Текст книги "Злая корча"
Автор книги: Денис Абсентис
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Глава 6
Женевьева и тамплиеры
Погода стояла великолепная – значит, не будут выносить раку святой Женевьевы, как в 1551 году, чтобы добиться прекращения дождя. Дождь уже прошел позавчера – значит, не будут выносить раку святой Женевьевы, как в 1556 году, чтобы молить о дожде. Не надо было и оплакивать губительное сражение, подобное тому, что произошло при Сен-Кантене, – значит, не будут выносить во главе процессии раку святой Женевьевы, как в 1557 году, чтобы обрести заступничество Господне. Тем не менее, было совершенно очевидно, что столь великое множество народа, заполнившее площадь перед старинным аббатством, собирается принять участие в каком-то знаменательном торжестве. Но каков же характер этого торжества?
Александр Дюма. Предсказание
Покровительницей Парижа является святая Женевьева, одна из самых почитаемых святых Франции. Холм святой Женевьевы, возвышающийся на высоте 60 метров над уровнем Сены – это сердце Латинского квартала, бывшего галло-римского города Верхняя Лютеция. Как гласит легенда, еще при нашествии гуннов на Лютецию Женевьева убедила их вождя Аттилу оставить город. С тех времен возникло празднество в честь святой, а поклоняться ей начали с 1129 года при короле Людовике VI Толстом. Ибо именно в этот год Женевьева совершила свое главное чудо – ее святые мощи, пронесенные по улицам, остановили в уже потерявшем надежду Париже страшную эпидемию хорошо известной французам «огненной болезни». Многочисленные статуи Женевьевы в современном Париже, церкви и улицы ее имени – все это символы избавления парижан от «огненной чумы». В 1928 году статуя св. Женевьевы, вознесенная на 15-метровом пилоне, украсила вновь возведенный мост Турнель в Париже. Скульптор Поль Ландовски, один из авторов знаменитой статуи Христа Искупителя, символа Рио-де-Жанейро, успел закончить работу вовремя, и на следующий год св. Женевьева уже гордо смотрела на город, празднующий 800-летний юбилей ее основного чуда. Скупо замечает о святой католическая энциклопедия:
С тех пор в течение средневековья во время несчастий всегда носили раку с мощами св. Женевьевы, но основное чудо осталось непревзойденным: «ее самым известным излечением было избавление от эпидемии эрготизма в 1129 году»[139]139
Farmer D. H. The Oxford dictionary of saints. Clarendon Press, 1978. p. 165.
[Закрыть]. Случилось это чудо осенью, когда хлеб уже выпекался из зерна нового незараженного урожая. Папа Иннокентий II (сбежавший на тот момент из Рима, где власть захватил другой папа – Анаклет II) постановил праздновать de miraculo ardentium, чудо прекращения эпидемии, каждый год 26 ноября. Церковь Сен-Женевьев-ла-Петит (Sainte-Geneviève-la-Petite), где хранились мощи Женевьевы, была позже (не сразу, как часто неверно указывается, а в XVI веке, когда эрготизм опять будет досаждать французам не меньше, чем в двенадцатом) переименована в церковь Женевьевы Пылающей или Горячечной (Sainte-Geneviève des Ardents, в контексте – св. Женевьевы Эрготической). Это название (там – ошибочно Ardens) можно и сегодня видеть на паперти перед собором Парижской Богоматери – сама церковь была разрушена в XVIII веке.
А 660 лет спустя после той эпидемии разразится Великая Французская революция, тоже не в малой доле спровоцированная отравлением спорыньей. Строящаяся новая церковь св. Женевьевы будет превращена в Пантеон, а еще позже мощи св. Женевьевы будут разрублены на эшафоте, сожжены обезумевшей толпой на Гревской площади и брошены в Сену. Ирония судьбы – спорынья прославила ее реликвии, спорынья и уничтожила их. Но память о Женевьеве и ее чуде осталась в памяти парижан навечно.
Величайшее чудо, приписанное ее заступничеству, произошло в 1129 году во время одной из эпидемий эрготизма («горячки», или «священного огня», как это называли в Средневековье), прокатившихся по всей Франции и Англии в двенадцатом и тринадцатом столетиях. Вызванная пищевым отравлением ржаным хлебом, зараженным темно-фиолетовым грибком, болезнь получила свое популярное название от производимого ею чувства жжения. Она также вызывала судороги и гангрену, ведущую к смерти. Ни врачи, ни молитвы и пост, казалось, не могли победить эпидемию. Но это произошло, когда раку с мощами святой Женевьевы пронесли в торжественной процессии к собору. (Рациональное объяснение может состоять в том, что паника все еще зашкаливала, когда фактически эпидемия уже пошла на убыль – страх всегда разрастается более самой опасности – а процессия остановила панику). Когда папа Иннокентий II посетил Париж в следующем году, он приказал, чтобы ежегодное празднование ознаменовало это чудо, и оно все еще отмечается в церквях Парижа. Эту раку также проносили к собору по случаю крупных национальных кризисов или бедствий. Важность Женевьевы увеличилась, когда Париж стал столицей Франции; владение ее реликвиями дало людям чувство близости к ней, и они обращались к ней, давая иное толкование ее легенде в свете текущих проблем. В ее честь были сформированы братства, обладающие привилегией переноса раки с ее мощами в процессиях, и она вдохновила множество произведений искусства[140]140
Butler A. H., Farmer, D. H. Butler’s lives of the saints, Volume 1. Continuum International Publishing Group, 1995. p. 28.
[Закрыть].
Вместе с Женевьевой за спасение парижан от эрготизма отвечал св. Марцелл. Его мощи, перевезенные в собор Парижской Богоматери где-то между X и XII веками, «может быть, в связи с эпидемией отравления спорыньей, отныне будут играть наиважнейшую роль в благочестии парижан»[141]141
Гофф, Жак Ле. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада / Перев. с франц. С. В. Чистяковой и Н. В. Шевченко под ред. В. А. Бабинцева. 2-е изд., испр. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002. С. 143.
[Закрыть].
Если парижан спасали Марцелл и Женевьева, то во множестве других городов Франции и Нидерландов, охваченных бушующими в те годы эпидемиями, защитницей от «огненной чумы» выступала сама Дева Мария.
Заступничество Девы Марии требовалось в связи с частыми вспышками отравления спорыньей, mal des ardents, или «священным огнем», вызванным потреблением зараженной грибком ржи. Болезнь поразила множество людей по всей Англии и Франции в первой половине двенадцатого столетия, и Сампшен утверждает, что почти в каждом случае эти вспышки выливались в массовое паломничество в одно из нескольких святых мест Богородицы, в том числе, конечно, и в Шартр. Например, в 1132 году несколько сотен жителей города Бове, страдающие от эрготизма, совершили паломничество в Шартр. Как пишет Сампшен, такие паломничества проистекали вовсе не из-за религиозного рвения, а были истерическими массовыми движениями, предпринятыми под давлением чрезвычайных обстоятельств, из отчаяния. Только за несколько лет до того, в 1128 году, толпы устремились к Суассонскому собору, и тогда они были вознаграждены: яркий свет наполнил собор, сопровождаемый громоподобным перезвоном. Так, по крайней мере, сообщают об этом источники, и никто не сомневался, что это было явление Богородицы. Согласно описаниям чудес начала тринадцатого века, подобное явление было и в Шартрском соборе. Это только две из нескольких важных святынь Девы, связанных с излечением от эрготизма. Летописец Ансельм из Гемблуа под 1129 годом отмечал, что эрготизм вспыхивал в Шартре, Париже, Суассоне, Камбре, Аррасе и во многих других местах, но чудеса, являемые Богородицей, тушили его. Суассон в 1128 году был основным местом паломничества, в 1132 – Шартр, в 1206 – Собор Парижской Богоматери. В Аррасе паломничество, связанное с эрготизмом, вызвало основание братства «des ardents», т. е. братство больных эрготизмом, в честь Богородицы еще в конце одиннадцатого века, и «Великое шествие» в Турне (La Grande procession) произошло в 1089 году по тем же причинам[142]142
Blick S., Tekippe R. Art and architecture of late medieval pilgrimage in Northern Europe and the British Isles, Volume 2 // Volume 104 of Studies in medieval and Reformation traditions. BRILL, 2005. pp. 156–157.
[Закрыть].
На сегодняшний день в Турне об этом «спорыньевом шествии» еще не забыли и празднуют его каждый год во вторые выходные сентября, но называют «Чумной процессией», поскольку так людям чудо понятнее: о чуме все слышали, а об эрготизме – нет[143]143
Для туризма имеет значение лишь легенда о «чуде», а не ее адекватность действительным событиям: на сайте города Турне (http://www.tournai.be) сказано следующее: «Некоторые историки утверждают, что трагическая эпидемия, которая обрушилось на Турне, была вызвана не чумой, а отравлением спорыньей (эрготизмом). Чума или эрготизм, но для нас фактом остается то, что болезнь исчезла после шествия с молитвами к Деве Марии».
[Закрыть]. И никто не будет акцентировать внимание на том, что к осени эпидемии эрготизма идут на убыль сами собой без всяких шествий и переносов мощей, если в собранном в летнюю страду новом урожае меньше спорыньи.
Но не только статуи Женевьевы в Париже остались нам напоминанием о смертельном «священном огне», терзавшем тогда Францию. На самом пике эпидемии в начале 1129 года произошло событие, в некоторой степени повлиявшее на облик современной цивилизации.
Именно тогда был официально признан орден тамплиеров, который со временем развернет достаточно передовую для своего времени финансовую деятельность благодаря сети командорств, покрывших почти всю Европу, решит основную торговую проблему – безопасного перемещения денежных средств, создаст транснациональную финансовую систему, введет аккредитивы, прообраз векселей и чеки.
То, что никто из историков до сих пор не связал возникновение ордена с мором от «священного огня», вовсе не странно – человеческая мысль всегда движется медленно, с трудом пробиваясь через окостеневшие стереотипы восприятия и романтические мифологизированные представления о «благородных рыцарях», спасающих паломников от разбойников. Ментальные шаблоны «бескорыстной благотворительности» мешают увидеть очевидное. К тому же ранее осознанию этого факта препятствовала старая ошибка в датировке собора в Труа, относящая образование ордена тамплиеров ко времени до начала эпидемии. На самом же деле собор состоялся «13 января 1129 года, а не 1128, как считалось ранее»[144]144
Luscombe D. E., Riley-Smith J. The new Cambridge medieval history: c. 1024–1198, Volume 1. Cambridge University Press, 2004. p. 180.
[Закрыть]. Вот с этой поправкой все становится яснее и обретает утерянную логичность – тамплиеры появились только тогда, когда они понадобились. Спрос на охрану паломников возник тогда, когда сами пилигримы появились массово – то есть в то время, когда по всей Франции полыхала наводящая дикий ужас на обезумевшее население «огненная чума». Именно спорынья помогла тамплиерам разбогатеть.
Глава 7
Рыцари кладбищ
Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц?
Евангелие от Луки, 12:24
Гуго де Пейн основал свой орден «бедных рыцарей Христа и храма Соломона» (по месту проживания рыцарей в прежней арабской мечети аль-Акса на месте храма Соломона) в Иерусалиме примерно в 1120 году. Повод к созданию охранного ордена был прозрачен:
И в то время как все на свете сословия, богатые и бедные, девушки и юноши, старики и дети торопились к Иерусалиму, дабы посетить святые места, разбойники и воры наводнили дороги и захватывали паломников, грабя великое множество и убивая многих из них[145]145
Vitry, Jacques de. Historia orientalis. Paris, 1597. Cap. LXV, fol. 115. (цит. по 3).
[Закрыть].
Но в отсутствие пугающих стимулов паломники текли неспешным ручейком и развиваться у храмовников возможности не было. Можно было только заработать себе на пропитание, а серьезно разбогатеть – нет. Около девяти лет орден влачил жалкое существование, количество членов как было девять рыцарей, так и оставалось, или же увеличилось ненамного (по разным источникам и даты, и количество рыцарей слегка варьируются, но здесь это не особенно важно). Хронист Фульхерий Шартрский, живший примерно до 1127 года в Иерусалиме, о существовании ордена тамплиеров нигде не упоминает. Орден госпитальеров, основанный в Иерусалиме торговцами из Амальфи, занимался приемом паломников еще задолго до первого крестового похода, и конкуренцию ему было не составить. Большая часть пилигримов к тому же уходила к антонитам на Путь св. Иакова в Компостелу. На Святой земле паломников для раскрутки серьезного бизнеса было недостаточно. Не хватало там и воинов. Короли и князья на Востоке старались восполнять нехватку собственных воинских ресурсов тем, что дополнительно к рыцарям-вассалам вербовали наемников из числа пилигримов. Хотя платить им приходилось дорого, рыцари-пилигримы не намного увеличивали обороноспособность франкских государств, поскольку оставались в Палестине на короткое время. Изменить ситуацию мог только очередной сильный мор в Европе, который повлиял бы на количество паломников. Нужен был страх, который заставит их двинуться в путь. Но спорынья в Европе затаилась, и «священный огонь» только тлел, не вспыхивая десятками тысяч смертей – совсем не так, как привык Гуго, зная не понаслышке эффект постоянных эпидемий перед первым крестовым походом. Вспышка 1125 года была достаточно серьезной, но ее не хватило. Только через восемь лет с момента основания маленького иерусалимского ордена «во Франции случилась необычайно серьезная эпидемия в 1128 и 1129 гг. после нескольких лет голода»[146]146
Barger G. Ergot and ergotism, London, 1931. p. 53.
[Закрыть]. Тут же и был созван собор в Труа:
Итак, ко всеобщей радости и всеобщему братству, молитвами магистра Гуго де Пейна, коим милостью Божией положено начало вышеназванному рыцарству, мы собрались в Труа из разных провинций по ту сторону гор на праздник господина нашего святого Илария в год от Воплощения Христова 1128, в девятую годовщину возникновения вышеупомянутого рыцарства. И об обычае и установлении рыцарского ордена мы услышали на общем капитуле из уст названного магистра, брата Гуго де Пейна[147]147
Мельвиль М. История ордена тамплиеров. СПб.: Евразия, 2000.
[Закрыть].
Вот в этом приведенном Марион Мельвиль тексте, взятом ею из источника XIX века, и кроется подвох, долго мешавший заметить связь создания ордена с эпидемией. Дело в том, что эта книга Мельвиль, на которую часто ссылаются, была написана шестьдесят лет назад (есть издание 1951 года), когда ошибка с 1128 годом была еще не вскрыта (в российском издании 2006 года, несмотря на заявленное научное редактирование, ошибка также не замечена, и примечания редакции по этому поводу отсутствуют). Но в 1988 году Рудольф Хистанд (Rudolf Hiestand) показал, что в то время во Франции год обычно начинался с 25 марта (при этом в Суассоне, например, год начинался 25 декабря), и январь 1128 года по мартовскому стилю является на самом деле январем 1129 года по стилю январскому. Определение правильного года собора сняло и некоторые нестыковки, смущавшие исследователей ранее, как отмечал Барбер[148]148
Barber M. The new knighthood: a history of the Order of the Temple. Cambridge University Press, 1995. p. 338, note 42.
[Закрыть]. Но среди этих «смущавших исследователей нестыковок» не было утерянной связи с огнем св. Антония – о ней просто никто не задумался. А стоило бы обратить внимание на то, что собор, давший зеленый свет храмовникам, прошел в самый разгар эпидемии эрготизма, идущей с осени 1128 года (датировка эпидемий валидна при любом стиле, даже если месяц не указан, ибо начинаются они после летней страды). Тогда будет нетрудно понять, что собор был созван именно в это время не случайно, а был эпидемией де-факто и вызван. Одобренный на соборе орден ожидал невиданный и быстрый успех, который по день сегодняшний историки, даже зная уже про ошибку с годом, объяснить затрудняются.
В начале 1128 или, согласно последним научным данным, в январе 1129 года в Труа был проведен собор, после которого тамплиеры получили официальное признание папы. Святой Бернар являлся одной из ключевых фигур, оказавших помощь в организации ордена тамплиеров как монахов-воинов – совершенно новой концепции для средневекового христианского мира.
Можно только гадать, каким образом такому крошечному ордену из всего девяти членов не только удалось получить официальное папское признание, но и разрастись в геометрической прогрессии в течение последующего десятилетия, или около того, и стать одним из самых богатых и самых эффективных орденов в истории[149]149
Ralls K. The Templars and the Grail knights of the quest. Quest Books, 2003. p. 49.
[Закрыть].
Вопреки мнению процитированного историка-медиевиста Карен Роллс, не так уж сложно предположить, чем в действительности было вызвано успешное развитие ордена. К новоиспеченному ордену присоединялось множество добровольцев, ему делались богатые подношения. Откуда такое расположение церкви и такой успех в наборе рыцарей, о котором любят упоминать все писатели, рассказывающие о тамплиерах? Гуго де Пейн «вернулся в Иерусалим с целой армией, набранной на Западе» – пишет Луи Шарпантье. «Один из летописцев утверждает – по-видимому, несколько преувеличивая, – что в ходе этого европейского визита Гуго сумел набрать больше добровольцев, чем сам папа Урбан II при организации 1-го Крестового похода. Как и тридцать с лишним лет назад, многие франкские дворяне продавали свои поместья или брали деньги взаем, чтобы присоединиться к магистру и отправиться на Ближний Восток», – вторит ему Пол Рид. Это знает каждый, кто любил читать книги о тамплиерах. Такое быстрое развитие ордена традиционно считается некой загадкой. Но есть ли она? Ничего таинственного здесь как раз не видно. Если в первый крестовый поход сорвались десятки тысяч людей, лишь бы только убежать от нищеты и ужаса «священного огня», то в 1128–29 годах, когда разразилась еще более сильная эпидемия, чем в 1095–96, разве у них не было той же мотивации? Просто в первый раз нашелся хронист Эккехард из Ауры, который пальцем ткнул в этот факт: «франков легко можно было уговорить покинуть свои деревни», потому что эпидемия эрготизма их «до отчаяния в самой жизни напугала»[150]150
Ekkehardi chronicon universale. MGH, SS. Bd. VI. Hannover. 1844.
[Закрыть], а в 1129 году такого наблюдательного хрониста не нашлось. Создается впечатление, что пропала бы рукопись Эккехарда, так и первый крестовый поход никто бы с «огненной чумой» до сих пор не связывал. Как будто не самоочевидно желание людей бежать из гиблого места в святое, где, по слухам, излечиваются. И заметим, по слухам частично достоверным, ибо реально были и вылечившиеся вследствие смены питания. На этом все паломничество и держалось. Один из серьезных источников дохода церкви.
Сейчас нам трудно представить тот суеверный дикий ужас, владевший населением Франции во время этих эпидемий. «Вопя и стеная, люди в корчах падали на улицах. Многие, сидящие за столами, вдруг вскакивали и начинали кататься по всей комнате, подобно колесам, другие валились с пеной у рта в эпилептических конвульсиях, третьих рвало, и у них проявлялись признаки внезапного безумия. Многие из них кричали, „Огонь! Я горю!“ Вот как это происходило. Те, кто не выздоравливал сразу, казалось, горели заживо. Это был „invisibilis ignis, carnem ab ossibus separans et consumens [невидимый огонь, который отделял плоть от костей и поедал ее]“, – писал летописец. „Cum intolerabili cruciatu“ с невыносимой, мучительной болью погибали мужчины, женщины и дети. В городе Лиможе каждый дом напоминал костер, в котором день и ночь сжигались жертвы. Повсюду крики, горящие без видимого огня члены людей. Сначала у них чернели пальцы на ногах, затем разрывались пальцы на руках, руки и ноги тряслись в конвульсиях и отваливались. „Tamen desiderantibus mortem tantum remedium denegabatur [однако, последнего утешения не получали те, кто жаждал смерти], „donec celer ignis invadat membra vitalia [пока дух самой жизни не подвергся нападению огня]“, – писал летописец Гуго Фарсит. – „Ignis hic tanto frigore glaciali perfundit miserabiles, ut nullis remediis possint calefieri [примечательно, что этот огонь пронизывал несчастных людей таким холодом, что уже ничто не могло согреть их]“. Horrendissimus ululatus, ужасный рев боли был слышен на многие мили, и неописуемый смрад стоял неделями на улицах. Сам порядок природы был опрокинут. Ад, казалось, вырвался из глубин земли, сжигая людей в невидимом огне, природа которого была сходной с природой льда. Заразный мор был известен и ранее. Но этот не был таким. Те, кто сносил тысячи гниющих и скрюченных тел к яме, где их сваливали все вместе, оставались здоровы. С другой стороны, в деревнях, где ранее не было никаких смертельных случаев, все население вдруг умирало за один день», – так попытался описать эпидемию полузабытый ныне писатель Генрих Яков в своей книге об истории хлеба[151]151
Jacob H. E. Six Thousand Years of Bread Its Holy and Unholy History, 2007. p. 122.
[Закрыть].
«Люди призывали Деву Марию и Христа на помощь; они также молили о спасении Женевьеву парижскую, святую покровительницу хорошего зерна», – пишет дальше Генрих Яков. – «Но и Женевьева была неспособна погасить невидимый огонь». Писатель не точен в одном: рассказывая про эпидемию 943 года в Аквитании, которую также зафиксировали несколько хронистов, он процитировал фразы из хроники Гуго Фарсита (Hugo Farsitus), где описывается более поздняя эпидемия в Суассоне, начавшаяся в том самом 1128 году (Domini MCXXVIII[152]152
Barger, 1931, p. 54 или Wissenschaftliche Annalen der gesammten Heilkunde, Volume 286 Enslin, 1834. p. 74. pp. Bouguet XIV. p. 234
[Закрыть]), когда Женевьева, как мы знаем, как раз помогла. А описание смертельного «ледяного огня», действительно, может подойти к любой эпидемии. И кто знает, не здесь ли нашлись истоки для образа последнего, самого ужасного девятого круга ада Данте – ледяного?
Вот в такой охваченной ужасом Франции через полгода после начала эпидемии организаторам ордена св. Бернару и будущему магистру Гуго де Пейну легко удалось убедить папу Гонория II созвать собор в Труа и утвердить особый орден для защиты паломников.
Последствия эпидемий «невидимого огня» были уже хорошо известны. Перед первым крестовым походом весной 1096 года толпы крестьян и рыцарей внезапно сорвались с насиженных мест и, подобно мифическим леммингам, пошли на погибель. Они шли, куда глаза глядят, не зная даже, где этот самый Иерусалим, и спрашивая у ворот каждого города: «А не Иерусалим ли это?» Но они упорно шли, потому что дома было до жути страшно, а впереди их ждала святая спасительная земля обетованная, «где течет молоко и мед» (Исход 3:8). Вряд ли тогда папа Урбан II обрадовался такому положению дел, поскольку все движение прошло для него и церкви бессмысленно и создавало одни лишь проблемы в Европе и Византии. Созданный накануне этих событий орден святого Антония только начал контролировать дорогу в Сантьяго-де-Компостела, а рыба поплыла мимо сетей.
Второй такой промашки допустить было нельзя. Выгоды ставки на больных или напуганных болезнью паломников уже наглядно несколько десятилетий демонстрировал быстро богатеющий орден св. Антония. И тогда, в 1129 году, это было совершенно очевидно и папе, и святому Бернару, и Гуго де Пейну. Все они почувствовали запах больших денег. Как только «священный огонь» вновь возгорелся с невиданной силой, все проблемы ордена оказались решенными. Гуго тут же вернулся домой в Шампань с рекомендательным письмом Балдуина II к Бернару Клервоскому и вскоре с одобрения папы организовал в Труа, в десяти километрах от своего имения, тот самый церковный собор, утвердивший особый орден для охраны паломников. Как писал кардинал Жак де Витри: «прожив совместно и, согласно своему призванию, в бедности девять лет, они заботами папы Гонория и Стефана, патриарха Иерусалимского, обрели устав»[153]153
Vitry, 1597.
[Закрыть].
Паломников, как всегда во время массовых эпидемий, ожидалось великое множество. Их надо было пасти и охранять от конкурентов. Для этого орден тамплиеров и предназначался. Деньги должны были доставаться церкви и ордену, а не случайным магометанским и христианским придорожным разбойникам. Но главное – в случае смерти паломника не упустить его имущество. Лучше всего сложившуюся ситуацию понимал святой Бернар, тогда еще просто Бернар Клервоский, опытный харизматичный демагог и мистик, бесспорный авторитет церкви своего времени и «прославленный церковный мракобес» (как его характеризует Заборов). Папа Гонорий II с радостью поддержал проект, дела у него в то время шли плохо. Он только что проиграл войну с Рожером II, и его попытка присоединить Южную Италию к своим владениям закончилась безрезультатно: армия папы была разбита. Эпидемия эрготизма давала Гонорию шанс поправить пошатнувшиеся дела. Надо полагать, условия сотрудничества, предложенные Гуго, показались Гонорию привлекательными. Впрочем, трудно сказать, кому именно принадлежала инициатива, существует также версия проекта св. Бернара и клюнийцев – «ордена за спиной ордена».
Собор был представительным, собрались многие заинтересованные лица: два архиепископа – Реймсский и Сансский, десять епископов, семь аббатов, ученые клирики. Формально в устав ордена был сразу внесен пункт «О том, чтобы воины Храма имели десятины» (LXVI), но только «Если епископ церкви, которому по справедливости положена десятина, с любовью захочет вам ее дать». Как делились доходы неформально, нам теперь не узнать. После разгрома ордена в 1312 году его архив, хранящийся на Кипре, был передан старым конкурентам храмовников – госпитальерам. Далее следы записей якобы потерялись в 1571 году после захвата Кипра турками[154]154
Ralls, 2003, p. 49.
[Закрыть].
Исходя из поправленной даты собора, следует также признать, что распространенная легенда о португальской королеве Терезе, которая якобы в марте 1128 года отдала тамплиерам владение Сур на реке Мондего вместе с замком, преграждавшим южный путь из ее королевства, имеет мало прав на существование. Ибо до официального признания никто каким-то безвестным еще рыцарям ничего бы не подарил. А вот после собора, когда стала очевидна серьезная поддержка ордена папой, это уже реально, и именно тогда сын Терезы Альфонс пожаловал тамплиерам еще и обширный лес Сера, находившийся в руках сарацин. Тереза же к этому отношения иметь не могла, поскольку к тому времени была уже сослана в монастырь.
После собора патрон ордена св. Бернар пишет апологию рыцарям Храма «Похвала новому рыцарству» (Liber ad Milites Templi de Laude Novae Militiae), используя привычную для него демагогию и игру слов: тамплиеры – это истинные солдаты, реальные выразители рыцарских идеалов, милиция (militiae), а остальные, светские, рыцари – плуты и мошенники (malitiae). «Милиционеры» лучше других рыцарей даже тем, что лишены грехов тщеславия и роскоши: «Редко моются и никогда не сооружают причесок, довольствуясь видом растрепанным и запыленным, несущим отметины солнца и их доспехов» (гл. 4).
Теперь очередная церковно-рыцарская «турфирма» могла заработать в полную силу. Считается, что тамплиеры сразу же занялись ростовщичеством, ссужая деньги на паломничество в Иерусалим. Дабы избежать обвинения в ростовщичестве, залоговый заем обычно маскировался двумя взаимными дарами, сделанными «из милосердия». Но основные деньги делались не на этом. Узуфрукт (т. е. право пользования чужим имуществом) подписывался хитро: «с гарантией залога недвижимого имущества, каковое должно стать полной собственностью, если должник в путешествии умрет». Мельвиль приводит несколько образцов таких грамот. Сколько больных должников не вернулось из тяжелого и долгого путешествия в этот период первоначального накопления капитала орденом и сколько из них осталось похороненными на чужбине, расставшись со своим имуществом, никто теперь не узнает. На это и был расчет. Поэтому орден быстро начал по образцу антонитов создавать самое необходимое для своей деятельности – кладбища. Вскоре орден уже был также богат, как и госпитальеры.
Уже в XII в. на Западе храмовников открыто обвиняли в алчности – за деньги они готовы были и на предательство «христианского дела». Вюрцбургский хронист считает, что во время осады Дамаска в 1148 г. рыцарями Второго Крестового похода осажденные подкупили храмовников, которые втайне оказали им поддержку, что и послужило одной из причин провала предприятия. И тамплиеры, и госпитальеры всячески злоупотребляли своими привилегиями в целях обогащения и наживы. Путешествовавший по Иерусалимскому королевству церковный деятель Теодерик в «Книге о святых местах» (1172 г.) не без удивления писал о богатствах обоих орденов, о принадлежащих им жилых и хозяйственных постройках, о церквах в Иерусалиме, об их крепостях и замках: «Сколько богатств у тамплиеров – никому не дано знать»[155]155
Заборов М. А. Крестоносцы на Востоке. М.: «Наука», 1980. С. 147.
[Закрыть].
«Христианское дело», о котором говорит Заборов, однако, одинаково предавали все, или, наоборот, никто – в зависимости от того, что мы будем подразумевать под этим абстрактным понятием. Здесь надо учесть, что постоянные обвинения храмовников со стороны духовенства – это отражение обычной конкуренции за кусок сладкого пирога между орденом (сиречь – папой) и местными церковниками. Папы старались иметь дело с орденом напрямую, отгоняя своими буллами епископов от кормушки.
Целью буллы Иннокентия II 1139 г. было учредить институт братьев-капелланов для обслуживания Дома. Истинное же ее назначение заключается в том, чтобы освободить тамплиеров от всякой церковной власти, кроме власти Папы, и передать магистру и капитулу ответственность за управление орденом. Этим и объясняется досада архиепископа Тирского, когда он пишет, что тамплиеры стали на добрый путь, но потом в гордыне отвергли власть епископов и патриарха[156]156
Мельвиль, 2000.
[Закрыть].
«Преданные ордену люди считались свободными от повинностей, – от них были избавлены тамплиеры, – каким бы ни было мнение сборщиков налогов. Папская булла запрещала приходским священникам налагать (даже под видом покаяния) на них денежные штрафы». Особенно нервничали епископы, несмотря на то, что в похоронных делах они принимали прямое участие в виде получения трети прибыли. Но это казалось им недостаточным. Архиепископ Тирский негодовал: «Отрицая права духовных лиц и похищая у них десятины и первые плоды, они постыдно стеснили их в пользовании своим добром». Третья привилегия буллы окончательно отстраняла епископов от всякого контроля над делами ордена Храма, оговаривая епископские права в том, что касается десятин, даров и погребений. Не брезговал орден и другими доходами: булла Milites Templi от 1144 года давала тамплиерам право собирать пожертвования раз в год в каждом храме, чем те с удовольствием пользовались, собирая деньги с тех, кого церковь предала анафеме, ибо «тамплиеры в полной мере сознавали возможную выгоду». Папа тем временем продолжал давить на епископов[157]157
Ibid.
[Закрыть].
За буллой Omne Datum Optimum в 1145 г. последовала другая – Militia Dei, оповещавшая епископов о том, что тамплиеры отныне имеют право возводить часовни. Сотня переизданий показывает, сколь трудно было навязать свою волю белому духовенству и воспользоваться привилегиями, дарованными Папой. Споры начались вокруг вопроса о деньгах. В 1160 г. тамплиеры жаловались на то, что епископы отбирают у них треть от имущества, завещанного ордену теми, кто желал быть похороненным на их кладбищах. Булла Dilecti filii имела целью обязать белое духовенство удовлетвориться четвертью завещательного дара. Несмотря на предоставленную им часть завещанного имущества, епископы всегда противились погребению на кладбищах ордена. Они требовали также и уплаты десятины, от которой Дом был освобожден[158]158
Ibid.
[Закрыть].
Вообще, церковные кладбища сами по себе и принцип захоронений ad sanctos (лат. «при святых», т. е. поблизости от гробницы святого) – это уже гениальное финансовое изобретение христианства. Хочешь воскреснуть для жизни вечной – надо быть похороненным у церкви, на освященной земле. Так, в представлении обывателей, их шансы на попадание в рай значительно увеличивались. Тамплиеры же извлекали из этого ритуала максимум прибыли. Быть похороненным на Святой земле, недалеко от Гроба Господня – чего большего мог желать верующий? Разве что вернуться живым и здоровым домой и получить назад свое завещанное тамплиерам имущество. Это удавалось немногим. Путь дальний и тяжелый. Те же паломники, кому повезло выжить и избавиться от болезни, если она у них была, или от страха перед ней, если они не были больны изначально, могли также решить не возвращаться в Европу, а примкнуть к богатому ордену. У кого уже не было сил идти – тех тамплиеры стали обеспечивать кладбищами, устроенными при каждой местной церкви или часовни храмовников. Своего рода представительство Святой земли. Хоронили там тех, кто мог внести значительную сумму за свое погребение. Или, опять же, завещать свое имущество. В итоге, несмотря на жадность местных церковников, дела у ордена шли хорошо. Госпитальеры, впрочем, тоже не отставали и быстро богатели. К концу XII века военно-монашеские ордена превратились во влиятельную военно-политическую силу и на Востоке, и на Западе.
