Текст книги "В паутине Матильды"

Автор книги: Дени Робер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

XX

Врач снова наложил мне гипс и прописал общеукрепляющее. И пятнадцать дней на растяжку:

– Как минимум, и прекратите, наконец, играть в футбол!

Должен же я был придумать какую-нибудь историю. Я плохо представлял себе, как я объясню, что Матильда уронила меня с кресла. Он бы спросил:

– Кто такая Матильда?

А я бы ответил:

– Призрак.

Он бы, конечно, решил, что я смеюсь над ним.

В баре «Тамтам» пусто. Я надеялся встретить там Вернера. Я потягивал аперитив, когда вошел он, шатающийся и жутко удрученный. Мы усаживаемся в стороне. Его мать вот уже второй раз за этот месяц выпила флакон одеколона. Он был вынужден положить ее в больницу. Джамила приносит ему анисовую и исчезает, предоставив мне поднимать его настроение. Совсем не в ее обычае. Он залпом выпивает дозу. Тут же появляется Джамила и наливает вторую.

– Ты не мог поступить иначе, – говорю ему.

Но он не обращает внимания:

– Я все спрятал в доме, каждое утро читал ей мораль, я даже приводил подружек для нее, чтобы она не чувствовала себя одинокой, но ничего не поделаешь, она совсем опустилась. Когда я вернулся домой, везде горел свет, даже в саду. Она валялась на полу в ванной комнате, без сознания, ее вырвало, она едва дышала.

Протирая стаканы, приближается Джамила, с ней Жан-Луи. Лица их полны нежности и сочувствия, как у истинных католиков. Взгляды посетителей прикованы к нам. Подходят Берже и Ришар, с фальшивым сочувствием протягивая руки к рыдающему мужчине.

– Отстаньте! – кричу им с ненавистью.

Даю Вернеру пачку бумажных салфеток, предлагаю пройти в итальянский ресторанчик, который, должно быть, уже открылся:

– Выпьем кьянти, а потом я провожу тебя.

Мы тащимся к машине моей матери. Вернер шатается.

– Вообще-то я не очень люблю кьянти, – изрекает он, открывая дверь ресторана.

Мы заказываем две бутылки неаполитанского вина, оно красное и горячее, как кровь, – «Слезы Христа». Невозможно пить. Я слушаю, как Вернер рассказывает о своей матери и об отце, который устроил свою жизнь с медсестрой в Австралии. Вернер говорит, что в последние месяцы он уже не так ненавидит отца. Даже начал понимать, почему он бросил мать. Спрашивает меня о Матильде. Я рассказываю ему об этой ночи и о видениях. Это рассмешило его. Вернер предлагает мне пойти посмотреть их семейный альбом.

Дома у него полный порядок, но я каждую минуту жду, что вот-вот появится его мать – растрепанная, со стаканом водки в руках. Листаем альбом. В двадцать лет мать Вернера была великолепна: лучистые глаза, длинные, темные, волнистые волосы, пухлые губы, она нежно смотрит на его отца, мрачного и непримечательного. У Вернера пухлые щеки избалованного ребенка. У него и сейчас такие. Переходим к старым слайдам, потягивая сухое вино, извлеченное из холодильника. Вернер – прекрасный комментатор своей собственной жизни. Он лопается от счастья перед каждой новой картинкой и комментирует без конца свой восторг:

– Смотри, это «феррари» с педалями, отец подарил мне ее на день рождения в шесть лет. Мы были тогда на отдыхе в Порнише. Хочешь посмотреть? Она все еще у меня, я даже ее отреставрировал. Это настоящая находка для коллекции.

Он ликует. Ему все еще шесть лет. Вот его настоящая жизнь: его детские мечты, отец, мать. Все воспоминания на пленке. Тело его состарилось, мозг вырос. Вернер играет в свою игру, он усвоил язык и привычки взрослых, потерял половину волос, но сохранил в неприкосновенности как свои детские мечты, так и свои щеки. Они просто припрятаны под капотом или в багажнике старого «феррари». Сухое вино помогло мне увидеть очевидное. Мы всегда дети – такие, какими были.

Мы спускаемся к Вернеру в погреб, там он хранит свой архив, тысячи протоколов юридических досье. Все они расставлены в алфавитном порядке. Давненько я не ступал сюда.

Сияющий, он усаживается в «феррари», достает «кольт» 45-го калибра, точную копию пистолета Роя Роджера. Он стреляет. Я вижу, как падает индеец.

– Паршивый индеец, мы его укокошили, Рой!

– Осторожно, Кит, там есть другой!

Я поворачиваюсь и, не целясь, пускаю пулю. Со ста метров я попадаю между глаз. Мы смотрим, как он скатывается в каньон.

– Дай мне его прикончить, Рой!

Я приближаюсь к мерзкой голове краснокожего. У меня нет жалости. Этот подонок убил мою мать и изнасиловал сестру. Его глаза блестят.

– Прикончи его, Кит!

Нажимаю на курок. Мозги индейца взрываются.

Какое удовольствие мы получили! Кто-то нам досаждал. Мы стреляли. Он умирал. По-настоящему. Крупнокалиберным ударом я уничтожил подружек своей матери. Я размозжил голову сыну Бидушей, который в драке был сильнее меня. Лазерным пистолетом я прочерчивал своего отца. А потом он удивлялся, что я не отвечаю ему за столом. Я не разговариваю с покойниками. Чертова задница.

Я не устал, просто немного утомился. Варим кофе. Вернер говорит:

– Черт, хочу трахнуть кого-нибудь, а ты?

Я вяло киваю головой. Хотеть – это слабое слово. Мой член упирается в штаны, это мой единственный живой орган. На «форде» его матери мы выезжаем из гаража. Едем в город.

– Предупреждаю, что к шлюхам я не пойду, – говорю ему.

– Почему? Боишься подцепить что-нибудь?

Я очень далек от его гигиенических предосторожностей, просто боюсь, что мне будет не так просто расслабиться. Вижу, как я поднимаюсь с девкой, смотрю, как она раздевается, как я кладу билет в двести франков на ночной столик, как она моет меня, как вставляет в себя мой член, как я смотрю ей в глаза, как кладу руки ей на шею и вхожу в раж. Сжать сильнее. Еще сжать. Я хочу видеть мертвую шлюху. Я хочу трахать мертвую шлюху.

Я мелю вздор.

Привокзальный квартал. Вернер останавливается возле высокой блондинки. Спрашивает, где девка, которую зовут Бригитта. От высокой блондинки воняет мочой. Она не знает. Хватает Вернера за руку и прижимает к своим горам белого мяса, которые вот-вот разорвут ее блузку с блестками. На зеленых замшевых шортах в обтяжку разводы от пятен пота.

– Отстань, Марио, ты же знаешь, что я люблю только женщин.

Уходим. Вернер говорит:

– Черт, если бы меня видела моя мать! Хохочем. Мразь!

– Ты часто ходишь к шлюхам? – спрашиваю его.

– Это зависит от периода, – хмуро отвечает Вернер.

И добавляет:

– Понимаешь, со шлюхой иногда даже лучше, чем с обычной бабой. Ты идешь к ней только для этого, и она это знает. Ты платишь и спокоен.

– Как животные, – говорю ему.

Вернер смеется. Я тоже. Не надо мне было пить его неаполитанское вино. Поворачиваем в город. Куда идти – не знаем. Мне хочется увидеть, пришла ли уже Лена к Мари. Мы перед ее домом. Почтовый ящик пуст, входная дверь не заперта. Бесшумно поднимаемся на четвертый этаж. Прижимаюсь ухом к двери. Ничего. Я не знаю, что на меня нашло, но я нажал изо всей силы три раза на звонок. И мы тут же перебежали на верхний этаж. Слышим, как открывается замок. Выходит Мари, в пижаме. Спрашивает сонным голосом:

– Лена, это ты?

Дверь захлопывается за ней. Мы сидим на корточках, прыская в темноте.

– Черт, хочу в туалет, – говорит Вернер.

Мне приходит в голову мысль использовать для этого коврик у входной двери Мари. Вернер не заставляет себя упрашивать.

Я как раз проткнул колеса машины Мари, когда недалеко от нас останавливается «ре-но-25». Мы спрятались. Лена быстро целует сорокалетнего типа при галстуке, который сидит за рулем.

– Это депутат Бертье, – шепчет мне Вернер.

Лена стучит каблучками по влажному асфальту. Поднимается в темноту. Машина отъезжает. Слышим ее крик, видимо, она обнаружила «подарок» Вернера перед дверью. Вопль отвращения. Мы покатываемся со смеху и убегаем.

Возвращаться не хочется. Пропускаем по последнему стаканчику у «Милорда» – это самая допотопная дискотека в городе. Девицам пришлось одним возвращаться домой. Несколько солидных парочек трутся бедрами в темноте, два типа в расстегнутых до пупа рубахах трясутся под бразильские мелодии. У Вернера новая идея:

– Протокол 3615! У меня оттуда две приятельницы, и они неплохо устроились, – воодушевляется Вернер.

Моя машина оставлена у него, и я следую за ним с единственным намерением – как можно быстрее вернуться домой и лечь спать. Но Вернер настолько возбужден, что я соглашаюсь спуститься с ним в его погреб и посмотреть одно прекращенное уголовное дело.

Раньше, когда я еще только начинал работать в «Репюбликен», я частенько закрывался здесь по субботам с бутылкой вина. Я садился за какое-нибудь старое досье и до боли в зрачках читал его коллекцию. Особенно мне нравились истории об изнасилованиях, я просто упивался самыми жуткими протоколами. Вернер мало комментировал. Он говорил:

– Прочитай это, – с видом явного превосходства.

Я вспоминаю о признаниях одного тридцатилетнего рабочего. Он изнасиловал девочку шести лет, перерезал ей горло и выбросил тело в мусорный бак. Вместо подписи он ставил крест. Я вспоминаю слова этого типа, отпечатанные инспектором. Опечатки. Журналисты и адвокаты давно уже пользуются компьютерами, а судьи и полицейские все еще печатают на допотопных машинках старых писателей. Это занимает целые часы. Обвиняемый повторяет по пять раз одну и ту же фразу. Я помню эти фразы, которые напечатал полицейский. И как только уселся в кресло, они тут же всплыли в памяти. Я вновь вижу эту сцену. Печатающий полицейский и рабочий, который пять раз повторяет одно и то же.

Вернер бренчит на пианино, я сижу в кресле со стаканом в руке. У меня не выходит из головы, что все мы свирепые звери. Чем мы отличаемся от этого рабочего? Я имею в виду чисто физически. Может быть, у нас мозг больше? Этот чернорабочий был влюблен в маленькую девочку. Он совсем не хотел ее убивать. Это пришло само собой. Его мозг остался на уровне ребенка. А член вырос. Он не понимает. Я думаю о мозге Матильды. И о моем.

Возможности «Минителя» для меня открыл Габи. Он, влюбленный только в одну девушку, неожиданно для меня занимался онанизмом перед экраном компьютера. Однажды вечером я без предупреждения нагрянул к нему, изображая неожиданный приход полиции. Дурацкая игра. Я распахнул дверь и заорал:

– Не двигаться, полиция!

Он даже не пошевелился. Он стоял перед светящимся экраном своего «Минителя». Его плавки валялись на полу среди дискет компьютера, а член был все еще напряжен.

– Ты доконал меня, – сказал Габи.

Я убрал полицейскую карточку. Зло было совершено. Габи надел плавки и объяснил мне функционирование аппарата. Но мне так и не удалось представить женское тело за экраном. Ничто не заставит меня прикоснуться к экрану, даже протоколы Вернера. Я в полудреме. Никто не заставит меня пошевелиться. Так я думал, пока вдруг Вернер, белый как полотно, не начал трясти меня за плечо. Было пять часов утра.

– Вставай! Как начинается фамилия Матильды, с «В»? Виссембург?

– Да, – говорю я с полузакрытыми глазами.

– Иди посмотри!

Я еле тащусь к экрану. Читаю:

«Быстро возвращайся домой, у меня новости от Эмиля.

Матильда В.».

Даже если бы через меня переехал поезд, то и это на меня не так бы подействовало.

Мне понадобилось лишь пять минут, чтобы добраться до дома. Вернер так и не понял, для чего такая спешка. Открываю дверь кабинета. Матильда в рамке изображает мудрую бабулю. Улавливаю ехидную улыбку на ее неподвижных губах. Провожу рукой по экрану «Минителя». Горячий. Усаживаюсь в крутящееся кресло. Откидываю голову и жду, что она вот-вот появится. Что она будет разговаривать со мной. Что она мне все объяснит.

Иди, я жду тебя.

XXI

Рано утром маленькая Гаэль стучит в мою квартиру. 10 часов. В руках у нее круассаны:

– Держи, бабушка просила отдать их тебе.

Появляется кумушка Безар:

– Надеюсь, что она вас не разбудила?

– Что вы, уже час, как я встал, – вру ей.

– Может, посмотрите за ней, пока я схожу к врачу?

Гаэль хлопает в ладоши:

– А где твои рыбки?

– Умерли, – отвечаю ей, закрывая дверь квартиры.

Я даю ей несколько журналов, пачку фломастеров, блокнот и включаю телевизор. Сейчас время японских мультиков, Гаэль их обожает. Я пользуюсь этим, чтобы засунуть голову под кран. Ночь была тяжелой. Матильда предстала передо мной во всех цветах. Я спал, должно быть, всего часа два.

– Кто это? – спрашивает Гаэль, показывая на портрет над «Минителем».

– Старая колдунья.

– Она злая?

– Очень.

– Даже с детьми?

Над этим вопросом надо подумать.

– Ну, не с маленькими.

– А разве бывают большие дети?

– Слушай, Гаэль, может, лучше порисуем?

Я рисую поросят и варю кофе. Я еще не успел прикончить круассаны, как она снова пристает ко мне:

– А почему умерли твои рыбки?

– Я забыл их покормить.

– А что написано у тебя на стене?

– Ничего, просто слова.

– А что значит «педик»?

– Это значит, что это написал плохой дядя, чтобы рассердить меня.

– Кто это?

Да, сегодня милая Гаэль немного утомительна.

– А ты не хочешь купить других рыбок?

– Нет.

– Почему?

– У меня нет денег.

После часового разглагольствования мы отправляемся в зоологический магазин. Выходим оттуда с двумя красными рыбками и большим линем. Гаэль выбрала эту рыбину. Придя домой, мы помещаем ее в ванну, а двух маленьких – в аквариум. Гаэль дала большой рыбе имя. Ее зовут Пула. Линь-рыба Лула. Около полудня входит мадам Безар:

– Она вам не слишком мешала?

– Ну что вы.

– Где она?

– В ванне с Лулой.

У мадам Безар от удивления округляются глаза. Мы еле вытащили Гаэль из ванны. Она все хотела играть с рыбиной. Она заявила, что Лула была женщиной. Я с облегчением закрыл за ними дверь только в половине первого. Возвращаюсь в ванную комнату. Долго смотрю, как Лула плавает кругами по ванне. Там мне пришла в голову мысль. Она долго созревала. Около трех месяцев. Круги от рыбы. Круги дыма. Круглые глаза Матильды. Моя жизнь – замкнутый круг. Круглый зад Лены.

Я послал Лене новую кассету. Думаю, Мари перехватывала мои послания. У меня был настоящий пост наблюдения за их домом. Я долго шпионил за ними. Я засек маневры депутата Бертье. Он провожает Лену каждый вечер где-то около полуночи. Однажды, когда не было Мари, я видел, как он поднялся туда, обнимая Лену за талию. Я записал это в маленький блокнотик. Я записываю туда все. Стал рабом этого маленького блокнотика. Повсюду ношу его с собой. Бертье вышел около четырех часов утра. У него был вид подонка, удовлетворившегося после трудовой недели. Уселся в свою машину. Но далеко он не уехал. На углу улицы я услышал, как забарахлил мотор. Еще бы, килограмм сахара в баке не так просто переварить! Я подождал несколько минут, потом последовал за ним. Злющий, в новых башмаках, он вернулся домой пешком. Прежде чем отправиться спать, я подошел к его машине и проткнул все колеса. Я купил себе швейцарский ножик, так что вооружен достаточно. Я не вандал. Я просто уроженец Ирака и отвечаю на агрессию своими средствами. Это форма обороны. Мои акции продуманы и анонимны. В пылу боя я стащил даже его радио и выбросил в канаву. Чисто ради красивого жеста. Из баллончика с краской я сделал надпись на капоте: «Бертье – продажный коррумпированный рогоносец».

Это получилось само собой, одним залпом. Еще несколько месяцев назад я не смог бы совершить такое. Даже подумать об этом. Через пару дней после моего акта я, смеясь, прочитал в «Репюбликен» такой заголовок: «Депутат Бертье – жертва политического хулиганства». Бертье подозревал в этих кознях крайне правых.

Я собрал сведения о нем. Бывший преподаватель математики, вступил в социалистическую партию десять лет назад, 44 года, женат, двое детей, которые ходят в начальную школу, муниципальный советник, занимается ассоциациями, после избрания депутатом специализируется в области урбанизации и коммерции. Благодаря Люси Манажмен, я узнал, что он совмещал несколько зарплат и получал таким образом по шестьдесят тысяч в месяц. Ряд монополий финансируют его компании и перечисляют последующие вознаграждения на счет его жены и друга. За это Бертье заботится о внедрении этих монополий в комиссию по урбанизации. Люси мне напомнила, что я ужинал с представителем рекламной службы одной из монополий, содержащих Бертье. Я разослал несколько анонимных писем. Одно – жене Бертье, чтобы сообщить ей, что ее муж спит с Леной. Другое – прокурору, сигнализирующее о махинациях Бертье. Я позвонил жене рекламодателя и выдал себя за полицейского. Она попалась в ловушку и начала меня уверять, что ее муж «лишь исполнял приказы дирекции». Я записал этот разговор. И наконец я послал это досье и кассету в парижскую газету… В общем, я поднял достаточно шуму. Все сделал для того, чтобы Бертье поменьше задерживался у Лены.

Вновь принимаюсь за свою книгу. В голове у меня длинный, написанный скальпелем роман. Триста-четыреста страниц, досконально исследующих Матильду. К сожалению, загипсованная рука мешает изложить все мысли на бумаге. Еще три дня этой каторги. А затем я отправляюсь в госпиталь, чтобы снять гипс. Жду этого момента с нетерпением и беспокойством. Несмотря на проделанную работу, у меня так и нет еще всех сведений о Матильде. Мне не хватает некоторых деталей, касающихся ее раннего детства, ее сестры Терезы, Чарли Дьедонне. Я не знаю, что стало с чековой книжкой Эмиля, а также с его чемоданом, который он одолжил Матильде незадолго до своего исчезновения. Несмотря на экспертизу, я не уверен, что туловище, найденное в канале, является туловищем Эмиля. Не установлено точно место преступления. Если Матильда убила Эмиля в квартире своей сестры, то почему она не нашла более подходящих условий для сокрытия трупа? Почему она не выбросила его на какую-нибудь ближайшую свалку?

Я с пристрастием допросил Матильду. Безуспешно. Я одержим одной идеей. Это убийство по любви. Матильда ничего не получила от того, что уничтожила его. Ничего, кроме больших проблем. Но тем не менее, несмотря на его любовниц и соседей, она уничтожает Эмиля. Рационально это не объяснить. Матильда смеется надо мной. Я впускаю ее. Понемногу она разоблачает себя. Каждую ночь я обнаруживаю все большую тягу ее к смерти. Не к своей собственной – идея самоубийства ей чужда. Матильда физически любила тело Эмиля, ей уже не нравились слова, произносимые им, не нравилось его поведение. Избавившись от этого тела, от его слов, она, возможно, думала о его очищении… Только душа Эмиля сейчас что-то значила для Матильды.

Уничтожив плоть, она, наверное, думает сохранить в неприкосновенности его дух? Матильду тянет к трупам, как ребенка, который любит пугать себя и постоянно ищет новых ощущений. Чтобы понять строение трупа, ей надо было обезглавить плюшевого медвежонка, оторвать лапки кузнечику и получить удовольствие, препарируя лягушку. Но тело Эмиля обладало свойством, отличающим его от всех других. Живой, он обнимал ее. Это последний клочок плоти, который заставлял ее волноваться. Жить. После их разрыва она стала всего лишь мертвым телом. Она продолжает играть в эту игру, что-то выменивает, защищается. Но настоящая жизнь где-то вне. Мозг заставляет ее совершать путешествия, искать Эмиля, Софи, Марселя, мать. Призраки. В память об их пребывании на земле она сохранила их образы в своем ящике.

Я приближаюсь к цели. Работаю украдкой. Сопротивляюсь ее давлению. Все еще что-то вынюхиваю. Матильда, какое безумие! Давай поговорим. Расскажи мне. Я слушаю тебя. Я знаю, что ты здесь. А ты знаешь, что я знаю.

Итак, что произошло в ночь с 23 на 24 июня 1985 года? Соседи слышали звук пылесоса. Утром Матильду видели выносящей свои загадочные пакеты. Она говорит, что сортировала одежду и старые газеты. На следующий день, вечером, где-то после 23 часов, Чарли звонит по телефону, чтобы заставить поверить, будто Эмиль жив и просто задерживается в своем доме в деревне. Он звонил Патрику Шарфу, коллеге Эмиля. Откуда был этот звонок? Чарли уверяет, что он звонил от Матильды, а не от Терезы. Но одна из соседок прогуливала в эту ночь своего пуделя и видела, как в квартиру Терезы заходил какой-то тип с чемоданом. Чарли?

Допрос мадам Сезари Клотильды. Протокол С745:

«Это было 24 июня вечером, в 23 часа 30 минут. Только что кончился телевизионный фильм. Я гуляла с собакой, когда увидела Матильду, возвращающуюся домой с каким-то мужчиной. Он нес чемодан. Вы говорите, что это Чарли Дьедонне? Возможно, у него такое же лицо, но я не могу быть уверенной на все сто».

Я нашел адреса Дьедонне, Шарфа и этой женщины с собакой…

Патрик Шарф живет в белом каменном доме с подстриженной лужайкой вокруг. Шарф носит спортивную форму, полученную во время прохождения Тура в городе, сейчас она служит ему рабочей одеждой и защищает от солнца. Он в отпуске, обе его дочки на отдыхе. Он пользуется отдыхом в августе, чтобы порыбачить и посидеть в ресторанчике с женой. Эмиль был самым близким его приятелем на работе. Телефонный звонок в ночь с 23 на 24 июня 1985 года все еще отдает ему в барабанные перепонки. Мы пьем пиво в тени под пляжным тентом. Мадам Шарф развешивает теннисные носки. Солнце во всю палит над городом. У Патрика слезы в голосе:

– Это было в субботу вечером. Мы должны были приступить с Эмилем к работе в понедельник утром. По телевизору заканчивался футбольный матч. Зазвонил телефон. Какой-то парень сказал: «Я – приятель Эмиля, он не сможет выйти на работу и попросил меня позвонить вам, чтобы вы забрали заводскую машину, которую он оставил у своего дома». Я хотел расспросить его, но этот придурок уже положил трубку. Мне все это показалось странным. Я подумал, что Эмиль заболел. На следующий день я пошел и забрал машину. Больше я ничего не слышал, пока полицейские не пришли ко мне.

Патрик настаивает, чтобы я выпил с ним еще пива. Он хочет, чтобы я включил в книгу и такой эпизод:

– Это было за год до его исчезновения. Они работали с утра. Я увидел издалека его служебную машину. Я поджидал его, покуривая сигарету, как вдруг его машина начала выписывать зигзаги и свалилась в придорожную канаву. Я подбежал. Внутри спал Эмиль мертвецким сном. Его невозможно было разбудить. Мы думали, он напился. Приехал врач, сделали анализ крови. Ничего. Через два часа он нам рассказал, что эта стерва Матильда пришла к нему рано утром и сварила кофе, добавив, по-видимому, какие-то порошки. Она околдовала его, иначе он не позволил бы сделать с собой такое. Не такой он был человек.

Клотильда Сезари работает прислугой в придорожной лавке. В течение десяти лет она была соседкой Терезы, а потом Матильды. Увидев меня, она закричала:

– Опять полиция, да я уже сказала все, что знала!

Ожидаю конца ее службы, глядя, как она продает сосиски с чечевицей по 22 франка. Высокая, с крашеными светлыми волосами, в очках с двойными стеклами, она тяжело передвигается на толстых ногах в истрепанных, запачканных маслом тапках.

– Ладно, что вы хотите узнать об этих старых коровах?

– Я хочу, чтобы вы мне рассказали все, что видели в ночь с субботы на…

– Я уже все сказала!

– Может, это не совсем так, мы нашли нового свидетеля, который видел то же, что и вы.

Появляется здоровенный тип в засаленном переднике и с ножом в руке. Повар:

– У вас есть разрешение, чтобы допрашивать и утомлять мадам?

Я достаю удостоверение журналиста и быстро показываю его так, чтобы был виден лишь сине-бело-красный флаг. Ору на этого нахала:

– Убирайся, иначе тебе достанется!

Эти слова сами вырываются из моего рта, но говорит их кто-то другой. Я думаю, что со мной какая-то сила.

– Брось, Ненес, – осаживает его Клотильда, прежде чем продолжить свой рассказ. – Это было вечером, после фильма по каналу Люксембурга, где-то после 11 часов. Я только что вывела Нуки, моего пуделя, сейчас он уже умер, и я увидела, как останавливается машина этой толстой коровы. Там был какой-то тип, но я не хочу никаких проблем. Когда вы мне показывали его в комиссариате среди других мужчин за стеклом, у него были зачесанные назад волосы, и я его не узнала. Тот, кого я видела в ту ночь, походил на кузена Матильды, но волосы у него были зачесаны вперед. Мне кажется…

– Они ничего вам не сказали?

– Нет, мы не разговаривали. Они неслись как наскипидаренные. Он нес большой чемодан.

– Тяжелый?

– Нет, было впечатление, что он пустой.

– Еще вопрос. Почему вы зовете Матильду толстой коровой?

– Это дурная женщина. Под благообразной видимостью она творит мерзкие дела, – изрекает Клотильда с видом больной тигрицы.

Я не говорю ни до свидания, ни спасибо, а просто ухожу. Полицейский до мозга костей.

После того как жена бросила его, Чарли живет один на втором этаже старого обувного магазина. Он принимает меня посреди картонных коробок и старого металлического лома. Черно-белый телевизор показывает запись футбольного матча. Комната без штор выходит окнами на улицу.

– Эта женщина видела не меня той ночью, так как в то время я был в другом месте, я был в квартире Матильды. Оттуда я и звонил, – начинает Чарли.

– Почему вы согласились на эту игру? – спрашиваю его.

– Я хотел бы посмотреть на вас, если бы ваша кузина просила об услуге. Все же наши матери были сестрами…

– Вы знали Эмиля?

– Нет, я видел его раз, но мы не разговаривали. Я думал, что он женат, и Матильда придумывает какие-то махинации, чтобы немного развлечься с ним.

Глаза его прикованы к телевизору. Мутное изображение. Я читал досье на него в связи с делом Матильды. Безработный, небольшие шабашки, курс лечения от алкоголизма, две жены, трое детей, почти девственно чистый счет… Чарли только что получил шесть месяцев с отсрочкой за эксгибиционизм. Я решил оставаться там, пока он не выставит меня за дверь. Чарли носит грубую рубаху, как у дровосека, и синие полотняные штаны. Седые волосы подстрижены ежиком. От него разит вином. Орет на неработающий телевизор.

– Это старый телевизор моего брата, у меня нет денег на новый, – ворчит Чарли.

Спрашиваю, как он зарабатывает себе на жизнь.

К концу матча я все еще у него. Он идет на кухню, откуда вытаскивает синий мопед с приделанной к нему тележкой.

– Мне надо поработать в саду, – объясняет мне Чарли, как будто призывая оставить его в покое.

Но я привязываюсь. Следую за ним в машине до его участка. Сливовое дерево, редис, капуста, картофель и сорняки. Скамья, где он проводит летние дни напролет, потягивая дешевое виноградное вино. Я только что купил три бутылки вина, батон хлеба, камамбер и колбасу. Чарли делает вид, что не замечает меня. Он медленно копает. С полчаса он работает, потом садится рядом со мной. Не спрашивая, он выпивает первую бутылку и с жадностью посматривает на вторую, которая только начата. Я приглашаю его.

– Ты спал с Матильдой? – спрашиваю его.

– Если тебя спросят, ты скажешь, что не знаешь.

– Какого типа эта женщина?

– Хорошая женщина, настоящая дама. Она надула меня в этой истории с телефонным звонком. Но я не сержусь на нее. Мы связаны кровными узами.

– Вас тянуло друг к другу?

– Я бы так не сказал. Скажем, с такой женщиной ты не можешь сопротивляться. Сначала кажется, что ты ведешь лодку. Но на самом деле – она. Матильда – это сила. Х-м, королева в своем роде.

Я прерываю его:

– Вы были осуждены за эксгибиционизм?

– Это просто глупость. Ты видел, где я живу? Там нет штор. И по утрам, когда я встаю, поневоле прохожу мимо окна. А торговка напротив просто кривлялась передо мной, вот и все.

Чарли рассуждает, глаза его стекленеют. Прежде чем уйти, он показывает мне фотографию. Он с кузиной. Снято во время ярмарки, перед стендом у тира. Матильда в белом легком платье. Чарли демонстрирует свой роскошный галстук и седую шевелюру, тщательно причесанную. Вперед.

– Когда была сделана эта фотография?

– В восемьдесят четвертом, – уверенно отвечает Чарли.

Он принимается за третью бутылку.

– Я не уверен, что вы говорите мне правду, – замечаю я.

– О чем ты? – спрашивает этот землекоп с синей тележкой.

– Может быть, вы помогли ей вынести чемодан? – говорю я, глядя прямо перед собой.

– А ну, дуй отсюда, дерьмо такое! – орет Чарли.

Я медленно направляюсь к машине и отъезжаю. Последняя бутылка вина разбивается о мое заднее стекло.