Текст книги "Сон в зимнюю ночь (СИ)"

Автор книги: Денис Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Новогодняя сказка для взрослых.

Голубев Денис

Голубев Денис

Сон в зимнюю ночь

Ах, до чего же хорош собою зимний лес! В особенности ясной ночью, когда снег, опушивший деревья, сверкает в лунном свете, подобно бриллиантовому колье на груди светской красавицы. Глаз не отвести от такого великолепия... если взирать на него из окна, например, автомобиля.

Иное дело – доведись оказаться в эту пору в лесу собственной персоной. Тогда снег, тот что опадает с еловых лап, норовит непременно завалиться за воротник пальто. А, тот что скрипит под ногами, забивается в демисезонные туфли с беспечно тонкой подошвой, и тает там, леденя и без того окоченевшие стопы. Рукам, кстати, тоже достаётся. Итальянские лайковые перчатки за .... евро совершенно не спасают от холода. Не для того, видать, шиты.

Тут не умиляться, а материться уместно, чем Иван и занимался. Поначалу, пока не перестали слушаться озябшие губы.

Впрочем, к этому моменту, начавшаяся апатия уже отбила охоту ругаться. Сидя в сугробе, Иван понимал, что замерзает, и вероятно, замёрзнет таки насмерть, но эта отстранённая мысль более его уже не пугала. Наступило усталое равнодушие.

В столь плачевном состоянии молодой человек оказался по своей же, безусловно, глупости. Нет, изначальной-то причиной послужила его невеста, хотя теперь уже, пожалуй, бывшая невеста. Но, всё-таки, измена возлюбленной – ещё не повод для самоубийства. По крайней мере,таким экстравагантным способом.

А, ведь как замечательно всё начиналось!

Спальный вагон экспресса. Купе на двоих. Движения под перестук колёс, в унисон со скоростью поезда – то неспешно плавные, то исступлённо порывистые. А потом – Asti Martini. Ей. Ему – виски с апельсиновым соком. И, тепло мягкого пледа. И, сказочные пейзажи за окном...

Иван с Эльвирой ехали к нему домой. Пожениться они должны были только в феврале, однако Новый год решили обязательно встречать вместе, вдвоём. И, никогда потом не разлучаться.

Эльвира в шутку назвала их небольшое путешествие предсвадебным, а Иван постарался, чтобы оно вышло незабываемо романтичным.

То ли слишком старался, то ли наоборот.

Проснувшись поздно вечером, почти ночью, он не обнаружил своей девушки в купе. Поезд стоял. Иван несколько минут вглядывался в черноту окна. В тусклом свете фонарей виднелся какой-то безымянный полустанок. Спать не хотелось, и он решил, наплевав на запрет, покурить. В конце концов, могут же пассажиры СВ обладать некоторыми привилегиями. В крайнем случае, денежная купюра соответствующего достоинства позволяет рассчитывать на снисхождение даже самого принципиального проводника.

Современный спальный вагон это вам не плацкарта середины прошлого века. Тогда зимой сугробы в заплёванных тамбурах не были редкостью, а теперь тут чисто, тепло и даже уютно – чтобы выкурить сигарету вовсе ни к чему надевать пальто. Иван и не стал, только засунул ноги в шлёпанцы, и миновав устланный ковровой дорожкой безлюдный проход, оказался в конце вагона. Тонированные стеклянные створки дверей бесшумно распахнулись, открывая взору целующуюся в тамбуре парочку. Занятию своему они предавались столь самозабвенно, что появление Ивана попросту не заметили. В первую секунду он хотел было деликатно удалиться, однако уже в следующую почувствовал, что ноги словно приросли к полу. В девице, которую незнакомый мужик по-хозяйски лапал пониже спины, Иван узнал свою невесту.

С трудом он отступил на пару шагов и невидяще уставился на вновь закрывшиеся створки. Ему показалось, что поезд тронулся. Не сразу сообразил, что это не вагон качается, но у него самого кружится голова. И, вовсе не колёса стучат на стыках рельсов – собственная его кровь бьётся в висках.

Плохо соображая что делает, Иван добрался до своего купе. Наспех оделся. Хотел, было, прихватить чемодан, да он оказался разобран. Бросив в кейс блок "Winston", две плоские бутылки "Camus" и апельсин, Иван постучал к проводникам.

Толстая молодая проводница поначалу наотрез отказалась выпускать пассажира из поезда, однако две тысячи рублей убедили её нарушить должностную инструкцию.

Едва Иван оказался на перроне, как поезд, заскрежетав колёсными парами, тронулся. Сперва медленно, словно нехотя, затем всё быстрей. В проплывающем окне тамбура молодой человек успел заметить испуганное лицо Эльвиры. Она стучала ладошкой в стекло и что-то хотела сказать, или даже кричала. Иван не пытался разобрать. Отвернулся и долгим глотком отхлебнул коньяку прямо из бутылки.

Удивительным образом чудесный напиток не затуманил, а скорее – прояснил разум. Первое что он вспомнил – его iPhone остался лежать на столике в купе. Ни определить нынешнее место нахождения, ни сообщить кому-нибудь о своей проблеме не представлялось возможным. Оглядевшись вокруг, Иван лишь усилием воли подавил подступившую панику.

Перрон, на котором он оказался, был длинною в один вагон и назначение имел, судя по всему, техническое. Вряд ли стоило ожидать, что здесь станут останавливаться проходящие мимо составы.

Мысли скакали в голове, как блохи на дворняге. Одна бредовее другой. Ну, вот такая, например: попробовать голосовать. Собравшись с силами, молодой человек отбросил их все и мужественно решил, не полагаясь на чью-то помощь, выбираться собственными силами, то есть пешком.

Лес, что стеною стоял по обе стороны от железной дороги, и казался прежде таким волшебным, теперь выглядел крайне непривлекательно, если не сказать – угрожающе. Никаких признаков жилья не наблюдалось. Правда, от полустанка убегала в чащу протоптанная стёжка, но идти по ней Иван не решился. Вовсе не обязательно, что тропинка эта вела к людям. Может, охотники какие-нибудь проторили. Идти вдоль путей показалось ему единственно разумным. Вопрос – куда?

Последняя станция осталась, по грубым прикидкам, километрах в трёхстах. Возможно, по дороге они проезжали ещё какие-то населённые пункты, но Иван их не заметил – сначала был занят, а затем и вовсе спал. Не долго думая, он решил идти вперёд.

Решение это, показавшееся ему вполне здравым, перестало казаться таковым уже через двести метров, а через пятьсот Иван основательно выбился из сил. Шагать по обледенелой насыпи в туфлях, предназначенных для поездок в машине, получалось не просто. Иван успел несколько раз упасть, подскользнувшись, и наконец, скатившись под откос, ощутимо ушибся.

Несмотря на злость и досаду, пришлось вернуться.

Вновь приложившись к бутылке, молодой человек поразмыслил и пришёл к выводу, что шагать по тропинке, всё же легче, чем по гравию. В конце концов, куда-то же эта стёжка ведёт!

После получаса ходьбы, Иван вышел на широкую поляну. Здесь тропинка обрывалась. Дальше простиралась девственная снежная целина.

Хорошенько выматерившись, Иван опять повернул назад. Шёл по своим следам. Стёжка петляла, но не разветвлялась. Когда же, наконец, во мраке чащи показался просвет, молодой человек обнаружил, что... вновь очутился на той же поляне.

Теперь он почти бежал, то и дело оступаясь и проваливаясь по колено в снег, однако в конце пути его опять поджидала проклятая поляна!

От отчаяния он попытался позвать на помощь. Безрезультатно. К тому же, собственный крик, приглушённый мрачными елями, прозвучал жутковато, и молодой человек отказался от дальнейших попыток.

Единственно, что пришло на ум – дождаться утра и постараться отыскать дорогу уже при свете.

Однако, легко сказать – дождаться! Не слишком-то и сильный морозец донимал, тем не менее, всё ощутимей. Иван с ужасом понимал, что до утра он может попросту не дожить.

Костёр, сложенный из кое-как наломанных веток, разгораться не желал ни в какую. Не помог и плеснутый на дрова коньяк.

Когда искра перестала поджигать фитиль "Zippo", Иван обмотал шарфом голову, чтобы согреть замёрзшие уши, и уселся в сугроб. В три глотка допил "Camus". Не закусывал. Апельсин и вторую бутылку решил поберечь.

Жаль, прикурить теперь было не от чего, однако постепенно это перестало Ивана беспокоить. Холода он больше не чувствовал. Хотелось надеяться, что от коньяка. Так или нет, но по телу растеклось тепло, а вместе с неожиданным теплом наступило и полное безразличие. Настолько полное, что молодой человек даже не слишком удивился, когда вдруг слева от себя услыхал раздавшееся из темноты:

– Хенде хох!

Повернув голову, Иван не без труда различил бородатую физиономию в треухе, что высунувшись из-за толстого берёзового ствола, поглядывала на него с явным подозрением.

– Чего? – переспросил плохо соображавший Иван.

– От те раз! – удивился незнакомец, покидая своё укрытие. – Никак русский? А я подумал – германец.

– Да, русский я, русский! – молодой человек вдруг осознал, что совсем было угасшая надежда на спасение, не только возродилась, но и обрела плоть. – Меня Иваном зовут!

– О как, стал быть!.. – мужик, судя по всему, ещё пребывал в сомнении. – А, на вид так вылитый германец. И платок на бабий манер повязан, и шанелка куцая, и обувка хлипкая... Их тут надысь много по лесам помёрзло.

– Послушайте, – Ивана больше волновала собственная судьба, нежели неведомых германцев, – Вы дорогу знаете?

– Знаю, – кивнул мужик.

– А, куда?

– А, куда тебе надо? Я тута все дороги знаю.

– Да, мне бы хоть до какого-нибудь жилья добраться. Заблудился я.

– До жилья, говоришь, – мужик подёргал себя за бороду. – Ну, а эта дорога, – кивнул он на злосчастную тропинку, – Чем тебе плоха?

Иван нервно хохотнул.

– Вы не поверите! Я по ней этой ночью трижды ходил. Все по своим же следам, и каждый раз выходил на эту проклятую поляну!

– Ты проклятиями-то не больно разбрасывайся! – одёрнул его незнакомец. – А, поверить – поверю. Отчего ж не поверить. Это тебя, паря, стал быть, леший по лесу водил.

– Леший?!.

Иван хотел возразить, однако припомнив ночные свои скитания воздержался. Кто его знает, что в этой глуши водится. Может, и впрямь леший.

– Он самый, – закивал мужик. – Тебе, чтобы из лесу выбраться, уважить надо бы хозяина.

– А как?

– Известно как. Пирогом его угостить. Махорки да самогончику не пожалеть. Есть у тебя пироги-то?

– Нет, – мотнул головой Иван.

– Так я и думал, – вздохнул мужик. – Ну кто ж в лес без пирогов-то ходит?! А самогон с махоркою есть?

– Тоже нету.

– Вот тогда и морозь зад в сугробе!

Мужик сплюнул сердито и вроде бы собрался уходить, чем не на шутку встревожил Ивана. Мигом вскочив на ноги, он, замерзшими пальцами рванув замок кейса, протянул вторую бутылку "Camus" и початую пачку "Winston".

– У меня, вот, коньяк есть! – взмолился молодой человек. – И сигареты!

Мужик остановился, принял то и другое, оглядел прищурившись, и лихо свернув пробку, одним глотком выпил сразу полбутылки. Даже не поморщился. Облизнулся только.

– Ничего квасок, – одобрил он. – Пахучий.

Сунув бутылку за пазуху, и вытащив оттуда же трубку, незнакомец набил её табаком из двух выпотрошенных сигарет. Иван ошалело глядел как тот прикуривает... запалив трут огнивом.

Когда густой дым рассеялся в морозном воздухе, мужик длинно сплюнул и скорчил недовольную мину.

– Дрянной у тебя, Ваня, табачок. Ну да, у нас тут с махоркою-то прям беда. Так что, стал быть, сойдет. Ладно, выворачивай наизнанку свою шанелку, да обувку с одной ноги на другую перекинь.

– Зачем?! – растерялся Иван.

– Затем, что положено так.

Иван ни в коем случае не считал себя знатоком русского фольклора, однако теперь смутно припомнил, что прежде слыхал когда-то о такой примете.

Решив не перечить чудаковатому незнакомцу, он сделал как тот велел, и хоть чувствовал себя донельзя глупо, ни возмущаться, ни ворчать не стал. В конце концов – наплевать. Лишь бы выбраться из проклятущего леса!

Мужик, окинув взглядом Ивана, кивнул довольно, улыбнулся щербато да желтозубо, и поманив его пальцем, шагнул на утоптанную стёжку.

* * *

Переобутые туфли нещадно жали, но не смотря на это, идти вслед за бородатым мужиком оказалось неожиданно легко. Ноги больше не проваливались в снег, да и сама тропинка отчего-то перестала петлять меж деревьев, став вдруг прямою как авеню.

На ходу Иван быстро согрелся. Перспектива сгинуть в лесу, вроде бы, уже не угрожала, и оттого, должно быть, вернулась способность нормально соображать.

– Простите, – окликнул он мужика, – А как Вас зовут?

– Не прощу, – отозвался тот не замедляя хода и не оборачиваясь. – Чего ты меня всё на "Вы" кличешь? Я тута один, не считая тебя.

"Тыкать" незнакомцу, который, к тому же, явно старше, было немного неловко, однако, раз уж ему так комфортнее, то почему бы и нет. Тем более, кто знает, какие нравы в этой глухомани.

– Ну хорошо, – согласился Иван. – Как тебя зовут?

– То-то. А, звать меня можешь... да, хоть бы, Ерофеем Фомичом.

Имя-отчество звучали патриархально, однако, после огнива удивления уже не вызывали.

Попытавшись поравняться со своим провожатым, Иван прибавил шаг. Тщетно. Только запыхался. Мужичок шел вроде бы и не быстро, но догнать его никак, почему-то, не выходило.

– Ерофей Фомич! – оставив попытки, вновь окликнул его Иван. – А, вот ты про немцев говорил.

– Про кого?

– Ну, про германцев.

– Говорил, – не стал отрицать Ерофей Фомич.

– А, это что же, те германцы, которые здесь во время войны были?

– Они самые.

– Как же так? – Иван и не пытался скрыть сомнения в голосе. – Ты что же войну помнишь? Она же закончилась давно, а ты говоришь, что они тут недавно ходили.

– Хм... – мужичок, кажись, призадумался. – А, когда война-то закончилась?

Молодой человек аж присвистнул.

– Так, уж лет семьдесят как!

– Тьфу, ты! – обернулся через плечо Ерофей Фомич. – И чего ты мне голову морочишь? Недавно и есть.

Иван сразу не нашёлся что ответить, а потом уже не успел – неожиданно тропа вывела их из лесу... на злосчастную поляну.

Он едва не взвыл от досады! Впрочем, в следующую минуту, приглядевшись, понял что ошибся.

Низкое зимнее солнце не успело ещё выглянуть из-за елей, однако предрассветная серость уже позволяла сносно разглядеть окружающую действительность.

Поляна и впрямь походила на прежнюю, но все же, ею не была. Стёжка теперь не обрывалась больше на опушке, а вела дальше через снежную целину и упиралась в приземистый неказистый домишко, что приютился с другого края.

Ерофей Фомич всё так же резво засеменил по тропинке и молодой человек поспешил следом.

Близость жилья придавала сил, однако с каждым шагом Ивана всё более одолевала тревога. То, что он издали принял за небольшой дом, при ближайшем рассмотрении таковым не являлся. Да, что там – дом! Даже определения вроде "хибара", "халупа" или "лачуга" были к нему едва ли применимы. Землянка, разве что.

Строение располагалось к лесу задом, к Ивану передом, и перед этот представлял из себя фасад из неотёсанных брёвен высотою, возможно, чуть более метра. Двускатная крыша, застеленная древесною корой, обоими краями упиралась в землю, расчищенную, впрочем, от снега. Пожалуй, лишь это обстоятельство, да ещё дым из каменной трубы позволяли рассматривать убогое сооружение, как жилище. Ну, или по крайней мере, как обитаемое место.

При этом, сам собою возникал вопрос – кто в двадцать первом веке, не где-нибудь в глухой тайге, а в европейской части России может обитать в лесной землянке? Может староверы? Вряд ли. Они-то, как раз, разбежались кто по таёжным просторам, а кто и вовсе по заграницам. Ну, в любом случае, староверы – далеко не худший вариант. Эти ребята, вроде бы, в целом безобидные. А, вот вдруг тут хоронятся от цивилизации какие-нибудь невменяемые сектанты? Или, одичавшие бомжи? А, что они, интересно, тут едят? Уж не заблудившихся ли беспечных и наивных горожан? Откуда тут горожане зимой? А, они их с осени заготавливают. Грибников. Насолят в бочках, им на всю зиму и хватает...

Иван в раздражении мотнул головой, словно бы силясь вытряхнуть оттуда непрошенный бред. Вроде получилось, хоть и не совсем. Впрочем, никакие тревоги не заставили бы его теперь повернуть обратно. Даже бомжи-людоеды не выглядели достаточно пугающими в сравнении с промороженным, безмолвным и безлюдным лесом.

Между тем, терзаемый сомнениями, молодой человек не заметил, как они очутились перед землянкой.

Снег возле неё оказался расчищен аж до самой пожухлой травы, образуя ровную площадку, посреди которой, уперев кулаки в бока стояло жутковато-комичное... существо. Да, именно так. Другого определения Иван с ходу подобрать не смог.

Ростом оно не доставало молодому человеку до груди, и потому прежде он не разглядел его за высокими сугробами.

Длинная, многократно латаная юбка и платок, повязанный по-цыгански узлом на лбу, позволяли предположить, что существо это женского пола. Дополнял наряд полушубок. Какому зверю принадлежал при жизни грязно-серый, похожий на лишайник мех определить не представлялось возможным. Из-под юбки торчали обмотанные тряпьём ноги, а из-под платка – нечёсаные, с зеленоватым отливом космы.

Однако же, не наряд карлицы привлекал прежде всего внимание, а её нос и глаза. Нос формой и размерами схожий с авокадо свисал до нижней губы. Глаза же, не просто косили, но каждый вращался независимо от другого, как у хамелеона.

В настоящий момент, правый глаз уставился на несколько растерявшегося молодого человека, а левый на Ерофея Фомича.

– Ну, – проскрипело несуразное существо, – Никак у нас гости?

– Ага, – отозвался мужичок. – Это Иван.

– Иван? – карлица всплеснула руками. – Надо же! А я уж подумала – сэр Галахад, рыцарь Круглого Стола!

– Да, нет же! – замахал на неё Ерофей Фомич. – Ты не поняла! Это, и впрямь, Иван. Зовут его так. Скажи ей, Вань.

– Да, – подтвердил Иван. – Зовут.

Вот уж он-то действительно ничего не понимал.

– Хм... – призадумалось существо. – И, где ж ты его такого раздобыл?

– Не поверишь! – затараторил мужичок. – Паря-то сам на Поляну вышел! Своими ногами. Там я его и нашёл.

– Сам, значит? Угу. А, давно ли?

– Так, это... – замялся отчего-то Ерофей Фомич. – Стал быть, затемно ещё.

Секунд пять оба глаза кружили, словно играя в пятнашки, пока не сфокусировались на молодом человеке.

– Ванюша, – скрипучий голос зазвучал едва ли не ласково, – Ты как, голубь, в лесу-то у нас очутился?

– Я с поезда сошёл, – не стал скрывать Иван. – Можно сказать – по ошибке. Вечером ещё. А потом в лесу заблудился. Если бы не Ерофей Фомич, наверное замёрз бы.

– Ах, ве-ечером, значит? – теперь взгляд карлицы вновь метнулся к притихшему мужику. – Заблудился, значит? Ты что же это, нелюдь окаянный, над парнем измываешься?! За каким рожном он всю ночь ноги понапрасну бил?!

Ерофей Фомич молча разглядывал макушки елей, старательно пытаясь изобразить невинность на хитрой физиономии.

– Одежонка у него отчего навыворот, а?! – не унималось существо. – Ты присоветовал?!

– Так ить, традиция, – развёл руками мужичок. – Опять же, чего бы и не пошутковать малость? Не из лютости, – выставил он вперёд обе ладони, – А доброго веселия ради.

– И то верно, – согласилась вдруг враз успокоившаяся карлица. – Вот и я нынче пошуткую. Как приснёшь, заплету-ка я тебе бородёнку в сорок негритянских косиц. Волкам да лосям на потеху. То-то ж повеселимся!

Судя по тому, что Ерофей Фомич попятился, прикрыв руками бороду, угрозу он воспринял всерьёз.

Впрочем, карлица на него уже ни одним глазом не глядела. Распахнув сколоченную из горбыля дверь, она махнула рукой Ивану.

– Не стой столбом, Ванюша, заходи. Отогреешься, а тогда и побеседуем.

Иван, вновь начавший замерзать, дважды себя просить не заставил. Согнувшись в три погибели, он юркнул в низкий проём.

* * *

В землянках Ивану раньше бывать не доводилось, и представлял он их себе несколько иначе, а потому ожидал увидеть сырую, тесную и тёмную нору.

Жилище, в котором он оказался, хоть и выглядело экзотически, однако прежним его представлениям ни коим образом не соответствовало.

Во-первых, здесь вовсе не было тесно. Скорее уж – просторно. Во-вторых, совершенно не ощущалось ни сырости, ни затхлости. Наоборот, душистое сено, подобно ковру устилавшее толстым слоем пол, наполняло сухой и тёплый воздух горьковато-терпким ароматом. И наконец, несколько толстых желтоватых свечей освещали помещение хоть и не ярко, но вполне достаточно, чтобы не опрокидывать в потёмках мебель.

Впрочем, последнее оказалось бы затруднительно в любом случае – хоть со светом, хоть без. Оттого, в первую очередь, что меблировано помещение было крайне скудно. Помимо грубо сложенной каменной печи, там находились ещё три... пня.

Выкорчёвывали их из земли прямо с корнями, обрезки которых служили теперь своеобразными ножками. Массивный и широкий пень заменял стол, а два других, поменьше, табуреты.

На одном из них сидел, прислонившись спиною к бревенчатой стене, Иван. Второй занял Ерофей Фомич, деловито ссыпая в кисет табак, выпотрошенный из дарёных сигарет.

Карлица хлопотала у печи.

После бессонной ночи в сугробе, Иван разомлел в тепле настолько, что едва не засыпал. Возможно, по этой причине происходящее не казалось ему вовсе уж нереальным – во сне, ведь, чего только не увидишь. Разум, правда, пытался найти рациональное объяснение, но вяло и потому не находил. Так что, когда несуразная хозяйка, напоив гостя горячим травяным отваром, объявила, вдруг, что она – самая настоящая кикимора, а муж её, Ерофей Фомич – леший, тот самый, между прочим, что водил Ивана по лесу, то молодой человек даже не особо-то и удивился. Сомневался, конечно, но более формально, чем искренне.

– Леший, значит, – широко зевнул он. – И Баба-Яга у вас тут тоже водится?

– Водятся блохи на собаке, – отозвался вместо супруги Ерофей Фомич, – А мы тута обитаем. С бабами же у нас дела обстоят ещё хуже, чем с махоркой. Есть одна, – кивнул он на жену, – Да и та кикимора.

– Ишь ты! – отозвалась та. – Кикимора ему не хороша! Сам-то, как по осени в болотной воде на себя посмотреть удумал, так в том болоте все лягушки передохли. И ладно бы от страху, так нет, со смеху! А туда же, баб ему подавай. Ступай, вон, снежную бабу себе вылепи. Да, гляди не отморозь потом чего-нибудь. Хотя, – карлица почесала свой примечательный нос, – Можешь морозить. Оно тебе всё равно без надобности.

– От до чего же поганый язык! – возмутился Ерофей Фомич. – Не язык, а жало ядовитое, что у Змеи Василисы, – леший торжествующе глянул на Ивана, – А ты сумлевался. Кто она после этого, как не кикимора?!

Молодой человек вяло улыбнулся.

– Ну-у, если по языку судить, так все бабы – кикиморы, – заметил он философски. – Но всё же, имя-то у Вас есть? Как вас звать, хозяйка?

– Еленой Прекрасной зови, – шепнул Ивану на ухо леший. Кикимора его, к счастью, не услышала.

– Имя-то? – переспросила она, вроде как, смутившись. – А все кикиморою всегда и звали. Хотя, можно бы и по имени, как-нибудь. Тут дело такое, – оба её глаза разбежались на миг в разные стороны, а затем уставились в пол. – Есть у меня имя одно на примете. Тока, имя-то шибко красивое. Боюсь рожей я для него не вышла. Так что, ты уж не смейся.

Иван клятвенно заверил, что смеяться ни за что не станет.

– Ну, коли обещался, – кикимора помолчала немного, собираясь с духом, – Тогда зови меня тёткой Парашей, – выдохнула она.

Молодой человек смеяться не стал. Сумел даже не улыбнуться.

– Хорошее имя, – кивнул он с серьёзным видом. – Красивое. И Вам, кстати, очень идёт.

– Правда?! – просияла кикимора и ткнула пальцем в сторону Ерофея Фомича. – Во! Учись у городских обхождению, колода неотёсанная!

Леший не ответил. Закусив кончик бороды, он, силясь не расхохотаться, побагровел от натуги. Успокоившись же, хлопнул Ивана по плечу.

– Ты, паря, не подумай. Она у меня хоть и дура, зато хозяйственная. Одна беда – ни пирогов испечь, ни самогону наварить не может, – он развёл руками. – Не дано.

– Как же вы тут живёте, – сочувственно покачал головою Иван, по-прежнему умудряясь сохранять серьёзность, – Без пирогов и самогона?

– А, вот приспособились, – хитро прищурился Ерофей Фомич. – Есть тута, недалече деревня. Хотя, деревней она прежде была. Большо-ой! С церквой и кабаком. И народец там жил понятливый – чтобы по бурелому не плутать, без гостинцев носа в лес не казали. Да-а... Теперь её не то что деревней, а и деревенькой не назовёшь. Четыре избы остались, а население в тех избах – три бабки и два деда. Однако ж, домовой у них есть. Один, правда, на всех, но ничего, справляется. Да, чего бы ему не справляться. Там из всего хозяйства – курей с десяток, петух да коза. Вот, через него-то мы и самосадом разживёмся, и самогоном, а иной раз и блинами.

– Нашёл чем хвастать! – проворчала кикимора. – Дружок его мохнатый стариков обворовывает, ему краденное сбывает, а он ещё и хвастается. Постеснялся бы хоть гостя-то!

– А чего стесняться? – нисколько не смутился леший. – Все домовые имеют уголовные наклонности. Однако ж пакостят не со зла, и не из корысти, а по шкодливой своей натуре. Природа у них такая! Да, и я не задарма продукты потребляю. По осени стариков на грибные места вывожу, кабанов к огородам не пущаю. А, как у них летом коза убёгла, кто её от волков спас и домой вернул, а? Я!

– Тьфу на тебя, козий спаситель! Чем попусту болтать, лучше б дело спросил.

Леший крякнул и постарался разгладить бороду. Тщетно, впрочем.

– Это, пожалуй, верно, – согласился он. – Скажи-ка, паря, ты домой-то шибко торопишься?

Иван хотел, было, ответить утвердительно, однако, припомнив вчерашнюю историю в поезде, мотнул головой:

– Теперь уже, наверное, нет.

– Вот и славно! – обрадовалась кикимора. – Ты, Ванюша, худого не подумай, из лесу мы тебя выведем. И гостинцев в дорогу дадим, не обидим. Тока...

– Тока, – подхватил Ерофей Фомич, – Ты нам тоже пособи чуток. Ага.

– А как? – поинтересовался Иван.

Леший махнул рукою.

– Да, делов не много. Девицу одну надо домой проводить. Загулялась. Согласен?

Иван считал себя человеком рассудительным. И, не без оснований. Однако и с рассудительными бывает так, что совершают они поступки безрассудные. Изредка, но бывает. Говорят после, что чёрт попутал. Чёрт, не чёрт, а без нечистой силы тут точно не обходится. Как иначе объяснить что за сутки Иван, который и за год ни разу не ошибался, дважды поступил глупо. Первый раз, когда сошёл с поезда посреди леса. Второй – когда согласился помочь сомнительному субъекту.

– Молодец, добрый молодец! – похвалил его леший.

– Так, чего делать-то надо? – спросил Иван.

– Это мы тебе вечерком расскажем. И кто виноват, и что делать, – ответила кикимора. – Ты отдохни покуда. Поспи, я тебе в уголке постелю, а сама, тем часом, ушицы наварю. Слышь, пень трухлявый, – обернулась она к мужу. – Сходи-ка за водой да за рыбкой.

– А чего я один? – запротестовал Ерофей Фомич. – С Ваней вместе и сходим. Пойдёшь со мною, паря?

Иван кивнул.

– Ну ладно, – не стала противиться кикимора. – Я тебе тогда одёжку подберу. Твоя-то, по нашим местам гулять не годится.

Откуда-то из-за печки она достала долгополый овчинный тулуп, валенки и треух из волчьего меха. Иван молча пожал плечами и принялся переодеваться.

* * *

В тулупе, да подпоясанный ворсистою верёвкой, да с двумя деревянными вёдрами в руках Иван сам себе напоминал фольклорного персонажа. Емелю, кажется. Тот, впрочем, перемещался верхом на печи, Ивану же, снова выдалось поспевать следом за Ерофеем Фомичом пешком. Леший налегке, без явных усилий прокладывал путь. Молодой человек старался от него не отставать.

Шагать в валенках, особенно по глубокому снегу, с непривычки было трудновато, однако, безусловно теплее, нежели в туфлях. Да, и тулуп согревал настолько, что пришлось даже распахнуть его на груди. Вообще, допотопный этот маскарад в лесу вовсе не выглядел нелепо. Оттого, должно быть, что оказался вполне функциональным.

Снежок, искрясь на солнце, весело хрустел под ногами. Деревья, будто беседуя меж собою, гулко скрипели стволами. Где-то дробил дятел. Заполошно крича вспорхнула не то галка, не то сорока, и белка, напуганная ею, промелькнула среди ветвей рыжим огоньком.

Из окна вагона лес выглядел, как новогодняя открытка – красивая, но неживая. Позже, во время ночных скитаний, он более всего походил на кошмарный сон. И лишь сейчас Иван почувствовал жизнь леса. Хотя, пожалуй, даже не так. Он воспринимал теперь лес как саму жизнь – многообразную, сложную, загадочную и гармоничную.

С некоторым удивлением молодой человек понял, вдруг, что он действительно, по-настоящему верит в существование лешего. Безо всяких доказательств и объяснений. Верит просто потому, что в лесу должен быть леший. И, Ерофей Фомич, рассекавший снежную целину, будто крейсер морские волны, на эту роль, если вдуматься, вполне подходил.

– Далеко нам идти-то? – чуть запыхавшись крикнул Иван.

– Эх, паря! – хохотнул леший. – Со мною в лесу далеко не бывает. Скоро уж дойдём. Вот, холм этот перевалим, и к речке спустимся.

– И как же мы рыбу ловить станем? Снастей-то у нас с собой нет.

– А вёдра тебе на что? Ими и будешь ловить. Раз у одного бездельника вышло, глядишь, и у другого получится.

На "бездельника" Иван не обиделся и возражать против экзотического лова на всякий случай не стал. Вёдрами так вёдрами. Подумал, только, что может и не случайно он себя с Емелей сравнивал.

– Ну, вот и пришли, – сказал Ерофей Фомич.

Внизу широко раскинулась белая лента закованной в лёд реки, посреди которой чернела обширная полынья.

– Нам туда, – указал леший на полынью и припустил трусцой под горку.

Лёд угрожающе потрескивал, вызывая ассоциации с финалом битвы на Чудском озере. Впрочем, Ерофей Фомич на тревожные звуки внимания никакого не обращал.

– Давай, лови, – велел он, добравшись до края полыньи.

– Как? – поинтересовался Иван, с опаской ступая на тонкий до прозрачности лёд.

– Ка-ак... – передразнил его леший. – Черпай ведром и гляди чего попалось!

Боясь подскользнуться, молодой человек изловчился не только опустить ведро в студёную воду, но и вытянуть обратно. Рыбы в ведре не оказалось.

– Ну, и чего стоим? – проворчал Ерофей Фомич. – Думаешь, вот так вот с первого раза и на уху наловишь? Выливай и черпай снова.

Иван повторил весь процесс. С прежним результатом.

– Давай-давай, – подбодрил леший. – Рыбная ловля требует упорства и терпения.

После получаса черпания и выливания воды, Иван обессилив уселся на перевёрнутое ведро и отёр рукавом вспотевший лоб. Ерофей Фомич, скрестив руки на груди глядел на него скептически.

– Не получилось, стал быть. Так я и знал. – произнёс он задумчиво, но тут же весело подмигнул Ивану. – Теперь моя очередь. Ну-кась, отойди чуток в сторонку, а то забрызгает, чего доброго.

Иван отошёл немного, а Ерофей Фомич подхватил ведро, опустил его горловиной в воду, и отбарабанив пальцами по днищу затейливую дробь, тоже попятился на несколько шагов.

С минуту ничего не происходило. Затем вода в полынье подёрнулась рябью, взметнулась фонтаном брызг, и оттуда вынырнула девица. Голая!