Текст книги "Нет царя у тараканов"

Автор книги: Дэниэл Вайсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Она села и сбросила одеяло, маня его своими гигантскими отростками, что торчали двумя торпедами на сексуальном бомбоносце.

Айра уставился на нее, по-прежнему уткнувшись носом в костюм.

– Как неудобно, – сказала Либресса. – Мне кажется, нам не стоит тут находиться.

Руфь схватила его за талию и повалила на себя. Потом перекатилась через него и оказалась сверху – он еле успел отложить костюм. Она сняла с него очки и притянула его лицо к себе. Они уперлись друг в друга носами.

– Аи! – вскрикнул Айра. Она отшвырнула его руку. Воздух затрепетал сквозь липкие сталактиты у него в носу.

– Подумай, насколько менее отвратительными стали бы человеческие поцелуи, если бы люди дышали спиной, – сказала Либресса. – А Руфь была бы великолепна с дыхальцами.

Айра отодвинулся от нее и глотнул воздуха. Через секунду ее губы снова к нему присосались. Струйка слюны пятой колонной потекла по щеке ему в ухо.

– Хватит. Пошли отсюда. Я не хочу больше на это смотреть, – сказала Либресса.

Но теперь захотелось остаться мне. Истина таилась под завесой этого омерзительного спектакля, и я должен был ее узнать.

У меня появилась идея:

– Зоология! Как и под сиденьем. – Язык Руфь, блуждавший внутри его щек, выглянул из-за губ, она страстно застонала. – Это не люди. Это брачные танцы слизняков.

Руфь дернула Айрину полурасстегнутую рубашку, потом майку, стащила их и швырнула в стену. Ее губы нашли его кадык. Это всколыхнуло во мне какие-то могущественные детские страхи.

Довольно быстро Руфь переключилась на его соски.

– Она ведь знает, что они не работают, – возмутилась Либресса. – Псалтирь, что она делает?

И она попыталась прикрыть свои многофасеточные глаза усиками.

Но я уже понял: Руфь совершенно точно знает, что делает. Она сосала и жевала, пока роли не переменились; он ворковал, точно сам сосал титьку. Затем Руфь нацелилась на его пупок.

– Она этого не сделает! – воскликнула Либресса.

Она сделала. Мы съежились, когда Руфь сунула язык в зловонное отверстие, вызывая в Айриной памяти начальную эвикцию; беспомощная игрушка на веревочке – примерно в нее Руфь сейчас его и превращала. Ее пассы сбивали ему дыхание, его пенис поднялся и застыл, покачиваясь, как надувная пляжная игрушка. Айра лежал неподвижно, закрыв глаза, растопырив пальцы и тяжело дыша.

Он, человек, проделал весь путь эволюции назад. Но все-таки я подозревал, что история много старше отдельного биологического вида.

– Посмотри на эту штуку, – сказал я. – Ни волос, ни позвоночника, ни легких. Пенис – моллюск. Португальский военный корабль – не один организм, а колония различных особей, выросших вместе. То же справедливо для мужчины и пениса – млекопитающее и моллюск.

– А на Руфи что выросло – ракообразное?

Язык Руфи танцевал вокруг члена Айры, моллюск обхаживал моллюска.

– Может, она самка богомола, – сказала Либресса. – Но тогда ей следует дождаться спермы, а уж потом его сожрать. Пенис шлепнулся на живот, изо рта Руфи к нему протянулась слюнная пуповина.

– Не останавливайся, – пробормотал Айра.

Руфь приподнялась на локтях. Ее груди, возлежавшие на его бедрах, вновь обрели свою взрывную форму.

– Что? – безнадежно спросил Айра.

– Я чувствую себя брошенной, и все это ужасно несправедливо.

Она подползла ближе, потом раздвинула бедра. Ее влагалище – блестящий розовый эллипсоид с короткими распахнутыми щупальцами – напоминал море растоптанных анемонов.

– О, правосудие! – вскричала она, засовывая его пенис себе в вагину, его моллюска в свою раковину. Межвидовой секс неестествен и отвратителен.

Руфь принялась энергично раскачивать бедрами, пухлыми, но гибкими, ее груди влажно шлепали. Айра приподнял голову, глянул на нее и снова откинулся на подушку, крепко зажмурившись.

– Ох, мои колени, – через некоторое время сказала она. Выпрямила ноги, навалившись на Айру. Потом схватила его за талию и перекатилась на спину, поместив его наверх.

Айра коротко вздохнул сквозь стиснутые зубы. Когда его впалая грудь легла на ее влажные железы, между ними зачмокала воздушная яма. Руфь начала кричать.

– О, о, о-о-о!

Айра хрюкнул, когда ее когти шпорами вонзились ему в спину. Руфь пукнула.

– Ой, Айра, прости. – И через мгновение опять погрузилась в ощущения.

– Какая миленькая серенада, – сказала Либресса.

– Разве ты не рада, что мы остались?

– Нет! Нет! Нет! – закричала Руфь. Миллер мне объяснял, что под этим самки этого вида обычно подразумевают «да, да, да». Но в данный момент Руфь имела в виду именно «нет». Она опустила руку. Маленькое животное выползло наружу. Оно походило на маринованный огурец, и ей было непросто им овладеть.

Вонь из ее отверстия быстро достигла карниза.

– Я узнаю этот запах, – сказала Либресса.

Через несколько минут Айра упал. Лежа подбородком на ее плече, он продолжал пыхтеть. Уже без слов, без криков и стонов. Первобытные дифтонги булькали у них в горле, реликты извечной семитской борьбы с бесплодной жарой Леванта.

– Что они говорят? – спросил я Либрессу. Та громко напевала, стараясь их заглушить. Я должен был выяснить. Я перепрыгнул через край карниза и зашагал по стене. На полпути к кровати я заметил, что свет из-за спины Айры отбрасывает на стену мою тень – размером с ягодицы Руфи и покрытую огромными шипами.

– Страх господень! – завопил Айра. Блаттелла – одна из немногих форм, которые он различал и без очков.

– Да, зверюга, – простонала Руфь. Он приподнялся на руках.

– Только посмотри на эту хрень.

– Какую хрень?

– Таракан. Прямо у тебя над головой.

– Дорогой, не отвлекайся.

Я быстро попятился. С первых дней в Эдеме я понимал, что на силу человеческой любви лучше не полагаться.

– Он уползает.

Она схватила его за волосы и сцепила лодыжки у него на спине.

– Отпусти, – прохрипел он. – Я должен его убить.

– Ты мне нужен тут.

Она обвила руками его шею и энергично впилась в него губами.

Айра высвободил голову – так, чтобы видеть, как я взбираюсь на карниз. Затем вернулся в объятия любимой и сказал:

– Это возмутительно. Прямо в спальне.

Либресса перестала петь.

– Я как раз об этом и говорила.

– О господи, – тихо сказал Руфь. – Я еще с тобой не закончила, малыш.

Когда мы собрались уходить, Либресса сказала:

– Руфь властвует над ним полностью. Все это выглядит довольно жалко.

Гораздо хуже, чем просто «жалко». Я уже переживал, что моя дорогая Цыганка больше не вернется – ведь столько времени прошло. А Руфь, совершенно неспособная заставить Айру потратить заначку, видимо, достигла такой сексуальной власти над ним, что все равно Цыганку одолеет.

– Не уверен, что понимаю, – сказал я. – Разве можно властвовать над кем-нибудь, а он при этом не теряет голову?

– Просто сосредоточься на ощущениях, дорогой, – прошептала Руфь.

Либресса скрестила со мной усики, точно рапиры. Нервные окончания у меня на спине взорвались – меня окатил бешеный фонтан ее феромонов. Я потерял интерес к Руфи, к завоеванию квартиры, ко всему на свете, кроме Либрессы.

– Ну как, потерял голову, крошка? – засмеялась Либресса.

Я нырнул под нее, и она благоухающим шелком скользнула на меня. Я едва ощущаю ее на своей спине, хотя любой предмет такого же веса оказался бы для меня неподъемной ношей.

Мои глаза сфокусировались на сплетенных волосатых конечностях Руфи и Айры. Она все пыталась реанимировать его член. Какое отношение имеет эта шарада к сексу? Кому какое дело до денег в кухонном шкафчике?

Я расправил крылья. Либресса наслаждалась пиром феромонов. Я чувствовал, как бьется ее сердце на моей спине. Вскоре мы сцепились идеально. Я добрался до ее уютно спрятанных гениталий своим сперматофором, своим эротическим якорем, что гарантирует нам: случившееся ниже не повторится здесь. Выскользнуть! Разве можно придумать более изощренное проклятие для человеческого рода?

Сцепившись гениталиями, мы развернулись так, чтобы смотреть в разные стороны. Я не хотел, чтобы мое лицо отвлекало ее от наслаждения, и настаивал, чтобы мне дали наслаждаться одному. Струящийся из дыхалец воздух разжигал нашу страсть.

Айра и Руфь совсем затихли.

– Я кончил, Руфь! О, господи! Я кончил!

Если бы Либресса и я оказались лицом к лицу, стали бы мы издавать такие звуки?

Мой твердый фаллос вошел во чрево Либрессы уверенно, целиком. Телеология. Я не смог бы сделать это иначе, даже если бы захотел.

Нет ничего чудеснее, чем сидеть абсолютно неподвижно, зная, что химия сработает безукоризненно и доставит тебе безграничное удовольствие. С блаженным содроганием я выбросил в Либрессу сперматофор, аккуратную капсулу ДНК. Тепло струилось от меня. Я был умиротворен.

– Это было прекрасно, – промурлыкала Руфь. – Только нужно придумать, как оставаться вместе до самого конца. А то очень грязно.

Как хорошо, что не нужно разговаривать теперь, когда вожделение прошло. Ни вранья, ни преувеличений, ни обещаний.

– Почему люди все усложняют? – спросил я. – Потому что сексуально беспомощны? Или кода – и есть настоящая любовь?

Руфь лежала на Айре, гладя его лысеющую голову.

– Недостаток феромонов, – сказала Либресса. – Как может вид правильно выбирать, привлекать партнера и спариваться без основной химии? На что они рассчитывают? Это же хаос. Только представь, как феромоны изменили бы жизнь Руфи.

Я себе представляю. Химия заставила бы Айру изменить образ жизни и сделать предложение в течение часа. Он превратился бы в ее раба, верного и благодарного. Но сам себя убеждал бы, что их связывает не его зависимость от ее секреции, а культура и духовность.

Но зачем возиться с ним? Руфь прогулялась бы вокруг квартала и, точно Крысолов, привела за собой стаю голодных поклонников. Она бы обласкала одних и прогнала других, уверенная, что в любой момент найдет новых, столь же приятных. Айра не выдержал бы конкуренции. Руфь была бы слишком безмятежна, слишком счастлива.

– Думаю, она могла бы заставить его вытащить заначку и отнести в банк, – сказал я.

– Или свернуть купюры трубочкой и засунуть ему в нос. По желанию дамы. Кто знает, что за фантазии таятся под внешностью простушки.

Я махнул усами:

– Не стоит об этом. С тем же успехом Бен Франклин выскочит из шкафчика на пробежку. – На меня нахлынула посткоитальная печаль. – Ладно, давай серьезно. Какая женщина может снести крышу этому трусу?

Я перебрал свой скудный запас: Руфь – нет; Цыганка – пройденный этап; Фэйт – нет. Этим мои знания и ограничивались.

Зашумел унитаз, и Руфь вернулась в кровать.

– Итак, – сказала она, – хочешь еще поговорить про духи Элизабет?

Все двести Либрессиных глаз будто решили выпрыгнуть из орбит. Элизабет! Недотраханная блондинка. Ну конечно!

Остается лишь устроить их с Айрой роман.

На волоске

Мы с Либрессой направились в столовую. В холодном дереве сиянием из-подо льда отражался тусклый, бледный свет.

Мы пришли в свой новый дом, под кусок плинтуса. Там тоже было холодно. Единственный вход – трещина между слоями краски, что копились лет восемь, не меньше. Человеческий глаз крошечную щелку не замечал; нередко я думал, что лучше бы и мне ее никогда не видеть. Наше время – ночь. Когда-то наши патрули оккупировали далекие рубежи квартиры. Но сейчас, докуда хватало взгляда, граждане вжимались в стены и пол пещеры. Здесь очень легко пасть духом.

Внутри пришлось идти по головам спящих.

– Простите, простите, простите, – бормотала Либресса, когда эти головы стукались об дерево. Харрис Твид врезался в нас и выпрыгнул из-под плинтуса, немедленно выпустив струю газа, достойную лошади. Очень тактично с его стороны выйти для этого наружу.

Мы нашли граждан, с которыми беседовали накануне. Я рассказал о вечерних событиях и резюмировал:

– Элизабет – вот движущая сила денег. Она вполне может задурить Айре голову.

– Она дура, это точно. Как все блондинки, – сказал Рейд. – Две предыдущие были брюнетки. Как и Айрина мать, пока в рыжий не выкрасилась.

– Эта красивее, – заметила Либресса. – И она шикса.

Рейд потряс головой:

– Думаешь, Эдип предпочел бы спать с шиксой?

– Как бы там ни было, – сказал Бисмарк, – ты только что сказал, что даже Цыганка не в состоянии устранить Руфь. А преданная Оливеру бесстрастная Элизабет как справится? На кой ей это вообще?

Либресса молчала. Ответа не было.

– Сексуальные вкусы животных с феромонами определяются всего несколькими атомами, – заявил я. – Айра, в отсутствие твердой руки химии, неразборчив. Его вкус можно изменить.

– И все-таки, – настаивал Барбаросса, – с чего ты взял, что Элизабет в состоянии сделать то, что даже Цыганке не под силу?

– Элизабет – высокая блондинка, стройная и красивая. Недоступна, поскольку замужем, табуирована религией. Она даже соблазнительнее – и в отличие от Цыганки не завоевана и живет по соседству.

– Пусть так, но каким образом ты их сведешь? Общественные условности против них, а они цивилизованные люди, – сказал Бисмарк.

– Если не можешь воздействовать прямо на них, заставь помочь их партнеров, – вмешался Гете.

Гениально. Но когда я спросил, есть ли добровольцы для этой кампании, никто не отозвался.

– Это касается только тебя и Айры, – сказал Гете.

– Ты мне подал отличную идею. Я же для всех стараюсь, – сказал я.

– Тот, кто сочтет, что в его интересах поступать, как ты, полагаю, к тебе присоединится, – ответил Бисмарк, отсалютовав усиками.

Тараканья логика.

Я ушел. Дело касалось меня и Айры – и никакие советы на данный тревожный факт не повлияют. Смогу ли я его убедить? Достаточно оглядеться во тьме плинтуса, чтобы понять: я имею дело с животным, лишенным не только нормальных страстей, но также здравого смысла и гордости. Преданный искоренению дискриминации и нищеты в крошащемся центре города, Айра загнал нас в самое тесное гетто на свете, изводил голодом, запугиванием и бессистемными убийствами. Быть может, он пренебрежет мягкими тараканьими методами, и мне придется стать жестоким, как человек, дабы он проявил сочувствие.

В глубине плинтуса наши малыши – нимфы – играли в «летучую мышь». Эту игру они придумали после переезда сюда. Штук тридцать личинок цеплялись задними ногами к деревянному краю отверстия в плинтусе, болтая остальными ногами и крошечными усиками. Суть игры – продержаться дольше остальных, пока наверху не останется только один – «млекопитающий». Прикосновения формально запрещены, но вскоре усики начинают со свистом вращаться, словно бола, и личинки сбивают друг друга. Спавшие внизу взрослые матерились, когда детеныши приземлялись им на спины.

Очертания кучи все больше размывались по мере падения последних игроков. Пока я смотрел, ее контуры становились все абстрактнее, и вдруг меня посетило видение – мне показалось, я увидел острие ключа!

– Вы меня достали, – сказала Джулия Чайдд, когда на нее рухнул третий участник соревнования. Она выстрелила в сторону первой попавшейся личинки пугающей струей, и все попадали, точно батарея доминошных костяшек. В этой тесноте стало слишком шумно. Я ушел спать наружу.

Блаттеллы растут неравномерно. Мы линяем восемь раз и с каждой линькой вырастаем скачком. Личинки, которых мы зовем нимфами, или молодняком, пережили определенную линьку.

Утром я вернулся на арену игрищ юных особей, где обнаружил полный набор возрастов, по одному каждого размера. Некоторое время понаблюдав их в деле, я уже знал, кто из них поможет мне освободить кухню.

Я отобрал группу, в общих чертах с ними побеседовал. Что они знают о жизни вне плинтуса? У них даже имен нет.

Но они мгновенно поняли, чего я от них хочу. Седьмая нимфа сказала:

– А типа этот план – он нам зачем?

– Ага, и ты кто такой, вообще говоря? – спросила пятая.

Спокойно, сказал я себе. Скептицизм – нормальное явление. Жалобный щенячий скулеж – тоже.

– Еда заканчивается, – ответил я. – Надо что-то делать.

Они колебались.

– Ты по графику линяешь? – спросил я пятую нимфу.

– Ну, может, на пару недель отстаю. Ниче так. Я постучал усиками ей по спине.

– Что-то не верится. А вы, – обратился я к новорожденным, – в ее возрасте отстанете на несколько месяцев. У вас мировоззрение карликов.

– Кончай гнать, – сказала пятая тоненьким сопрано. – Выкладывай, что у тебя.

– Ну то есть не получится, – сказала седьмая. – Люди же не настолько идиоты.

Тут впервые заговорила четвертая:

– Добыть еду – это еще не все. Это план империалиста. Мы должны оказывать людям такое же уважение, какого от них ожидаем.

Айрино коварство передалось этому поколению. Возможно, его резкий голос проникал под плинтус.

– Голод – вот чего я от них ожидаю, – заявила новорожденная сестре.

– Вот поэтому мы все время воюем, – возразила четвертая. – Мы эгоистичны и недальновидны.

И тут я понял: пытаясь воздействовать на личинок словами, я тоже играю в человека. Чтобы получить, следует отдавать.

– Пошли, – сказал я. Они повиновались. Из-за основания батареи я вытащил излюбленное лакомство Блаттеллы – конфетку «М&М». – Это мое. Я ее принес со старой кухни. Предлагаю сделку: если вы согласны мне помочь, мы это сейчас съедим. Но нужны мне или все, или никто. Решайте.

Все решил запах «М&М». Мы окружили ее и принялись бурить, громко чавкая. Челюсти у меня больше всех, так что я первым добрался до ядра. Остальные появлялись вокруг меня в порядке убывания возраста. На одну чудовищную секунду я представил нас чучелами, головами трофеев на стене гостиной цвета «М&М». Я встрепенулся, когда последний кусочек оболочки сломался и личинки ввалились внутрь с криками «Вперед!».

Мы вылезали осторожно, чтобы не переломать кончики крыльев о жесткую глазурь. Затем я повел нимф по столовой. Они изумлялись величине комнаты, где провели целую жизнь, – они никогда не видели ее целиком. Они съежились, впервые увидев полуденное солнце. Blatta. Сумеречники.

Мы преодолели коридор, перебрались через порог и вошли в шкаф. При виде аккуратно расставленных ботинок и туфель у меня заколотилось сердце. Я знал: в шкафу они не представляют опасности. Но все равно видел в них арсенал смертельного врага. Я чувствовал не только запах резины и кожи – еще пахло мелко толченным хитином и засохшей кровью Блателлы на подошвах.

Я взял себя в руки и поманил личинок, застывших на пороге; страх перед обувью у нас в генах. Я провел их между парой галош к задней стенке. Я не ожидал, что они так себя поведут.

– Вот он! – завопила седьмая нимфа. И метнулась к двери.

Я ее перехватил.

– Он не опасен, – сказал я. – Он мертв, как и обувь.

Седьмая вырывалась. Остальные забивались под ботинки. Мой ночной кошмар.

– Смотри.

Я отпустил нимфу и подошел к пылесосу. Я ступил в металлическую муфту, затем в шланг и вошел внутрь.

– Он умер.

– Скатертью дорога.

– Пошли отсюда. Я вылез наружу.

– Он вернулся, мать его! – закричала седьмая. – Невероятно! Он вернулся!

– Хвост свернут в кольцо. Люди его достают и суют в дыру в стене. Когда он не в дыре, пылесос безвреден.

– Ты над нами издеваешься, – сказала четвертая нимфа.

В электричество трудно поверить. Я прогулялся до конца шланга.

– Давайте на всякий случай около пасти толпиться не будем. Пойдем ему прямо в зад.

Я показал им дыру, где провод присоединялся к цилиндру.

– А он нас оттуда не слизнет? Так все животные умеют, – спросила четвертая.

Исключая хомо сапиенс, да.

– Посмотри, какой крошечный анус. А теперь посмотри, какая пасть. – Я показал на муфту и шланг. – Он нас не поймает.

– Он нас высрет, как дерьмо, – сказала седьмая. – Ну и прогулочка будет!

Они уже озлобились, но тут я получил неожиданную поддержку.

– Вперед! – сказала нимфа. Она помчалась по шнуру и исчезла в дыре. Секундой позже выглянула наружу: – Говна пирога!

Я думаю, стыд, а вовсе не гордость погнал внутрь остальных. Вскоре они уже благополучно обследовали цилиндр, совершенно завороженные смесью ароматов.

Айра панически боялся умереть от удара током и менял провода с розетками при первых признаках износа. («Пока не хочет превращаться в абажур», – съязвил однажды Оливер.) Насколько я знал, единственный в квартире провод, не покрытый изоляцией, – кусок шнура, тянувшийся в мотор пылесоса.

Для начала я отогнул выбившийся из шнура медный проводок. Четыре крупные нимфы помчались по кругу, выгибая проводок. Когда проволочка нагрелась, личинки принялись лизать лапки. Вскоре он оторвался.

Гладя на раздувшийся мусорный мешок, я содрогнулся, представив, каких пыток навидался пылесос.

–Давайте, давайте, ребята, тащите. У нас еще полно работы.

Мы протащили проволочку в дыру.

Затем пересекли длинный холл и прошли под парадной дверью наружу. Резкий свет флуоресцентных ламп в общем коридоре слепил глаза. На четвертом этаже громыхнула дверь. Сквозняк трепал нам усики. Новые, пугающие впечатления для моих юных спутников.

– Видите? – Я кивнул на серый обрывок вонючей тряпки. – Сегодня полы уже мыли. До утра уборщик не вернется и нас не побеспокоит.

Но они все равно жались к краешку плитки.

Отсюда уже недалеко было до двери Вэйнскоттов. Мы с тремя самыми крупными нимфами втащили проволочку на ручку двери и водрузили на язычок.

– Автоматический замок? – нерешительно спросила седьмая, ощупав передними лапками фабричную марку на металле.

– Не волнуйся. Попасть внутрь проще, чем ты думаешь.

Седьмая взяла конец проволоки и вставила его в замочную скважину.

– Идиотизм какой-то. – Я ее пнул, и седьмая скользнула внутрь. Залезла неглубоко, потом протиснулась назад. – Примерно так. Доволен?

Она стряхнула графит с лапок. Шестая полезла в замочную скважину, протолкнув проволоку чуть глубже. Когда она вылезла, ее сменила пятая. Через десять минут младшая нимфа сообщила, что конец проволоки – прямо у первого кулачка.

– Ты запомнила, где он застрял? – спросил я у нее. – Если все сделаешь правильно, замок не откроется.

Но я опасался посылать ее внутрь – она мне все больше нравилась.

– Говна пирога, – сказала она и скрылась в дыре.

Путь длинный и выстлан скользким графитом, и все же мне казалось, что ее нет слишком долго. Придется спасать. Впервые за весь этот долгий, опасный день я подумал о «принципе потери Блаттеллы»: у нас имеются четырнадцать точек – по два на лапу и еще по одному на усах, – где мы легко ломаемся; в тисках опасности мы можем спастись, оставив на поле битвы часть тела. Но там, куда сейчас ушла личинка, в механизме замка, спасатель, быть может, найдет лишь сломанную ногу. При линьке у нас отрастают новые ноги, но мы никак не сможем вырастить эту милую нимфу из оторванной лапки.

Я позвал в скважину – никто не откликнулся. Головы поменьше моей тоже не преуспели. Что за звери эти люди, если даже простая штука вроде дверного замка получается у них смертельно опасной?

Итак, кто вернется первым, Элизабет или нимфа? Началась агония ожидания.

Чуть позже я услышал голоса подростков на нижних этажах.

– Я подыхаю. Он нас заставил сыграть 20 сетов по 220 бросков.

– Так чего ты занимаешься этим дерьмом? Может, бросишь?

– Ну, не знаю. А после школы что я буду делать?

– Можно трахаться, например… Впрочем, нет – лучше тебе, пожалуй, остаться в команде.

Они засмеялись. Уроки закончились. Уже сильно за поддень.

Наши потери следует сократить.

– Ребята, уходим, – сказал я.

Все согласились – даже слишком охотно, – кроме четвертой нимфы.

– А она? Ты ее туда отправил. Ты же ее там не оставишь?

– Мы ей ничем не поможем. Она справится.

– Нет, – возразила четвертая. – Она вернется грязная и замученная. Ей понадобится помощь.

– Мы не можем рисковать девятью жизнями ради одной, – сказал я. Так говорил кто-то из наших прагматиков. Колония считала его полоумным.

– Мы рискнем только твоей жизнью, – сказала нимфа. – Мы уходим. А ты остаешься.

– Валите, убирайтесь отсюда. – И вскоре они исчезли под Айриной дверью.

Тень от замка слишком мала, чтобы меня спрятать, и к тому же дверь выкрашена в индустриальный зеленый цвет. Я чувствовал себя голым.

Внизу снова открылась дверь. Сквозняк принес запах чеснока и лука. Я узнал Гектора Тамбеллини, почтового инспектора, что живет в соседней квартире. Он устало проковылял мимо, такой задумчивый, что не заметил бы меня, будь я хоть орангутаном.

Я все кричал в замочную скважину. Мне виделась Элизабет: как постепенно появляются ее светлые волосы, шаг за шагом, – мне слышался осторожный перестук высоких каблуков по кафельному полу, чудился аромат ее духов, вот ее рука уже тянется к дверной ручке…Что я делаю?! Меня же сейчас убьют!

Я понесся вниз. Едва достигнув пола, я услышал тоненький голосок:

– А где все?

Я помчался обратно. Нимфа сидела на краю замка, вся в графите. Я почистил ей спину, чтоб легче дышалось.

– Ты где была? Я тебя несколько часов звал!

Хорошо, что видела она смутно. Мое лицо аж пылало трусостью.

– Внутри. Я не слышала.

– Ты установила проволоку? Замок блокирован?

Она поскребла голову, ее усики сложились в «викторию».

Я проводил ее домой. Затем вернулся на лестничную клетку и взобрался на потолок.

Из тех четверых, кто жил в квартирах 3А и 3Б, Айра почти всегда приходил домой первым. Сегодняшний день не стал исключением. Тяжело пыхтя после восхождения по лестнице, он поставил под дверью пластиковый «дипломат». Сунул в замок ключ, глянул на лестницу, затем на часы. Почему? Потому что Элизабет Вэйнскотт обычно приходит минутой позже. Он мог зайти домой, облегчиться, а потом зайти в гости. Он никогда так не делал. Почему? Вечер, только они двое – слишком интимно. Встречи вроде бы случайны – эта случайность оберегала Айру от его собственной страсти.

Он ждал, и она вскоре поднялась.

– Привет, соседка, – улыбнулся он.

– Привет, Айра.

– Эти поезда ходят все хуже.

– Да, сегодня битком. Можно ведь отправить человека на Луну – не понимаю, почему нельзя отправлять поезда по расписанию.

– Если в газетах напишут, что русские водят поезда по расписанию, – сказал Айра, – тогда, может, что-то изменится.

– Думаешь, поможет?

– Да не знаю. Просто шучу.

Она выудила из сумочки ключ. Айра все стоял и смотрел на нее.

– У тебя новое пальто? – спросил он. Она покружилась перед ним.

– Нравится?

– Потрясающе! – Его плешь порозовела.

– Скажу Олли. Ему не понравилось. – Она вставила ключ в замочную скважину.

– Он просто слепой, – с довольной улыбкой Айра вошел в квартиру. Через мгновение вернулся. Она по-прежнему стояла под дверью. – Не открывается?

Она вытащила ключ, посмотрела на свет и опять вставила.

– По-моему, не открывается. Странно, первый раз такое.

Айра подошел ближе, в облако ее аромата. Пару раз потянулся к ней и опустил руку. Похоже, его обуял конфликт между рыцарским инстинктом, что требовал прийти на помощь даме, и феминизмом, утверждающим, что единственное его преимущество перед женщиной – демонстрация грубой силы. Элизабет сражалась с замком, и в лице ее читалась мольба. В конце концов она попросила помощи.

Айра попытался повернуть ключ: сначала мягко, затем с усилием, затем ожесточенно, снова и снова, игнорируя ее бормотание, что поворот против часовой стрелки всегда срабатывал. Вскоре ключ покрылся Айриным потом.

Элизабет ладонями накрыла его руки.

– Давай кого-нибудь позовем.

– Может, просто замок засорился.

Она изящно скользнула между ним и ключом. Айра не сдавался. Он обнял ее сзади, и ключ стискивали уже четыре руки.

– У нас получится. Одно могучее усилие. На счет три. Раз…

Я полагался на принципы человеческого ухаживания и тщеславия, но теперь мне просто-напросто повезло.

– Два…

Я услышал громыхание тяжелых шагов на лестнице. На площадке появился Оливер, который обычно приходил третьим.

–Три!

Элизабет и Айра так увлеклись, что Оливера не услышали. Он громко откашлялся.

– О, вы встретились?

Они отпрянули друг от друга. Хором начали объяснять, затем одновременно замолчали, уступая друг другу, снова заговорили. Суетливо и виновато.

Оливер поднял руку:

– Вы позволите?

Он прошел между ними к двери. Подергал ключ, вытащил его и отдал Элизабет, затем попробовал открыть своим.

– Замок сломан. Айра, было очень благородно с твоей стороны помочь нам это выяснить. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – И Айра ретировался в квартиру.

– Я позову консьержа, – сказал Оливер. – За это я и даю ему взятки каждое Рождество.

Элизабет ждала на площадке. Вскоре она начала переминаться с ноги на ногу и крутиться на носках. Подождать у соседей она не могла – ей и так придется расплачиваться за свою опрометчивость.

Прошло минут двадцать, и наконец появились Оливер с консьержем – здоровенным вест-индцем лет пятидесяти; после ужина от него так и несло специями. Мне этот человек нравился: он разделял мое уважение к силам, что находятся за пределами человеческого разумения.

На боку вест-индец носил связку ключей, отчего походил на дворцового ключника. Он потянул связку – зажужжала цепочка. Попробовал один ключ, потом еще один, потом третий – и с жужжанием вернул кольцо на место.

– Не знаю, чувак. Может, замок прокляли?

– Нет, Джеймс. Это Америка. В Америке веши ломаются, – ответил Оливер.

– Ключик сказал: «Привет», но внутри никто не ответил.. – Джеймс грустно покачал головой.

– Друг мой, мы должны попасть в квартиру. Можешь помочь?

Джеймс размышлял.

– Мне вас так жаль и вашу прелестную, прелестную женушку тоже, мистер Вэйнскотт. – Его лицо просветлело. – Вы с миссис Вэйнскотт можете переночевать у нас. Моя жена будет так горла.

– Очень мило с твоей стороны, Джеймс. Но мы хотим попасть к себе домой. – Оливер достал бумажник. – Нам этого очень хочется.

Джеймс заулыбался. Выбрал в связке еще один ключ.

– Может, это вдохнет в замочек душу. – И с этими словами ушел вверх по лестнице.

Оливер и Элизабет ждали его в холле. Оливер упрямо молчал.

– Что это вы здесь стоите? – спросила Руфь, поднявшись по лестнице. – У вас захлопнулась дверь? А что, Айры еще нет?

– Джеймс вот-вот спасет нас через пожарный выход, – сказал Оливер. – Но я должен стоять тут с деньгами, чтобы он со следа не сбился.

– Может, зайдете, присядете? Вы оба такие измученные.

– Благодарю, Руфь, но мы здесь подождем. Его слова, похоже, напугали Руфь. Еще бы – услышать, как Оливер отказывается от бесплатного ужина.

– Если понадобится наша помощь – скажите. – И она ушла в квартиру.

В запахе Оливера я почувствовал привкус бешенства.

– Сколько, черт побери, можно тащиться до этого пожарного выхода?

Из квартиры послышалось тихое треньканье, стук упавшего на ковер фарфора, затем громкий треск. Оливер вцепился в дверную ручку и заревел:

– Какого черта вы творите? У вас что там, слоновьи скачки?

Наконец дверь открылась, и из темноты показалось сияющее лицо Джеймса.

– Очень, очень внутри темно.

– Да, – сказал Оливер и вручил Джеймсу доллар. Тот посмотрел купюру на свет. Мы с Элизабет вошли в квартиру следом за Оливером.

Не сняв пальто, Оливер прошел в гостиную, плеснул себе мартини и повалился в кресло. Элизабет бросилась к осколкам вазы у окна. Поцокав языком, сложила их вместе.