Текст книги "Слезовыжималка"

Автор книги: Дэниел Хейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Дэниел Хейз
Слезовыжималка

Каждый носит в себе комнату. Это легко доказать: если идти быстро, скажем, ночью, когда вокруг все тихо, и навострить уши, можно расслышать, как дребезжит, к примеру, зеркало, неплотно прикрепленное к стене.

Франц Кафка

1

Первый рассказ, который я написал, назывался «Откуда у собаки хвост». Тогда писать было легко. Содержание значения не имело. Конечно, я был еще маленьким, не мечтал о карьере, жил в полном захолустье – Эпплтон, штат Висконсин, – а писал в основном для того, чтобы найти ответы на свои вопросы. Речь там, кажется, шла о счастье и о том, как его выразить, не прибегая к улыбке. Зато точно помню, как пошел в гараж, выпилил две дощечки, согнул медные скобки и сделал обложку для своей книги – обложку, которая была тверже, чем у книг, которые стояли у меня на полках. Я украсил ее как мог. Не помню, что я там нарисовал. Собаку с хвостом? Собаку отдельно, хвост отдельно? Или провел поперек хвоста пунктирную линию, чтобы показать, что его только что приделали?

Сам рассказ, конечно, тоже имел значение, но книга как предмет была намного важнее. Прямоугольник, заключенный в обложку, напоминал мне настоящие книги. Уже тогда я не соглашался быть просто читателем или чокнутым потребителем. Уже тогда удовольствие от поглощения слов притупилось. Вот я и решил сам написать книгу и стать повелителем событий, а не просто молчаливым свидетелем. Я оказался перед выбором: взять в руки ложку или по-прежнему лишь открывать рот. И я точно знал, чего хочу.

Я никогда не держал в руках пистолета, пока сам его не купил. И вот я стою перед большим зеркалом и целюсь сам в себя. Бах! «Магнум». Девять миллиметров. Купил в Нью-Джерси. И выглядит он гораздо мужественнее, чем я мог себе представить.

Пистолет был равносилен тайне – я очень скоро это понял. Требовался особый плащ с большим внутренним карманом, чтобы прятать оружие. А кроме того, пистолет создавал иллюзию, он стирал грань между выдумкой и реальностью. В городке под названием Сэндхерст, штат Нью-Йорк, я, наверное, производил впечатление обычного человека, который вышел прогуляться перед сном, надев длинное оливковое пальто… А на самом деле?

Я приучил себя совершать вечерние прогулки, чтобы преодолеть страх – страх, что вот-вот подступит опасность. Страх, что пистолет выстрелит, и пуля раздробит мне лобок. Я прогуливался мимо соседских окон, и мало-помалу страх уступил место отваге. Я впал в некое подобие транса, ощутил странное спокойствие. Я думал о молитве, о медитации и о легких полдниках. Думал о симпатичной медсестре, которая дала мне слишком много кодеина, когда я обжег руку в семнадцать лет.

Порой вечером я возвращался домой, шел на кухню и долго смотрел на оружие, спящее у меня на ладони. Пистолет лежал словно величественная птица, прикрывшая один глаз. Он источал смертельную тишину и в то же время силу. Он шел в ногу с великими. Кто знает, может, я и обманывался, но в весе оружия сквозила недоступная мне мощь.

– Ну как кровать?

Роберт Партноу поднял голову и посмотрел на меня.

– Ничего.

– Выбрал нижнюю полку, да? – спросил я. – Умно.

– Мне кто-то составит компанию? – Он чуть выкатил глаза.

– Нет, нет. Просто в «Икее» были скидки на двухъярусные кровати, я и не устоял. Как спалось?

– Отвратительно. Можно сказать, я вообще не спал. Голова раскалывается.

– А тебе бы самое время отоспаться. – Я покачал головой. – Сколько ты обычно спишь, Роберт? В смысле, в будни?

– Можно что-нибудь поесть?

– Конечно. – Я откашлялся – привычка у меня такая. – Чего ты хочешь?

– А есть выбор?

– Роберт, у меня тут, конечно, не ресторан, но кухня наверху имеется. Я даже кое-что прикупил. Яйца вот, например. Сам их никогда не ем.

– Я тоже не ем яйца. И не зови меня Робертом. Я Боб.

– Раньше все ели яйца, помнишь?

Я улыбнулся ему во весь рот, но, кажется, он не обратил внимания. Он снова смотрел себе под ноги, поглаживая ладонью редеющие волосы. Несмотря на все мои усилия, он явно пребывал в дурном настроении.

– Может, овсянка? – Он все еще смотрел себе под ноги.

– Идет, Боб. Кленовый сироп, сахар, сливки, молоко?

– Просто овсянка.

– Без молока?

– Без ничего.

Сэндхерст – маленький городишко в пятидесяти милях вверх по Гудзону, если двигаться от Нью-Йорка. Безопасное местечко. Никакого сравнения с Алфавит-Сити  [1]1
  Пренебрежительное название Гарлема. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], где я жил; пока не умерли родители и я не получил наследство. Однако до тех пор, пока у меня в кармане не появился пистолет, я не осознавал, что в каждой тени кроется опасность – играет с моим воображением, подстегивает его. Стыдно признать, но пистолет выпускал воображение на волю. После вечерних прогулок я писал быстро и много, а это не так уж легко, поверьте. Да, я возвращался домой и лихорадочно писал. Слова вылетали из меня, как пули.

В конце концов, что такое пистолет? Как зонтик в облачный день. Стараешься не поднимать глаза. Воображение разгулялось вовсю. Оно словно создало отдельный мир – у меня из головы никак не шло, что пистолет можно использовать для других, высших целей.

– Кричи – не кричи, – сказал я, – никто не услышит. Подвал звукоизолирован. Звук не пройдет ни вверх, ни вниз, ни влево, ни вправо. Докатится до стены или до потолка и остановится.

– А ты собой гордишься, – заметил Боб.

– Ты хоть представляешь, как трудно сделать звукоизоляцию в подвале?

– Как-то не было возможности проверить.

– Ну так поверь… – Я прошелся вдоль заграждения.

Хорошо, что наконец появилась возможность поделиться своим секретом, хоть Роберт Партноу и не идеальный слушатель. Его упрямство и отрицание порой можно было принять за напускное равнодушие.

Девушка. Что это такое?

Моя последняя девушка, по сути, моей девушкой не являлась. По крайней мере в полном смысле слова. Мы так и не переспали, да и вопрос верности не вставал. Когда я видел ее в последний раз у себя дома на Хьюстон-стрит, она заявила, что в пятницу идет на свидание вслепую. И поужинать со мной никак не сможет – только не в пятницу. Как-нибудь в другой раз.

Я долго думал, как лучше ответить, хотел, чтобы мой ответ соответствовал ее желаниям – если она вообще знала, чего хочет. И чего же она хотела? Может, я должен был приспособиться? Может, она хотела проверить, умею ли я ждать? А может, хотела, чтобы я вытащил член и прекратил все это? Что я должен был ей сказать? Милая, ты совершаешь ошибку. Ты и так уже сорвала куш. Не стоит тратить время на того парня, стоит ли мучиться лишь ради того, дабы в конце концов выяснить, что тебе, мать твою, нужен именно я?

Я бы в жизни так не сказал. Кто-нибудь, может, и осмелился бы, только не я.

Промис  [2]2
  Промис – (от англ. «обещание») традиционное пуританское имя.


[Закрыть]Бакли, как оказалось, жила в паре кварталов от меня. Странно, я никогда не видел ее в Сэндхерсте. Несколько месяцев – и я уже решил, что видел всех и каждого.

С самого начала мне в ней понравилось все, кроме имени.

Лицо Роберта Партноу искажено улыбкой. Он сидит за столом, заваленным бумагой, журналами, газетами и книгами. В руке у него очки – маленький символ тщеславия; так требует камера. На краю стола две стопки рукописей – слегка не в фокусе. Сам стол – французский антиквариат: тонкая столешница, ни одного ящика, золоченые изгибы. Владелец такого стола просто обязан носить двубортный пиджак и быть точной копией Дональда Трампа. А Роберт Партноу надел непритязательную рубашку без галстука.

Я наткнулся на эту фотографию в один довольно теплый февральский день в библиотеке напротив Музея современного искусства. К фотографии прилагалась короткая статья. (Это случилось как раз накануне моего отъезда, все вещи уже были упакованы в оранжево-белый трейлер.) В статье говорилось о незначительной перестановке кадров в «некогда самом большом и престижном издательском доме Нью-Йорка». Издательство пережило сокращение, поток продукции уменьшился, однако оно все еще на плаву – настаивал мистер Партноу. Пускай издают они теперь в основном книги по психологии, сила издательства по-прежнему заключается в художественной литературе.

Я вырвал фотографию из журнала, сложил вдвое и сунул во внутренний карман пальто.

С самого начала мне в ней нравилось все, кроме имени. Сам я, выступая в роли автора, очень тщательно относился к выбору имен. Даже составил список. Мимо «Обещания» Промис сложно пройти – также, как мимо «Конфетки» Кэнди, «Надежды» Хоуп, «Лета» Саммер или «Вторника» Тьюсдей. Подобные имена отталкивали меня своей очевидностью.

Промис недавно вернулась из Праги. Поездка явилась запоздалым подарком родителей на окончание. Теперь девушка временно жила в родительском доме в Сэндхерсте. Когда она была маленькой, семья частенько приезжала сюда на выходные.

Промис с трудом назовешь красивой, однако дурнушкой она тоже не была. Круглое лицо, слегка неровная кожа с расширенными порами, красивые губы и совершенный нос – впрочем, многие бы решили, что он великоват. Промис была высокой, ей на плечи падали прямые темные волосы. («Волосы как волосы», – говорила она.) Но больше всего мне нравились ее глаза – огромные, голубые, простодушные. Я не стремился к обману, ложь не притягивала меня, меня влекло нечто иное.

Я встретил ее в городской библиотеке – маленькой, захудалой. Библиотекари там по большей части бездельничали и не отличались очарованием или сноровкой. Книги, опубликованные за последние полгода, на полки так и не попали. В туалетах убирали плохо. И все же там мне было спокойно. Я с детства люблю библиотеки. С тех пор, как в моей жизни появился Боб, я стал там частым гостем. Мне нравилось уходить из дома и оставлять его наедине с самим собой. К тому же это помогало мне вспомнить, кто из нас пленник.

В один прекрасный день мы с Промис встретились в секции «А – Г». И на следующий день – там же.

Я вырвал фотографию из журнала, сложил вдвое и сунул во внутренний карман пальто. Я стоял в центре города, все мои планы только что чуть было не разрушила неизвестно откуда взявшаяся апрельская метель, а я достал фотографию из кармана и смотрел на человека, с которым собирался встретиться. Несмотря на небольшие залысины и дурацкую ухмылочку, Роберт Партноу уродом не был. Ну, может, полноват. Темноволосый, нечто среднее между Джоном Малковичем и Келси Грэммером. Выглядел он приятно, даже располагающе. Совсем не похож на книжного червя, которого я себе представил, когда впервые прочел его имя.

Я остановился на юго-западном углу Мэдисон и Сорок восьмой и внимательно оглядел перекресток. Снег уже начал смешиваться в грязноватую кашицу – слишком много машин, слишком много людей. Кого я ищу? Наверное, того, кто ищет меня. Обычно жизнь проводишь в нарциссическом обществе одного человека; мною же постоянно владело неприятное ощущение, что на меня смотрят буквально все. От этого я испытывал острые ощущения, но одновременно приходил в замешательство. В такие минуты я был рад, что не ношу шляпу – это привлекало бы ко мне еще больше внимания. Белая рубашка, пальто и синие джинсы сохраняли анонимность.

Я остановился напротив Эвергрин-билдинг, оглянулся, но не увидел ничего, кроме обычной уличной сутолоки. Машины сновали туда-сюда, как и положено в полвторого. В здании обнаружилось фойе размером примерно с дом, где я жил в детстве. От фойе тянулись восемь эскалаторов, в два ряда по четыре. За вычурной деревянной конторкой сидела секретарша, молодая темнокожая женщина в синем костюме. Она все время что-то разглядывала: журналы, собственные ногти, список вчерашних посетителей… а люди шли мимо, не обращая на нее ни малейшего внимания.

Я знал, что не оставлю отпечатка в ее памяти – человек, бесцельно слоняющийся по фойе, человек с небольшой выпуклостью в кармане. Я снова вышел и встал у входа в здание. Сначала мне показалось, что мой всевидящий взгляд засек нужного человека, – но я ошибся.

А потом я увидел Роберта Партноу – он шел ко мне, почти затерявшись в толпе.

В один прекрасный день мы с Промис встретились в секции «А – Г». И на следующий день – там же. Еще через два дня, в последний день апреля, мы встретились вновь. На этот раз Промис была в секции «Д – И», а я в «Э – Я». Мы заметили друг друга в щель между стеллажами. Она была довольно далеко, но заговорить с ней я все же мог. Нас окатила волна взаимной приязни, а потом мы долго шептались о беспорядке на полках и системе Дьюи  [3]3
  Система Дьюи – библиотечная система классификации книг, при которой все области знания делятся на десять классов, а внутри каждого класса выделяются десятичные подклассы, разделы и подразделы.


[Закрыть](в библиотеке ее использовали для чего угодно, только не для художественной литературы). Моя новая знакомая очень мило закатывала глаза – редкое качество для ее возраста.

Промис была на пятнадцать лет младше меня, и все же общие интересы у нас нашлись: мы оба обожали читать и оба стремились стать, по ее выражению, профессиональными писателями. Мне подобная формулировка несколько претила, казалось, что это означает каждодневную рутину на рабочем месте, написание компьютерных руководств, пресс-релизов или текстов для открыток. (Или, например, редактуру, которой я долгие годы занимался в Нью-Йорке.) И в то же время я понимал, почему Промис привлекает «профессионализм». Ее стол в библиотеке всегда отличался особенной аккуратностью: несколько механических карандашей, три неизменных блокнота на спирали и томик дневников Кафки. Промис нравилось ощущать принадлежность к определенной профессии, пусть даже писательской. Как-то раз, пытаясь объяснить свою позицию родителям, она провела параллели между своей работой и профессией отца-юриста: кабинет, расписание, встречи. Встречи с самой собой, пояснила она мне.

Как бы там ни было, в структуру Промис верила столь же свято, сколь и в себя.

А потом я увидел Роберта Партноу – он шел ко мне, почти затерявшись в толпе. Я ни секунды не сомневался, меня охватило ощущение неизбежности, ощущение силы тяжести, которая катит снежный ком. Словно какой-то голос гнал меня вперед. Мне казалось, что я слышу свой собственный голос, он все повторял имя, которое уже многие дни блуждало в моих мыслях. Я произнес это имя, произнес, словно вопрос, и человек, к которому я обращался, остановился и с улыбкой посмотрел на меня.

Именно тогда я осознал силу своего голоса. Он шел как будто из-под воды, но Роберт меня услышал. Я приободрился и выговорил слова, которые успел затвердить наизусть. Если посмотришь чуть ниже, увидишь, что на тебя направлен пистолет. Я засунул руку поглубже в карман пальто и наставил на Роберта пистолет. Я понимал: со стороны вполне может показаться, что это любой другой предмет – отвертка, к примеру, или фотоаппарат. Не самый удачный способ демонстрировать превосходство. В кино подобное действие производит куда больший эффект. Только дернись или закричи, и я спущу курок. Кивни, если понимаешь, о чем я.

Он кивнул.

Надо признать, Партноу вел себя довольно хладнокровно. Он двигался и отвечал на мои слова с точностью актера, который прекрасно помнит роль. Роберт больше не улыбался, однако в его движениях не появилось скованности. Он поправил кожаный портфель на плече и ждал.

– Вы хотите, чтобы я…

– Я хочу, чтобы ты свернул на Лексингтон, а там я скажу. Иди.

– В чем дело?

– Дело в тебе, Роберт. И во мне. Ну, давай.

Он следовал моим указаниям, и мы пошли вниз по улице к Лексингтон, тщательно выбирая дорогу в подтаявшем снегу. Пару раз я повторил угрозу, но особой необходимости в этом не было. Роберт Партноу оказался понятливым малым. Легкость, с которой я претворил в жизнь свой план, напомнила мне потом, как однажды я украл шоколадку из «Магазинчика Мортона» – именно тогда я понял, насколько забывчив наш мир.

Так или иначе, в структуру Промис верила столь же свято, сколь и в себя. Это в ней тоже мне нравилось. А еще мне нравилось, как изобретательно она подбирала бранные слова, чтобы обругать библиотечные туалеты или мигающие лампы в «читальном уголке», который находился прямо напротив ее стола. Пусть и не такая аккуратистка, как я (а ко мне это пришло с годами редакторской работы), Промис, безусловно, любила порядок. Отлично организованный стол был лишь одним из примеров ее неистощимого рвения. Писала она легко, в то время как для меня сочинительство становилось непосильным бременем. Было ли это рвение следствием учебы в Йеле? Я спрашивал себя об этом без обычной иронии, присущей мне в оценке чужих порывов. Ей двадцать пять, так что же она не переросла мечту обогнать отца, преуспев в выбранном деле, то есть в писательстве? Что же она, такая умная, тратит время? Лично я выкинул на эту затею год и несколько тысяч долларов.

Если уж у Промис были некоторые амбиции, если она решила, что может зарабатывать столько же, сколько ее отец, разве не надлежало мне наставить ее на путь истинный? Нет, ей было виднее. В отличие от меня Промис выросла среди островков культуры: концерты, музеи, выставки… У нее было несколько идеализированное представление о творческих людях. Большинство из них много не зарабатывали, однако некоторые – вроде тех, которых она встречала на вечерах у своих родителей, – сумели добиться успеха и стать исключением из правил. Им повезло, они сорвали куш, и все благодаря удачному сочетанию везения и таланта – именно так считала Промис.

– Не знаю, – сказал Боб, приподняв скованные наручниками запястья.

– Мне просто интересно, – повторил я, глядя на экран телевизора, но пытаясь мягко привести разговор к вопросам супружеской неверности.

– Ну вот, к примеру, хочешь ты девушку куда-нибудь пригласить, – продолжал он. Думаешь переспать с кем-нибудь, хотя вообще-то думать об этом тебе не положено, а последствия могут оказаться просто чудовищными. И все же ты это делаешь. Спишь с ней, все чудесно, а жизнь наперекосяк – и что?

– Ушам своим не верю, – удивился я. Я даже перестал смотреть на Мори Пович  [4]4
  Мори Пович – ведущий одноименного телешоу (аналог шоу «Окна»).


[Закрыть]и на женщину, которая утверждала, что изменяла мужу раз двадцать.

– Почему?

– Не знаю, Боб, странно, что ты так говоришь. Ты на личном опыте основываешься?

– Исключительно на теории.

– Потому что если на личном опыте, это кое-кому может помочь.

– Кое-кому?

– Я хотел бы у тебя учиться.

– Учиться. У меня… – протянул Боб, словно пробуя слова на вкус. – Чему учиться? Что ты имеешь в виду? Можно подумать, у меня жизнь сложилась.

– А что, нет?

– Да так. Суета…

– В смысле, суета? – переспросил я.

– Много чего творится.

– Ты занятой человек.

– Да, – кивнул он, – я занятой человек.

– А чем ты занят?

– Да всем.

– Боб, по-моему, ты меня избегаешь.

– Мне нравится говорить шепотом, – призналась Промис. – Вот так перешептываться через библиотечный стол.

– Правда?

– От этого слова кажутся чем-то запретным, правда?

Она уже была в библиотеке, когда я пришел. Я попросил разрешения присесть к ней за стол. Не словами, нет, я показал пальцем на себя, а потом на свободный стул. Ответ был настолько кратким, что меня это даже разочаровало: она пожала плечами и кивнула. Я присел, открыл портфель и минут тридцать писал в полной тишине. Мы улыбнулись друг другу, и все. Мы не перешептывались, первый вопрос шепотом задала Промис, и я не знал, как лучше ответить.

– А где вы еще говорите шепотом? В смысле, кроме библиотеки, – уточнил я.

– В театре. Когда дети спят. В церкви.

– Вы ходите в церковь?

– Я – нет, мама ходит. – Она закатила глаза. – А я иногда с ней.

– Вы перешептываетесь с мамой?

– Никогда. – Промис ответила настолько громко, насколько позволял шепот. – Только не с ней.

Мне хотелось задать еще несколько вопросов, но я вдруг понял, что устал от шепота. Довольно трудно все время говорить шепотом, особенно через стол в городской библиотеке. А может, шепот тут ни при чем. Может, мне просто тяжело было общаться с девушкой. Выдержу ли я? Смогу ли говорить с ней шепотом и не раскрыться?

Я откинулся на спинку стула и вернулся к зеленому блокноту, вернулся в свою гавань, в раковину, вернулся к своей отговорке от настоящей жизни.

2

В детстве я всегда внимательно смотрел кино и никак не мог отделаться от желания стать персонажем какой-нибудь истории. Стать действующим лицом, тем, за кем следит вездесущий рассказчик, тем, на кого обращен льстящий глазок камеры, хотел, чтобы на меня смотрели зрители. Мне всегда хотелось быть на виду, хотелось быть актером, актером в жизни. Я хотел, чтобы моя жизнь обрела форму, хотел, чтобы форму обрел каждый мой шаг, каждое слово. Для начала не соизволите ли заглянуть в мои зеленые блокноты? Там есть все: каталог мыслей и фантазий, сомнений и продуманных сценариев сладкого возмездия. Именно здесь я открываюсь, здесь рождаются мои творения – до своего срока, изливаются вязкой спермой преждевременной эякуляции. Мои мысли незрелые, тексты рыхлые, однако я жив. Эти страницы подобны толстым стеклам, на которые я дышу – вновь и вновь. А мои слова – окно, в котором я вижу все, чем хотел бы обладать, но обладать не могу.

– Давно ты в издательском деле?

Я решил зайти с другого бока. Мы только что поужинали, разговор длился всего пять минут, а я уже вышел из себя, голос срывался.

– Двадцать два года, – вздохнул Боб.

– И твой опыт подсказывает тебе, что ничего не изменилось?

– Что ты! Напротив, изменилось очень многое. Я просто сказал, что это не подлая профессия.

– А я разве говорил, что подлая?

– Ладно, ты так не говорил, но ты ведь это имел в виду. Тебя не печатали, ты злишься и…

– Бла-бла-бла… Разве я говорил, что злюсь?

– Не говорил, – согласился Боб, – а похитил ты меня из чистого альтруизма.

– Я тебя не похищал. И вообще это тут при чем?

– Да при том, что редакторов ты особенно нежно любишь. – Роберт откинулся на спинку стула, и салфетка соскользнула с его колен. – По крайней мере художественных редакторов.

– Думаешь, редакторы журналов мне по душе?

– Ты, кажется, упоминал…

– Рассказы в журнальчиках, Боб. В маленьких захудалых журнальчиках. Совсем не то же самое, что настоящий журнал.

– Это только доказывает, что ко мне ты не расположен. Надо сказать, авторам я обычно нравлюсь, если, конечно, немного им подыграю.

– Понятия не имею, что это доказывает.

Теперь я жалел. Жалел, что история с моими публикациями так быстро закончилась, жалел, что приволок Роберта Партноу сюда в качестве некоего катализатора сознания. Не спасало даже то, что свинина не удалась. Как выяснилось, у Боба был чувствительный желудок, а вдобавок – приступы головной боли. Он вообще отличался неуклюжестью и вечно использовал ее как предлог, чтобы избежать занятий на тренажерах.

Я серьезно. Почему я поставил Боба в такое положение? В первые дни у меня не было времени задаваться этим вопросом, я был слишком занят. Чего я хотел добиться? Поймать неуловимую правду? Преодолеть препятствия, отделяющие меня от счастья? Увидеть, как кто-то застрянет в сегодняшнем дне и потеряет надежду на день завтрашний? Отыграться за все письма с отказами?

Пока я разрабатывал план – покупал пистолет, отделывал подвал, отслеживал ежедневные перемещения Роберта Партноу, – у меня как-то не было времени проанализировать собственные действия. Я не искал истоков своих поступков, задумывался о них не больше, чем о том, почему тот или иной сюжет рождается в моих тетрадях. Но теперь меня одолевали сомнения. Неужели я обманывался? Неужели напрасно решил, что похищение – смелый поступок? Может, я просто придурок, который упорно пытается настоять на своем и скатывается все ближе к отчаянию? Может, я всего-навсего иду по тропе, проторенной отбросами общества, которые не принимали ответ «нет»?

– Я хотел побольше узнать об издательстве, – ответил я наконец.

Это и в самом деле было одним из моих мотивов, пусть и не самым главным.

– А в библиотеку сходить слабо было? – Боб опустил голову на скованные ладони и посмотрел на меня поверх очков.

– Я хотел посмотреть изнутри, – ответил я. – Хотелось вникнуть во внутренние тонкости.

– Не мог на обед меня пригласить?

– Жизнь? Моя жизнь?

Мы сидели в «Полднике», местной забегаловке. Матовая дверь в кафе закрывалась с громким хлопком; вначале это отвлекает, потом привыкаешь – как привыкают к запаху бекона в середине дня. Промис сама меня пригласила.

– Я не прошу тебя заглядывать в будущее, – пояснила она. – Твоя жизнь до настоящего момента. Вот о чем я спрашиваю.

Когда мне задавали такие вопросы, я замирал и пытался понять, что же стало с моим уединением, со скукой, с моим одиночеством. Через три дня после того, как в моем подвале поселился Боб, я пошел в библиотеку и наконец изыскал возможность познакомиться с Промис – той самой девушкой, у которой не было ни единого друга во всем Сэндхерсте, хоть она и вела себя исключительно дружелюбно. Так кто такая Промис Бакли? И на что ей сдался мой честный ответ? К чему все эти полуправды? Ложь только отложит неизбежный душевный стриптиз.

– Дела шли не больно-то гладко, – ответил я.

– А в старших классах весело учиться было? В школе в…

– В Балтиморе, – закончил я. – Нет, не весело.

– Но ты не сдался. Ты пишешь.

– Слепил пару романчиков, – согласился я. – Их так и не опубликовали.

– «Для того, чтобы излечить мой разум, понадобится сила здорового грузчика». Это Кафка написал. В дневниках.

Я кивнул. В кафе зашла мамаша с двумя детьми: мальчиком и девочкой в похожих полосатых костюмчиках. Мать, наверное, была не старше Промис. Хлоп.

– Я так понимаю, – продолжала моя спутница, – когда ты говоришь, что дела шли не особенно гладко, ты имеешь в виду как раз писательский труд. Я не слишком бесцеремонна?

– Что ты, напротив, – заверил я ее с самой проникновенной улыбкой. Этой улыбке я выучился у матери.

– Эван, ты когда-нибудь был женат?

– Не мог на обед меня пригласить?

Ну и как реагировать на эту запоздалую уловку, на эту невинную хитрость, которая делала бессмысленным весь мой план?

– Боб, давай по-честному. Ты бы в жизни со мной не стал обедать.

– С чего ты взял?

– Давай по-честному, Боб.

За первые несколько дней я пристрастился к этим словам, как к мантре. Будто можно добиться честного ответа, выкручивая человеку руки. Да, я сглупил.

– Если бы меня напечатали в последнем номере «Харперс», тогда да, – кивнул я. – Или если бы я дружил с Мартином Амисом  [5]5
  Мартин Амис – известный британский романист.


[Закрыть], а еще лучше – с его агентом. Кстати, кто его агент?

– «Харперс» тебе бы не помог, – вздохнул Боб. – Раньше – пожалуй, но не сейчас.

– А агент?

– Эван, не забывай, я порядком во всем этом покрутился и уже не такой жадный до новостей. Может, ты не того похитил?

– Издательское дело – как вода в ручье, вот что я слышал. Я читал статью в «Паблишерс уикли». Все уже не так, как в те времена, о которых ты говоришь. Стабильность исчезла. Выгода – вот главное. Дни небрежных финансовых отчетов – в прошлом.

– Я не уверен, что эти дни…

– Издатели нервничают. А нервный издатель свои решения меняет сто раз на дню.

– Ты читал «Паблишерс уикли»?

– Я на него подписан.

Боб лениво покачал головой. Глядя на мерное бесцельное движение, я ощутил чувство, близкое к жалости. Интересно, он об этом догадывался? Поэтому так себя и вел?

– А если я тебе все расскажу? Буду говорить часов шестнадцать и расскажу все, что знаю про издательское дело, – предложил Боб. – Про старые добрые времена расскажу: про владычество «Кнопфа»  [6]6
  «Кнопф» – одна из крупнейших издательских групп в Нью-Йорке с 1915 г., часть издательства «Рэндом хаус». Название получила в честь основателя – Альфреда Кнопфа.


[Закрыть]и про царствование Беннета Серфа  [7]7
  Беннет Серф – известный издатель, занимавший руководящие позиции в издательстве «Рэндом хаус».


[Закрыть]. Расскажу про «Бертельсман»  [8]8
  «Бертельсман» – крупная транснациональная медиа-корпорация.


[Закрыть]и про старые разборки, о которых теперь мало что узнаешь. Кровавая борьба была, а ведь мы выжили. Расскажу, как нам это удалось. Помнишь, издательство «Рэндом хаус» месяц назад рухнуло? Все из первых рук. Запишешь, а потом мы вместе обсудим твои перспективы. А потом…

– Я не это имел в виду, – оборвал я его, нахмурившись.

Я откашлялся и прислушался к своему внутреннему голосу. Явственно различался шепот, рвущийся из глубины деревянного сундука, запертого на прочный замок. Мой внутренний голос – что это? Голос правды в ушах глухого. Именно от этого голоса я стремился избавиться всеми правдами и неправдами. Не хотелось, чтобы что-либо мешало мне совершать неблаговидные поступки.

В первый месяц, проведенный в Сэндхерсте, я зашел в подвал ровно один раз: сложил там лыжи, велосипед и коробки с памятными безделушками. Прошлые владельцы, похоже, использовали это помещение в качестве игорной комнаты. На вытертом ковре можно было различить следы от ножек бильярдного стола, а на одной из стен все еще висела выщербленная мишень для дартса, вся покрытая паутиной.

Перво-наперво я сменил проводку, которая самым причудливым образом переплеталась на потолке. Установил два звукоизолирующих слоя: закрыл потолок толстыми плитами специального материала шоколадного цвета, а потом то же самое проделал со стенами. Старый ковер от пола отодрал. Проблему с сантехникой я решил по-своему: провел воду от раковины с первого этажа прямо к биотуалету, который купил за наличные. К старой раковине приделал кран. Затем купил несколько рулонов тяжелой металлической сетки и испытал блоки из бетона и шлака, предназначенные для того, чтобы прикрепить сетку к полу и не дать пленнику сделать подкоп. Полтора дня ушло на то, чтобы соорудить прямоугольную прорезь для передачи еды – прямо под замком. Через какое-то время меня осенило, и я приобрел книгу под названием «Ремонт подвалов и чердаков: расширение жизненного пространства». Я размешивал цемент, и это походило на то, как мешают овсянку: стоило отвлечься, как смесь застывала. Тонкости процесса пришлось выяснять методом проб и ошибок – не мог же я обратиться в местный строительный магазин с вопросом, как из подвала сделать крепость.

Я прекрасно понимал, почему ведущие по телевизору говорили об «отслеживании улик»: зазнавшиеся неудачники скачивали из интернета руководства по изготовлению бомб или даже брали их в библиотеке. Мафиози и террористы могли посоветоваться с родственниками. А нам, одиноким психам, приходилось действовать наобум.

Но одно я знал наверняка. Мое предприятие требовало четкого логического мышления. «Следи за мячом», – сказал бы мой отец. Главное, следовало исключить какие бы то ни было финансовые интересы. Ожидать выкупа – удел снобов. Жизнь похитителя в чем-то похожа на жизнь начинающего писателя.

– Номер отследят, – сказал я.

– Действительно, – согласился Боб, – не подумал… Может, записка? Черкну пару строчек, у меня, мол, все хорошо, – и в ящик опустим. Или ты в ящик опустишь, ясное дело. Понимаю, отсюда отправлять нельзя, но…

– Я мог бы поехать в Нью-Йорк и отправить оттуда.

– Точно. Жена, ее Клаудиа зовут, получит письмо и будет знать, что я цел и невредим.

– Что именно ты собираешься написать?

– У меня все в порядке, я жив и здоров.

– А дальше? Целую, скучаю?

Боб прикрыл глаза, снова открыл их и окинул меня испепеляющим взглядом. Вероятно, именно этот взгляд он приберегал для ссор с женой.

– Что-то мне не нравится. – Я покачал головой. – Не выйдет так, будто ты на курорте прохлаждаешься?

– А что, вариант.

– Не вариант, Боб. Совсем не вариант – с твоей-то репутацией. Валяешься где-нибудь на пляже с девочками? Недостоверно как-то.