Текст книги "Друд, или Человек в черном"
Автор книги: Дэн Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Макриди азартно гонял шары с нами, пока жена не отправила его спать после стакана теплого молока. Но именно Джордж Долби – будущий импресарио и деловой партнер Диккенса – оживил своим присутствием вечер: сей энергичный господин с блестящей от пота лысиной часто заливался хохотом, рассказывал поистине забавные истории без малейшего намека на заикание, легко обыграл Перси, потом меня, потом Диккенса и наконец на изумление мастерски владевшего кием и оказавшего упорное сопротивление молодого Диккенсона, чья игра свидетельствовала не только о тонком понимании бильярдной баллистики, но также о расчетливой хитрости, какой в нем никто не заподозрил бы, на него глядя.
Диккенс, по заведенному обыкновению, удалился в полночь, но настоятельно попросил нас всех продолжить игру. Обычно я задерживался в бильярдной, если там собиралась интересная компания, и мы зачастую играли, между делом потягивая бренди, до самого рассвета, но сегодня, когда вскоре после ухода Диккенса Долби поставил свой кий на место и откланялся (вероятно, пока еще не вполне уверенный в своих гостевых привилегиях в Гэдсхилле), игра расстроилась. Перси отправился в «Фальстаф-Инн» в сопровождении слуги с фонарем, а мы с Диккенсоном поднялись наверх, каждый в свою комнату.
Несмотря на принятое ранее лекарство, подагрические боли немилосердно крутили меня ко времени, когда я разделся и приготовился отойти ко сну. Оценив количество лауданума, оставшегося в моей походной бутыли, я выпил еще два стакана тонизирующего и снотворного средства.
Я сказал «тонизирующего и снотворного», поскольку лауданум – как вам почти наверняка известно, дорогой читатель, живущий в более просвещенную в части медицины эпоху, – не только хорошо успокаивает нервы и усыпляет, но также обостряет чувства, повышает работоспособность и способствует высокой концентрации внимания. Я не знал (возможно, никто не знал), каким образом один и тот же препарат служит двум взаимоисключающим целям, но я точно знал, что он весьма эффективен в обоих случаях. Нынче ночью я нуждался в успокоительном и снотворном действии лекарства.
Мой возбужденный ум жаждал поразмыслить о странной затее Диккенса с публичными чтениями, представляющими собой «совершенно новую форму искусства», и связать всю чушь, которую он нес про месмеризм и магнетизм, с его предполагаемыми визитами к подземному обитателю по имени Друд, но благословенный лауданум избавил меня от назойливых вопросов, теснившихся у меня в голове.
Последней мыслью, посетившей меня перед сном, стала мысль об одном обстоятельстве, сообщенном мне инспектором Филдом несколькими неделями ранее.
Похоже, в течение осени Эллен Тернан несколько раз наведывалась в здешние края и даже непосредственно в Гэдсхилл. Конечно, сказал Филд, у бывшей актрисы живет родня в Рочестере, и потому она приезжала сюда вне зависимости от своей тайной связи с Диккенсом, но точно установлено, что она также посещала Гэдсхилл-плейс и в сентябре провела здесь по меньшей мере пять ночей.
Интересно, гадал я, как отреагировали Кейти и Мейми на такой захват материна места в доме? Я еще мог представить, что Мейми, следуя примеру Джорджины Хогарт, радушно принимает незваную гостью, понимая (как понимали все), что Чарльз Диккенс мучается одиночеством и остро нуждается в юношеских иллюзиях, какие одна только любовь способна подарить уму и душе стареющего мужчины. Но Кейти? Кейт Макриди Диккенс, сколь бы несчастной и одинокой она сама ни казалась (в октябре Неподражаемый сказал мне, что жена моего брата «настолько неудовлетворена… настолько снедаема страстным желанием завести любовника, что медленно, но верно подрывает и свою репутацию, и свое здоровье, Уилки») – так вот, она по-прежнему хранила верность памяти изгнанной из дома матери. Я не мог представить, чтобы Кейт, которая всего на год старше Эллен Тернан, приняла в свое сердце предполагаемую любовницу отца.
Далеко не каждый отважится заявить брату мужа своей дочери, что она неудовлетворена физически и усиленно ищет любовника, и я подозреваю, Диккенс сказал мне это с расчетом, что я передам его слова Чарли. Но я, разумеется, не сделал этого.
Видимо, Кейти не высказалась вслух против визитов Эллен – иначе бывшая актриса не стала бы приезжать в Гэдсхилл снова и снова.
С такими мыслями я погрузился в глубокий сон без сновидений.
Кто-то сильно тряс меня за плечо и шепотом повторял мое имя.
Я перекатился на другой бок, чувствуя себя как пьяный. Темноту в комнате рассеивал лишь слабый, странный свет, источник которого, казалось, находился на полу у кровати. Надо мной склонялась темная фигура.
– Проснитесь, Уилки.
Я вгляделся в фигуру.
У моей постели стоял Чарльз Диккенс, в ночной рубашке и наброшенной на плечи шерстяной куртке, с двустволкой в одной руке и скомканным саваном в другой.
«Пробил мой час», – подумал я.
– Вставайте, Уилки, – прошептал он. – Быстро. Наденьте туфли. Я принес вам пальто.
Он бросил саван мне на ноги, и я осознал, что это мое пальто.
– В чем де…
– Тсс, тише! Не то других разбудите. Поднимайтесь. Живо. Пока он не скрылся. Нельзя терять ни минуты. Наденьте только пальто и туфли. Вот и молодец…
Мы спустились по черной лестнице. Диккенс с ружьем и фонарем шел впереди, мы оба старались производить по возможности меньше шума.
Султан, свирепый ирландский волкодав, в наморднике и ошейнике с поводком, ждал на привязи в заднем холле. Он так и рвался к двери.
– В чем дело? – спросил я. – Что случилось?
Бакенбарды у Неподражаемого и волосы на макушке нелепо топорщились со сна, что в других обстоятельствах изрядно меня позабавило бы. Но только не нынче ночью. В глазах Чарльза Диккенса читалось чувство, похожее на настоящий страх, – ничего подобного я не видел никогда прежде.
– Это был Друд, – прошептал он. – Мне не спалось. Я думал о разных делах, которые следует поручить Уиллсу. Я встал с постели, собираясь спуститься в кабинет и сделать для себя запись на память, и тут я увидел это, Уилки…
– Что именно, друг мой?
– Лицо Друда. Бледное, искаженное лицо. Оно маячило в окне. Прижималось к холодному стеклу.
– В вашем кабинете? – спросил я.
– Нет, – сказал Диккенс, уставившись на меня дикими, как у понесшей лошади, глазами. – В моей спальне.
– Но, Диккенс, – прошептал я, – это же невозможно. Ваша спальня находится на втором этаже, как и гостевые комнаты. Друду пришлось бы подняться по десятифутовой стремянной лестнице, чтобы заглянуть к вам в окно.
– Уилки, я его видел, – прохрипел Диккенс.
Он настежь распахнул дверь и, держа в одной руке фонарь и поводок, а в другой сжимая двустволку, вышел в ночь вслед за своим нетерпеливо рвущимся вперед псом.
На заднем дворе было очень холодно и очень темно – ни луны, ни звезд в небе, ни единого огонька в окнах дома. Ледяной ветер тотчас забрался под накинутое на плечи пальто и трепещущую ночную рубашку, и я задрожал всем телом. Я вышел без брюк и в туфлях на босу ногу, и сейчас, на кусачем морозном воздухе, испытывал такое ощущение, будто бритвенно-острые заледенелые травинки секут мне голые лодыжки и голени.
Султан с рычанием бросился вперед, увлекая за собой Диккенса. Мы походили на двух разъяренных селян, напавших на след убийцы, из какого-нибудь низкопробного авантюрного романа.
Возможно, таковыми мы и являлись.
Мы завернули за угол дома в кромешной тьме и остановились в саду под окнами спальни Диккенса. Султан рычал и рвался на поводке, но Диккенс на минуту задержался: отодвинул заслонку маленького фонаря и посветил на замерзшую землю клумбы. Ни подозрительных отпечатков ног, ни вмятин, оставленных приставной лестницей, там не наблюдалось. Мы оба взглянули на темное окно спальни Диккенса. Несколько звезд показались в разрыве быстро плывущих облаков и спустя несколько мгновений исчезли.
Если Друд заглядывал в окно, не пользуясь стремянной лестницей, значит, он парил в воздухе на высоте десяти футов.
Султан зарычал, дернулся на поводке, и мы устремились за ним.
Вернувшись на задний двор, мы остановились на краю поля, где в 1860 году Диккенс сжег всю свою корреспонденцию. Голые ветви деревьев с костяным стуком раскачивались на ветру.
– Но откуда здесь взяться Друду? – шепотом спросил я. – Зачем ему являться сюда?
– Однажды утром он следовал за мной от Лондона, – прошептал Диккенс. Он медленно сделал полный оборот на месте, держа двустволку под правой мышкой. – Я в этом уверен. Я часто вижу по ночам неясную фигуру на другой стороне дороги, около шале. Собаки лают. Когда я выхожу из дома, фигура исчезает.
«Скорее всего, агенты инспектора Филда», – подумал я, испытывая искушение сказать это вслух. Вместо этого я повторил: Но зачем Друду являться сюда и таращиться в ваше окно в рождественскую ночь?
– Тш-ш-ш! – Диккенс предостерегающе вскинул ладонь, а потом крепко сжал свободной рукой челюсти Султана, чтобы заглушить рычание.
В первый момент мне показалось, будто к нам приближаются сани, хотя на земле не лежало ни тончайшего снежного покрова, но потом я осознал, что слабый звон колокольчиков доносится из темной конюшни. Там на стене висела упряжь Ньюмена Ноггза, украшенная норвежскими колокольчиками.
– За мной, – промолвил Диккенс, поспешно устремляясь к конюшне.
Двери там были распахнуты настежь – в ночном мраке смутно вырисовывался густо-черный прямоугольник дверного проема.
– А вы закры… – шепотом начал я.
– Они всегда закрываются на ночь, – прошипел Диккенс в ответ. – Я проверял их сегодня на закате. – Он передал мне поводок внезапно притихшего пса, поставил фонарь на землю и взял на изготовку дробовик.
Колокольчики слабо звякнули в последний раз, а потом наступила тишина, словно чья-то рука придержала упряжь.
– Снимите с Султана намордник, а потом отпустите поводок, – чуть слышно прошептал Диккенс, не опуская ружья, направленного на черный дверной проем.
– Он разорвет на куски любого, кто там находится, – прошептал я.
– Снимите намордник и отпустите пса, – прошипел Диккенс.
С бешено стучащим сердцем я опустился на одно колено и принялся неловко возиться с застежками намордника. Я почти не сомневался, что ирландский волкодав с налитыми кровью глазами – он весил почти столько же, сколько я, – разорвет на куски меня,едва лишь я сниму с него намордник.
– Вперед! – громко скомандовал Диккенс псу.
Султан рванулся с места и понесся мощными прыжками, словно вместо мышц у него были тугие металлические пружины. Но устремился он отнюдь не в конюшню: волкодав круто забрал влево, одним махом перелетел через живую изгородь и помчался через поле в сторону леса и далекого моря.
– Черт бы подрал негодного пса! – в сердцах выругался Диккенс. Я только сейчас осознал, как редко Неподражаемый чертыхался при мне. – Пойдемте, Уилки, – властно скомандовал он, словно я был вторым волкодавом, которого он держал про запас.
Вручив мне фонарь с опущенной заслонкой, Диккенс побежал к распахнутым дверям конюшни. Я поспешил следом, поскальзываясь на мерзлой траве, но он достиг дверного проема значительно раньше меня и вошел внутрь, не дожидаясь, когда подоспею я с фонарем.
Вступив в темноту, я скорее почувствовал, нежели увидел, что Диккенс находится в нескольких футах слева от меня, и понял (вероятно, прозрел ясновидчески), что он стоит со вскинутым дробовиком, направленным в сторону длинного прохода между стойлами. Клубы пара от дыхания лошадей и пони и слабое шевеление животных в кромешном мраке я тоже воспринимал скорее шестым чувством, чем зрением и слухом.
– Дайте свет! – резко приказал Диккенс.
Я неловко поднял шторку фонаря.
Расплывчатые тени в стойлах – все лошади бодрствовали, но не издавали ни звука – беспокойно зашевелились. Пар от дыхания клубился в холодном воздухе подобием тумана. Потом в дальнем конце темной конюшни, где висела на стене упряжь с колокольчиками, мелькнуло смутное белое пятно.
Диккенс поднял ружье чуть выше, готовясь спустить оба курка, и я увидел, как блеснули белки его глаз в свете фонаря.
– Стойте! – крикнул я в полный голос, заставив животных испуганно шарахнуться в стойлах. – Бога ради, не стреляйте!
Я бросился вперед, к расплывчатому белому пятну. Мне кажется, Диккенс выстрелил бы, невзирая на мои крики, если бы я не загородил от него мишень.
Неясная белая фигура в дальнем конце конюшни наконец оказалась в круге света от моего фонаря. Там, в темноте, стоял Эдмонд Диккенсон с широко раскрытыми, но совершенно бессмысленными глазами. Он явно не видел и не слышал нас. Он был в ночной рубашке, босые ступни смутно бледнели на черном брусчатом полу конюшни, кисти вяло опущенных рук походили во мраке на маленькие звезды.
Диккенс подошел и разразился смехом. Громкий хохот испугал лошадей пуще прежнего, но Диккенсон никак на него не отреагировал.
– Сомнамбула! – воскликнул Диккенс. – Бог ты мой, сомнамбула! Наш сирота разгуливает во сне!
Я поднес фонарь поближе к бледному лицу молодого человека. В его глазах заплясали яркие отблески огня, но он не моргнул и даже не шелохнулся. Перед нами действительно стоял лунатик.
– Вероятно, его-то вы и видели у себя под окном, – тихо промолвил я.
Диккенс бросил на меня столь сердитый взгляд, что мне показалось, сейчас он обругает меня, как недавно обругал сплоховавшего пса, но заговорил он неожиданно мягким тоном:
– Вовсе нет, дорогой Уилки. В саду под окном я никого не видел. Я встал с постели и ясно увидел в окне лицо Друда – он прижимался своим уродливо коротким носом к стеклу и пристально смотрел на меня безвекими глазами. Он находился непосредственно за окном, Уилки. За окном моей спальни на втором этаже. А не в саду внизу.
Я согласно кивнул, нисколько, впрочем, не сомневаясь, что Друд привиделся Неподражаемому во сне. Вероятно, он принял на ночь лауданум – я знал, что Фрэнк Берд прописал Диккенсу этот препарат, когда осенью пациент стал мучаться бессонницей. Я сам все еще ощущал теплую пульсацию в теле, вызванную действием лекарства, даром что от холода моя рука, сжимавшая фонарь, тряслась, словно у паралитика.
– Как мы с ним поступим? – спросил я, кивком указав на Диккенсона.
– Как следует поступать со всеми сомнамбулами, друг мой. Осторожно отведем парня обратно в дом, и вы проводите его в спальню и уложите в постель.
Я взглянул в сторону открытого дверного проема, что выделялся в чернильной тьме прямоугольником чуть светлее по тону.
– А Друд? – спросил я.
Диккенс потряс головой.
– После ночной охоты Султан часто возвращается домой с окровавленной пастью. Будем надеяться, такое случится и на сей раз.
У меня возникло желание уточнить у Диккенса, что именно он имеет в виду. (Инспектор Филд по достоинству оценил бы подобные сведения.) Он что, рассорился со своим наставником по части египетского месмеризма? И желал фантому смерти? Хотел, чтобы пес-убийца загрыз Друда? Неужто Диккенс больше не ходит в учениках у повелителя подземного мира, который руками своих приспешников (по словам бывшего начальника сыскного отдела Скотленд-Ярда) убил свыше трехсот мужчин и женщин?
Но я промолчал. Заводить разговор на таком морозе не особо хотелось. Подагрическая боль постепенно возвращалась, пропускала свои раскаленные щупальца сквозь глазные яблоки прямо в мозг, как обычно случалось перед сильным приступом.
Мы взяли Диккенсона под руки, медленно вывели из конюшни и повели через широкий двор к задней двери особняка. Я осознал, что мне придется вытереть полотенцем ноги молодому болвану, страдающему лунатизмом, прежде чем затолкать его в постель.
Возле самой двери я оглянулся на темный двор, почти ожидая, что вот сейчас Султан вбежит в круг света от фонаря, держа в зубах отгрызенную бледную руку, или ступню, или голову. Но никакого движения в темноте не наблюдалось, если не считать колебания ветвей в порывах ледяного ветра.
– Так заканчивается очередная рождественская ночь в Гэдсхилле, – тихо пробормотал я.
Очки у меня слегка запотели, когда мы вошли с холода в сравнительно теплую прихожую. Я ненадолго отпустил руку мистера Диккенсона, чтобы снять и протереть очки. Снова заправив металлические дужки за уши, я увидел, что Диккенс улыбается обычной своей озорной мальчишеской улыбкой, какой столь часто одаривал меня за четырнадцать лет нашего знакомства.
– Благослови всех нас Господь, – пропел он детским фальцетом, и мы с ним громко расхохотались, рискуя разбудить весь дом.
Глава 14
Я видел мерцающую сферу… вернее, мерцающий бледно-голубой эллипсоид… и черную полосу на темном фоне.
Полоса находилась на потолке и образовалась там за много-много лет от копоти восходящего вверх дыма. Мерцающий бледно-голубой овал находился ближе, прямо передо мной, и являлся частью меня, продолжением моих мыслей. А также луной, бледным спутником, подчиненным моей власти.
Я повернулся на левый бок и увидел солнце – неизвестное солнце, ярко-оранжевое, а не бледно-голубое, посылающее лучи в черный космос. Если бледно-голубой овал был моим спутником, то я был спутником этого солнца, ослепительно сияющего во тьме космического пространства, во тьме вечности.
Какая-то тень застила мое солнце. Я не столько увидел, сколько почувствовал, как бледно-голубой овал и длинная трубка, связывающая меня с ним, стремительно отлетают прочь.
– А ну-ка, Хэчери, вытащите его оттуда. Поставьте на ноги и подоприте плечом.
– Эй, эй, эй! – провизжал совершенно незнакомый и одновременно страшно знакомый голос. – Джентльмен заплатил за койку на ночь и за зелье, все чин чинарем. Не смейте его…
– Заткнись, Сэл, – пророкотал другой знакомый голос. Голос сказочного великана. – Еще хоть раз вякнешь – и инспектор упрячет тебя в самую темную камеру Ньюгейта еще до рассвета.
Больше никто не вякал. Я парил над переливчатыми разноцветными облаками, раз за разом облетая вокруг шипящего, потрескивающего солнца, а мой бледно-голубой спутник – теперь недоступный взору – в свою очередь, вращался вокруг меня. Но в следующий миг я почувствовал, как сильные руки стаскивают меня с головокружительных космических высот на бугристую, грязную, устланную соломой землю.
– Поддерживайте его, чтобы не падал, – проскрежетал голос, невесть почему вызвавший у меня ассоциацию с каким-то строго грозящим пальцем. – Возьмите на руки, коли придется.
Я снова парил – между темными спальными полками, встроенными в темные стены. Шипящее солнце позади меня медленно удалялось, становясь все меньше и тусклее. Передо мной вырос тощий исполин.
– Сэл, убери Яхи с дороги – не то я вытрясу его прокопченные кости из его гнилой старой шкуры да загоню беспризорным мальчишкам как дуделки по три пенни штука.
– Эй, эй! – снова услышал я. Две тени слились воедино, потом одна из них уложила другую обратно в гроб. – Вот и славно, Яхи. Давай спатеньки. Хиб, ваше высочество, джентльмен еще не рассчитался со мной толком. Ты сильно заубытчишь меня, коли возьмешь да утащишь клиента прочь.
– Врешь, старая карга, – прогремел более властный из двух мужских голосов. – Ты минуту назад сказала, что он заплатил за все услуги. У него в трубке было столько зелья, что он провалялся бы тут в дурном бреду до самого рассвета. Впрочем, суньте ей еще пару монет, сыщик Хэчери. Самых мелких.
Потом мы вышли в ночь. Я отметил морозную свежесть воздуха – в нем чуялся запах еще не выпавшего снега, – отметил отсутствие своих пальто, цилиндра и трости, а также то чудесное обстоятельство, что ноги мои не касаются булыжной мостовой – я просто парю над ней, направляясь к пляшущему на ветру уличному фонарю далеко впереди. Потом я осознал, что более крупный из двух сопровождающих меня мужчин держит меня под мышкой, словно призового поросенка, полученного на деревенской ярмарке.
Я уже достаточно очухался после трубки опиума, чтобы вслух выразить свое недовольство, но шагавшая впереди темная фигура (я ни секунды не сомневался, что это мой ангел возмездия инспектор Филд) промолвила:
– Угомонитесь, мистер Коллинз. Здесь неподалеку есть трактир, который откроет нам двери, несмотря на неурочный час, и там мы приведем вас в порядок.
Трактир, куда нас впустят в такое время суток? Как бы ни туманилось мое зрение (впрочем, в холодном воздухе нынче ночью висел густой туман), я отчетливо понимал, что морозным и ветреным мартовским утром все до единого заведения подобного толка закрыты в предрассветный час.
Я услышал и смутно увидел, как Филд стучит кулаком в дверь под вывеской с надписью: «Шесть веселых грузчиков». Как бы ни ныли у меня бока от того, что сыщик Хэчери крепко зажимал меня под мышкой, словно призовую свинью с ярмарки, я не понимал, действительно ли нахожусь здесь, в темноте на морозе, в обществе двух мужчин. Скорее всего, я по-прежнему лежал на койке в притоне Сэл, наслаждаясь остатками зелья в чернильной cклянке.
– Эй, там, придержи лошадей! – раздался женский голос, едва слышный сквозь лязг засовов и пронзительный скрип древней двери. – О, это вы, инспектор! И вы, сыщик Хэчери. И что вам обоим не спится в такую ненастную ночь? А это кто такой, Хиб? Не утопленник ли?
– Нет, мисс Аби, – сказал верзила. – Просто джентльмен, которого надобно привести в чувство.
Меня внесли в трактирный зал с красными портьерами на окнах и большим камином, где еще тлели угли, и я страшно обрадовался теплу, хотя и понимал, что все происходит во сне. Трактир «Шесть веселых грузчиков» и его хозяйка мисс Аби Поттерсон являлись плодами художественного вымысла из проклятого диккенсовского «Нашего общего друга». В припортовом квартале не было трактира с таким названием, хотя имелось великое множество заведений подобного толка, любое из которых Диккенс мог взять за прототип изображенного в романе.
– Здесь подают отличный херес, – сказал инспектор Филд, пока мисс Аби зажигала лампы и приказывала сонному мальчишке-прислужнику подбросить поленьев в камин. – Не желает ли джентльмен заказать бутылку?
Я нисколько не усомнился, что в точности такие слова есть в «Нашем общем друге». В чьих же устах они прозвучали там, если сейчас мой одурманенный опиумом мозг создает такую галлюцинацию? «Мистер инспектор» из романа, осознал я, являлся очередным диккенсовским персонажем, списанным вот с этого самого инспектора Филда, в данный момент занявшего место в уютной кабинке.
– Джентльмен желает, чтобы его перевернули головой вверх и отпустили, – произнес я во сне.
Хэчери приподнял меня, придал мне вертикальное положение и осторожно усадил на скамью напротив инспектора. Я огляделся по сторонам, с уверенностью ожидая увидеть поблизости мистера Юджина Рэйберна и его друга Мортимера Лайтвуда, но, если не считать сидящего инспектора, стоящего Хэчери, суетящегося у камина мальчишки и выжидательно застывшей на месте мисс Аби Поттерсон, в трактире никого не было.
– Да, вашего особого хереса, пожалуйста, – распорядился Филд. – Всем троим. Для согрева.
Мисс Аби и мальчишка скрылись в задней комнате.
– Зря стараетесь, – сказал я инспектору. – Я знаю, что все это сон.
– Ай-ай-ай, мистер Коллинз. – Филд ущипнул меня за руку с такой силой, что я вскрикнул. – Джентльменам вроде вас не место в притоне Сэл. Если бы мы с Хэчери не вытащили вас оттуда вовремя, вы бы в ближайшие десять минут лишились своего бумажника и золотых зубов.
– У меня нет золотых зубов, – сказал я, стараясь четко произносить каждое слово.
– Фигура речи, сэр.
– Мое пальто, – проговорил я. – Моя шляпа. Моя трость.
Хэчери, точно фокусник, извлек невесть откуда все три поименованных предмета и положил на стол в соседней пустой кабинке.
– Нет, мистер Коллинз, – продолжал инспектор Филд, – в своем опиумном пристрастии джентльмену вроде вас следует ограничиться лауданумом, которым на законных основаниях торгуют честные аптекари вроде мистера Коупера. И оставить опиумные притоны вместе с сомнительными припортовыми кварталами неверным китайцам да черномазым ласкарам.
Меня не удивило, что он знает имя моего главного поставщика лауданума. В конце концов, все ведь происходило во сне.
– Я вот уже несколько недель не получаю от вас никаких сообщений, сэр, – продолжал инспектор Филд.
Голова у меня раскалывалась. Я поставил локти на стол и подпер лоб кулаками.
– Мне было нечего вам сказать.
– Плохо дело, мистер Коллинз, – вздохнул инспектор. – Это идет вразрез как с общим духом, так и с конкретными условиями нашего соглашения.
– К черту наше соглашение, – пробормотал я.
– Послушайте, сэр, – сказал Филд. – Сейчас мы вольем в вас немного подогретого хереса, чтобы вы вспомнили, как подобает себя вести истинному джентльмену.
Мальчишка – несомненно, по имени Боб – вернулся с огромным кувшином, источающим приятный терпкий запах. В левой руке он держал железный сосуд в виде шляпы с конусообразной тульей (Диккенс описывал точно такой в своем романе, и я с интересом прочитал описание, даром что мы с ним видели сотни подобных новинок). Перелив в него содержимое кувшина, Боб установил наполненную до краев «шляпу» в заново растопленном камине, воткнув острым концом поглубже в угли, потом скрылся в заднем помещении и через минуту вернулся – с тремя чистыми стаканами и в сопровождении хозяйки заведения.
– Благодарю вас, мисс Дарби, – промолвил инспектор Филд.
Паренек поставил на стол стаканы, вытащил железный сосуд из огня, легонько взболтал – края «шляпы» зашипели и задымились, – а затем перелил подогретый напиток обратно в кувшин. Предпоследняя часть сего священнодействия заключалась в том, что Боб подержал каждый из наших прозрачных стаканов над дымящимся кувшином, чтобы они запотели до необходимой степени матовости, одному ему известной. И наконец он наполнил стаканы под одобрительные возгласы инспектора и его прихвостня сыщика.
– Спасибо, Уильям, – поблагодарил Филд.
– Уильям? – переспросил я, подаваясь вперед, чтобы вдохнуть ароматные теплые пары, исходящие из моего стакана. – Мисс Дарби? Вы, наверное, имеете в виду Боба и мисс Аби? Мисс Аби Поттерсон?
– Нет, конечно, – сказал Филд. – Я имею в виду Уильяма – славного малого Билли Лампера, обслужившего нас минуту назад, – и его хозяйку мисс Элизабет Дарби, которая владеет и управляет этим заведением вот уже двадцать восемь лет.
– Разве это не «Шесть веселых грузчиков»? – спросил я, осторожно отпивая крохотный глоток горячего хереса.
Я испытывал неприятное покалывание во всем теле – точно такое, как в отсиженной ноге или отлежанной руке. Во всем теле, кроме головы, трещавшей от боли.
– Я не знаю в Лондоне заведения с таким названием, – рассмеялся инспектор Филд. – Этот трактир с давних пор и по сей день называется «Земля и голубь». Возможно, сам Кристофер Марло развлекался с девицами здесь в задней комнате, если не в более сомнительном «Белом лебеде», что через дорогу. Но «Белый лебедь» – трактир не для джентльменов, мистер Коллинз, даже если речь идет о таких безрассудно смелых джентльменах, как вы, сэр. И в такой час хозяин «Белого лебедя» не впустил бы нас и не подогрел бы для нас хереса, как сделала моя милая Лайза. Вы пейте, сэр, пейте – только между делом объясните мне, пожалуйста, почему вы не передавали мне никаких сообщений в последнее время.
От горячего хереса мысли мои постепенно прояснялись.
– Повторяю: у меня не было никаких сведений для вас, инспектор, – резковато сказал я. – Чарльз Диккенс собирается в триумфальное турне по провинциальным городам, и в ходе нескольких наших последних встреч он ни разу не обмолвился о вашем общем знакомом, фантоме по имени Друд. С самой рождественской ночи.
Инспектор Филд подался ко мне.
– Когда, по вашим словам, Друд парил в воздухе за окном спальни мистера Диккенса, расположенной на втором этаже.
На сей раз рассмеялся я. И тут же пожалел об этом. Потирая ладонью ноющий лоб, свободной рукой я взял со стола стакан и промолвил:
– Нет, инспектор. Когда мистер Диккенс сказал, что видел Друда, парившего в воздухе у него за окном.
– Вы не верите в возможность левитации, мистер Коллинз?
– Я считаю подобный феномен крайне… маловероятным, – угрюмо пробурчал я.
– Однако в своих очерках высказываете ровно противоположное мнение на сей счет, – заметил инспектор Филд.
Он шевельнул толстым указательным пальцем, и паренек по имени Билл поспешно наполнил оба наших стакана.
– В каких еще очерках? – осведомился я.
– Кажется, в свое время они были опубликованы под общим заголовком «Магнетические сеансы на дому» и под каждой значилась подпись «У. У. К.» – Уильям Уилки Коллинз.
– О господи! – воскликнул я излишне громко. – Так они вышли в свет лет эдак… сколько?.. пятнадцать назад.
Серию очерков, упомянутых Филдом, я написал для журнала известного скептика Дж. Г. Льюиса «Лидер» в самом начале пятидесятых. В них я просто рассказывал о различных салонных экспериментах, очень модных в то время: погружение мужчин и женщин в месмерический транс, магнетизирование неодушевленных предметов вроде стаканов с водой, чтение мыслей и предсказания будущего, попытки общения с духами умерших и… да, сейчас я вспомнил, несмотря на головную боль, несмотря на опиумный и алкогольный дурман… там действительно упоминалось о некой женщине, взмывшей в воздух вместе со своим креслом.
– У вас появились причины переменить свое мнение с тех пор, как вы наблюдали подобные явления, мистер Коллинз?
Мягкий, но одновременно категорический и многозначительный тон Филда, как всегда, привел меня в раздражение.
– Я не высказывал никакого собственного мнения, инспектор. Просто описывал свои наблюдения.
– Но вы больше не верите, что мужчина или женщина – любой человек, искушенный в древних искусствах давно забытой цивилизации, – может воспарить в воздух, чтобы заглянуть в окно Чарльза Диккенса?
Ну все. Я был сыт по горло этим вздором.
– Я никогда не верил в подобные вещи, – резко сказал я, возвысив голос. – Четырнадцать или пятнадцать лет назад я просто описывал… фокусы… производимые доморощенными мистиками, и рассказывал о легковерии зрителей, собиравшихся на подобные выступления. Я человек современный, инспектор, каковое определение для представителей моего поколения равнозначно понятию «человек, ни во что не верящий». К примеру, я не верю даже в существование вашего таинственного мистера Друда. Или, если выразиться более категорично, я убежден, что вы и Чарльз Диккенс просто использовали легенду о названном персонаже каждый для своей цели, причем оба вы попытались использовать меня как пешку в вашей игре – какую бы там игру вы ни вели.
Для человека в моем состоянии, да в столь ранний час, это было слишком длинное выступление, и я устало уткнулся носом в стакан с дымящимся хересом.
Инспектор дотронулся до моей руки, и я вскинул голову. Его красное, испещренное прожилками лицо хранило серьезное выражение.
