Текст книги "Тень среди лета"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Снаружи послышались голоса. Кто-то яростно спорил, среди них – Ибрис. Какой-то парень закричал.

Вдруг через окошко влетел факел, вертясь, словно от руки уличного жонглера. На глазах у Амат он прочертил в воздухе дугу, ударился об стену и отскочил обратно, прямо на бумаги. Пламя коснулось одной стопки, листы тут же вспыхнули.

Амат не помнила, как слезала со стола и звала на помощь. Она спохватилась уже у огня – топтала ногами пламя, подняв факел над головой, подальше от книг. Дым ел горло, сандалии почти не спасали от огня, но ее это не останавливало. Кто-то прорвался через дверь, преодолев ее заграждение почти без усилий.

– Песка! – прокричала Амат. – Принесите песка!

Кто-то из женщин окликнул ее тонким от испуга голосом, но Амат не расслышала слов. Тлеющие хлопья, кружа, как светляки, подожгли еще одну стопку бумаги. Амат попыталась сбить пламя. Один особенно крупный ошметок коснулся ее ноги, и на мучительно долгий миг ей показалось, что вспыхнула одежда.

Дверь распахнулась. Ибрис и рыжая с Запада – как ее звали? Менат? Митат? – ворвались в комнату с кастрюлями воды в руках.

– Нет! – крикнула Амат, обернувшись к ним и размахивая факелом. – Не воды! Песка! Несите песок!

Женщины замялись на месте, расплескивая воду. Ибрис повернула назад первой, бросив кастрюлю – хорошо, не на книги или стол. Рыжая плеснула в сторону пламени, окатила Амат с головы до ног и унеслась.

К тому времени как они вернулись вместе с тремя охранниками Ови Ниита и двумя караульными, пожар удалось погасить. Только пятно смолы на стене, куда угодил факел, продолжало гореть. Амат вручила еще пылающий факел караульным. Они допросили ее и Ибрис. Ови Ниит, вернувшись, бесновался на черной половине, как ненормальный, но, к счастью, Амат его гнев не коснулся.

Часы долгого труда пропали, и возможно, восполнить потерю не удастся. И что толку? То, что прежде казалось невозможным, теперь выглядело просто смешным, если бы она была еще в силах веселиться. Она прибралась, как могла, и осталась сидеть в полутьме. Из глаз неудержимо лились слезы, но она не обращала на них внимания. Надо было собраться с мыслями, а бороться со слезами было некогда.

Когда две-три ладони спустя дверь открылась, на пороге стоял Ови Ниит собственной персоной, выкатив глаза, насколько позволяли тяжелые веки, сжав губы в черту. Он шагнул в комнату, шаря взглядом по стенам. Амат наблюдала за ним, как за бешеным псом.

– Насколько плохо? – выдавил он.

– Нас отбросили назад, Ниит-тя, – ответила она. – Прилично, но… не более того. Можно выкарабкаться.

– Имя. Того, кто это подстроил. Кто крадет мои деньги и жжет мой дом? Я его порву. Он у меня в собственном дерьме захлебнется.

– Как пожелаете, Ниит-тя, – ответила Амат. – Только, если вам нужен ответ на этой неделе, можете меня резать хоть сейчас. Я все восстановлю, но не скоро.

Один удар сердца – и он бросился вперед. Его дыхание было тошнотворно-приторным. Даже в тусклом свете виднелись гнилые зубы.

– Он там! – взревел Ови Ниит ей в лицо. – Сидит и смеется! Ты хочешь, чтобы я ждал? Хочешь дать ему уйти? Имя, и сегодня же. До рассвета. Сейчас!

От того, что она это предвидела, легче не стало. Амат приняла позу извинения с такой дозой иронии, что и дурак бы разглядел. Бешеные глаза сузились. Она закатала рукав до локтя.

– Бери нож, – произнесла она, протягивая голую руку, – или дай время сделать дело как следует. После сегодняшнего мне уже все равно.

Он выхватил нож. Лезвие свистнуло в воздухе. Амат вздрогнула, но не так сильно, как ожидала. Острие ножа вдавилось ей в кожу, но не пронзило ее. Правда, было больно, и, начни она вырываться, рана бы точно осталась. После испытующего молчания Ниит хмыкнул. Не зловеще, как палач, а с каким-то иным оттенком. Потом нож исчез.

– Так иди и работай, – с ухмылкой сказал сутенер. За его прищуром Амат разглядела что-то похожее на уважение. Она уступчиво поклонилась. Ови Ниит вышел из комнаты, бросив дверь открытой.

Амат некоторое время сидела, растирая белую черту на коже от ножа и дожидаясь, пока не успокоится сердце. Все-таки ей удалось. Удалось выиграть время.

Прошло по меньшей мере пол-ладони, когда аромат яблок и жареной ветчины пробудил ее желудок к жизни. Она уже не помнила, когда в последний раз ела. Опираясь на палку, Амат проковыляла к столам. На скамьях почти не было места – начиналась ночная смена. Весть о происшествии облетела весь дом – это читалось по отведенным взглядам. На одной скамье потеснились, и Амат села.

После ужина она разыскала рыжую Митат. На той было облегающее голубое платье – ни дать ни взять обертка для придания товарного вида.

– Надо поговорить, – тихо сказала Амат. – Сейчас.

Митат не ответила, но, когда Амат вернулась к себе в комнату, пришла следом. Большего и не требовалось. Амат села. В кабинете до сих пор разило смолой и гарью. Песок скрипел под ногами. Она предпочла бы другое место для беседы, но выбирать не приходилось.

– Как кстати у тебя оказалась вода под рукой, – начала Амат. – Да еще в кастрюлях.

– Лишней набрали, – ответила Митат. Акцент у нее был невнятный, все окончания плыли. И впрямь из Западных земель, причем с севера. Должно быть, беженка, укрывшаяся здесь от очередного гальтского вторжения. Значит, они в одной лодке.

– Повезло мне, – сказала Амат. – Пойди я посмотреть, кто пришел, огонь спалил бы все. А не он, так вода уничтожила бы книги.

Митат пожала плечами и тут же метнула взгляд на дверь. Мелочь, едва заметная в полутьме, но ее хватило. Подозрения Амат обрели почву. Она сильнее сжала трость.

– Закрой дверь.

Женщина нехотя выполнила приказ.

– Ибрис допрашивали. Ей досталось.

– Кого-то же надо было допросить, – отозвалась Митат, скрещивая на груди руки.

– А почему не тебя?

– Я не видела, кто напал.

– Умно придумано, – сказала Амат, принимая позу одобрения. – Жаль, Ибрис не повезло.

– Готовы указать виновника? – спросила Митат. Теперь она не отводила глаз, смотрела твердо, с вызовом. Амат почти слышала запах ее страха.

– Готова ли я? – медленно повторила Амат, смакуя слова. Она склонила голову набок, разглядывая Митат как товар. – Нет. Указывать не готова. Не ему.

– Значит, не придется вас убивать, – сказала Митат.

Амат улыбнулась и покачала головой, укоризненно разводя руками.

– Дурно сыграно. Угрозы меня только злят и вдобавок доказывают твою вину. Не самый лучший подход. Начни-ка сначала, – произнесла Амат и сложила руки, как уличный актер, репетирующий роль. – Указывать я не готова. Не ему.

Рыжая прищурилась, но в ее глазах сверкнул ум. Отрадное зрелище. Митат подошла ближе, опустила руки. Ее голос прозвучал тише, напряженнее, но страх ушел.

– Чего вы хотите?

– Так гораздо лучше. Мне нужна союзница в этой крысиной норе. Когда придет время разыграть свою партию, ты меня прикроешь. Без вопросов, без колебаний. Мы притворимся, что ты все еще служишь Ови Нииту, но отвечать будешь мне. А за это тебе и твоему другу… ведь без мужчины не обошлось? Да, так я и думала. В общем, вам обещается безопасность. Согласна?

Митат молчала. Где-то на улице прохожий выкрикнул непристойность и расхохотался. Запел высоким, чистым голосом попрошайка, и Амат поняла, что весь день слышит эту мелодию. И почему она не заметила раньше? Проститутка кивнула.

– Замечательно, – сказала Амат. – Значит, больше никаких поджогов. И вот еще что. Следующий счетовод вряд ли предложит тебе то же, так что обойдемся без заморских сюрпризов в моей тарелке.

– Конечно-конечно, бабушка!

– Вот и славно. Что ж, как будто мы все обсудили?

Лиат досадливо шлепнула Мадж по запястью. Та отдернула бледные руки, лопоча что-то на своем текучем наречии. Лиат перенесла вес на левую ногу. Портной рядом с ней промолчал, хотя почти улыбался, когда подносил шнур с узелками к голому бедру островитянки.

– Скажите ей, что если она не перестанет елозить, мы будем снимать мерки до вечера, – обратилась Лиат к переводчику. – Можно подумать, здесь голых ног не видели.

Круглолицый слуга заговорил с девушкой на ее языке, не вставая с табуретки у двери. Мадж оглянулась на остальных, покрываясь румянцем. Было видно, как кровь прилила к ее щекам. Портной приложил шнур к внутренней стороне бедра, скользнув рукой выше колена. Мадж взвизгнула и снова затараторила по-своему, уже громче. Лиат едва скрыла раздражение.

– Что она говорит? – окликнула она круглолицего.

– У них на родине не принято так вольно касаться друг друга, – ответил Ошай. – Это ее смущает.

– Передай, что осталось недолго. Портной не сможет заняться шитьем, пока не закончит.

После долгих тревожных ночей подготовки Лиат думала, что слушание у хая и переговоры с поэтом будут худшей частью ее задания. Что уход за подопечной, вплоть до посещения портного, может оказаться настолько сложным делом, ей и в голову не приходило. Однако вот уже несколько дней для общения с ней приходилось теребить переводчика, Ошая, даже по самым незначительным поводам. К счастью, тот достаточно разбирался в своем деле, чтобы отвечать на большую их часть без подсказки.

Портной закончил снимать мерки и замер в позе благодарности. Лиат ответила подобающе. Островитянка зачарованно смотрела на них, ни слова не говоря.

– Куда прикажете дальше, Лиат-тя? – спросил Ошай.

– Придворный лекарь осмотрит ее завтра. Я собираюсь поговорить с представителем счетной палаты, но ей при этом быть не нужно. Может быть, послезавтра потребуется твоя помощь, но я уточню это только после утверждения расписания.

– Благодарствую, Лиат-тя, – сказал он и поклонился. Что-то в постановке рук и улыбке ее насторожило. Возникло чувство, словно он в душе потешается над ней. Что ж, пусть его. Когда Амат вернется, она, ее ученица, не преминет сказать о нем все, что думает. И если Амат почует издевательство, больше ему не работать на Дом Вилсинов.

Лиат пробиралась по узким улочкам портновского квартала. Пекло и парило невыносимо. Не пройдя и полпути до бараков, она взмокла так, что платье прилипло к спине. Ее одолевало искушение сбросить одежду и забраться под самодельный душ, которым пользовались Итани и его товарищи. Когда она пришла туда, никого рядом не было. Но если бы кто увидел ее, временную распорядительницу Дома Вилсинов, это могло навредить ее положению. Поэтому Лиат скрепя сердце поднялась по каменной лестнице, стертой до гладкости поколениями рабочих, и пошла по широкому коридору с грубыми койками и дешевыми холщовыми пологами вместо сетки. Пространство наполняли мужской смех, голоса и запах пота. Тем не менее Итани жил здесь. Он сам это выбрал. Не человек, а загадка.

Когда Лиат его разыскала, он сидел на койке, все еще мокрый после душа. Лиат замедлила шаг, чтобы понаблюдать за ним, и вдруг ей стало не по себе. На лбу у него пролегли морщины, как от сильного сосредоточения, но руки лежали свободно, плечи ссутулились. Будь он кем-то другим, она бы подумала, что его гложет тревога. За все время их близости – почти десять месяцев – Лиат никогда не видела его таким печальным.

– Что случилось, любимый? – тихо спросила она.

Вся его озабоченность сгинула, как не бывало. Итани улыбнулся, встал, обнял ее. От него приятно пахло чистотой, молодостью и каким-то неуловимым ароматом, присущим ему одному.

– Тебя что-то гнетет, – сказала Лиат.

– Да нет, у меня все отлично. Просто Мухатия-тя снова придирается. Но это мелочи. У тебя есть время сходить с нами в баню?

– Да, – сказала она.

Лиат хотела отказаться, но передумала. Бумаги для Вилсина-тя подождут.

– Здорово, – заметил Итани с одобряющей улыбкой. И все-таки что-то в нем было не так. Не то сдержанность в жестах, не то рассеянность во взгляде. – Как твоя работа, продвигается?

– Более-менее. Переговоры идут своим чередом. Правда, беременная выводит меня из себя. Я начинаю срываться. Знаю, что нельзя, но ничего не могу поделать.

– А она тебя прощает?

– Честно говоря, я еще не просила у нее извинений. Каждый раз собираюсь, пока ее не вижу. А как только оказываюсь рядом, все желание пропадает.

– Ну-у, ты могла бы начать утро с извинения. Выложить первым делом, а после перейти к остальному.

– Итани, может, я и тебя ненароком обидела? Хочешь, извинюсь?

Он улыбнулся, как всегда, обезоруживающей улыбкой, но почему-то в глубине глаз она не отразилась.

– Нет, – ответил Итани. – Совсем незачем.

– Потому, что внешне мы как будто помирились, а на самом деле… ты какой-то не такой с тех пор, как я ходила на слушание.

Она высвободилась из объятий и села на его койку. Итани помялся и тоже сел рядом. Ткань полога затрещала под их весом. Лиат приняла извинительную позу, но смягчила ее до робкого вопроса и предложения выслушать.

– Все не так, – ответил Итани. – Я вовсе не злюсь. Это трудно объяснить.

– Так попробуй. Может быть, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь.

Он усмехнулся – тихим, горьким смешком, – но не стал возражать. Лиат помрачнела.

– Возвращаемся к старому разговору? – тихо спросила она. – Меня наконец-то начали повышать. Я веду переговоры с хаем, с поэтами. А твой договор вот-вот потеряет силу. По-моему, ты боишься, что я тебя перерасту. Что положение распорядителя, даже низшего ранга, куда достойнее положения грузчика.

Итани замолк. В его чертах появилась задумчивость, и впервые за многие дни он посмотрел на нее пристально. На губах возникла и тут же исчезла кривая усмешка.

– Я права?

– Нет, – ответил Итани. – Но мне все равно любопытно: ты это себе представляла? Что я буду тебя недостоин?

– Нет, не это, – сказала она. – Но я и не считаю, что ты кончишь жизнь простым грузчиком. Странный ты человек. Сильный, умный, обаятельный. И, мне кажется, знаешь куда больше, чем рассказываешь. Только мне непонятны твои предпочтения. Ты мог бы столького достичь, если бы захотел. Неужели тебе ничего не нужно?

Он не ответил. Улыбка исчезла, во взгляде появилась та же обреченность. Лиат погладила его по щеке, чувствуя пальцами подросшую щетину.

– Хочешь, пойдем в бани? – спросила она.

– Да, – ответил он. – Надо идти. Остальные скоро подойдут.

– Уверен, что не хочешь ничем со мной поделиться?

Он открыл рот, и она почти увидела, как на его губах завяла очередная шутливая отговорка. Его широкие ладони сжали ее за руки.

– Не сейчас, – ответил Итани.

– Но как-нибудь однажды, – сказала она.

На его продолговатом лице промелькнуло что-то вроде испуга, но он все-таки улыбнулся.

– Хорошо.

За вечер Итани понемногу развеялся. Они посмеялись с друзьями, вместе выпили, попели песни. Потом одной ватагой отправились из бань к чайным, а оттуда – к опустевшим пляжам у конца набережной. Широкие полосы ила отмечали высохшее устье реки, протекавшей там много поколений назад. Когда пришла пора прощаться, Итани проводил Лиат к Дому Вилсина. Всю дорогу его рука приятным весом лежала у нее на плечах. Когда они ступили во двор с фонтаном и Гальтским Древом, грянул хор сверчков.

– Ты можешь остаться, – тихо сказала Лиат.

Итани повернулся, притянул ее к себе. Она заглянула ему в глаза и прочитала ответ.

– Значит, в другой раз? – спросила она, стыдясь мольбы в собственном голосе.

Он наклонился и уверенно поцеловал ее. Она обхватила его голову, словно чашу, из которой пила. Ей отчаянно хотелось удержать его, быть рядом, заснуть в его объятиях. Однако Итани попятился, мягко высвобождаясь из ее рук. Лиат сложила руки в прощальном, с нотой сожаления, жесте. Итани ответил такой замысловато-нежной позой – благодарности, просьбы о терпении, преданности, – что вышло сродни поэзии. Затем он отступил назад, все еще глядя на нее, и растворился в тени, куда не проникала луна. Лиат вздохнула, встряхнулась и побрела к себе. Предстоял долгий день. До церемонии оставалась всего неделя.

Лиат заметила, что не одна, только добравшись до двери комнаты. Беременная Мадж поджидала ее в коридоре. На ней была широкая сорочка, едва прикрывавшая грудь, и обрезанные до колена штаны, какие носят рабочие. Тугой живот выглядывал наружу и лоснился в лунном свете.

К удивлению Лиат, островитянка приняла позу приветствия. Вышло неловко, по-детски, но узнаваемо.

– Здравствуй, – произнесла Мадж. Из-за акцента слово едва удалось разобрать.

Лиат тут же ответила сообразной позой, чувствуя, как расплывается в улыбке. Мадж чуть не светилась от радости.

– Ты учишь наш язык! – обрадовалась Лиат. Мадж задумалась, потом пожала плечами – это было понятно и без слов.

– Здравствуй, – произнесла она снова, повторяя усвоенную позу. Ее лицо говорило: больше ничего не знаю. Лиат кивнула и с улыбкой взяла девушку за руку. Мадж переплелась с ней пальцами, и они, словно две девочки-подружки, направились в гостевые покои, куда Мадж поселили до окончания сделки.

– Хороший задел, – произнесла Лиат по дороге. Она знала, что островитянке ее слова ничего не скажут, но все равно решила их озвучить. – Продолжай в том же духе, и мы еще сделаем из тебя светскую даму. Дай только срок.

7

Два дня спустя, закончив работу и отправив друзей развлекаться, Ота вышел из барака и задумался. Городские улицы с закатом оживились, запестрели. Теплый оранжевый свет окутал стены и крыши, первые звезды зажглись в кобальтово-синем небе. Ота стоял посреди улицы, наблюдая вечерние перемены. В воздухе, как язычки пламени, заплясали светляки. Нищие с наплывом прохожих запели по-иному. Справа раскинулся веселый квартал в вечных ярмарочных огнях. Впереди лежала набережная, хотя сейчас ее не было видно за рядами бараков других домов. А где-то слева, далеко за городской чертой, большая река несла воды с севера.

Ота медленно потер ладони, глядя, как небо алеет, а потом становится серым. Солнце скрылось, над городом засияли звезды. Где-то чуть к северу, вверх по холму, сидела у себя в комнате Лиат. Позади стоял хайский дворец.

По мере удаления на север менялись и улицы. Рабочий квартал сам по себе был некрупным, и Ота быстро оставил его позади. Бараки уступили место купеческим лавкам и лоткам вольных торговцев. За ними лежал квартал ткачей: в окнах горел свет, а на улицах допоздна слышался перестук челноков. Ота, минуя встречных, прошел Бусинную улицу и Кровяной квартал, где лекари и шарлатаны принимали болящих и раненых, торгуя своими услугами. В Сарайкете все было предназначено на продажу.

Дворы знати со стороны выглядели, как целые деревушки. Улицы возле них расширялись, стены становились выше. Огнедержцы, сохранявшие для них огонь, были одеты лучше, нежели их товарищи из бедных кварталов. Ота замедлил шаг на перекрестке, ближайшем к Дому Вилсина. Пройти чуть вперед задворками, и он окажется рядом с комнатой Лиат. Пробраться туда – пара пустяков. Он постоял на углу, словно полузабытая статуя времен Империи, отсчитал десять ударов сердца, потом, сжав кулаки, отправился дальше.

Дворцы возвышались на холме отдельным, внутренним городом, обиталищем небожителей. Запахи сточных канав, пота и жаркого из чайных домиков здесь исчезали, сменяясь ароматами садов и благовоний. Дорожки из каменных становились мраморными, песчаными или гравийными, песни попрошаек перетекали в невольничьи напевы, почти не теряя мелодии. Залы собраний стояли либо пустые и темные, либо подсвеченные изнутри, словно лампады. Слуги и рабы сновали по дорожкам с тихой деловитостью муравьев, а люди утхайема, в одеждах, пламенеющих как закат, толпились в освещенных двориках, разыгрывая друг перед другом позы придворных политиканов. «Спорят, – догадался Ота, – кому выпадет честь затравить сына Удуна».

Притворившись гонцом, он спросил у одного из слуг дорогу и вскоре оставил дворцы позади. Путь пролегал в темноте, тропа петляла между деревьями. Позади еще виднелись утхайемские чертоги, но уединенное жилище поэта было в стороне. Ота прошел по деревянному мосту через пруд, и перед ним открылся простой, со вкусом выстроенный дом. На верхнем этаже горел свет. Фасадная сторона нижнего была настежь открыта, словно сцена, посреди которой на стуле, обитом бархатом, сидел юноша. Маати Ваупатай.

– Ну и ну, – тихо произнес кто-то. – Не каждый день к нам заходят громилы с пристани. Чаю попить, или по какому другому делу?

Андат Бессемянный сидел на траве. Ота немедленно изобразил позу извинения.

– Я пришел повидать Маати-тя, – произнес он с запинкой. – Мы… он и я…

– Эй! Кто тут еще? – выкрикнул другой голос. – Назовись!

Бессемянный искоса оглянулся на дом. По ступенькам, грохоча, спускался тучный человек в буром одеянии поэта. За ним шел Маати.

– Я – Итани из Дома Вилсинов, – ответил Ота. – Зашел проведать Маати-тя.

Поэт, приближаясь, сбавил шаг. На его лице выразилась смесь тревоги, неодобрения и какой-то странной радости.

– Ты явился… к нему? – переспросил Хешай, кивая за спину. Ота ответил утвердительной позой.

– Мы с Итани познакомились на высочайшем слушании, – сказал Маати. – Он обещал показать мне набережную.

– Правда? – спросил Хешай-кво, и его неудовольствие как будто уступило радости. – Что ж… Как, говоришь, тебя? Итани? Ты хоть понимаешь, с кем идешь гулять? Он ведь у нас птица важная, даром что молодой. Так что побереги его.

– Конечно, Хешай-тя, – ответил Ота. – Поберегу.

Поэт смягчился, полез в рукав платья, пошарил там и протянул что-то Оте. Тот в нерешительности шагнул вперед и подставил ладонь.

– Я тоже когда-то был молодым, – произнес Хешай-кво и подмигнул. – Так что очень уж с ним не цацкайся. Немного приключений ему не помешает!

Ота почувствовал, как в руку легли две небольших полоски, и согнулся в благодарном поклоне.

– Кто бы мог подумать, – задумчиво вымолвил Бессемянный. – Наш чудо-ученик начал интересоваться жизнью.

– Прошу, Итани-тя, – Маати подошел и взял Оту за рукав. – Ты и так слишком любезен. Нам пора. Твои друзья заждались.

– Да-да, – ответил Ота. – Идем.

Он принял позу прощания, на которую тут же ответили: поэт – рьяно, андат – медленно и задумчиво. Маати первым отправился через мост.

– Ты меня ждал? – спросил Ота, отойдя на достаточное расстояние. Поэт и его раб все еще наблюдали за ними, но слышать уже не могли.

– Надеялся, – честно ответил Маати.

– Твой учитель как будто тоже был рад меня видеть.

– Ему не нравится, что я целыми днями торчу дома. Он думает, мне нужно больше бывать в городе. Сам он терпеть не может домоседство и не понимает, что я в нем нахожу.

– Ясно.

– На самом деле не все так просто, – добавил Маати. – А как вы, Ота-кво? Столько дней прошло. Я уж думал, мы больше не встретимся.

– Пришлось, – ответил Ота, дивясь собственной прямоте. – Мне больше не с кем поговорить. Боги! Он дал мне три полосы серебра!

– Это плохо?

– Это значит, мне надо оставить работу на пристани и вместо этого водить тебя по чайным. Платят больше!

Он изменился, это ясно. Голос почти тот же, хотя лицо повзрослело, возмужало. В нем все еще узнавался тот мальчишка в черных одеждах из воспоминаний. Впрочем, кое-что было ново. Не то чтобы он стал менее уверен в себе – это сохранилось в манерах и речи, – но как будто не так уверен в своем будущем. Это чувствовалось по тому, как он держал чашу, как пил. Что-то тревожило давнего учителя, хотя Маати никак не мог угадать причину этой тревоги.

– Грузчик, – повторил он. – То-то дай-кво удивился бы…

– Да и не он один, – сказал Ота, улыбаясь в чашу с вином.

Уединенный дворик чайной располагался на террасе, откуда была видна вся улица и южная оконечность города. Лимонные свечи – защита от кровососов – распространяли в воздухе ароматный дымок, от которого у вина появлялся странный привкус. На улице ватага молодых людей устроила песни с танцами, а три девицы со смехом наблюдали представление. Ота сделал долгий глоток.

– Ты, я вижу, тоже был удивлен?

– Да, – признался Маати. – Когда вы ушли, я думал… все думали…

– О чем?

Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден – мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник – в простого обывателя.

– Я предполагал нечто иное, – ответил он, принимая неопределенную позу.

– Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Да, нас учили охоте и собирательству, но толку от этого оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.

Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.

– А ты? – сменил он тему. – Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?

– Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому, что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…

Ота рассмеялся – тепло, весело, но не насмешливо. Маати принял вопросительную позу. Ота жестом попросил извинения, едва не расплескав вино.

– Просто звучит так, будто тебе это нравилось, – сказал он.

– Так и было, – ответил Маати. – Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.

– Как я?

– Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?

– Потому, что они неправы, – ответил Ота. – И я не хотел в этом участвовать.

Маати нахмурился в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.

– А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? – спросил Маати.

– Да.

– Даже если бы пришлось жить грузчиком?

Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.

– Неужели моя работа – преступление? – спросил Ота. – Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком – ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, друзья, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в бани или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?

Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.

– Конечно, нет, – подумав, сказал Маати. – Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?

– Может, и никакой, а может, огромная.

– Если вы уверены в себе, вряд ли, – ответил Маати.

– А есть такие, кто уверен в своем выборе? Ты, например, уверен?

– Нет, – признался Маати. Озвучить глубочайшее из сомнений вышло легче, чем он ожидал. Он ни разу не поделился им ни с кем в школе, даже с даем-кво. А уж Хешаю не скажет даже под страхом смерти. Ота – другое дело. – Но сделанного не воротишь. Я уже принял все свои решения. Осталось только проверить, хватит ли у меня твердости им следовать.

– Хватит, – успокоил его Ота.

– Сомневаюсь.

Молчание тянулось, как воск. Под террасой на улице взвизгнула и засмеялась женщина. Вдалеке в ответ залаяла собака. Маати поставил опустевшую – только осадок остался на дне – пиалу и прихлопнул комара. Ота рассеянно кивнул – скорее себе, чем Маати.

– Ну что ж, значит, ничего не поделаешь.

– Уже поздно, а мы оба пьяны, – произнес Маати. – Утром все покажется лучше. Вот увидите.

Ота взвесил сказанное, после чего принял позу согласия.

– Я рад, что нашел вас, – сказал Маати. – Наверное, так и должно было случиться.

– Может быть, – согласился Ота-кво.

– Вилсин-тя!

Эпани проговорил шепотом, но так настойчиво, что Марчат услышал его сквозь сон. Не успев как следует проснуться, он перекатился на бок и даже отбросил в сторону полог.

У постели стоял домоправитель, одной рукой запахивая халат. Лицо, озаренное свечой, было невесело.

– А? – буркнул Марчат, еще пытаясь вынырнуть из сонных глубин. – Что стряслось? Где пожар?

– Пожара нет, – ответил Эпани, пытаясь изобразить извинение свободной рукой. – Тут к вам пришли. Он ждет в комнате для особых встреч.

– Он? Кто «он»?

Эпани замялся.

– Оно…

До Марчата дошло, кого имеет в виду слуга, лишь через целый вздох. Потом он кивнул и дал знак принести платье, висящее у шкафа. Ночная свеча давно прогорела за половину – ночь близилась к рассвету, сумерки остались далеко позади. В доме не было слышно ни звука, кроме шороха одежд. Марчат подпоясался, причесал пятерней волосы и бороду, а затем повернулся к Эпани.

– Годится?

Тот принял позу одобрения.

– Вот и отлично, – сказал Марчат. – Принеси нам чего-нибудь выпить. Вина. Или чая.

– Думаете, стоит, Вилсин-тя?

Марчат умолк и задумался. С каждым мигом множились шансы кого-нибудь разбудить – кого-то помимо Эпани или Ошая. Во мраке его беспокойства сверкнула гневная искра: как только андат посмел вот так заявиться к нему, среди ночи? Вилсин отмахнулся.

– Обойдемся без напитков. Ступай спать. Забудь о том, что случилось. Тебе все снилось.

Эпани ушел. Марчат взял огарок ночной свечи и почти ощупью пошел в комнату для особых встреч. Из соображений скрытности она находилась рядом с его покоями. Окон в ней не было, единственная дверь открывалась в отдельную прихожую, так что находящийся внутри всегда слышал чье-либо приближение. Вилсин застал андата сидящим на столе гигантской птицей. Полы его одеяния растеклись вокруг, словно клякса.

– Что это ты удумал, Вилсин?

– Досмотреть сон, – отозвался Марчат, пряча страх под маской ярости. Черные глаза на бледном лице впились в гальта. Бессемянный склонил голову набок. В тишине только и слышалось, что дыхание Марчата. Из них двоих дышал он один.

– Может, скажешь, в чем дело? – произнес он. – И ноги прочь с моего стола. Тут тебе не чайная.

– С какой стати твой парень обхаживает моего? – процедил андат, пропуская замечание мимо ушей.

Марчат поставил перед собой свечу, выдвинул стул и сел.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь! – Он скрестил руки на груди. – Либо объяснись, либо иди других пугай. У меня завтра трудный день.

– Так ты не посылал своего человека развлекать ученика Хешая?

– Нет.

– Тогда почему он пришел?

Марчат прочел в лице андата недоверие. Возможно, ему просто померещилось. Тем не менее гальт выдвинул челюсть и подался вперед. Существо в человечьем обличье не шевельнулось.