Текст книги "Русский флаг (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4

Относительно родственников можно сказать много чего… и сказать надо, потому что напечатать нельзя.

Альберт Эйнштейн

Петербург

7 июля 1734 года

– Что мне с вами делать, господин посол? – Андрей Иванович Ушаков с лицом, полным скорби, покачал головой.

Саксонский посол не спешил отвечать. Хотя ему хотелось едва ли не любым способом прекратить все это безобразие. Четыре дня назад люди Ушакова взяли под защиту Линара, но смогли предложить только это… Пожить в пыточной. Мориц Линар проникся ситуацией и со страхом ожидал, что будет дальше.

Явно Россия что-то хочет заиметь от ситуации, или же лично Ушаков. Но что? Варианты есть.

– Господин Ушаков, что вам от меня нужно? – наконец, набравшись решительности, спросил Линар.

– Сущую малость, господин посол, сущую малость… Вы пообещаете России Курляндию. Ну и еще, так… по мелочам.

– Что? Лучше уже казните! Это же крах моей политической карьеры. Мне не простят такие обещания. А вы… Ведь это не слова, Россия не преминет ими воспользоваться. Лучше казните!

– Я? Да бросьте, господин посол, зачем же казнить вас? Еще с вашим монархом ссориться. А вот выпустить вас… – Андрей Иванович окатил его взглядом, будто кипятком из самовара. – Знаете, что произошло с тем дворянином, которого вы использовали для найма ватаги бандитов? – изгалялся Ушаков, демонстрируя всю иронию, на которую только был способен.

Линар не знал… Ушаков же любезно рассказал ему всё, даже немного приукрасив. В действительности человека, что договаривался с бандитами, зарезали в постели, а главной свидетельницей выступает срамная девка, что не делает чести погибшему. Ушаков же рассказывал и про частично снятую кожу, и про отрезанные части тела…

– Вы обязаны меня защитить! – воскликнул Линар. – Я посол Саксонии, имею связи…

– А есть ли у меня хоть один повод, чтобы отвлечься от важных дел и заниматься вашей личной безопасностью? – спросил Ушаков. – И не вопрос ли вашей чести на кону? В обществе, господин хороший, могут случайно узнать, какими методами вы пользуетесь для достижения своих целей.

Линар прекрасно понимал, к чему ведет Андрей Иванович Ушаков. Послу уже намекали, что он зашел слишком далеко, когда все-таки предался плотским утехам с Анной Леопольдовной.

Их отношения с Анной и так нельзя было назвать безоблачными. На последнее тайное свидание великая княжна даже не пришла. Мало того, не предупредила о том Линара. Так что ему просто пришлось провести приятно время с Менгден, девицей, близкой подругой Анны Леопольдовны. Возможно, еще и поэтому злится княжна?

– Вы предлагаете мне забыть об Анне Леопольдовне? – спросил Линар с некоторой надеждой.

Для него это было бы теперь лёгким избавлением. Но Ушаков аккуратно покачал головой.

– Не только… Я ведь уже сказал вам. Курляндия. Вы во всеуслышание заявите, что понимаете претензии России на это герцогство. И все… в остальном уже будет работать наша дипломатия. Но и вы сказали верно… Забыть даже думать об Анне Леопольдовне, а то здесь дела серьёзне – она свою свадьбу все откладывает под разными предлогами. Ну и России бастарды-ублюдки не нужны, – сказал Ушаков.

По выражению лица Морица Линара было ясно, что он не против таких условий.

А всего-то в пыточной Тайной канцелярии пробыл два дня. И то, посла никто не пытал, а лишь предложили прожить несколько дней, чтобы Россия могла гарантировать безопасность посла. Впрочем, и Ушаков, и Линар уже понимали, что саксонца из головки Анны Леопольдовны активно вытесняет образ гвардейского капитана Норова.

– А как вы будете меня защищать? – спросил Мориц.

– Никак. Я отдам приказ моему человеку, которого вы и хотели убить. Теперь все понятно? Не стоит играть в игры при русском престоле. Мы не лаптем щи хлебаем, разум так же имеем! А нынче уходите, к вам будет прикреплены мои люди, слушайте их во всем. – ответил Андрей Иванович.

* * *

Пожаром не удивишь ни Москву, ни даже Петербург. Каждую неделю что-то да обязательно сгорает, чаще всего жилые постройки. С одной стороны, отсутствует даже элементарное понимание пожарной безопасности. С другой стороны – в каждом помещении постоянный открытый огонь, и если это не камин, то свечи, лучины или ещё какие-нибудь лампадки. Поэтому, когда загорелся один трактир на Васильевском острове, у петербуржцев даже не возникло мысли, что кто-то мог намеренно поджечь.

Марта оплакивала своего отца и своих братьев – те погибли при пожаре. Рыжеволосая женщина даже в пучине горя приказала себе не думать о том, что поджог мог устроить кто-то из оставленных в Петербурге людей Александра Лукича Норова. Она знала, что если только узнает о том, что всё-таки Норов приложил руку к тому, что все её родные погибли в огне, то сойдёт с ума.

Так уж вышло, что от Марты не смогли скрыть ту информацию, что к нападению на Александра Норова, в том числе, причастен и её отец. И теперь она то плакала, пряча лицо в платок, то вдруг выпрямляла спину и надолго застывала в такой позе.

В городе Норова нет, но это как раз-таки говорит только в пользу того, что это он. Александр Лукич осторожный, подставляться не станет. Все же можно подумать, что трактир сгорел преднамеренно, а не по случайности.

Нет, нельзя думать, нельзя полагать, что её любимый человек может быть причастен. И все же… Отец… Правильный ли она сделала выбор?

* * *

Москва

16 июля 1734 года

Москва встречала нас жарой. Казалось, что вот-вот от какого-нибудь стёклышка, отражаясь, направится лучик, и вся Москва вспыхнет, как сухостой.

Если бы речь не шла о жизни людей или их благосостоянии, то и пусть себе горела. Если Петербург был каким-то городом, скорее, геометричным, пропорциональным, то Москва – это хаос. Причём хаос, в основном, исполненный из дерева. Это словно иная Россия. Хотя и в Москве шли стройки и возводились здания нового типа, в подражании западной архитектурной моде.

Но это вкусовщина. Иные могут, напротив видеть в Петербурге что-то чуждое, не русское. И Москва – яркий пример того, как выглядела бы Россия, сложись все иначе и не приди к власти Петр Великий. Не так уж, на самом деле, и дико.

Разместились мы достаточно удачно. У Московского батальона Измайловского полка оставались в распоряжении дома казарменного типа и вполне даже приличные особняки для офицерского состава. За время, когда Москва стала вновь столицей Российской империи, успели построить квартиры для Преображенского и Семёновского полков.

Ну, а когда эти полки почти полным составом были введены в Петербург после того, как туда переехала императрица, то жилья осталось предостаточно. Живи – не хочу. А я и не хочу…

Жить в Москве мне, пушкинцу, да почти петербуржцу, было некомфортно. Нет, если говорить о Москве будущего, того времени, которое я покинул… Но там же совсем другая Москва была. Построено по-богатому.

По прибытию в Первопрестольную я сразу же стал разыскивать

Андрея Константиновича Нартова. Как минимум, мне с ним нужно было задружиться. Гениальный ведь человек. Это он придумал винторезный станок – и за вогсемьдесят лет до того, как его якобы изобрели англичане! У него же были и новаторские взгляды на артиллерию. Да много чего сделал этот человек, бывший гениальным токарем, но в итоге погрязший в административной рутине, в чём был откровенно слаб.

– И с чего бы это капитану гвардии меня искать? – спросил Нартов, когда я прибыл в назначенное им время в мастерскую. – Али предписание какое? Снова посылают подальше?

Я огляделся и даже не сразу ответил Андрею Константиновичу.

Засмотрелся на винторезный станок. Тот самый, что был изобретен за сорок лет до того, как считалось, что его изобрели англичане. Огромные возможности открывает это изобретение, да ещё и с механическим суппортом. Это можно всерьёз замахиваться на то, чтобы…

– Вы понимаете, что видите теперь с собой? – с иронией, но и с немалым удивлением спрашивал Нартов. – Чаше такие махины токмо пугают любопытствующих.

– Да, я понимаю. Но вопрос в том, насколько вы понимаете, что изобрели, – отвечал я.

Тон Андрея Константиновича показался мне несколько, высокомерным, наполненным иронией, поэтому и я ответил ему соответственно.

– Любопытно! И что же я изобрёл? – спросил Нартов, скрестил руки и с вызовом посмотрел на меня, застыв в такой вызывающей позе.

Я был более чем уверен, что каждый мужчина, проживший большую часть жизни в Советском Союзе, может считать себя немножко токарем, немного слесарем и уж точно плотником. А учитывая то, что я успел поработать на заводе с такими, похожими, станками, по крайней мере, с таким же принципом…

Вот и думаю, что и сам Нартов до конца так и не понял, что именно изобрёл. И что на похожих станках будет коваться львиная доля всей колониальной мощи Британской империи. Тут можно и столярничать и с металлом работать.

– Андрей Константинович, вот здесь я бы расширил и укрепил столешницу, а вот это…

Уже через полчаса мы, как говорится, нашли с Нартовым друг друга. Ну, вернее, я сделал всё, чтобы именно так и случилось. Он – человек увлечённый, или даже увлекающийся, поэтому, как только я выдал небольшое, но дельное предложение по устойчивости увиденного мной станка…

Руки Андрея Константиновича уже оживлённо, неостановимо жестикулировали, а не располагались в пренебрежительной фигуре крест-накрест. Он объяснял мне, что и без того, станок является лучшим, из того, что он видел в Англии, или Голландии, когда ездил по этим странам по поручениям Петра Великого и перенимал опыт.

– Но почему? – примерно через час нашего обсуждения спросил Нартов.

Я улыбнулся и развёл руками, показывая тем самым, что не совсем понял вопрос.

– Пошто сие тебе? Капитан гвардии, молодой, так, гляди, до полковника выслужишься али до генерала. Зачем же тебе в макинах разбираться? – недоумевал Нартов.

– Что, Андрей Константинович, блажью считаете сие мое увлечение? – усмехнулся я.

– Считаю! – все также с брутальной уверенностью отвечал недооцененный пока что изобретатель.

Вернее не так, Петр Нартова ценил очень даже. Но эпоха великих свершений прошла, страна живет в инерции былых свершений. Ну и те, кто творил ранее, нынче не творцы, а напоминание о былом, пока еще живущем в людях. Уверен, если бы появился еще один такой вот «Петр», то можно было бы удивляться, откуда только стали бы появляться «Нартовы» да «Кулибины».

– Вот мое изобретение. Хотел заказать у вас сладить станок, что великую пользу может принесть России, – сказал я и протянул Нартову свою папку с чертежами прядильного станка.

Он взял бумаги, присел за стол, что располагался в самом углу мастерской. Стал читать и рассматривать. Нартов то смотрел на меня, то опять втыкался в чертёж, потом вновь на меня – бросал короткие взгляды, полные удивления или сомнения.

– Я без оплаты слажу сию макину. Но сделаю и вам, Александр Лукич, а такоже и себе, – озвучил условия сотрудничества мастер.

– Да, я согласен. Но попрошу вас в ближайший год никому не показывать этого изобретения, – сказал я, а Нартов и на это не сразу согласился.

Он в упор не понимал, почему нельзя кому-то рассказывать. Неужели ещё кто-то может заинтересоваться подобным изобретением, чтобы использовать его для своих нужд и тем самым создавать конкуренцию, допустим, мне? Это Андрей Константинович на своем опыте. Он изобретает, еще действует на крупицах энтузиазма. Но никому эти изобретения не нужны.

Вот Нартов и думает, что и этот станок никому не нужен будет. Ну кроме только тех, кто может понять пользу прядильного станка Норова-Нартова. Так было решено назвать изобретение.

Уже через два дня мы с Нартовым, как заправские прядильщики, будто в этом хоть как-то разбираемся, наблюдали за процессом – как быстро появляется из мешка шерсти вполне добротная и прочная нить. Все оказывалось так просто… Это же решение кадрового вопроса. Нужно только хоть кому-то на предприятии знать, как починить механизм. И пряди себе пряди…

– Скольких же прядильщиц сия макина заменяет? – задумчиво спрашивал Андрей Константинович.

Вопрос явно не был адресован конкретно мне. Сам изобретатель и лучший токарь России теперь об этом спрашивал себя. Наконец, он осознал, что может сделать этот станок, в своей конструкции не представлявший ничего сложного. Простая математика…

– А что, Андрей Константинович, может, займётесь производством нитей? – пошутил я.

А вот Нартову почему-то было не до шуток. Он действительно заинтересовался моим предложением и в коммерческих целях. Видимо, считать и прикидывать пользу Андрей Константинович умел, хоть хитёр и не был. Мешок шерсти был куплен за полалтына, а за полчаса работы было изготовлено материала на полтора алтына – и, если не торговаться, продавать полученные нити можно даже по немного заниженной цене. Так что плюсы огромные, можно иметь серьёзные деньги.

– Мануфактуру определённо нужно ставить, но несомненно на паях со мной, – заметил я.

Нартов улыбнулся и все, что ответил, так то, что подумает. Появились у него даже мысли об улучшении конструкции. Гений, что тут скажешь! И я сам, почти что уверен, что даже не самую сложную конструкцию, воплощал бы в жизнь долго и мучительно. Потому правильно обращаться к опытным людям.

* * *

Москву покидали мы через пять дней после того, как в неё приехали. Направлялись не в сторону Нижнего Новгорода, как предписывалось. Я, воспользовавшись своим служебным положением, всё-таки решил ехать в своё поместье, навестить отца и мать своего реципиента.

Но на подъездах к отчим землям меня не покидало ощущение, что я перемещаюсь по вражеской территории. Во-первых, за нами следили. Два небольших конных отряда, когда я поскакал вперёд и был уже в верстах десяти от земель моего отца, пробовали ко мне приблизиться. Даже прозвучали выстрелы.

Стреляли мы в воздух, но свою решимость продемонстрировали. Ибо нечего приближаться к русским гвардейцам – вот так, исподтишка, как разбойники какие. А потом я увидел две сожжённые хаты. Решил, что не мешало бы устроить учение и передвигаться, якобы по территории врага. Что-то тут не так…

– Сын! Будто чуяла, что приедешь! – на крыльце большого деревянного дома встречала меня женщина.

Понять, что это мать реципиента, а, следовательно, и моя теперь, было несложно. Ведь я помнил, что отец когда-то прихватил с собой из похода крымскую татарку. И теперь понимаю, почему он выкрал маму, почему из-за неё поссорился даже со своим братом. Почему и вовсе взял татарку себе в жёны, а не оставил просто в наложницах.

Я говорил о красоте женщин, которых повстречал в этом времени? О том, что огненно-рыжая Марта – ещё та симпатяга, Елизавета Петровна – женщина породистая, красивая, рассказывал о том, насколько милой кажется мне Анна Леопольдовна…

Но нет, все они меркнут, кратно проигрывая в красоте одной удивительной женщины – моей матери. И даже у меня не хватает фантазии, чтобы прочувствовать, а тем паче словами живописать, насколько же она была красивой двадцать лет тому назад. Если и сейчас блестает. Чернявые волосы, чуть раскосые глаза, идеальная, точёная фигурка, может, лишь чуть-чуть полнее, чем это было принято в покинутом мной будущем.

Я видел в этой женщине именно свою мать. Я ощущал это родство, чувствовал его, будто вдыхая теперь. Или я просто хотел иметь семью? Знать, что у меня есть мама и отец, что моя мать – самая красивая женщина на белом свете, лишь только с очень печальными глазами. Мне этого хотелось, я это взращивал в себе.

– Что случилось? – приняв с благодарностью объятия мамы, спрашивал я. – Я не видел людей, они прячутся в лесах. За нами следили… Как будто монголы…

Я хотел было сравнить ситуацию с монгольским нашествием, но вспомнил, что мама у меня крымская татарка, а они же потомки тех, кто Русь разорял в тринадцатом веке.

– Матвей, стало быть, дядька твой, тот отруб, за который они с батькой твоим оспаривают, сдал в аренду. Вот ведь, нашёл татей лесных и сдал им на житьё. После батька взял холопов и пошел туда… Отца твоего избили, когда он приехал на тот хутор… – начала рассказывать положение дел моя мама.

Да-а-а. С такими дядьками да двоюродными братьями и врагов не нужно. Один проигрывает просто сумасшедшие деньги, без всякого спросу и предупреждения переадресовывая на меня свои долги. И другой, Матвей Норов – ещё та скотина.

Додумался: сдал спорные с моим отцом земли откровенным разбойникам, которые стали просто обкрадывать крестьян, да ещё и чуть ли не набеги устраивать на другие две деревни, которые принадлежат моему отцу.

– Как он? – узнав о том, что отца избили буквально три дня тому назад, я поспешил к нему.

Отец был плох. Однако, надеюсь, что всё-таки он пойдёт на поправку и выздоровеет. Поговорить с ним теперь же, однако, мне не удалось.

– А ты изменился, Саша. Справным мужем стал. Стану присматривать жену тебе. Об одном прошу, не связывайся ты с этим делом. Без ведома градоуправителя Калуги не стал бы Матвей Иванович так поступать, – проявляла беспокойство мама.

– Нет, матушка, сие дело мужеское, – решительно ответил я. – Никто не может на нас нападать. А что до градоправителя… Так сын твой – капитан гвардии.

Гвардейский офицер в этом времени – не только военный человек, он еще имел право проводить ревизию. Зачастую, чтобы проверить того или иного чиновника посылали именно гвардейцев. У меня такого направления не было. И заявись я к градоначальнику просто так, без дозволительной бумаги, без существенной причины, то могу быть и послан по известному эротическому маршруту.

Значит… Нужно создать ситуацию.

Глава 5

Нормальный человек должен жить один… На расстоянии и родственники хорошие, и жена хорошая и муж. Но если вместе в одну квартиру – дурдом

Владимир Вольфович Жириновский

Калуга

21 июля 1734 года

– Матушка, ты ни о чем не печалься, – как мог мягко, а вместе с тем решительно сказал я, положив руку на её теплое плечо. – Старостам деревень повели прибыть к вечеру, переговорю с ними. Да за батюшкой смотри!

Едва это сказав, я спешно ушел.

И отправился к своему обозу, где одним из возничих был… Кондратий Лапа. Хочу проверить, не ошибся ли я все-таки с этим человеком, не зря ли приписываю ему много различных качеств, недоступных заурядному индивидууму.

Найти Лапу было не сложно. Он уже вокруг себя чуть ли не сколотил новую банду. Человек, который моментом находит почитателей и организовывает их. Но и я послал в это формируемое «сообщество» сразу же троих человек. Каждый из которых думает, что он единственный информатор. Так что в курсе событий и каждого слова, что произносил этот талантливый бандит.

Ничего криминального для меня. Но десяток обозников готовы отправиться с Лапой в Миасс, пусть даже это будет билет в один конец. И пусть даже убегут, с моего ведома, конечно. Нужно же где-то набрать людей и для защиты и для работы на приисках.

Лапа внимательно выслушал меня, кивая на почти каждое слово. Для него мое предложение было понятным.

– Ну, Кондратий Лапа, сможешь такое сделать.? – спросил я, когда объяснил свою задумку.

– Отчего же не смочь. А вы всё изволите меня проверять, да, испытывать? Коли есть у вас сомнения, так чего ж тогда связываетесь со мной? Да такое дело привеликое предлагаете. А ведь за то, чем мне предстоит заниматься по вашей задумке, и голова с плеч, – и сказал Кондратий.

И это он имел в виду не то, что я ему предлагаю сделать в своём поместье, не за это голова с плеч. Хотя не исключено, что наказание может быть тоже суровым. Но тут попасться нужно. А Лапа такие дела должен решать без свидетелей.

Кондратий говорит о том, что он будет намывать золото на тех землях, которые будут принадлежать мне. Ну, а если даже не будет как какой-то бумажки, которая бы свидетельствовала о том, что среднее течение Миасса с некоторыми особо важными мелкими речушками – моя собственная, то я буду всё равно намывать там золото. Пускай незаконно, лишь в какой-то мере, помогая и прикрывая общину Кондратия Лапы.

В Российской империи золото намывать запрещено. Всё золото, всё серебро, которое будет находиться заводчиками ли, помещиками ли, всё оно как бы принадлежит государству.

Более того, я обязательно сообщу о том, что нашёл золото. Всё-таки для меня богатство страны значит куда как больше, чем личное обогащение. Поэтому через года два я обязательно обо всём скажу, и эту информацию попробую продать задорого.

А за два года можно насобирать преизрядное количество тех самородков, которые обязательно в Миассе найдутся. Ведь в иной истории были… Мало того, я даже знаю конкретно, где находили самые крупные самородки в Миассе.

– Насколько вольно мне в тех делах поступать, с родичами вашими? – задал закономерный вопрос Лапа, когда выслушал, к чему те, или иные его действия должны были привести.

Я не показывал вида, что сомневаюсь. Сомнения были, но до того, как я нашел Лапу и стал ставить ему задачу. Теперь мой пес должен увидеть, что хозяин достаточно решительный и сильный, чтобы и дальше мне служить верой и правдой.

– Нет человека, нет проблем! – сказал я.

Пусть слово «проблем» не было понято Лапой, но общий смысл выражения он уловил сразу.

Почему так? Почему не договориться? Так понял я уже, что дядька мой просто все красные линии прошел. Это как избивать почти что до смерти своего родного брата? Забирать деревню, которая по всем бумагам принадлежит отцу? Ну да, могли появиться еще какие-то бумажки. Все же есть один гад, Стрельцов Афанасий Иванович, который тут местный царек и проворачивает все, что только получается провернуть.

Так что со смертью дядьки Матвея Ивановича и спор сам собой угаснет. Мама будет в безопасности. Так как после вероятной смерти отца, она как бы насильно не будет взята Матвеем. Ну и за разоренную деревню, за все… И не чувствовал я к такому родственнику ни каких родственных чувств.

Даже к непутевому Сашке Норову, авантюристу, моту и игроку, и то было больше интереса. Наверное, потому, что таких бедовых родственников всегда жалко. А вот таких, которые готовы убить своего родного брата?.. Нисколько.

* * *

Нагло, как это только возможно, Лапа шел к «арендаторам». Это те люди, которые получили деньги за участие в интриге одного брата против другого. Суть была простая. Сдать деревню в аренду, по документам, которые у Матвея были. Подложные они, или нет, это решать тому, кто… Сам от этой интриги выгодополучатель. Стрельцов.

– А-ну стой! Я знаю, вы из обоза гвардейцев. Чесь нужно? – попробовал один наглец остановить Лапу.

– Кто голова у вас, ватажники? – спросил, гордо подняв голову Кондратий. – Скажи, что Поп идет погутарить!

– Поп? А крест с кадилом где припрятал? А? Знамо быть, что в потаенных местах, на чем мужи добрые сиживают! – сказал разбойник и заржал.

Не все подхватили смех молодого ватажника. Вот так идти к Медведю может только равный ему, или даже тот ватажник, кому сам Медведь поклон отобьет. Хотя, последнее вряд ли. Все в ватаге считали, что их предводитель самый-самый.

– Хр! Хр! – захрипел весельчак, когда Лапа резко, почти что и неуловимым движением взял наглеца на болевой захват.

Кондратий смотрел, как тренируются солдаты и даже офицеры роты гвардейцев. Проникся уважением к Норову, что такую науку дает, о которой на Дону вроде бы и слышали, но никто не признается, что таким подлым боем владеет.

И вообще он проникся уважением к Норову. Это было очень странно. Молодой, очень молодой капитан гвардии вел себя и говорил так, будто бы понимал, что такое ватажное, бандитское сообщество. Норов уверен в себе, как будто бы знает все наперед. И за жизнь Лапа так же был благодарен Норову. Он, как оказалось, любит жизнь, когда оказался в одном шаге от смерти, понял это. И раньше Лапа под пулями ходил и получал ранения. Но никогда ранее еще не осознавал такого, что жизнь нужно любить.

Ну и то, что Норов уже отправил своих людей за семьей, точнее старшим сыном, Лапы, так же делало Кондратия рабом и положения и этого гвардейского капитана. И, нет, бандит не испугался за своего наследника, напротив, подумал о том, что Норов может дать Степану путевку в жизнь. Выучит и еще человеком сделает. Даст его, Лапы, сыну, то, что сам Кондратий не сможет.

– Оставь его, Поп! – прорычал, словно тот самый медведь, главарь банды. – Я слышал о твоей удаче, Поп. Пошто ко мне пожаловал?

– Уйди, Медведь! То, что тут творишь тебе погибель. Предупредить пришел! – сказал Кондратий, а десять людей, те самые его побратимы по обозной службе, приготовились к драке.

Вооружены все люди Лапы были сразу по два пистолета и держали их на виду. Чтобы ватажники, которых было человек тридцать, прониклись, поняли, что кровь прольется в случае чего, и у них.

– А не уйду, так что? – спросил Медведь с вызовом.

– Слухай меня, ватажники! – неожиданно для всех закричал Кондратий. – Я знаю, где есть золото, много. Мне нужны люди. Не лезьте сюды, а опосля каждого возьму и оговорим, что и как.

– Ты чего это? – заревел Медведь, понимая, что прямо сейчас у него хотят отнять лидерство в банде.

– Бах! Бах! – прозвучали два выстрела, как только Лапа поднял руку.

Стреляли из укрытий Фролов и Кашин. И у обоих была одна цель – Медведь.

– Все сразумели? Али почать отстреливать каждого? Я предлагаю золото и жизнь выбор ваш. Кто со мной, на колени и Господу молите о своей судьбе! – продолжал кричать Кондратий, тонко почувствовавший, как мнение толпы склоняется в его пользу.

Уже через два часа Лапа знал все, что только нужно, чтобы завершить дело, которые ему поручил Норов. Были шесть человек убиты, это те ватажники, что не захотели мириться с появлением нового главаря. Ну а остальные все расспрашивали, где то золото и когда они станут богатыми людьми.

Теперь Лапа завершит начатое и в отрыв… Шесть телег из обоза роты были загружены именно для этого момента.

* * *

Двое мужчин сидели друг напротив друга. Встреча эта проходила в небольшой, но добротной хате, сложенная из брёвен, с незначительным углублением в землю, всего лишь на неполную сажень. Такому жилищу обрадовался бы любой крестьянин, но двое мужчин, привыкшие проживать в куда более комфортных условиях, явно чувстовали себя стеснённо, так как находились в избе вынужденно.

– Вот, Афанасий Иванович, как я обещал, рублик к рублику. Итак, пятьсот серебряных рублей, – стараясь быть непринуждённо весёлым, не показывать своей озабоченности и тревоги, говорил Матвей Иванович Норов.

– Ты мне зубы не заговаривай, Матвей Иванович, словно бы и не ведаешь о том, что цельная рота гвардейцев-измайловцев пожаловала в наши края. Ты же баял мне, что сложным дело наше быть не должно, что Александр Лукич Норов нынче в Польше и никак прибыть не сможет, пока всё у нас не сладится, – Афанасий Иванович Стрельцов, градоначальник и устроитель земельных вопросов Калужского уезда, встал из-за стола, чуть ли не переворачивая его, и всем своим огромным телом навис над невысокого роста Матвеем Ивановичем Норовым.

– Да и пусть пришёл. Командующий ротой не отпустит его с матерью повидаться. Куда там унтер-лейтенанту! – усмехнулся младший из братьев Норовых-Ивановичей.

Вид Стрельцова стал угрожающим. Он был огромного роста мужчиной, да ещё и страдал явным ожирением. Но зато Афанасий Иванович всегда знал, сколь грозно может он выглядеть, если будет вот так, как сейчас, нависать над человеком. Он подавлял волю практически любого собеседника всей своею громадой. И мало кто даже догадывался, что за внешней суровой и ужасной личиной скрывается трус. Человек, который ужасно боится что-либо менять в своей жизни, боится любой огласки, да мало того – случись что, не умеет держать удар.

– Дурень ты, Матвей Иванович, вот как есть – и дурень! – сказал Стрельцов.

Матвей Норов, было дело, хотел ответить, но под строгим взглядом слуги государева съежился.

– Как не узнать у родственников своих, что племянник твой уже капитан. И эта гвардейская рота – это его рота! И нет над ним здесь начальника, и я не указ. Уразумел нынче, что к чему?

Норов кивнул в знаке согласия, хотя и не был уверен в том, что полностью осознал и понял, что именно может случиться теперь. Ведь Александр Норов может мстить за отца. Медведь… Этот тать, нанятый для дела. Ну ведь сущий медведь и есть. Так приголубил Луку Норова, что тот может и не выжить.

– С Медведем разбирайся сам. Я более не при делах. А будь что скажешь, и меня упоминать будешь… Столь много о грехах твоих поведаю, что более и не разгребешь. Понял меня? – Стрельцов хотел было говорить грозно, но вышло иное.

Норов понял – градоустроитель боится.

А он, Норов Матвей, уже и не боится ничего, он отпустил свои страхи. И в этот момент удивительным образом Норов будто вырос, стал одним ростом с трусливым Стрельцовым, а ещё через минуту и вовсе стал его выше. Человек, который умеет побороть свои страхи, всегда возвышается над тем, кто в плену низменных страстей.

– Вдвоём пойдем на суд государев. Знай же, что, если что, то стану кричать «слово и дело», – сказал Норов и строго посмотрел на Афанасия Ивановича, так же, как и тот ранее, оперся на столешницу и наклонился к собеседнику, смотря Стрельцову прямо в глаза.

– Хе! – сам того не ожидая, Стрельцов дёрнулся и влепил своей лапищей в ухо Норову.

– Ты чего, Афанасий Иванович? – обиженно спросил Норов из угла избы, куда отлетел от оплеухи. – Заколю же нынче! Это ты, словно тот заяц, трусишь. Мне уже ничего не страшно! Так и знай.

С этими словами, сжав зубы в обиде и злобе, Норов потянулся к голенищу сапога, за которым всегда держал нож. Но, согнувшись, остановился, ворочая головой по сторонам, словно стараясь что-то увидеть внутри небольшого дома, где только стол стоял да лавки вдоль стены.

– Хм… Это что же? А не горит ли дом? – принюхавшись, сперва спокойно сказал Стрельцов, а после во всё горло заорал: – Горим!

Оба мужчины, толкаясь и переругиваясь, рванули к двери, но… Она была заперта.

– Бум! – Афанасий Иванович ударил дверь с плеча.

Тщетно. Он повторил попытку, но она оказалась вновь напрасной. Чиновника сменил Матвей Норов. Он бил ногой дверь, толкал ее плечом. Немного, когда дышать быть уже невозможно и все небольшое пространство избы заволокло дымом, дверь подалась, но после кто-то, кто был снаружи, выровнял положение и поправил подпорки.

– Бей пузырь в оконце! – задыхаясь, запоздало сообразил Стрельцов, чтобы часть дыма уходила из дома.

Но даже разбив два бычьих пузыря и освободив небольшие оконца, в которые можно было хотя бы высунуть голову, мужчины дела не поправили. Между тем, Матвей высунул голову и сделал пару глотков воздуха, пусть не самого чистого, но явно с меньшей примесью угарного газа.

Вот только Стрельцов не желал позволять своему подельнику дышать сравнительно свежим воздухом. Он взял его за ногу и оттянул от окна, щедро приложив головой о лавку. Встал сам у окна и с трудом просунул голову в узкое пространство.