Текст книги "Тень среди лета"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

11

Амат вскочила посреди ночи. Ей снилось, будто Ови Ниит колотит ногами в дверь, и, даже вынырнув из темной пучины кошмара, она далеко не сразу сообразила, что никакого грохота не было. Мало-помалу испуг прошел, сердце успокоилось, и Амат снова легла. Сетка полога над ней отливала медью в свечном сиянии; когда в открытые окна прокрался холодный голубой свет зари, медный оттенок поблек и посветлел. Ставни покачивались на ветерке, пахнущем морем.

Письменный стол Амат был завален бумагами. Бруски туши, стертые от долгого употребления, улеглись столбиком на верхней ступени лестницы, дожидаясь, когда их унесут. За время ее отлучки дела Дома пошли наперекосяк. Амат до поздней ночи просматривала списки и счета, убеждая себя в том, что заботится о делах Дома, как раньше, что последние события не отравили ее преданность.

Амат вздохнула, села и откинула полог. После возвращения жизнь казалась ей однообразной – постоянные ночные кошмары, унылая работа, встречи, совещания до заката. Однажды Марчат, обратив внимание на ее загнанный вид, предложил отправить ее на отдых в Чабури-Тан, когда сезон закончится. За счет Дома, добавил он. Амат то и дело позволяла себе помечтать о том, как уедет подальше от Сарайкета, от набережной, от своего письменного стола и каморки у Ниита, но всякий раз печалилась, зная, что отдохнуть не суждено. Хотя было бы неплохо.

Она поднялась с постели, надела чистое платье и вышла на улицу – до прилавка на углу, где девчонка из предместья продавала свежие ягоды, завернутые в хрустящие сладкие лепешки. Хватит, чтобы продержаться до обеда. Амат съела их по дороге домой, мысленно составляя список дел на день. Ей было трудно сосредоточиться. Дать уму отдых, ничем его не занимать оказалось куда проще.

Отрезок жизни со дня скорбного торга прошел словно в бреду. Время текло неделя за неделей, а она не ощущала его, не могла придти в себя, работала безо всякой охоты. Что-то в ней сломалось, и притворяться, будто все идет на лад, было без толку. В глубине души она знала, что так случится, и незаметно для себя начала строить планы.

Незнакомец, что ждал ее у дверей, был одет в желтое с серебром – цвета Дома Тиянов. Он был совсем юн – лет шестнадцати или семнадцати. Как Лиат. Стало быть, ученик, но ученик одной из ключевых фигур Дома. Это могло означать лишь одно.

Амат мысленно отодвинула список дел и запихнула в рот последний кусочек лепешки в ягодном соку. Юноша, увидев ее, мгновенно принял позу почтения к уважаемому человеку старше себя. Амат ответила сообразно.

– Кяан-тя, – начал посланник. – Я прибыл к вам по поручению Аннана Тияна…

– Ну еще бы, – отозвалась она, отпирая дверь. – Заходи. Списки с тобой?

Он замялся на пороге, но лишь на миг. Амат медленно пошла вверх по лестнице. С тех пор, как она вернулась к себе в дом, к бальзаму и собственной постели, ноге стало гораздо лучше. У умывальника она задержалась, чтобы смыть с пальцев пятна от ягод. Потом прошла к письменному столу, повернулась и села. Мальчик стоял перед ней, уже вынув что-то из рукава – письмо, которое она посылала его хозяину. Амат протянула руку, и он отдал бумагу ей.

Напротив ее предложения стояла подпись. Амат улыбнулась и спрятала бумагу в рукав: это пойдет к ее собственным документам, не для Дома Вилсинов. Шкатулка лежала на столе, под кипой договоров. Амат вытащила ее оттуда, взяла на руки. Ларчик темного дерева, обитый железом, полный каменьев и полос серебра. Она вручила его юноше.

– Мой господин… – начал тот. – Понимаете, Амат-тя, я хотел спросить…

– Аннан хочет знать, почему я оставляю шкатулку у него, – подхватила Амат, – и просил тебя ненавязчиво это выведать.

Мальчик отчаянно покраснел. Амат махнула рукой, избавляя его от необходимости отвечать.

– Грубовато с его стороны, хотя я поступила бы так же. Можешь передать ему, что я всегда следовала имперскому предписанию хранить подобные вещи у верных друзей. Один из них – тот, кто всегда шел мне навстречу, – сейчас отбывает из города, вот и пришлось подыскивать нового хранителя. Разумеется, услуга за услугу, если таковая понадобится. Да, к бедной островитянке это не имеет никакого отношения.

Конечно, здесь Амат лукавила, но иначе было нельзя. Она уже отправила три похожие шкатулки кое-кому из горожан, которые могли бы поддержать ее при неудачном стечении обстоятельств. Их согласие имело цену ровно до тех пор, пока они были честны с ней. Конечно, без мелких хищений не обойдется: где-то, несмотря на замок, исчезнет две-три серебряных полоски, где-то вместо крупного камня будет лежать другой, поплоше и подешевле. Впрочем, все четыре ларца вряд ли опустеют, а больше беспокоиться не о чем.

Посыльный изобразил признательность и удалился вниз по лестнице. Амат поняла, чему научил ее Сарайкет через Ови Ниита. Теперь судьба не застанет ее врасплох, без денег. Ее навела на эту мысль практика великих родов Империи в эпоху упадка. Аннан, конечно, не поверит, что Мадж и скорбный торг ни при чем, но поймет по ее ответу, что болтать на сей счет не стоит. Иного и не требовалось.

Следующие полторы ладони она листала договоры, делая пометки сразу в двух экземплярах – для себя и для Вилсина. Сезон подходил к концу, и менять что-либо в формулировках было почти поздно. Однако к каждому договору прилагались два-три письма с уточнениями сроков или поправками в терминах и определениях, а такие мелочи, если их не выверять, способны были погубить любую контору.

Амат прошла их все по порядку, проверила точность переводов на гальтский и хайятский, отметила несостыковки и места, которые можно было понять двояко. Она занималась этим долгие годы, но сейчас работала машинально и без малейшей радости.

Дойдя до последней страницы, Амат проверила, высохла ли тушь, скатала разные комплекты документов в трубки, перевязала ленточками и упрятала в легкий кошель – в рукаве они уже не помещались. Потом взяла трость и вышла в город, направляясь на север, к Дому Вилсина. Прочь от веселого квартала.

Когда она прибыла на просторное Вилсиново подворье, следователи утхайема были уже там. Слуги в тонких шелках толпились перед фонтаном, судачили между собой и поглядывали на улицу из-за бронзового Гальтского Древа. Амат, глядя на них, смешалась. На нее вдруг напал необъяснимый страх. Она загнала его в глубину души, как в последнее время поступала со всеми своими чувствами, и направилась мимо незнакомцев в приемные покои Марчата.

Перед тяжелой двустворчатой дверью сидел крысомордый лизоблюд-управляющий, Эпани Дору. При виде Амат он поднялся в позе приветствия – уважительной ровно настолько, чтобы создать впечатление искренности.

– Вилсин-тя пожелал видеть эти документы, – произнесла Амат, принимая ответную позу.

– У него сейчас люди из суда, – произнес Эпани извиняющимся тоном.

Амат посмотрела на запертые двери и вздохнула. Потом жестом спросила, долго ли еще. Эпани ответил расплывчато, с намеком, что увидеть начальника до заката вряд ли удастся.

– Что ж, это может и подождать, – сказала Амат. – Стало быть, из-за скорбного торга? Поэтому они на него наседают?

– Полагаю, да, Амат-тя, – ответил Эпани. – Как я понял из разговора со слугами, хай хочет поскорее распутать и забыть это дело. К нему уже приходили ходатайствовать о понижении ставок.

Амат щелкнула языком и покачала головой.

– Да, со скорбным торгом хлопот не оберешься, – сказала она. – Жаль, что Вилсин-тя вообще с ним связался.

Эпани принял позу согласия и печали, но Амат на миг почудилось в ней нечто большее. Быть может, он знал? Что, если Марчат посвятил его, Эпани Дору, в то, что утаил от нее? Взял его в сообщники? Амат отметила эту мысль и убрала из головы прочь, словно спрятала в рукав, после чего сложила руки в вопросительной позе.

– А что Лиат?

– В писчей, кажется, – ответил Эпани. – Утхайем ее не вызывал.

Амат не ответила. Писчие комнаты были не самым лучшим местом для ученицы распорядителя. Подшивать документы для архива, переписывать, сверять числа за низким каменным столом больше подобало писцу-новичку, который только-только поступил на службу. Амат прошла по коридору туда, где в застоявшемся, спертом воздухе витал запах дешевого лампового масла.

Лиат сидела одна, сгорбившись над столом. Амат постояла на пороге, изучая ее круглое лицо, которое уже не сияло юностью, как прежде. Амат вдруг ясно увидела, кем Лиат станет, когда ее красота поблекнет – обычной женщиной, даже не миловидной, – и ей сделалось нестерпимо жаль девушку. Распорядительница шагнула вперед.

– Амат-тя, – Лиат увидела ее и приняла позу извинения. – Я не знала, что вы меня ищете! Иначе бы…

– Я сама не знала, – ответила Амат. – Так что не вини себя. Ты над чем-то работаешь?

– Переписываю отчеты о поставках из Западных земель. Для архива.

Амат присмотрелась. Почерк у Лиат был аккуратный, разборчивый. Она вспомнила, как сама совсем недавно сидела в душном кабинете над такими же колонками цифр. Ее улыбка стала напряженнее.

– Это Вилсин-тя тебе приказал? – спросила она.

– Нет. Никто не приказывал. Просто все дела кончились, вот и решила принести пользу. Я… Не хочется бездельничать в эти дни. Как будто…

– Оставь, – сказала Амат, притворяясь, что смотрит на цифры. – Ты тут ни при чем.

Лиат обозначила вопрос. Амат вернула ей переписанные страницы.

– Ты все сделала правильно.

– Вы слишком добры.

– Нет. Вряд ли. Просто ты ничем не могла этому помешать, Лиат. Тебя подставили. Как и ту женщину. Как и поэта с хаем.

– И Вилсина-тя, – добавила Лиат.

«Его скорее загнали в угол», – подумала Амат, но промолчала. Лиат робко улыбнулась и приняла позу благодарности.

– Когда слышишь это, становится легче, – сказала она. – Итани меня подбадривал, пока был здесь, но ему не всякий раз поверишь. А теперь он уехал, и…

– Уехал?

– На север, – добавила Лиат испуганно, словно проболталась. – Повидать сестру. И… и я уже по нему скучаю.

– Немудрено. Он же твой друг сердца, – мягко поддразнила Амат. Однако тревога и страх во взгляде Лиат лишь усилились. Амат набрала воздуха и положила руку ей на плечо.

– Идем. Мне нужна твоя помощь. Только куда-нибудь, где попрохладнее, хорошо?

Амат отвела ее в приемную в северной части строения, где окна выходили на теневую сторону, и изложила ей суть заданий. Сначала она хотела не нагружать помощницу, но теперь, видя ее состояние, добавила три-четыре мелких поручения, которые намеревалась отложить на потом. Лиат нужно было отвлечься. Конечно, работа – слабое утешение, но все лучше, чем никакого. Лиат слушала жадно, ловя каждое слово.

Амат нехотя закончила список.

– Прежде, чем начнешь, проводи меня к пострадавшей, – сказала она.

Лиат застыла, но ответила позой согласия.

– Мне нужно с ней поговорить, – добавила Амат, понимая, как нелепо это звучит. На миг ей захотелось рассказать все с начала до конца, облегчить бремя Лиат, если только от правды ей станет легче. Однако Амат переборола себя, отмела сострадание в угол вместе со страхом, злостью и печалью.

Лиат отвела ее в уединенную часть особняка, по соседству с покоями Вилсина. Амат знала эти комнаты: узорчатый паркет на полу, гальтские гобелены, оконные решетки резной кости… Здесь Марчат Вилсин селил самых почетных гостей. Вряд ли Мадж ночевала тут перед преступной церемонией. Должно быть, Марчата все-таки грызла совесть, раз теперь женщину поселили сюда.

Мадж лежала на широком подоконнике, поджав ноги. Бледные пальцы цеплялись за решетку, удивительно светлые пряди волос, похожих на грязное золото, струились по плечам вниз, не доставая до пола. Она казалась притихшей. Амат постояла за ней, следя за каждым вдохом и выдохом – размеренными, но не как во сне.

– Я могу подождать здесь, если хотите, – сказала Лиат. – Она… Ей вроде бы лучше, когда ее окружают знакомые лица. Знакомые люди.

– Нет, – ответила Амат. Островитянка пошевелилась, услышав ее голос. Светлые глаза оглядели ее без тени любопытства. – Нет, Лиат-кя. На сегодня я тебя достаточно нагрузила, а здесь и сама справлюсь.

Лиат послушно поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь. Амат придвинула к подоконнику плетеное кресло. Мадж за ней наблюдала. Как только Амат устроилась, скрипнув креслом, островитянка заговорила:

– Вы ее обижаете, – произнесла она на певучем ниппуанском наречии. – Вы ведь отослали ее прочь, верно?

– Верно, – ответила Амат. – Но я пришла поговорить с тобой, а не с ней.

– Я уже рассказала все, что знаю. Раз сто, наверное. И больше не стану.

– Я пришла не выслушать тебя, а рассказать свое.

На бледных пухлых губах медленно возникла усмешка. Белесые брови приподнялись.

– Вы скажете мне, как спасти моего ребенка?

– Нет.

Мадж пожала плечами, словно говоря: «А кроме этого ничто не стоит внимания».

– Вилсин-тя хочет отправить тебя в Ниппу, – сказала Амат. – Думаю, на неделе все будет готово.

Мадж кивнула. Ее взгляд смягчился. Амат знала, что она уже представляет себя дома, словно ничего не случилось. Неловко, даже жестоко было продолжать.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – произнесла Амат. – Хочу, чтобы ты еще побыла здесь, в Сарайкете.

Мадж сузила глаза и приподнялась, заглядывая Амат в лицо с откровенным недоверием.

– То, что произошло, касается не только тебя, – сказала Амат. – Мой город, его благополучие под угрозой, и не только из-за андата и Ошая. Нелегко будет втолковать это остальным, и если ты уедешь… если уедешь, я вряд ли сумею.

– Что сумеете?

– Доказать хаю, что преступников было больше, чем он думает.

– Вам за это платят?

– Нет.

– Тогда зачем?..

Амат сделала глубокий вдох и уверенно посмотрела Мадж в глаза.

– Потому, что так будет правильно.

Она впервые озвучила эти слова и словно сбросила груз с души. С тех пор, как она бежала от Ови Ниита, в ней жили две женщины: распорядительница Гальтского Дома и другая, которая предвидела этот разговор и все его последствия. А теперь они снова стали одной. Амат обхватила пальцами колено и улыбнулась – чуть печально.

– То, что случилось, ужасно. По моему городу нанесли удар. Моему! И мой Дом к этому причастен, а значит, и я тоже. Выгоды мне никакой не будет, Мадж. Зато потерять можно много. И все равно я не отступлюсь – с тобой или без тебя.

– Моего ребенка этим не вернешь.

– Не вернешь.

– Но я смогу отомстить?

– Да. Если я добьюсь своего.

– А что он сделает, ваш хай? Если вы победите?

– Не знаю, – ответила Амат. – То, что сочтет правильным. Может, взыщет плату с Дома Вилсинов. Или спалит дотла. Или вышлет Вилсина-тя прочь из города.

– Или казнит его?

– Или казнит. Еще он может натравить Бессемянного на Дом Вилсинов, на Совет Гальтов или на весь Гальт сразу. Не знаю. Не мне решать. Все, что я могу – это просить у хая справедливого суда и надеяться на его мудрость в дальнейшем.

Мадж отвернулась к окну. Ее бледные пальцы перебирали узор решетки, поглаживали ее изгибы, словно касаясь любимого лица. Амат сглотнула ком в горле. Где-то дважды прокричала птица, потом смолкла и запела снова.

– Мне пора, – сказала Амат.

Мадж не обернулась. Амат встала – кресло охнуло и заскрипело – и взяла трость.

– Когда я попрошу, ты придешь?

Молчание тянулось вечно. Амат хотелось его нарушить, убеждать и даже умолять, но опыт ведения переговоров подсказывал: жди. Молчание требует ответа красноречивее любых слов. Когда Мадж заговорила, ее голос был тверд.

– Я приду.

Сарайкет таял. Широкое жерло бухты сжималось, причалы, где десятеро могли пройти плечом к плечу, казались не толще палочек на воде.

Ота стоял на корме корабля. Его подбрасывало качкой, в лицо летели соленые, пахнущие морем брызги, но все его внимание поглотил исчезающий позади город. Сейчас можно было охватить его весь одним взглядом: хайский дворец в сизой дымке на вершине северного склона; высокие белые коробки складов, крытые тяжелой серой и красной черепицей; мирное, благообразное утреннее лицо веселого квартала; прибрежных рыбаков, сидящих на сваях в полосе прибоя.

Корабль увлекало на восток – мимо речного устья, огромного и илистого, мимо тростниковых полей. И вот, после полуладони хода с ветром в широких парусах, судно обогнуло мыс, и Сарайкет пропал из вида. Ота оперся подбородком на смолистый брус борта.

Все остались там – Лиат и Маати, Кират и Тууй, Эпани, которого все за глаза называли сверчком. Улицы, где он таскал тюки хлопка и бочонки с краской, чайные, где пел и выпивал, садик, где впервые поцеловал Лиат, а она – его, о чем он прежде мог только мечтать. Огнедержец, который за медяки разрешал им с друзьями жарить голубей в своей печи. Ота вспомнил, как впервые приехал туда, каким незнакомым и пугающим все казалось. Будто целая жизнь пролетела с тех пор.

А впереди лежало далекое прошлое. Он никогда не бывал в селении дая-кво, ни разу не видел знаменитых библиотек, не слышал песен, которых нигде больше не пели. Там он мог стать тем, кем не стал. Кем, быть может, хотел его видеть отец. Кем он мог однажды вернуться в Мати и увидеть, какие из его воспоминаний были правдивы. Если бы он знал, когда бросал школу, что потеряет…

– Вот ведь гадость, – произнес чей-то голос.

Ота вскинул голову. Рядом стоял незнакомец в темно-зеленых одеждах. Борода с проседью скрывала моложавое, свежее лицо, ясные черные глаза смотрели чуть насмешливо, но вполне дружелюбно.

– О чем вы?

– О первых трех-четырех днях на борту, – отозвался бородач. – Пока желудок привыкает к качке. У меня есть на этот случай дегтярные пилюли, но они никогда не помогают. Хотя тебя это вроде не касается?

– Не очень, – согласился Ота, по обыкновению улыбаясь.

– Везет! Меня зовут Орай Ваухетер, – назвался незнакомец. – Посыльный Дома Сиянти, в настоящий момент направлен из Чабури-Тана в Мати. Поездочка та еще, дольше некуда. А после – представь – меня еще хотят приткнуть в караван на север, чтобы успеть до первых снегов. А ты? По-моему, мы раньше не встречались. А я думал, всех знаю…

– Итани Нойгу, – представился Ота, по привычке солгав. – Еду в Ялакет повидать сестру.

– А сам из Сарайкета?

Ота ответил позой подтверждения.

– Слышал, нелегкие времена у вас настают. Может, самое время убраться.

– Да нет, я еще вернусь. Просто на малыша посмотрю, и назад – отрабатывать кабалу.

– А как же девчонка?

– Какая девчонка?

– Та, о которой ты думал, пока я не подошел.

Ота засмеялся и принял вопросительную позу.

– А как вы узнали, что я о ней думал?

Орай перегнулся через перила и посмотрел вниз. Несмотря на улыбчивый вид, цвет лица у него отдавал зеленью.

– Когда человек впервые выбирает дорогу вместо девушки, в нем поселяется особая грусть. Время лечит ее, но не до конца.

– Очень поэтично, – проговорил Ота и сменил тему. – Значит, едете в Мати?

– Да. В зимние города. Даже смешно. Сейчас жду-не дождусь, когда попаду туда: сплошная твердь, тебя не болтает, как пробку в корыте. А когда буду там, пожалею, что сошел с корабля. Там хоть моча не замерзает на лету! Ты бывал на севере?

– Нет, – ответил Ота. – Я почти всю жизнь прожил в Сарайкете. А каково там?

– Холодно, – произнес новый знакомый. – Адски. Хотя красиво по-своему – на суровый лад. Шахты – вот чем они живут. Рудники да кузницы. А еще каменоломни, благодаря которым строятся их города. Боги, города, подобного Мати, во всем свете не сыщешь. Одни башни… о них-то ты слышал?

– Как-то мельком, – отозвался Ота.

– Я раз бывал на самом верху. Той, что покрупнее. Она была как гора. Глядишь с нее – и на сотни миль вокруг все как на ладони. Посмотришь вниз… Честное слово, туда птицы не долетают. Кажется, еще кирпич-другой – и можно облака потрогать.

За бортом плескалась вода, над головами кричали чайки, но Ота их не слышал. На миг он перенесся на вершину башни. Слева разгорался рассвет, розовый, золотой и бледно-лазоревый, как яйцо малиновки. Справа все по-прежнему покрывала мгла. А перед ним высились заснеженные горы – обнаженные кости земли среди темного камня. Что-то витало в воздухе – аромат мускуса, что-то женское. Трудно было сказать, что это – сон наяву, воспоминание о детстве или то и другое, – но Оту долго не отпускала какая-то щемящая грусть.

– Наверное, это очень красиво, – сказал он.

– А я вот бросился вниз со всех ног! – Рассказчик поежился, несмотря на жару. – На такой высоте даже камни качаются.

– Хорошо бы там когда-нибудь побывать.

– Тебе понравится. Ты похож на северянина.

– Мне говорили, – сказал Ота и улыбнулся, несмотря на печаль. – Не знаю, понравится ли. Я немало лет провел на юге. Наверное, уже прижился.

– Да, нелегко это, – произнес его попутчик, принимая позу согласия. – Видно, поэтому я без конца путешествую, хотя и не приспособлен для этого. Когда я в одном краю, непременно вспоминаю другой. Попадаю в Удун – начинаю думать о похлебке из черного краба, что подают в Чабури-Тане. В Сарайкете на ум приходят утанийские дожди. Взять бы все это разом – лучшее, что есть в каждом городе – и поместить в одно место, вот был бы рай! Но нельзя, и потому мое дело пропащее. Когда-нибудь я стану слишком стар для таких поездок, и придется осесть где-нибудь. И тогда, боюсь, мысль о том, что я больше не увижу других городов, меня доконает.

На мгновение оба замолкли. Потом задумчивость посыльного куда-то исчезла, и он пристально посмотрел на Оту.

– Занятный ты малый, Итани Нойгу. Я думал, развеюсь, поговорю с молодым человеком о первом путешествии, а закончил своим последним. Ты всегда так действуешь на людей?

Ота улыбнулся и принял легкомысленную позу извинения, но, заметив серьезный взгляд собеседника, перестал улыбаться и уронил руки. Тем временем захлопали паруса, и человек на корме низкого, как баржа, судна что-то прокричал.

– Да, – ответил Ота, сам себе удивляясь. – Только мало кто замечает.

– Стало быть, островитянка ушла, – сказала Амат. – Ну и пусть. Ты ведь все равно собирался ее отсылать.

Марчат Вилсин поерзал; мелкие волны отразились от мозаики бассейна. Амат смаковала чай с мнимым безразличием.

– Мы собирались отправить ее домой. Обо всем условились. Зачем она ушла? – спросил он больше у воды или самого себя, нежели у распорядительницы. Амат поставила чашку на плавающий поднос и сделала вопросительный жест, который, учитывая прежде сказанное, выглядел саркастически.

– Дай-ка подумать, Вилсин-тя. Молодую девушку обманули, использовали, унизили. Девушку, которая по наивности поверила в сказки о красивой любви и могущественном любимом, отвели на бойню, заставили пожертвовать самым дорогим. И с чего бы ей расхотелось возвращаться к своему народу? Там ее, конечно, не будут считать наивной дурочкой. Равно как при дворе или среди утхайемцев. О ней, знаешь ли, уже анекдоты ходят. На набережной. Грузчики и прислуга в чайных сочиняют на потеху друг другу. Хочешь послушать?

– Нет! – выпалил Марчат и хлопнул по воде. – Не хочу. С самого начала не хотел, чтобы так вышло, но раз началось, избавь меня от подробностей.

– Ей стыдно, Марчат. Она ушла от стыда.

– Не вижу причины стыдиться, – оправдываясь, отозвался Марчат. Защищая себя и, как ни печально, Мадж. – Она не сделала ничего плохого.

Амат оставила позу и опустила руки под воду. Вилсин что-то беззвучно лопотал, не решаясь начать разговор. Амат выжидала.

Прошлой ночью она вывела Мадж из города и поселила в одной рыбацкой деревушке на западе. «Тихий домик за городом, – думала Амат, – вполне сгодится, пока я не подготовлю другое пристанище. Надеюсь, больше недели для этого не потребуется». В последние дни ее планы разнились с планами Дома Вилсинов. Еще немного, и их с Марчатом пути разойдутся. И, что самое неприятное, он ни о чем не догадывался. Дом Вилсина избавил ее от жизни на грани, а он – Марчат, ее работодатель и старый друг, выделил из простых писцов и чиновников, продвигал по службе… Вот и сейчас они сидели, как встарь, в привычном месте, но каждый миг приближал их к расставанию.

Амат неожиданно для себя наклонилась и положила руку ему на плечо. Вилсин поднял голову и вяло улыбнулся.

– Зато все кончено, – произнес он. – Все уже кончено.

В последнее время он часто твердил это, словно заклинание. Видимо, все же знал: до конца еще далеко. Он взял Амат за руку и неожиданно поцеловал. Усы царапнули нежную от купания кожу. Амат мягко высвободилась. Вилсин залился румянцем. Боги, да он покраснел! Амат разом захотелось заплакать, вскочить и уйти, заорать на него так, чтобы плитка полопалась: «И ты еще пытаешься меня разжалобить? После всего, что натворил?!»

– Вилсин-тя, – сказала она вслух. – Расписание торговых рейсов.

– Да-да, – отозвался он. – Расписание. Надо его обсудить.

И они принялись разбирать будничные вопросы. Небольшой пожар на одном из ткацких складов грозил недостачей в три тысячи футов пряжи, и к отправке корабля в Бакту они уже не успеют. Можно было задержать отплытие, тем более, что причины позволяли, но ненадолго – сезон подходил к концу. А тут обнаружилась новая напасть: в одном из складов особо стойкая плесень сгубила два рулона шелка, и нужно было с ней разобраться, прежде чем использовать помещение вторично.

Амат описала варианты, изложила свои мысли, ответила на вопросы Вилсина и выслушала его решения. В общей части бань мужской голос затянул песню, которую подхватили два других, менее стройных. Теплый ветерок, залетавший сквозь кедровые ставни, вызывал рябь на воде. Амат с болезненной дотошностью отмечала каждую мелочь – румянец на бледной коже Марчата, трещинку на краю лакового подноса, горьковатый привкус передержанного чая. «Как белка, – подумала она, – что собирает запасы на зиму».

– Амат, – окликнул Вилсин, когда она, покончив с делами, собралась уходить. Его тон насторожил ее, и она снова опустилась в воду. – Я давно хотел… Мы с тобой уже столько лет работаем вместе, что и упомнить страшно. Ты всегда… была образцовым распорядителем. Но вместе с тем мы оставались друзьями. Я всегда держал тебя на самом лучшем счету. Ох, снова не то говорю. На лучшем счету?.. Боги! Все не то…

Он поднял из воды руки – кончики пальцев сморщились, как изюмины – и изобразил нечто расплывчатое. Его лицо было напряженным и розовым от смущения. Амат недоуменно нахмурилась, и тут на нее стремительно, как тошнота, накатило понимание. Он хочет признаться в любви!

Амат уронила голову, закрыв лоб ладонью и боясь поднять глаза. Ее тихо трясло от странного смеха – смеси веселья и ужаса. Чего только она не насмотрелась, с каким только злом не столкнулась, через что ни прошла – а это застало ее врасплох. Марчат Вилсин решил, что влюблен в нее. Вот почему он пошел против Ошая. Вот почему она до сих пор жива. Какая нелепость!

– Прости, – произнес он. – Зря я начал… Забудь. Я не… только послушай: мямлю, как школьник у доски. Дело вот в чем, Амат. Я не хотел в это влезать. Последние дни ты от меня как-то отстранилась, и я боюсь, что мы с тобой… что мы потеряем нечто, что нас связывает… Нечто…

С этим надо было кончать.

– Вилсин-тя, – произнесла Амат и заставила себя официально изобразить уважение к вышестоящему. – Я думаю, не стоит так торопиться. Раны… слишком свежи. Может быть, отложим этот разговор на потом?

Марчат ответил позой согласия, в которой читалось не меньшее, чем у нее, облегчение. Она дала понять, что уходит, он жестом попрощался с ней. Амат поднялась и, не оборачиваясь, вышла. В раздевалке она надела платье, умылась и постояла у края гранитного бассейна, вцепившись пальцами в бортик, пока не успокоилась. Затем, медленно выдохнув, собралась с мыслями, взяла трость и уверенно вышла на улицу, словно мир был цельным и правильным, а ее путь по нему – легок и прям.

Она побрела в Дом, благо нога почти не беспокоила. Раздала приказы, какие оставалось раздать, сделала все приготовления, обговоренные с Вилсином. Лиат, слава богам, не было. У Амат и без того выдался день не из легких, чтобы взваливать на себя ученицыны горести. И, конечно, оставалось еще решить, брать ли девушку с собой в новую жизнь, простившись со старой.

Сделав последнюю запись в конторской книге, Амат почистила тряпицей перо, положила бумагу поверх полустертого бруска туши и отправилась на юг, к морю, но не в сторону своего жилища. Она шла мимо прилавков и кораблей, минуя водовозов, огнедержцев и торговцев маринованной свининой с тмином и имбирем. Добравшись до широкого перекрестка Нантани, она задержалась перед бронзовым колоссом – статуей последнего императора, устремившей взгляд в море. Его лицо было спокойно и, как ей показалось, удручено. В свое время Сиан Сё наблюдал падение Империи, был свидетелем разрушительной войны между верховными советниками за власть над поэтами и андатами. «Как, должно быть, печально, – подумала Амат, – стольким обладать и ничего не сберечь». Впервые в жизни этот привычный образ человека, умершего восемь поколений назад, вызвал у нее нечто большее, нежели благоговение или любопытство. Она подошла к основанию статуи и положила ладонь на раскаленную солнцем, почти нестерпимо горячую бронзу ноги. Когда она отвернулась, ее печали не убыло, но на сердце стало легче. Некое чувство сродства с тем, кто когда-то, подобно ей, старался спасти свой мир, придало Амат бодрости. Она двинулась навстречу реке, приближаясь к худшей части города. Ее города.

Искомая чайная, похоже, знавала лучшие времена – ставни облупились, штукатурка стен несла наспех заделанные следы ударов, – но стояла крепко, и несмотря на неприглядный вид, запустением в ней не пахло.

Из окна высунулся некий тип с синими глазами и рыжей шевелюрой западника, и притворился, что смотрит в сторону. Амат приподняла бровь и вошла через синюю дверь в полумрак заведения. Ее с порога обдало смесью запахов жареной баранины, западного пива и дешевого табака. Пол из камня был гладок и чисто выметен, а немногочисленные посетители не обратили на нее особого внимания. Собаки под столами зашевелились было, но тут же отползли назад. Амат огляделась по сторонам, стараясь всем своим видом излучать уверенность и нетерпение. Спустя некоторое время к ней, вытирая руки о платье, подошла темноволосая девушка и изобразила приветствие. Амат ответила сообразно.

– У нас есть свободные столики, – начала девушка. – Или желаете снять комнату? У нас хороший вид на реку, и…

– Я пришла ради человека по имени Ториш Вайт, – прервала Амат. – Мне сказали, что он будет ждать здесь.

Девушка без заминки согнулась в позе понимания и провела ее коротким коридором к открытой двери. Амат благодарственно сложила руки и переступила порог.

Ториш Вайт оказался здоровяком с густыми медового цвета волосами и грубым шрамом на подбородке. Он даже не поднялся, когда она вошла – только окинул пытливым, слегка насмешливым взглядом. Амат приняла позу готовности к переговорам.