – а особенно эта ледяная, правильная Элизабет, не может понять, что значит разрываться между детьми и любимым человеком, только тот, кто сам прошел через это».

– Люсия, вы ужасно устали, – сказала гувернантка. – Вам лучше всего сейчас лечь спать.

– Мне сейчас лучше всего куда-нибудь вырваться из этого дома, – запальчиво возразила Люсия. – Только без Гая. Жаль, что я не могу сама куда-нибудь повезти детей.

– Так предложите ему это.

Люсия удивленно воззрилась на нее:

– Элизабет, не говорите глупости. Вы знаете, какой это вызовет скандал. Это же Гай! Он ни за что на свете не отпустит меня одну. И сам никуда не поедет один. Он возвращается домой с работы каждый вечер, каждый вечер в одно и то же время… – Она осеклась, и тут раздался треск – шелковый платок разорвался под ее длинными ногтями.

Элизабет нахмурилась и кинула взгляд на дверь. В любой момент могли войти Барбара или Джейн, она не хотела, чтобы они видели мать в таком состоянии, поэтому предложила:

– Вы сейчас не здоровы. Ступайте поспите, а я попозже приду и помассирую вам голову. А девочкам я скажу, что вы заходили и пожелали им спокойной ночи.

Люсия, помолчав, ответила:

– Элизабет, со мной все в порядке. Просто нервы немного расшатались. Я знаю, чего вы боитесь: вы думаете, что дети меня увидят и обо всем догадаются. Нет, нет, все будет хорошо. Мне самой стыдно за скандал за ужином. Больше такого не повторится.

Гувернантка с облегчением вздохнула. Люсия, видимо, успела прийти в себя. Как давняя приятельница, Элизабет подошла к хозяйке и тронула ее за руку с нежностью и заботой.

– Все будет хорошо, – шепнула она. – Я уверена, вы не захотите причинить вреда детям. О боже! Даже странно, что вы обвиняете Гая, будто он всегда вовремя возвращается домой и никогда никуда не ходит, многие женщины отдали бы все на свете за такого порядочного мужа. Ах, как все это грустно…

– Если бы вам пришлось жить с Гаем… – вырвалось у Люсии.

Она замолчала. Дверь открылась нараспашку, и в комнату влетела Джейн. Только не веселая, хихикающая Джейн, которую Элизабет несколько минут назад оставила мыться в ванне, – лицо девочки было перекошено и залито слезами.

– Боже мой, деточка моя! – воскликнула Люсия, забыв про свои горести в порыве материнских чувств. – Что случилось?

Элизабет Уинтер строго спросила:

– Вы что, опять подрались?

Джейн в ярости швырнула полотенце на пол – темпераментом девочка пошла в мать. Вспыльчивая, резкая, но мягкая и отходчивая, она ни на кого не таила зла.

– Никогда больше не буду мыться с Барбарой! Она меня обижает!

– Перестань, не говори глупости, – сказала Элизабет.

Люсия обеими руками обняла дрожащую фигурку в голубой пижаме, подвела ее к кровати и усадила рядом с собой.

– Мамина радость, что случилось? Что тебе сделала эта вредная Барбара?

Джейн вытерла слезы тыльной стороной руки, всхлипнула, покосилась на Элизабет, которая ответила ей милой, но многозначительной улыбкой, и решила ничего не рассказывать.

– Я не хочу ябедничать, – сказала она, насупившись.

В этот момент в спальню вошла Барбара, невозмутимая, свеженькая – лицо начисто вымыто, зубы надраены, рыжеватые колечки волос влажно блестят. В этот момент она была поразительно похожа на отца.

Люсия нежно обняла младшую дочку. К старшей она обратилась довольно сурово:

– Что у вас случилось? Почему Джейн плачет? Барбара, ты уже взрослая, и я считаю…

– Мама, ты не права! Ну почему ты всегда обвиняешь меня? – возмутилась Барбара, взъерошив мокрые волосы. – Джейн сама начала. И вообще она плакса-вакса. Если бы она так вела себя у нас в школе, ее просто засмеяли бы.

Джейн опять скуксилась и стала вырываться из объятий матери.

– А я не хочу в твою дурацкую школу и никогда туда не пойду! Моя школа намного лучше, а ты вредная и всегда меня дразнишь…

Не успела еще Люсия ничего сказать, как Элизабет решительно положила конец препирательствам. Она знала, что Люсия станет ласкать и утешать маленькую, трогательную, такую хорошенькую и пухленькую Джейн, а Барбару будет ругать, сама же Элизабет всегда стояла за справедливость и не позволяла чувствам брать верх.

– Если позволите, Люсия, я сама разберусь. Я догадываюсь, в чем дело. Барбара любит подразнить Джейн и иногда не может вовремя остановиться, а Джейн, к сожалению, воспринимает все слишком серьезно… – Она повернулась к девочкам: – Так, быстренько надеваем ночные рубашки и марш в постель. И чтобы больше я не слышала ни слова! А то завтра не поедем на моторной лодке за конфетами. Будете сидеть весь день в детской и штопать носки. Кстати, у вас их накопилось немало…

Люсия предоставила гувернантке разрешить конфликт. Она так измучилась, что ей было не до этой детской ссоры, тем более что она знала: их размолвка продлится не больше пяти минут. Голова у нее шла кругом от собственных проблем и неприятностей. Джейн и Барбара, повинуясь строгому голосу Элизабет, быстро улеглись, и Люсия шагнула к выходу.

– Девочки, я вам желаю доброй ночи. У меня голова раскалывается. Наверное, поеду покатаюсь на машине.

Барбара, уже лежа в постели, наморщила лоб и тревожно спросила:

– А папа разве не придет пожелать нам спокойной ночи?

Элизабет быстро ответила:

– Сегодня нет. Вы же поцеловали его на ночь в столовой. А теперь поцелуйте маму, и она пойдет. Вы же слышали, что она сказала – у нее болит голова.

Люсия присела на край детской кроватки, обняла и поцеловала Джейн, потом встала и склонилась над Барбарой. Девочки любили, когда мама их обнимала. Она была такая нежная, красивая, и от нее всегда приятно пахло.

Джейн сказала:

– Ой, мамочка, как от тебя вкусно пахнет… прости, что я баловалась.

– Ничего, мой сладкий ангел, – проворковала Люсия.

Барбара, чуть смущенно, тоже извинилась и прибавила:

– Жалко, что у тебя болит голова.

Люсия думала сейчас не о том, как Барбара похожа на Гая – те же темно-рыжие волосы, белая кожа с веснушками и холодные голубые глаза. Она думала лишь о том, что ее девочка уже выросла – в октябре ей исполняется шестнадцать. Она превращается на глазах в юную девушку. А через год-другой, если ее приодеть и накрасить, она станет настоящей красавицей. Мужчины будут бегать за ней толпой. Скорее всего, она рано выйдет замуж. И, как знать, возможно, повторит ошибку своей матери, которая связала себя узами брака слишком быстро, не успев понять, что хочет от жизни, не осознавав, какой важный шаг совершает.

Преисполнившись любви и тревоги за старшую дочку, Люсия снова обняла ее и сказала севшим голосом:

– Спокойной ночи, моя милая, и оставайся такой, какая ты есть… не вырастай слишком быстро… – Затем она вышла из детской и направилась в свою спальню, которая была в другой части дома.

Детская располагалась в новом крыле, которое недавно пристроили к особняку, а Люсия с Гаем жили в старом, елизаветинских времен. Впрочем, весь особняк был переделан на современный лад, оснащен новейшими удобствами и центральным отоплением. Туалетная комната Люсии представляла собой чудо технического прогресса, с ванной зеленого малахита, полом с подогревом и тонированными зеркальными стенами.

Спальня Люсии состояла из двух смежных комнат – между ними была разрушена перегородка. Чердак, который располагался над ее комнатой, был снесен, поэтому потолок казался высоким, как купол. Люсия не выносила тесного пространства, ей не нравились также деревянные или оштукатуренные стены, поэтому у нее в комнате все было обито кремовым ситцем в мелкий цветочек. Высокое окно было задрапировано шелковыми занавесками теплового розоватого цвета, а изголовье гигантской кровати оформлено такого же цвета шелком.

Остальная мебель в комнате была времен королевы Анны, из темного полированного каштана. На туалетном столике в большой фарфоровой вазе всегда стояли свежие розы. Рядом громоздились флакончики духов, лосьоны и кремы.

Люсия оглядела спальню с чувством, близким к отчаянию. Кровать была уже застелена на ночь, поверх розового одеяла и белоснежного белья, вышитого ее и Гая инициалами, лежали жемчужно-серая шифоновая ночная рубашка и серый пеньюар. На тумбочке – телефон из слоновой кости, чаша с ячменным отваром и новый роман. Люсия любила почитать на ночь.

В комнате не было ни одной картины, только фотография детей, сделанная несколько лет назад, стояла в двойной кожаной рамке на комоде. А на столике красовался цветной фотопортрет Гая. На нем он был на десять лет моложе, чем сейчас. С тех пор Гай ни разу не фотографировался, да и тогда Люсия настояла на этом, чтобы у детей в комнате был его снимок. Она считала, что «так положено».

Люсия Нортон стояла в своей роскошной спальне, не замечая ни красивой обстановки, ни заманчивого комфорта широкой кровати. Ее загнанный, отчаянный взгляд не отрывался от фотографии, ярко освещенной лампой. Она все смотрела и не могла отвести глаз от этого человека. Она знала, что тот, кто запечатлен на фотопортрете, сейчас сидит внизу, курит сигару, положив ноги на низкий табурет, читает вечернюю газету, рядом с ним стоит чашка кофе с ликером. Гай никогда не скучал без ее общества, особенно если у него были газета, выпивка и сигара. Он даже не поинтересуется, где она, но скоро удивится, почему ее долго нет, захочет, чтобы она пришла, и не потому, что ему без нее скучно, – просто так положено: жена должна быть подле мужа. Если они о чем и разговаривали, то в основном по поводу денег. Гай был не особенно болтлив, а единственной темой, интересовавшей его, были деньги. Всегда находились какие-нибудь счета, которые вызывали его недовольство, или он ворчал по поводу налогов, или говорил, что на бирже сейчас дела идут неважно, или упрекал Люсию за расточительство (хотя ей всегда удавалось уложиться в сумму, которую он выделял на хозяйство, а одевалась она на деньги, оставленные отцом). Впрочем, о чем бы Гай ни заговаривал – все обращалось в жалобы, которые высказывались неизменно холодным, вежливым тоном, а если жена ничего не отвечала ему, он на нее обижался. Если Люсия начинала с ним ссориться, он обращался с ней, как с капризным ребенком, доводил до исступления, а потом шел вслед за ней в спальню. Да, вот что бесило ее больше всего. Он всегда шел за ней в спальню. Его комната была сразу за ванной. Гай спая отдельно. Они жили так уже несколько лет. Гай сильно храпел, и сразу после рождения Джейн Люсия выселила его в другую комнату под тем предлогом, что не может уснуть от его храпа. Однако это не мешало ему приходить к ней в спальню, когда ему этого хотелось. А делал он это весьма часто, независимо от того, в каких они на тот момент были отношениях. Именно это больше всего Люсия ненавидела в муже. Полное отсутствие у него чувства такта. Его интересовали только собственные плотские желания. Еда, бренди, сигары – и жена.

И вот в ее жизни появился Чарльз, и с его появлением все стало еще хуже, чем раньше.

Люсия подошла к туалетному столику и присела на пуфик перед низким трельяжем. В нем отразились три Люсии. Три прекрасных измученных лица. И все три были ей отвратительны. Она ненавидела себя.

Поставив локти на стеклянную крышку столика, женщина закрыла лицо ладонями.

– О господи! О господи!

Она уже забыла про мужа и думала только о Чарльзе, о том, как изменилась ее жизнь со времени их знакомства.

Не то, чтобы мысли о нем доставляли Люсии ничем не омраченное удовольствие. Она любила его так, как может любить женщина, обладающая страстной, эмоциональной натурой. Она уже давно поняла, что чувства, которые питала в свое время к Гаю Нортону, когда в девятнадцать лет выходила за него замуж, были не более чем мимолетным увлечением. Чарльза Грина она любила и телом и душой. Они были созданы друг для друга. Люсия поняла это с первого взгляда.

При других обстоятельствах эта любовь могла бы сделать ее счастливейшей женщиной на свете – она любила всем сердцем и была страстно любима в ответ. Однако тот факт, что она была женой Гая и матерью Барбары и Джейн, подрезал крылья ее счастью. Это все портило. Это превращало любовь в пытку. Это означало, что все ее сладкие грезы о Чарльзе неизменно разбивались об упреки совести, а их встречи были омрачены еще и постоянным страхом, что все раскроется.

Она знала, что ей придется либо уйти к Чарльзу, либо проститься с ним и остаться с Гаем навсегда. Она не могла больше продолжать эту тайную связь. Это было не в ее натуре. Другие женщины могли так поступать. Люсия знала таких немало – им было незнакомо чувство вины, они наслаждались радостями запретной любви и как ни в чем не бывало возвращались в родной дом, к мужу и детям.

Люсия была иной. Она ненавидела ложь и притворство, интриги и обман. Но больше всего на свете не любила огорчать людей. Ей невыносимо было причинять боль своим детям. Поэтому она должна либо вырвать Чарльза из своего сердца и забыть о нем, либо уехать с ним и пойти на развод. Если только… если только Гай согласится дать ей развод.

До сих пор, как ей казалось, муж не подозревал о Чарльзе Грине. А если он что-то и знал, то не подавал виду или намеренно закрывал на это глаза.

До сих пор она пыталась держать все в тайне, чтобы правда не выплыла наружу. Гай знает, что она с ним несчастна. Но то, что она способна ему изменить, – скорее всего, даже не приходит ему в голову. Для этого у него слишком много мужского тщеславия. Он не догадается приписать ее нынешнее нервозное состояние тому, что в ее жизни появился другой мужчина.

Муж часто упрекал ее в том, что она слишком неуравновешенна и капризна. Но Люсия всегда была верной женой Гаю. Что бы она ни испытывала – горькое разочарование, обиду, тоску, – старалась заботиться о нем как можно лучше, и детям была прекрасной матерью. Но сейчас она уже не могла так гордо и высоко держать голову, как прежде, и с горечью признавалась в этом себе. По закону она виновна перед мужем и дочерьми, и поэтому Гай имеет право первым подать на развод. Тогда ее могут лишить прав на детей.

Это возмущало Люсию до глубины души. Она сомневалась, что в мире найдется много женщин, способных, как она, в течение стольких лет быть хорошей женой и матерью, несмотря на отчаянное разочарование в муже. И вот она отказалась от этой безнадежности и нашла того единственного мужчину, которого ждала всю жизнь, и все только для того, чтобы пережить позор публичного развода и разлучение с детьми, которые достались ей с огромным риском, почти ценой собственной жизни.

Люсия вспомнила то незабываемое утро, когда ее пронзила невыносимая боль и она чуть не умерла. Это было утро того дня, когда появилась на свет Барбара. Роды были очень тяжелые… потом осложнения… толпа врачей… томительные недели в больнице. Барбара была довольно болезненным ребенком и требовала особого внимания. Люсия была преданной и любящей матерью и в первые месяцы, и во все последующие годы. И все это могла перечеркнуть ее измена мужу – опеку над девочками передадут отцу, который едва замечает их.

Такие тревожные мысли мучили Люсию в тот вечер.

3

Зазвонил телефон.

Люсия поднялась из-за столика и, взглянув на часы, тут же очнулась и засуетилась. Кинулась к постели, села и сняла трубку изящного аппарата из слоновой кости.

Она знала, что это звонит Чарльз. Сегодня утром она получила от него письмо – он обещал позвонить ей из Лондона или из отеля «Комплит Англер», в полумиле вверх по реке от ее дома. Люсия сама попросила его о встрече. Они не виделись уже неделю, и она чувствовала, что ей надо срочно с ним поговорить. Она понимала, что долго не выдержит.

Люсия осторожно сказала «Алло». Ада, их горничная, всегда брала трубку в вестибюле, так что любой разговор могли подслушать. А иногда Гай сам подходил к телефону.

Однако сегодня Ады не было, и Люсия предупредила Клару, младшую горничную, что сама будет отвечать на звонки.

– Я слушаю. Кто это?

Мужской голос радостно ответил:

– Это я!

У Люсии сразу ослабели и задрожали ноги, глаза заблестели, на губах появилась улыбка. Голос Чарльза! От одного звука этого голоса в душе у нее воцарялся неописуемый покой. Самый прекрасный на свете голос – милый, мальчишеский, звонкий. В Чарльзе было что-то очень юное, очень свежее и кипуче жизнерадостное. Потрясающее чувство юмора, чего так не хватало Гаю. Чарльз умел дурачиться. Гай на это был не способен.

– Люсия, ты?

– Да.

– Можно говорить?..