Текст книги "Темная игра смерти"
Автор книги: Дэн Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
– Тогда можно подобраться к ним незаметно и вышибить мозги, верно? – предположил шериф. – Они ведь не восстанут из мертвых в следующее полнолуние или еще что-нибудь такое?
Ласки недоуменно посмотрел на него:
– Что вы хотите этим сказать, шериф?
– Я хочу сказать… Понимаете, если принять вашу установку, если поверить, что эти люди могут делать все то, о чем вы нам рассказали, тогда они самые мерзкие твари на всем свете. Охотиться за кем-то из них – все равно что шарить по болоту в темноте голыми руками в поисках мокасиновых змей. Но стоит их опознать, и они становятся просто мишенями, такими же как я, или вы, или Джон Кеннеди и Джон Леннон. Обычный человек из винтовки с оптическим прицелом вполне может убрать любого из них, профессор.
Сол глянул в безмятежные глаза шерифа и улыбнулся:
– Но у меня нет винтовки с оптическим прицелом.
Джентри кивнул:
– Вы захватили с собой какое-нибудь оружие, когда летели сюда из Нью-Йорка?
Сол мотнул головой.
– У вас вообще нет оружия, профессор?
– Вообще нет.
Джентри повернулся к Натали:
– Но у вас оно есть, мэм. Вы упомянули, что пошли в дом Фуллер и готовы были арестовать мистера Ласки, даже если бы пришлось применить оружие.
Натали покраснела. Сол удивился, увидев, как темнеет ее кожа цвета кофе с молоком.
– Это не мой пистолет, – призналась она. – Отец держал его в своей студии. У него было разрешение, поскольку там произошло несколько краж со взломом. Я зашла в понедельник в студию и взяла его.
– Можно мне взглянуть? – тихо попросил Джентри.
Натали пошла в прихожую, открыла шкаф и вытащила из кармана плаща пистолет. Затем она аккуратно положила его на стол рядом с шерифом. Указательным пальцем тот легонько повернул его, пока ствол не оказался направленным в пустую стену.
– Вы знакомы с пистолетами, профессор? – спросил Джентри.
– С этим нет.
– А вы, миз Престон? Вы умеете обращаться с огнестрельным оружием?
Натали передернула плечами:
– У меня в Сент-Луисе есть друг, который показывал мне, как стрелять. Надо прицелиться и нажать спуск. Ничего сложного.
– А именно с этим пистолетом вы умеете обращаться?
Натали покачала головой:
– Папа купил его уже после того, как я уехала учиться. Не думаю, чтобы он когда-либо пользовался им. Трудно представить, чтобы он выстрелил в человека.
Джентри поднял брови и взял в руку пистолет, осторожно держа его за предохранительную скобу:
– Он заряжен?
– Нет, – сказала Натали. – Я извлекла все патроны вчера, перед тем как выйти из дому.
Теперь настала очередь Сола удивленно поднять брови.
Джентри кивнул и вытащил обойму. Он протянул ее Ласки, показывая, что она пуста.
– Тридцать второй калибр? – спросил Сол.
– Тридцать второй, «лама» с укороченной рукояткой, – подтвердил шериф. – Милый пистолетик. Мистер Престон заплатил за него долларов триста, если покупал новым. Миз Престон, никто не любит, когда лезут с советами, но мне все же хотелось бы дать вам один совет, можно?
Натали коротко кивнула.
– Во-первых, никогда не цельтесь в человека из огнестрельного оружия, если вы не готовы им воспользоваться. Во-вторых, никогда не цельтесь из незаряженного пистолета. И в-третьих, если вам нужен незаряженный пистолет, убедитесь, что он действительно не заряжен. – Джентри ткнул пальцем в сторону оружия. – Видите вот этот маленький индикатор, мэм? Это называется индикатором зарядов, и красный огонек здесь не просто так. – Джентри оттянул затвор, из патронника вылетел патрон и со стуком упал на стол.
Натали побледнела. Теперь ее кожа приняла цвет мертвой золы.
– Это невозможно, – слабым голосом сказала она. – Я сосчитала патроны, когда вытащила. Их было семь.
– Ваш отец, должно быть, вогнал еще один патрон в патронник, а потом опустил курок, – пояснил Джентри. – Некоторые носят оружие именно в таком виде. Так можно иметь в пистолете восемь зарядов вместо обычных семи. – Шериф снова вогнал в рукоятку обойму и щелкнул курком.
Натали слегка вздрогнула, услышав сухой щелчок. Она глянула на то, что шериф назвал «индикатором зарядов», – красной точки больше не было видно. Она вспомнила, как вчера направила пистолет на Сола, будучи уверенной, что он не заряжен, и ей стало нехорошо.
– А что вы хотите сказать на этот раз, шериф? – спросил Сол.
Джентри пожал плечами и положил пистолет на стол:
– Я думаю, если мы решили охотиться за этими убийцами, тогда хоть кому-то надо знать, как обращаться с оружием.
– Но поймите наконец, что оружие против таких людей бесполезно. Они могут заставить вас направить его на себя. Они могут превратить вас в оружие. Если мы вместе станем охотиться за оберстом или за Фуллер, мы никогда не будем уверены друг в друге.
– Я все это понимаю, – сказал Джентри. – Но я понимаю и то, что, если мы найдем их, они окажутся уязвимыми. Они опасны главным образом потому, что никто не знает об их существовании. А мы знаем.
– Но нам не известно, где они скрываются сейчас, – возразил Сол. – Я думал, что подобрался к ним так близко. Я действительно был близок…
– У Бордена есть какой-то фон, окружение, – сказал Джентри. – У него есть его легенда, киностудия, друзья, коллеги. С этого можно и начать.
Сол печально покачал головой:
– Я считал, что Фрэнсису Харрингтону ничто не угрожает. Ему требовалось лишь навести несколько справок. Меня оберст мог бы узнать, но я полагал, что Фрэнсис будет в безопасности, а теперь он наверняка мертв. Нет, я не хочу, чтобы еще кто-то оказался напрямую связан со всем этим.
– Но мы уже связаны, – отрезал Джентри. – Мы влезли по уши во все это.
– Он прав, – заметила Натали.
Мужчины повернулись к ней. В голосе ее уже не было слабости.
– Если вы не сумасшедший, Сол, – сказала она, – то эти выродки убили моего отца просто так, ни за что. Мне очень хочется разыскать этих убийц и найти способ воздать им по справедливости.
– Давайте считать, что мы все разумные люди, – сказал Джентри. – Доктор, а эта Нина Дрейтон поведала вам что-нибудь во время ваших консультаций… что-то такое, что могло бы нам помочь?
– Нет, практически ничего. – Ласки покачал головой. – Она все время упоминала лишь о своих снах и о смерти отца. Из этих разговоров я заключил, что она использовала свою Способность, чтобы убить его.
– А о Бордене или Мелани Фуллер?
– Она вскользь обмолвилась о своих друзьях в Вене в начале тридцатых. Судя по ее описанию, это вполне могли быть оберст и Фуллер.
– Есть что-нибудь полезное для нас в этих рассказах?
– Лишь намеки на ревность и соперничество. Вот и все.
– Мистер Ласки, оберст ведь использовал вас? – спросил шериф.
– Да.
– И однако, вы помните все до мельчайших подробностей. А разве вы не говорили, что Джек Руби и другие страдали чем-то вроде амнезии после того, как их использовали?
– Говорил, – подтвердил Сол. – Я думаю, эти люди помнят свои действия как нечто случившееся во сне, если они вообще их помнят.
– Примерно так же, как психически ненормальные – насильственные эпизоды?
– Иногда, – кивнул он. – В других случаях обычная жизнь страдающего психозом – всего лишь сон, а по-настоящему он живет, только когда причиняет боль кому-то либо убивает. Но люди, которых использовали оберст и остальные, не обязательно страдают психозом, они могут быть просто жертвами.
– Но ведь вы помните в точности, что ощущали, когда оберст… владел вашим сознанием, – сказал Джентри. – Почему?
Сол привычным жестом снял очки и протер их.
– Это особый случай. Тогда шла война. Я был всего лишь евреем из лагеря, и он не сомневался, что у меня нет шанса выжить в этой мясорубке. Ему не было необходимости тратить свою энергию и стирать что-либо в моей памяти. И потом, мне удалось бежать от оберста по собственной воле, когда я выстрелил себе в ногу и застал его врасплох…
– Я хотел вас еще расспросить об этом эпизоде, – произнес Джентри. – Вы сказали, что боль заставила оберста выпустить вас из-под его власти на пару минут…
– На несколько секунд, – поправил Сол.
– Хорошо, на несколько секунд. Но все эти люди, которых они использовали в Чарлстоне, испытывали боль, страшную боль. Хаупт – он же Торн, бывший вор, которого Мелани Фуллер держала при себе в качестве слуги, потерял глаз и все равно продолжал действовать. Девочку Кэтлин забили до смерти. Баррет Крамер скатилась по лестнице, к тому же в нее стреляли. Мистера Престона… Ну, вы понимаете, о чем я говорю…
– Да, – кивнул Сол. – Я много думал об этом. Так получилось, что, когда оберст был… когда он был в моем мозгу – иначе это не передашь, – я мельком ловил кое-какие его мысли…
– Нечто вроде телепатии? – спросила Натали.
– Не совсем. Во всяком случае, это не то, что обычно описывается в литературе. Это больше похоже на попытку вспомнить утром обрывки сна. Но я уловил кое-что из мыслей оберста, когда он использовал меня для убийства того der Alte… старого эсэсовца… Достаточно, чтобы понять, что в его слиянии со мной в тот момент было нечто необычное. Он хотел прочувствовать все, что происходит, садистски просмотреть каждый оттенок чувственного восприятия. У меня сложилось впечатление, что обычно он использовал людей так, чтобы между ним и той болью, какую испытывала жертва, был какой-то барьер.
– Вроде того, как люди смотрят телевизор с выключенным звуком? – уточнил Джентри.
– Возможно. Только в этом случае сохраняется вся информация, убирается лишь болевой шок. Я чувствовал, как оберст наслаждается болью не только тех, кого убивал, но и тех, кого он использовал для убийства…
– Как вы считаете, такие воспоминания можно стереть, уничтожить?
– В мозгу тех, кого он использовал?
Джентри кивнул.
– Нет. Скорее всего, они тонут – примерно так же, как жертва какой-нибудь ужасной психической травмы топит свои переживания глубоко в подсознании.
Широко улыбаясь, шериф встал и хлопнул Сола по плечу.
– Профессор, – сказал он, – вы нам только что дали ключ к тому, как проверить, что верно и что нет, кто спятил, а кто нормальный.
– Неужели? – удивился Сол, но понял, о чем идет речь, прежде чем Джентри, улыбаясь, ответил на вопросительный взгляд Натали Престон.
– Именно так, – сказал шериф. – Завтра мы сможем провести этот тест и узнаем все раз и навсегда.
* * *
Сол сидел в машине шерифа и слушал барабанную дробь дождя по крыше. Прошел почти час с того момента, как Джентри и Натали вошли со старым доктором в клинику. Через несколько минут на другой стороне улицы остановилась синяя «тойота», и Сол мельком увидел молодую, прилично одетую пару, которая провела в дом светловолосую девочку с темными уставшими глазами. Левая рука у нее была на перевязи.
Сол ждал. Он умел ждать. Этому искусству он обучился еще юношей в лагерях смерти. В двадцатый раз он принялся обдумывать причины, объясняя самому себе, почему надо было вовлекать в это дело Натали Престон и шерифа Джентри. Объяснение выходило слабеньким, основанным на том, что он постоянно попадает в тупик, на внезапном доверии к этим двум неожиданным союзникам после стольких лет одиночества и подозрений и, наконец, на простом желании рассказать о своей судьбе.
Сол тряхнул головой. Разумом он понимал, что сделал ошибку, но в душе испытывал невероятное облегчение оттого, что рассказал, а потом и пересказал свою историю. Теперь у него были партнеры, они действовали, и это внушало Солу уверенность. Он почти безмятежно сидел в машине Джентри, довольствуясь своей ролью – ждать.
Сол невероятно устал. Он знал, что усталость эта была чем-то большим, чем результат бессонных ночей и жизни на сплошном адреналине, это было болезненное изнеможение, острое, как боль в поврежденной кости, и застарелое – еще с Хелмно. Утомление, постоянное и никуда не исчезающее, как татуировка на запястье, уйдет с ним в могилу, а дальше будет еще вечность такой же усталости.
Сол тряхнул головой, снял очки и потер переносицу. Нет, так нельзя. Мировая скорбь – это скучно. Другие страдают от нее еще больше, чем страдаешь сам. Он вспомнил ферму Давида в Израиле, свои собственные четыре гектара, далеко от садов и полей, пикник, который они устроили с Давидом и Ребеккой незадолго до того, как он уехал в Америку. Дети Давида и Ребекки, близнецы Арон и Исаак – в то лето им было не больше семи, – играли в ковбоев и индейцев в каменистых оврагах, где когда-то римские легионеры гонялись за израильскими партизанами.
«Арон», – вспомнил Сол. У них по-прежнему была назначена встреча в субботу после обеда в Вашингтоне. Внутри у Сола все сжалось при мысли, что он вовлек в этот кошмар еще одного человека, и совершенно напрасно. Что ему удастся узнать?
Молодые родители и девочка вышли из клиники, следом за ними появился доктор. Он пожал руку главе семейства, и они уехали. Сол только сейчас заметил, что дождь прекратился. Из двери вышли Джентри и Натали Престон, обменялись несколькими фразами со старым доктором и быстро направились к машине.
– Ну? – спросил Сол, когда шериф уселся за руль, а Натали устроилась на заднем сиденье. – Что там?
Джентри снял шляпу и вытер платком лоб, затем опустил окно со своей стороны до упора, и до Сола донесся запах мокрой травы и мимозы. Шериф глянул назад, на Натали:
– Расскажите ему, хорошо?
Девушка глубоко вздохнула и кивнула. Видно было, что она потрясена и обескуражена, но голос ее звучал твердо:
– В кабинете доктора Кольхауна есть небольшая комната для наблюдения с односторонним зеркальным окном. Родители Алисии и мы могли наблюдать за всем, ничему не мешая. Шериф Джентри представил меня как свою помощницу.
– В рамках данного расследования это именно так, если вдаваться в технические детали, – тут же вмешался Джентри. – Я мог бы сделать вас представителем шерифа, но это разрешено лишь тогда, когда в округе объявлено чрезвычайное положение.
Натали улыбнулась:
– Родители Алисии не возражали против нашего присутствия. Доктор Кольхаун применил небольшой аппарат, чтобы загипнотизировать девочку, – нечто вроде метронома с лампочкой…
– Да-да. – Сол пытался подавить нетерпение. – Так что сказала девочка?
Взгляд Натали, казалось, был обращен внутрь, когда она вновь представила эту сцену.
– Доктор заставил ее вспомнить тот день, прошлую субботу, во всех деталях. До гипноза, когда девочка только вошла в комнату, лицо ее было застывшим, бесчувственным, почти вялым, а тут она загорелась, стала оживленной. Она разговаривала со своей подружкой Кэтлин – с той, которую убили… Они с Кэтлин играли в гостиной миссис Ходжес. Сестра Кэтлин, Дебора, сидела в другой комнате, смотрела телевизор. Вдруг Кэтлин бросила куклу Барби, выбежала из дома, пересекла двор и заскочила в дом миз Фуллер. Алисия кричала ей что-то, стоя во дворе… – Натали поежилась, словно ей стало холодно. – А потом она замолчала, лицо ее снова застыло. Она сказала, что больше ей не велено рассказывать.
– Девочка была по-прежнему под гипнозом? – спросил Сол.
– Да, но она не могла описать, что случилось дальше, – ответил Джентри. – Доктор Кольхаун пытался разными способами помочь ей, но она просто смотрела перед собой пустым взглядом и твердила, что ей не велено больше ничего рассказывать.
– И все? – спросил Сол.
– Не совсем, – сказала Натали. Она посмотрела в окно на умытую дождем улицу, затем снова взглянула на Сола. Ее полные губы были теперь напряженно сжаты. – Потом доктор Кольхаун сказал: «Ты входишь в дом, который стоит через двор от вашего. Скажи нам, кто ты». И тут Алисия, не медля ни секунды, произнесла совершенно чужим, старушечьим голосом: «Я – Мелани Фуллер».
Сол выпрямился. По коже у него пробежали мурашки, словно кто-то дотронулся до спины ледяными пальцами.
– Тогда доктор Кольхаун спросил ее, может ли она, Мелани Фуллер, сказать нам что-нибудь, – продолжала Натали. – Лицо маленькой Алисии вдруг постарело, на нем появились морщины и складки, которых не было несколько секунд назад, и она прошептала тем же мерзким голосом: «Я доберусь до тебя, Нина». А потом она повторяла эту фразу, с каждым разом все громче. Под конец она уже кричала.
– Бог мой! – простонал Сол.
– Доктор Кольхаун тоже был потрясен, – сказала Натали. – Он успокоил девочку и вывел ее из состояния гипноза, сказав, что она будет чувствовать себя довольной, счастливой и отдохнувшей, когда проснется. Только она вовсе не чувствовала себя счастливой. Выйдя из транса, Алисия стала плакать, пожаловалась, что у нее болит рука. Ее мать сказала, что это был первый случай, когда девочка пожаловалась на боль в сломанной руке с тех самых пор, как ее нашли на улице той ночью.
– А что думают ее родители про этот сеанс с доктором Кольхауном? – спросил Сол.
– Они очень расстроились, – ответила Натали. – Когда девочка стала кричать, мать Алисии с трудом удержалась, чтобы не броситься к ней, но после они, похоже, испытали огромное облегчение. Отец сказал доктору Кольхауну, что даже боль в руке и слезы лучше, чем совершенно пустой взгляд и молчание.
– А доктор Кольхаун? – спросил Сол.
Джентри положил руку на спинку сиденья.
– Док говорит, что это похоже на нервный срыв, индуцированный травмой. Он порекомендовал обратиться к психиатру, своему знакомому из Саванны, который специализируется на детских болезнях такого рода. Потом они подробно обсудили, хватит ли на это денег, полученных Кайзерами по страховке.
Сол кивнул, и все трое немного посидели в полном молчании. Лучи вечернего солнца прорвались наконец сквозь тучи и осветили листву деревьев, покрытую каплями дождя. Сол вдохнул запах свежескошенной травы, и ему трудно было поверить, что сейчас декабрь. Он чувствовал себя подвешенным в пространстве и времени, во власти течений, которые несли его все дальше и дальше от знакомого берега.
– Предлагаю пообедать где-нибудь, а заодно обсудить это дело, – сказал вдруг Джентри. – Профессор, вы вылетаете завтра в Вашингтон утренним рейсом, верно?
– Да, – подтвердил Сол.
– Что ж, тогда поехали, – улыбнулся Джентри. – Обед за счет администрации округа.
* * *
Они пообедали в отличном ресторане на Брод-стрит в Старом городе. У дверей заведения, славившегося блюдами из морепродуктов, стояла очередь, но, когда метрдотель увидел Джентри, он моментально провел их к боковому входу, где как по волшебству появился свободный столик. Зал был забит до отказа, так что они предпочли разговаривать на нейтральные темы – о погоде в Нью-Йорке и Чарлстоне, о фотографии, о кризисе с захватом иранцами заложников, о недавних событиях в Нью-Йорке и в Америке вообще. Только что прошедшие президентские выборы никого из них особенно не порадовали. Покончив с кофе, они вернулись к машине Джентри за плащами и свитерами, а потом пошли вдоль стены Батареи.
Вечер был прохладным и ясным, остатки облаков развеялись, и на зимнем небе стали видны созвездия. К востоку, за гаванью, сияли фонари Маунт-Плезант. Небольшое судно с зелеными и красными навигационными огнями прошло мимо мыса вдоль дорожки, отмеченной буйками. Сзади светились желтые и оранжевые окна дюжины старинных домов.
Они остановились на набережной. Внизу, метрах в трех, о камни плескалась вода. Джентри оглянулся, убедился, что вокруг никого нет, и тихо спросил:
– Ну, что дальше, профессор?
– Отличный вопрос. У вас есть какие-нибудь предложения?
– Ваша предстоящая беседа в Вашингтоне как-то относится к тому, что мы обсуждаем? – поинтересовалась Натали.
– Возможно, – уклончиво ответил Сол. – Но я узнаю об этом после. Прошу прощения, что не могу сказать ничего более конкретного. Тут затронуты родственные связи.
– А как насчет того парня, который за мной гонялся? – спросил Джентри.
– Ах да, – вспомнил Сол. – Вам что-нибудь сообщили о нем из ФБР?
– Абсолютно ничего. – Шериф покачал головой. – Автомобиль был украден в Роквилле, штат Мэриленд, пять месяцев назад. А с мертвецом еще хуже – никаких следов, по которым его можно было бы опознать. Ни отпечатков пальцев, ни зубоврачебных карт челюстей – ничего.
– Так часто бывает? – спросила Натали.
– Почти никогда. – Джентри поднял камешек и бросил его в воду. – В современном обществе все люди попадают в какие-то списки, архивы и прочее.
– Возможно, ФБР не очень старается, – заметил Сол. – Вы так не считаете?
Джентри кинул еще один камешек и пожал плечами. В ресторане он был в коричневых брюках и старой клетчатой рубашке, но перед тем, как отправиться на прогулку, вытащил из багажника свой мешковатый китель и ковбойскую шляпу с пятнами на тулье и теперь снова выглядел типичным шерифом-южанином.
– Не думаю, что ФБР стало бы задействовать какого-то полуголодного уличного придурка, – ответил он. – А если он не работал на них, то кто все-таки его использовал? И зачем ему было убивать себя? Неужели он настолько боялся ареста, что предпочел смерть?
– Примерно так поступил бы оберст, если бы он использовал кого-то, – сказал Сол. – Или миз Фуллер, что еще вероятнее.
Джентри кинул новый камешек и, прищурившись, посмотрел на огни форта Самтер милях в двух от них.
– Да, – согласился он, – но все равно получается какая-то бессмыслица. Ваш оберст никак не может интересоваться мной… Дьявол, ведь я даже ничего не слышал о нем до того, как вы рассказали свою историю! А если миз Фуллер беспокоят те, кто за ней гоняется, ей бы лучше заняться патрулями автоинспекции штата, горотделом по делам убийств и ФБР. Ведь у этого придурка в бумажнике ничего не было, кроме моего фото.
– У вас оно с собой? – спросил Ласки.
Джентри кивнул, вытащил из кармана фотографию и отдал ему. Сол отошел к ближайшему фонарю, чтобы получше рассмотреть.
– Интересно, – сказал он. – Тут на заднем плане виден фасад муниципалитета округа.
– Да.
– На снимке есть что-нибудь, что может подсказать, когда его сделали?
– Видите кусочек пластыря у меня на подбородке? Я бреюсь опасной бритвой своего отца, которая, в свою очередь, принадлежала моему деду, но я не очень часто ею режусь. В прошлое воскресенье Лестер, один из моих помощников, позвонил мне слишком рано, поэтому я и порезался. И почти весь день ходил с этим пластырем.
– То есть в воскресенье? – уточнила Натали.
– Да, мэм.
– Значит, тот, кто интересуется вами, сделал этот снимок в воскресенье, а потом некий тип стал преследовать вас в четверг, – сказал Сол. – Похоже на стотридцатипятимиллиметровый объектив.
– Точно, – кивнул Джентри.
– Можно мне взглянуть? – Натали взяла снимок и с минуту разглядывала его при свете фонаря. – Тот, кто его делал, пользовался встроенным экспонометром… Видите, экспозиция вот здесь, где солнце отражается на двери, больше, чем на вашем лице. Скорее всего, у него была двухсотмиллиметровая линза. Это довольно большой размер. Проявляли снимок в частной, а не в коммерческой фотолаборатории.
– Откуда вы знаете? – удивился Джентри.
– По тому, как обрезана бумага – слишком небрежно для коммерческой лаборатории. Вряд ли ее вообще обрезали, оттого я и думаю, что объектив длиннофокусный. Но печатали второпях. Домашние лаборатории, в которых можно работать с цветным фото, сейчас вполне обычное дело, так что с этим проблем не возникнет. Вы недавно видели кого-нибудь с автоматическим фотоаппаратом, имеющим такой вот объектив, шериф?
Джентри улыбнулся:
– У Дика Хейнса в точности такая штуковина. Крохотная «Коника» и большой бушнеловский объектив.
Натали вернула ему фотографию и, нахмурившись, повернулась к Солу:
– Может, существуют и другие… такие же твари?
Сол сложил на груди руки и устремил взгляд на далекие городские огни.
– Я не знаю, – медленно проговорил он. – Много лет я думал, что оберст единственный в своем роде. Жуткий уродец, порождение Третьего рейха, если такое вообще возможно. Но исследования показали, что способность воздействовать на психику людей не так уж редко встречается. Читаешь историю и поневоле задумываешься: может быть, такие индивиды, очень разные сами по себе, как Гитлер, Распутин и Ганди, тоже обладали такой способностью? Возможно, мы имеем дело с континуумом, и оберст, Фуллер, Нина Дрейтон и бог знает кто еще просто представляют собой крайние точки этого континуума…
– Значит, могут быть и другие?
– Да, – сказал Сол.
– И они, непонятно, по какой причине, интересуются мной? – заключил Джентри.
– Да.
Шериф тяжело вздохнул:
– Мы снова пришли туда, откуда начали.
– Не совсем, – возразил Сол. – Завтра я разузнаю что смогу в Вашингтоне. А вы, шериф, можете продолжить поиски этой Фуллер. И еще следить за тем, как идет расследование авиакатастрофы.
– А мне что делать? – спросила Натали.
Сол немного смутился:
– Вам было бы разумней вернуться в Сент-Луис…
– Только не в том случае, если я могу чем-то помочь здесь. Что я должна делать?
– У меня есть кое-какие соображения, – сказал Джентри. – Мы можем обсудить их завтра утром, когда отвезем профессора в аэропорт.
– Хорошо, – согласилась Натали. – Я останусь в городе до первого января или чуть позже.
– Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны в Нью-Йорке, – сказал Сол. – Нам надо связываться по крайней мере через день. И вот еще что, шериф. Даже если все наши попытки разузнать что-то ни к чему не приведут, есть способ сделать это через газеты и ТВ…
– Каким образом?
– Высказывание мисс Престон насчет того, что они вампиры, не так уж далеко от истины. Так же как и вампиров, их съедают собственные темные инстинкты. Когда эти инстинкты удовлетворяются, не заметить этого невозможно.
– Вы имеете в виду сообщения о других убийствах? – спросил Джентри.
– Вот именно.
– Но в этой стране происходит больше убийств за один день, чем в Англии за весь год. – Джентри развел руками.
– Верно, однако у оберста и таких, как он, страсть к особым убийствам, – тихо сказал Сол. – Не думаю, чтобы они могли совершенно изменить своим привычкам, какой-то след болезненности или извращения все равно будет заметен.
– О’кей, – вздохнул Джентри. – Значит, в худшем случае будем ждать, пока эти… вампиры не начнут убивать снова. Будем разыскивать их по этим следам. Ну, допустим, мы их найдем. И что тогда?
Сол вытащил из кармана платок, снял очки и принялся их протирать, близоруко щурясь на огни гавани.
– Тогда мы их выследим и поймаем. А потом сделаем то, что делают со всеми вампирами. – Он снова надел очки и едва заметно улыбнулся. Улыбка получилась безрадостной. – Мы проткнем их сердца кольями, отрубим головы и набьем рты чесноком. А если и это не подействует… – Улыбка Сола стала еще холоднее. – Тогда придумаем нечто такое, что подействует.
Глава 13
Чарлстон
Среда, 24 декабря 1980 г.
Для Натали Престон это был самый одинокий сочельник за всю ее жизнь, и она решила что-нибудь предпринять по этому поводу. Она взяла сумочку, «Никон» со 135-миллиметровым объективом, вышла из дому и медленно поехала в Старый город. Еще не было четырех часов, но уже начало темнеть.
Она ехала мимо красивых домов и дорогих магазинов, слушала рождественскую музыку и понемногу думала обо всем.
Ей очень не хватало отца. В последние годы она все реже виделась с ним, но теперь сама мысль, что его больше нет, что он не думает о ней и не ждет ее, была невыносима, словно что-то оборвалось в ее жизни. Ей хотелось плакать.
Когда пришло сообщение о смерти отца по телефону, она не плакала. Не плакала и тогда, когда Фред отвез ее в аэропорт Сент-Луиса. Вообще-то, он хотел полететь вместе с ней, но она возражала, и он не стал настаивать. Она не плакала на похоронах и после похорон, во все эти часы и дни смятения и встреч с родственниками и друзьями. Через пять дней после убийства отца, когда ночью Натали не смогла заснуть и принялась искать, что бы почитать, она наткнулась на сборник юмористических рассказов Джина Шеппарда. Книга открылась на странице, где на полях размашистым знакомым почерком было написано: «Почитать с Натали этим Рождеством». Она пробежала глазами страницу, где описывался смешной и в то же время страшный случай, как мальчик отправился в гости к Санта-Клаусу прямо из универмага. Это было очень похоже на то, как перед Рождеством родители повезли ее, четырехлетнюю девочку, в центр города и ждали целый час в очереди, а она в панике убежала в самый ответственный момент. Закончив читать, Натали смеялась так, что смех постепенно перешел в слезы, а затем в рыдания. Она проплакала почти всю ночь и заснула лишь перед рассветом, но встала, когда поднялось зимнее солнце, чувствуя себя совершенно опустошенной. И все же ей стало легче. Самое худшее было позади.
Натали свернула влево и поехала мимо особняков на Рейнбоу-роуд, с их лепниной, красочными фасадами, выглядевшими сейчас скромнее. На улице зажглись газовые фонари.
Она сделала ошибку, оставшись в Чарлстоне. Ее соседка миссис Калвер приходила чуть ли не каждый день, и эти неловкие беседы с престарелой вдовой причиняли ей боль. Она начала подозревать, что миссис Калвер, видимо, питала надежды стать второй миссис Престон, и от этого девушке хотелось каждый раз спрятаться в спальне, едва она слышала робкий знакомый стук.
По вечерам, ровно в восемь, звонил из Сент-Луиса Фредерик. Натали представляла строгое выражение лица своего друга и в прошлом любовника, когда он говорил: «Детка, возвращайся. Оттого что ты сидишь там, не будет никакого проку. Я скучаю по тебе. Возвращайся домой, к старине Фредерику». Но ее маленькая квартирка в университетском городке больше не казалась ей домом, а захламленная комната Фредерика на Аламо-стрит была всего лишь местом, где он спал между сменами, длившимися по четырнадцать часов, во время которых Фредерик ломал голову над математическими проблемами распределения масс в галактических скоплениях. Он был очень способным парнем, но ему не повезло с образованием. Их общие знакомые когда-то рассказали ей, что он вернулся из Вьетнама, где отслужил двойной срок, с совершенно изломанной психикой в сочетании с яростным стремлением защитить свое достоинство и революционным духом. Этот свой дух он направил на то, чтобы стать выдающимся исследователем-математиком. Еще в прошлом году, несмотря на это, Натали любила Фредерика. Или думала, что любила. «Возвращайся домой, детка», – говорил он каждый вечер, и Натали, невероятно одинокая сейчас, потрясенная и убитая горем, всякий раз отвечала: «Еще несколько дней, Фредерик. Всего несколько дней».
«Несколько дней – для чего?» – подумала она.
Огни в окнах больших старых домов на Саут-Бэттери освещали веранду за верандой, низкорослые пальмы, шпили и балюстрады. Она всегда любила эту часть города. Когда она была маленькой девочкой, они с отцом часто приходили сюда гулять по Батарее. Лет в двенадцать она вдруг обратила внимание, что чернокожие тут не живут, что эти замечательные старинные дома и прекрасные магазины предназначены только для белых. Позже она сама удивлялась, как могло случиться, что черная девочка, выросшая на юге в шестидесятых годах, поняла это так поздно. Ей пришлось поменять свои взгляды и привычки, что поначалу казалось невероятным. Как она могла не заметить, что места ее вечерних прогулок, большие старые дома ее детских мечтаний были для нее и для других цветных так же запретны, как и плавательные бассейны, кинотеатры и церкви, в которые она и не подумала бы зайти. К тому времени, когда Натали стала достаточно взрослой, чтобы в одиночку ходить по улицам Чарлстона, оскорбительные знаки были убраны, общественные фонтаны стали действительно общественными, но привычки оставались, и границы, установленные двумя столетиями традиции, стереть было не так просто.
