Текст книги "Жалкие создания (СИ)"

Автор книги: Денис Филонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

До рассвета оставалось еще где-то два часа. А потом наступит новый день (или очередной день), сулящий кому-то удачу, а кому-то разочарование и петлю. Но не для меня – мой жизненный исход уже давным-давно был предопределен и ни чем хорошим закончиться уж точно не мог. Моя жизнь была полна удивительных, ярких и незабываемых моментов. Но все больше она стала напоминать лотерею. Я вытягиваю из мешка клочок бумаги и с замиранием сердца читаю имя, нацарапанное на нем, опасаясь разглядеть знакомое лицо. Как говорил Тайлер: важно то, что мы делаем – это и определяет нас, как людей. Он также говорил про смысл и цель в жизни, но я потерял ее еще несколько лет назад, если она вообще когда-либо присутствовала в моем мире. Что я сделал? Разрушил свою жизнь, а заново восстановить не сумел.

Я поднялся на старую террасу, открыл дверь и вошел внутрь. Но перед этим оглянулся. Ветер тихо шуршал, да гонял по асфальту невидимые листья.

Как и следовало ожидать, дом был пуст и абсолютно спокоен. Только я тревожил его своими нервными, торопливыми шагами. Направлялся в мансарду, вспоминая моменты из кошмарного сна, который так искусно притворялся явью. Нет, мне никогда не привыкнуть к этому месту. Сложно представить, что когда-то здесь проводились праздники, устраивались банкеты, жили и смеялись люди, а может даже шепотом делились с кем-то своими маленькими секретами.

Я преодолел последние ступеньки.

– Зачем я тебе нужен? – громко спросил, осматриваясь по сторонам (в мансарде был только я). – Что ты от меня хочешь?

Ни звука. Подозрительно слишком тихо, словно призраки затаили дыхание, прислушиваясь к тому единственному, у кого билось в этом месте сердце.

– Ты многих здесь сгубил, почему ты не убьешь меня? Что тебе от меня надо?... Я жду! Убей меня, тварь! Слышишь? Я готов! Убей меня! Убей! Уничтожь! Я жду! Ты же хочешь этого! Давай! Сожри меня, ненасытный ублюдок!... Проклятье!… Убей меня, наконец!! Убей!... Чертов Каспер...

Я стоял посреди мансарды и вопил, как сумасшедший. Орал на пределе голосовых связок и не понимал, зачем это делаю. Что же, неужели я и вправду сошел с ума? И я действительно болен? Пусть так – после всего того произошедшего я уже не уверен, что здоров. Знаю одно: я действительно желал смерти. Был готов к этому – переступить черту. Уже ничто не могло меня удержать и такие священные понятия, как семья, любовь, долг или мораль – ничто из этого дерьма не имело значения... просто он не откликнулся на мой зов. Или не посчитал нужным, чтобы обратить на это внимания. Видимо, моя смерть было бы с его стороны проявлением некоего милосердия. Но та зараза, укоренившаяся в застенках Мертвого дома, люто ненавидела всякое проявление доброты и милости. Оно презирало подобные чувства – отвергала их. Я знаю, о чем говорю – я чувствовал его внутри себя, как мерзкий, склизкий червяк, извивающийся на раскаленной сковородке – только тот червяк сидел у меня в душе и постоянно жрал ее, не ведая усталости. Уныло и печально, день за днем, секунда за секундой, и никуда не сбежать от него, не вытащить. Только если не распороть себе грудь и не проверить достоверность моей гипотезы. И я в самом деле отыщу там, внутри себя, среди кровавых мышц, пульсирующих сплетений тонких трубочек, сердца и костей маленькое черное созданьице, размером с крохотного муравья, но приносящее неимоверные страдания. Откровенно говоря, у меня бывало такое навязчивое желание, однако я с трудом сдерживал себя, ибо понимал насколько же нужно быть долбанутым на голову, чтобы начать тыкать в себя ножом, как варвар. (В дальнейшем эти мысли были занесены мною в дневник, который я стал вести гораздо позднее – уже когда окончательно перебрался сюда).

Так вот я стоял в центре комнаты, сжимая руки в кулаки, и каждая клеточка тела была напряженна настолько, что я думал, что взорвусь. Пока не увидел в дверях Тайлера, который жестом поманил меня, и тут же скрылся в проеме, словно боялся быть разоблаченным. Я долго не решался сдвинуться с места, но потом все же последовал за ним. Спустился на первый этаж, и снова он помахал рукой уже из гостиной. Я направился туда.

Тайлер стоял возле каминной полке, на которой покоился средних размеров нож. Чистая сталь соблазнительно поблескивала в свете лампочки, как будто желала прикосновений. Тайлер молча взял в руки нож и приблизился. Вложил его мне в ладонь и крепко сжал мои пальцы на рукояти, чтобы не выронить нож, словно мы были на какой-то ритуальной церемонии.

В прихожей хлопнула дверь и я обернулся на звук. Тайлер растворился. Появился Ники.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, но в ушах слова звучали так, будто отдавались в пустом пространстве.

– Ты же сам мне позвонил. Велел прийти сюда, – сказал он и удивлено уставился вниз – на нож в моей руке. «Интересно, о чем он в этот момент подумал?»

– Я не звонил тебе... – попробовал возразить я, но не успел.

Рука резко метнулась вперед (так змея атакует свою жертву) и остриё, рассекая воздух, глубоко вошло в мягкую шею Ники. Его красивые глаза широко расширились, детский ротик приоткрылся и из него потекла кровь. Из шеи тоже брызнула горячая кровь и попала мне на лицо; на губы, а язык мгновенно поспешил слизать содержимое с них. Я почувствовал немного соленый, сладковатый привкус и в горле застрял гигантский ком. Что-то поднималось из груди, как будто внутренности взбунтовались и норовили высвободиться наружу.

Ники попятился. Яростно захрипел, схватившись за горло. Он собирался вытащить нож.

– Нет!!! – пронзительно закричал я, понимая к чему это приведет, и попробовал его остановить. С чавкающим звуком идеально заточенное лезвие вышло из шеи, обнажая рану, и в воздух фонтаном страшно хлынула алая кровь, заливая все вокруг. Нож задел артерию. Ники беспомощно свалился на колени и надсадно засипел. Лихорадочно пытался вдохнуть воздух, но тщетно. Он умирал и я ничего не мог с этим поделать, ошеломленный происходящим перед глазами... Ну нет! По телу прокатилась волна гнева.

Я бросился к нему и приложил к пораженному месту платок.

– Держи! Слышишь, держи крепко! – скомандовал я твердым голосом. – Зажми здесь пальцами и не отпускай!

Ники дрожал, как осиновый лист и захлебывался стремительно подступающей кровью. Он делал все, что я ему говорил, скорее на автомате, нежели руководствуясь разумом; у него был болевой шок. – Я должен вызвать помощь! Дыши медленно, все будет хорошо! Ники, все будет хорошо, я сейчас вызову помощь, только не отрубайся!...

Я не хотел оставлять его одного, тем более в таком состоянии, но иначе он бы попросту истек кровью, которая хлестала из него, как из пробоины на корабле. Я бросился к парадной двери. Схватился за ручку и толкнул, но дверь не поддалась. Как будто кто-то подпер снаружи балкой.

– Нет! Нет, черт возьми! Нет! Давай же, открывайся!

Я приложил все усилия и навалился на дверь. Таранил плечом так, что чуть не вывихнул его, но ничто не помогало. Мы словно оказались в ловушке. Время утекало – на самом деле его не осталось. Я вернулся в гостиную и увидел Ники, лежащим на полу и дергающимся, словно в приступе. Вокруг него образовалась большущая темная лужа. Он тихо хрипел, корчился и кашлял, однако продолжал сопротивляться, намертво вцепившись бледными, запачканными кровью, пальцами в шею, словно душил себя. Я подавлено присел рядом с ним в лужу и мягко опустил ладонь ему на лоб.

– Прости меня, Ники, – с трудом я выговорил эти слова. Они прозвучали так отдаленно, словно говорил их кто-то на приличном расстоянии от нас. Слезы, капающие из глаз, не могли смыть ту боль, от которой меня трясло и буквально выворачивало наизнанку. Сердце сжалось, как будто под прессом; холод сковал его. И червь довольный принялся за трапезу.

Я начал осторожно гладить светлые волосы Ники, чтобы успокоить его. Умирать всегда страшно, но, если еще и в одиночестве, когда последнее, что ты видишь перед собой – это немые, серые вещи, и чувствуешь дикий ужас от непринятия этой кошмарной действительности (ты не в состоянии осознать этого), – когда холодеет кожа и остывает кровь, ты уходишь, задумываясь лишь об одном: что уготовано для тебя там? Для каждого свое – это еще одна фраза, непрестанно звучащая из уст Тайлера, как гимн реальности и гимн загробной вечности. Для каждого свое. Для каждого свое... Хотя бы последние секунды Ники будет видеть знакомую, родную фигуру – своего друга... предавшего его и подло забравшего у него самое ценное, что принадлежало по праву только ему – я забрал у него священную жизнь. Проклятый и бесчестный могильный вор. Это не моя вина! Я не хотел убивать его. Кто-то внутри насильно заставил меня совершить это бесчеловечное преступление.

– Прости меня, Ники. Пожалуйста, прости меня... прости меня...

«Добро пожаловать в пятый круг ада»

Его тело перестало биться и теперь лежало абсолютно неподвижным. И я, задыхаясь от слез и сожаления, слушал в голове одну и ту же фразу, словно тот голос, что твердил мне ее, пытался вдолбить за основу какую-то очевидную истину, но имеющую важное значение.

После этого я, наконец, понял, кто я есть, и больше к этому не возвращался.

Акт третий

20

Гниющие трупы, растерзанные и разорванные в клочья, как будто они попали под пушечный обстрел, усеивали собой всю землю так, что нельзя было ее даже разглядеть. Словно еще пару минут назад здесь гремела какая-то жесточайшая кровавая бойня, в которой выжить не удалось никому. Воздух, застывший траурным молчанием, излучал острую боль. Зеленоватый туман легкой дымкой кружился над серой, вонявшей смрадом, массой, обволакивая ее. На ближайший утес с карканьем слетались голодные стервятники – и как прокаженный, заглатывая слюни, с вожделением смотрит на изящные блюда, украшающие пестрые витрины ресторана, – они устремляли хищные взоры вниз, при этом жадно клацая клювами. Картина столь мрачная и печальная поразила меня до самого основания души, открывая в ней неизведанное доселе чувство всеобщей обреченности. Мы созданы, чтобы убивать и быть убитыми...

На уроке истории преподаватель показывал нам фотографии, где были изображены бесчисленные горы убитых узников концентрационных лагерей – Дахао, Освенцима и Собибора... почему-то именно сейчас, глядя на это чудовищное полотно, именуемое праздником смерти, у меня возникла эта ассоциация. Пейзаж мертвого моря, от которого поневоле сжималось в груди сердце, простирался на невиданные дали. В нем я сумел различить свое собственное тело. В этой кошмарной бесформенной каше из ошметков плоти и крови, чьих-то кишков, оторванных кривых конечностей, тысяч и миллионов трупов я узнал бледное лицо, слегка засыпанное черной земле – это было мое лицо... и я проснулся.

«Дурной сон, это всего лишь дурной сон! – успокаивал я себя, как обезумевший вскакивая посреди ночи с кровати. – Все в порядке, я уже проснулся! Это всего лишь сон... это всего лишь сон...».

Много воды с тех пор утекло. Только кошмары остались, от которых мне не избавиться.

Прошло пару лет, как я закончил школу – довольно с неплохим результатом, – а потом, став птицей свободной и независимой, упаковал вещи и съехал с родительского гнездышка. Угадайте с трех раз в какое место?

Моим постоянным жильем теперь стал дом номер тринадцать, благосклонно приютивший меня, ибо больше мне было некуда пойти.

Я жил в спартанских условиях (приходилось привыкать), имел только необходимые вещи для выживания. Работал на одном складе упаковщиком товаров – всякой мелкой и большой бытовой техники. Готовил к погрузке. Работа не пыльная и, должен сказать, приносила стабильный доход. Знаю, знаю – на подобного рода работенку обычно устраиваются преступники, кто вышел из тюрьмы отбыв положенный срок и как-то пытается наладить свою жалкую жизнь или психи, чьи мозги удалось вставить на место, и их, как примерных пациентов какой-нибудь провинциальной больнички, выпустили в мир, который наверняка снова сведет их с ума и заставит вернуться обратно в родную палату. Но у меня особо вариантов не было. Поступить в Чикагский университет, выучиться на какого-нибудь клерка и ежедневно просиживать в офисе до позднего вечера, проклиная свое ничтожное существование. Я не преследовал такой цели. Также, как меня не интересовали деньги или успешное продвижение по карьерной лестнице. Эти ценности устарели. Я не был рабом системы и от нее не зависел. Все, что мне требовалось, всегда было под рукой; все в чем я нуждался находилось в Мертвом доме, куда я заманивал глупых и беспечных – и там жестоко и беспощадно убивал их. Убивал, потому что мне это нравилось. Потому что я так хотел и не мог противиться своему желанию, возобладавшему над разумом. Мне доставляло удовольствие разрубать части тела, прислушиваясь к звукам ломающихся костей и крикам, доходящим порой до Джомолунгмовых высот. Их рыдания не разжалобили меня ни в коим разе. Состояние, до которого я низводил своих подопытных жертв, вызывало экстаз. И я с упоением всаживал топор (или тесак) в очередной череп какой-нибудь развязной потаскухи. Кровь и слезы, слезы и кровь – эти два ингредиента лились из них реками, соединяясь вместе, как Тигр и Евфрат, образуя новую формулу жизни. Это спасало меня, а они получали то, что заслуживали и служили великому делу...

В какой-то момент я обнаружил, что в доме есть посторонний. Этот парень захаживал, как в гости, в заброшенный дом, усаживаясь в одной из пустых комнат, и как будто медитировал, совершенно не смущаясь моего присутствия. Он сидел и смотрел в одну точку. Тогда я подумал, что быть может это один из тех причудливых самоубийц этого бывшего поместья. На подобного он не смахивал... хотя черт его знает.

Однажды я нарушил тишину, присев напротив него на пол.

– Как тебя зовут?

– Никак.

– Хорошее имя, чем-то отдает коренными Индейцами. Приятно познакомиться, Никак.

Он заискивающе улыбнулся.

– Хочешь дыма?

– Нет, не хочу.

Он был немногословен и мы практически сразу подружились. С первого взгляда. У него была мышиная кожа, смешная жидкая бороденка, большие выпученные глаза, которые лениво и таинственно смотрели на тебя из-под полуприкрытых век, длинные растрепанные черные волосы – Никак напоминал мне хиппи. Его не волновало, чем я занимаюсь. Он мог спокойно сидеть в гостиной (преждевременно закинувшись доброй порцией «вещества», которое прятал здесь в специальном укромном уголке) тогда, как из соседней комнаты лились безудержные вопли и стоны, при этом думал, что это очередные изворотливые трюки его обдолбанного сознания. Что бы ни происходило, Никак всегда оставался спокойным и позитивным. Часто после тяжелой работы я сидел с ним в вечерней тишине, встречая закат, пробивающийся сквозь шторы из окон. Думал над чем-то, что, по моему мнению, считалось важным. Но чаще всего то были воспоминания, как нож, пронзающие сердце. Я так и не сумел забыть. В праздничные дни эта боль усиливалась и сводила меня с ума. Кто-то говорил, что это влияние осенней хандры, но меня связывало с этим сезоном года нечто иное, нечто особенное и гораздо большее, чем просто меланхолия. Я буквально лез на стенку, лишь бы так не мучиться. Орал до хрипоты, когда не хватало сил держаться. Призраки прошлого приходили, чтобы напомнить о себе. Они посещали мою голову, не спрашивая: хочу ли того я сам?...

Обычно наш разговор с Никак сводился к паре несвязных фраз или бессмысленных словосочетаний. Тайлеру он пришелся по душе. Дом тоже почему-то его не трогал.

– Знаешь, – сказал я однажды, – ты похож на одну мою знакомую покойную бабушку – Тетю Лиз. Ты так же, как и она, порешь всякую чушь.

– Я твоя бабушка? – Никак захихикал, выпуская изо рта дым.

– Ты моя бабушка? – переспросил я и тоже засмеялся. – Ну нет, безумец, ты не моя бабушка!

Он захохотал еще сильнее.

Этот больной ублюдок, каким бы его не считали конченым наркоманом, поднимал мне настроение. Позволял отвлечься от жестокости, которая как-то внезапно стала нормой и уже не вызывала прежнего отвращения. В этом холодном, мрачном, бездушном подземелье, лишенном света и человечности, он один был тем, кто понимал меня, с кем я мог «молчать» по душам. Для меня он навсегда останется самым лучшим другом...

Со смертью Ники я словно лишился тормозов, хоть и не увлекался, ибо чувствовал со стороны определенный контроль. Мы действовали по однообразной схеме: Тайлер заваливался в задрипанный бар с парой азартных пьяниц и дешевых официанток, искал глазами «разбитое сердце» и с уверенностью направлялся к нему. Из этих походов я подмечал в своем дневнике истории, которые вызвали у меня наибольший интерес. Например, в одном из таких баров я познакомился с мистером Пинетти, которого выгнала из дому жена, когда узнала, что он изменяет ей. «... Он налил мне выпить и рассказал свою трагичную историю. Он работал частным детективом. Неудачливым, я бы сказал. Часто пропадал на работе. Его жена, заподозрив неладное, наняла такого же детектива и в тайне пристроила к мужу, чтобы проверить его на верность. И один детектив стал следить за другим. Как оказалось позднее, она была права. Он спал со своей клиенткой. Мистер Пинетти невозмутимо объяснял это так: я не мог ей отказать, она была слишком сексуальна – а мы, Итальянцы, ненасытны и чрезвычайно любвеобильны. Она знала за кого выходила замуж. Я не осуждал его, нет, не в коим случае... просто отделил его голову от шеи. Он умолял меня этого не делать, думал, что меня заказала все та же его благоверная; клялся, что больше никогда не изменит ей, признавался в безмерной любви и проклинал себя за то, что причинил ей такую боль. Мне показалось, что Тайлер сжалился. Он склонился над ним... сказал, что ему на это плевать, а потом замахнулся топором и с дьявольской хладнокровностью опускал его (лезвие проникло в раскрытый рот по самый обух и разрубило челюсти на части), пока не снес мистеру Пинетти половину башки. Он кромсал его лицо, пока оно не стало походить на безобразный фарш. Из глубоких ран быстро бежала кровь, словно хотела скорее покинуть тело этого мерзавца...»

Тайлер умело втирался в доверие, говорил красноречиво и спокойно, иногда даже сочувствовал, проявляя поразительную человечность (но ведь это лишь для дела) – однако я смотрел на Тайлера и содрогался от ужаса, ибо видел перед собой абсолютно другую личность; он настолько искусно вживался в роль, что даже у меня возникала тень сомнения, что он способен на что-то гнусное, – а затем мы уводили их всех к Мертвому дому, где еще какое-то время вели милую светскую беседу, чтобы расслабить жертву. Потом происходило ужасающее зрелище, о чем лучше умолчать. Тайлер снимал маску добропорядочного гражданина и за ней открывался самый настоящий психопат... я не мог поверить глазам – какой дикий контраст между тем милым и обаятельным Тайлером, который в баре и другим, лишенным всяких эмоций, который прекрасно владел холодными орудиями и применял их для разделки туш самыми немыслимыми способами.

Кто-то окрестил меня Могильщиком. Но мы не действовали явно. Были предельно осторожны и расчетливы. Дом прятал тела – и я не хотел знать, куда они исчезали, – нам лишь нужно было доставлять товар к месту в назначенный срок. Мы что-то типа поставщиков мяса. Человеческого мяса, которое перед тем как подать, нужно хорошенечко разделать, приготовить и разогреть. А именно пропитать его чувствами, не убивать мгновенно – это не вкусно, – немножечко расшевелить, чтобы пробудилась энергия, неистовое желание спастись, то, что на нашем языке называется выживание...

Отец Ники съехал с катушек, когда мальчик пропал. Не находил себе места? Нет, это мягко сказано. Чего он только не делал, чтобы найти своего сына – его усилиям позавидовал бы кто угодно. Несколько раз на дню на вертолете обследовали лес, сооружали спасательные отряды со специально обученными собаками так, словно они искали дочку президента. Поговаривали, что Лоренцо Бутч прибегает к незаконным методам вплоть до угроз и пыток. Он объявил нерациональных размеров сумму тому, кто найдет ему его исчезнувшего сына. И пускай теперь людей подстегивала не столько праведная цель спасти бедного мальчика, сколько неутолимая жажда наживы – найти его так и не удалось никому. Мистер Бутч знал, что здесь замешан маньяк (и наверняка подозревал, что его сын уже давно мертв), поэтому он так одержимо пытался поймать меня живым – хотел отомстить. Но как? Никаких зацепок, никаких следов, никакого тела, ибо труп Ники давно стал частью Мертвого дома, а его дух теперь только призрак или хуже того.

Я бывал пару раз в гостях в особняке Бутчей. Ну, я имею ввиду, когда Ники еще был жив. У них там мраморные лестницы, огромные люстры, позолоченные канделябры с электрическими лампочками – чего уж говорить! – две гостевые комнаты размером с весь наш дом. Ники однажды похвастался мне скульптурой из гипса, сделанной по его образу и подобию. Скульптура эта покоилась в его комнате. На ней Ники стоял и смотрел в даль. Просто смотрел в даль, но она вызывала у него восхищение. Прямо таки какой-то нездоровый восторг. Эту статую ему подарил отец в его тринадцатый день рождения.

Мистер Бутч беседовал со мной, но ничего существенного я ему не сказал. Он стоял в двух метрах от убийцы и даже не подозревал об этом. Пытался что-нибудь у меня вызнать, но я все отрицал, запутывая его еще больше. Он был подавлен. Еще бы! Я-то лишился только друга, а он единственного наследника! Думал ли он в этот момент о своем сыне не как о предмете роскоши, а как о родном члене семьи? Я этого не узнаю...

21

– В Мертвом доме обитают только тени, здесь нет людей. У порога мы сбрасываем кожу и лишаем себя людского. Здесь мы обнажаем свою сущность. Здесь мы те, кто мы есть. Не нужно прикидываться. Не нужно стыдиться. Мы мертвые тени в сером дворце из постоянства. Здесь ничто не меняется, все остается, как прежде. Это относится не только к вещам. Добро пожаловать в лимб... Мы лишь тени и ничего больше, а там, за окном, где встает рассвет, таких, как мы, презирают и используют в качестве средств для удовлетворения их звериных потребностей. Но сними кожу с них и что ты найдешь внутри? Ничего... А может быть, их внутренний мир окажется гораздо ужаснее нашего...

– В дамки! – закричал безумец. – Как тут душно.

– Да, да, – сказал я, кивая, – здесь нашли себе место тени, прячущиеся от света...

Внезапно нас прервал стук со второго этажа.

– Что это? – я поднялся на ноги и посмотрел в потолок.

– Хозяин уронил яблоки.

Стук повторился. От него у меня заколотилось сердце, словно я узнал знакомые мотивы. Может быть, это Тайлер?

– Ему нужна помощь, – сказал Никак. – Всем нужна помощь.

– Угу, – пробормотал я, – помоги мне.

– Сам себе помогай! – проворчал он.

Я вышел из комнаты и направился по лестнице. Лампочки не работали, меня окружала темнота. Какой жуткий холод. Чем дальше я продвигался, тем холоднее становилось, как будто сама смерть окутывала меня, хотела заключить в свои объятия. Пальцы рук окоченели, когда я добрался до мансарды, используя стены в качестве опоры, чтобы не упасть, иначе тогда бы я не сумел встать и точно замерз бы насмерть. В другом конце стены стоял большой черный шкаф. Кто-то внутри него взволнованно стучал по деревяшке, привлекая к себе внимание. Я тяжело сглотнул. Вернулась память из детства. Нет, этого быть не может!

Дверь шкафа со скрипом легонько приоткрылась, вырвался сквозняк, и из пустого черного пространства медленно, как будто сама собой, выплыла... полупрозрачная голова Уэса! Черт возьми! Это была его голова! Окруженная каким-то мертвым фосфоресцирующим ореолом. Он поднял на меня тяжелый взор, и я лишился дара речи. Я словно заледенел.

– Дилан... – как отдаленное эхо во мгле прозвучал его потусторонний, призрачный голос. – Не слушай его. Ты не должен за ним идти. Он ждет тебя. Не ходи к нему. Он ждет тебя. Не ходи к нему. Не ходи к нему. Не ходи... он уже ждет тебя...

На лице Уэса, прежде беспокойном, внезапно образовалась странная улыбка, от которой у меня покрылась спина мурашками. Не смотря на дичайший холод, все тело бросило в пот. Это была ненормальная гримаса ликования. Он приложил палец к губам, жестом приказывая быть тихим, и начал отступать назад, скрываясь за дверью шкафа. Возвращался во тьму, пока окончательно в ней не растворился, как дым. Из шкафа донесся негромкий глумливый смех. Я снова с трудом сглотнул гигантский ком, застрявший в горле, и глубоко вздохнул. Все это время грудь была напряжена настолько, что в легкие отказывался поступать воздух.

– Ты меня не напугаешь, Уэс! – закричал я, едва ли находя силы для ответа. – Я убил тебя! Тебя нет! Ты больше не существуешь!

Шкаф зарычал. Начал ходить ходуном, как будто в него вселился легион демонов, и он ожил. Я сжал руки в кулаки, не отводя взгляда. Какие-то завывания, стоны и клокотания неслись из его бездонной глотки. Хлипкая дверь яростно хлопала, как пасть чудовища, окатывая волной морозного ветра. Наконец, сценка завершилась. Он успокоился. Я вытер со лба пот тыльной стороной ладони, однако напряжения от этого не поубавилось.

Зверский холод проник под кожу. Что происходит?

– Эль... ф... с-с...

Переведя дух, я повернулся и спустился на второй этаж. Ледяной холод пронизывал тело до костей, словно некая сила противилась приближаться к той комнате в конце сумрачного коридора, из которой, как скорбная песня, доносился этот невыносимый зловещий и унылый гул, сравнимый, пожалуй, лишь с бесконечно тоскливым воем Харона.

– Эли... ас-с-с... фс-с-с...

Я буквально заставлял себя делать каждый шаг, отдирая подошвы ботинок от пола, словно они примерзали к нему. Нужно еще немного, еще чуть-чуть. Я почти у цели. Еще пару шагов. Как же холодно. Перехватило дыхание, и онемели ноги.

Я, подобно ржавому роботу, толкнул дверь, ведущую в комнату. Она отворилась нараспашку. И мерзкое чувство отступило вместе с холодом так мгновенно, что я малость опешил и с шумом выпустил воздух, как если бы все это время меня крепко держали за горло и сейчас отпустили. Внезапно наступила могильная тишина. Поначалу мне даже подумалось, что я утратил слух, но быстро отверг эту мысль. За дверью никого не было, висело непроницаемое покрывало из темноты и молчания.

Я переступил порог. Раньше эта комната служила чьей-то спальней, ибо в ней стояла двухспальная кровать, тумбочка и стул, направленный к задней стенке. На нем кто-то сидел. Я видел только спинку стула и чей-то лохматый затылок. Это точно не Тайлер! Тогда кто это?

Незнакомец смотрел на стену и лихорадочно что-то шептал, словно заклинание, которое позволяло отгонять от него злых духов. Этот шепот, как шелест ноябрьского ветра, очень меня впечатлил. Я узнал его – кошмар из моего детства. Как будто это было вчера, я снова стал тем маленьким, любопытным мальчиком, который впервые ступал по этим древним доскам, следуя на зов неведомого. Внизу шумела музыка, смеялись дети – в доме номер тринадцать по улице Мрака шла злосчастная вечеринка. Пир мертвецов, которые еще не знают, чем все обернется. Какая трагедия их постигнет.

Этот тип безудержно повторял одно слово прерывистым шепотом, словно молился кому-то:

– Элифас... Элифас... Элифас... Элифас...

Я медленно добрался до центра комнаты, стараясь его не тревожить, ибо до конца не был уверен, кто это и стоит ли его опасаться. Он мог быть кем угодно.

– Элифас... Элифас... Элифа... – он резко прервал свою дневную молитву тайному господину, словно, наконец, понял, что в комнате не один.

В этот момент мне как-то стало нехорошо, в груди появилось неприятное ощущение груза. Наверное, лучше уйти... но было уже поздно. Он поднялся со стула, повернулся ко мне. Одет в какие-то рубища, опутанные старой паутиной. Это был старик, примерно выше меня на голову. Своим видом слабости он не показывал, скорее наоборот, вблизи него я ощущал силу, которую было не дано постичь ни одному смертному. Греческий профиль. Благородные черты лица омрачал каменный взгляд, выражавший мудрость и вековую усталость; от него у меня бледнела кожа, и кровь стыла в жилах; он словно знал о тебе даже больше, чем ты способен был заглянуть в глубинную суть себя самого. Густую, ухоженную бороду и лохматые волосы покрывало сединой. Он продолжал буравить меня сверкающими темными глазами, и тогда я, к собственному удивлению, осмелился нарушить тишину.

– Что означает это слово? – спросил я.

– Элифас, – сказал он задумчиво и его низкий, густой, угрюмый голос повторился в комнате, как пещерное эхо. – Это мое имя.

– Зачем ты его повторяешь?

– Чтобы не забыть.

Враждебности Элифас не проявлял, думаю, по сути он был безобиден. Хотя за то время, что я просуществовал, я лично убедился, как порой обманчиво бывает первое мнение.

– Это твой голос я слышал, еще когда был ребенком.

– Да, Дилан.

Я удивился.

– Ты знаешь меня?

– Уже несколько лет подряд я наблюдаю за тобой и твоими делами.

Почему-то эта фраза ввела меня в глубочайшее смущение. Охватил жуткий стыд. Но его слова не звучали осуждающе.

– Кто ты?

– Я старейший призрак этого святилища.

– Святилища? – Я не сдержал усмешки и огляделся. – Это ты называешь святилищем? Разве это не проклятое место?

Элифас вздохнул.

– И так его тоже называли... в свое время, – добавил он.

Кажется, его подозрительность сменилась привычным равнодушием. Он вернулся к своему месту и вновь погрузился в размышления. Ненадолго, ибо я снова прервал его, чтобы задать очередной волнующий меня вопрос. За то время, что я пробыл в этом доме, мне еще ни разу не доводилось встречаться с призраком, тем более, лицом к лицу, и сейчас мне было очень любопытно.

– Расскажи мне, пожалуйста, как ты стал таким?

С минуту он сидел молча, уставившись на стену, словно никого перед собой не видел, а затем вдруг заговорил:

– Это было так давно, что моя ветвь на древе жизни уже засохла, и я не помню ее содержание.

– Ты жил здесь раньше, когда еще был человеком, да? Скажи мне... что это за место?

– Для кого-то это могила, а кто-то ищет здесь спасения... Такие, как твой друг.

– А по-твоему, что это?

– Ты знаешь, что гусеница перед тем, как стать бабочкой, претерпевает ужасающую трансформацию. Какое-то время она находится в коконе, в котором мучается и борется за свою жизнь, – объяснял Элифас; он сложил пальцы в замок. – Но потом, спустя некоторое время, на свет появляется удивительно прекрасное создание... птицекрыл, – Элифас раскрыл замок, как будто выпуская из рук на свободу маленькое чудо, его глаза внимательно проследили по воздуху за невидимым движением, а потом взгляд переместился на меня. – Этот дом и есть кокон. Он заслуженно удерживает нас здесь, как монстров, которым свет при жизни не указывал дорогу, но и после жизни нам его уже не обрести. И нет никакой борьбы, мы навечно заперты в этой темнице – все, кто когда-либо умер здесь...