Текст книги "Демиург (СИ)"
Автор книги: Дэми Хьюман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– И почему завтра я должен понять?
– Ну, ты, вроде, не дурак, – пожал он плечами.
– Кто вам сказал?
– Твои запятые, – опустошив чашку, сказал ветеран Арены. – Допивай свой чай и ложись спать.
Вдумываться в его ответ я не стал.
– А как же вы?
– Прекращай выкать, – бросил он, разворачиваясь к мониторам. – Мне еще нужно разобраться в твоем инциденте, и я буду очень тебе благодарен, если ты не будешь мне мешать. А поспать я могу и в кресле – не в первой.
Теплый напиток сморил меня, и мои глаза стали слипаться. Я опустил голову на подушку и сгреб под себя одеяло.
– Когда я домой попаду?
– Послезавтра... навскидку. Я заказал части для твоего визора, утром заберу их со склада и починю твою штуковину.
– А потом?
– А потом сообщу куда надо, тебя отвезут домой, и все станет, как раньше.
"Хотелось бы в это верить, – подумал я. – Еще одного кошмара мне не перенести".
– Я уже говорил – тебе нечего бояться, – словно прочитав мои мысли, раздраженно промолвил старик. – По крайней мере, здесь. А теперь сделай одолжение, заткнись и дай мне поработать.
Я отключился в ту же секунду, как сомкнул веки.
* * *
Ночью я не видел снов. Но это было и к лучшему. Вряд ли переживания последних событий могли принести мне добрые грезы. Наутро я встал отдохнувшим и бодрым, а на вчерашнюю головную боль не осталось и намека.
Комната была пуста. Я дал знать о своем пробуждении, но ответа так и не дождался. Мой новый друг, как и обещал, отправился на поиски компонентов, необходимых для ремонта моего визора. Сейчас я бы мог просто открыть дверь и уйти, как сделал это вчера. Никто не смог бы мне помешать и, теперь уж точно, никто не смог бы найти. Но куда мне идти? Этот мир для меня чужой, а я для него и вовсе не существую. Одномерный шум компьютеров наполнял комнату. Часы на книжном столе показывали какую-то несуразицу, но я точно знал – сейчас восемь часов утра, ни минутой больше и ни минутой меньше. Приобретенные за двадцать лет рефлексы указали мне путь в ванную.
По пути я обнаружил, что предметы, казавшиеся вчера новыми, больше не вызывают у меня замешательства. Я знал и понимал значение вещей, окружавших меня – мониторы и кабеля, разъемы и хабы, мемочипы и альтервизоры... Зато имена и названия из прошлой жизни, напротив, звучали теперь ненатурально и причудливо, если не глупо. Новостью для меня стало и то, что в мире существует не один язык, а целое их множество, и я, как оказалось, могу говорить только на одном из них. Сколько же я знал людей, с которыми сейчас не смог бы обмолвиться и словом?
Я открыл кран с водой и подставил руку под холодную струю. Отражение в зеркале заставило меня забыть о регулярной утренней процедуре. На меня смотрел юноша, черты которого я едва ли мог назвать привлекательными. Узкие плечи и тонкие руки – комплекция, совершенно не соответствующая бойцу Большой Арены. Ровные каштановые волосы падали на высокий лоб, скрывая редкие прыщи. Глаза грязно-зеленого цвета смотрели устало, и вместе с впалыми щеками и заостренными скулами придавали лицу вид изнуренный и болезненный. Повстречай я такого человека на улице, то прошел бы мимо безо всякой мысли о нашей возможной схожести, а уже через мгновение забыл о нем и никогда больше не вспомнил. Этот парень не был тем красавцем, каким я себя представлял. Но, тем не менее, это был я. Теперь мне стало известно, что представляет собой Гриндмастер: штурмовой чародей Файв Би-Даблъю без маски – всего лишь хилый мальчишка по имени Кристоф Боленских. Как же долго я обманывал себя и других...
К счастью, вскоре это недоразумение закончится. Если мой друг мне не соврал, то завтра я вернусь к прежней жизни, стану тем, кем был, и от воспоминаний об этом грязном, жестоком мире не останется и следа. Я набрал в ладони воды и смыл с лица остатки сонливости. Вот только полосу у глаз, оставленную альтервизором, смыть не удалось. Интересно, как я умывался раньше?
Замок щелкнул, когда я заваривал чай на кухне.
– Обожаю, когда оправдывают мое доверие, – заявил мой друг с порога. – Ты же не вылез в окно, пацан?
– Не вылез, – отозвался я.
Старик прошел на кухню и достал из пакета две плоские коробки. Запах сыра и копченого мяса напомнил мне, что я ничего не ел со вчерашнего утра. В животе заурчало.
– А ведь мог бы, – сказал он, небрежно бросив свою маску на стол. – В окно, на крышу, а потом... как это у вас называется? – он развел руки в стороны, изображая полет. – Железный ястреб?
– Самолет. Я стал понимать все... вроде бы.
– Ну и отлично. Сделай-ка мне черного.
Я указал на упаковку с последним пакетиком карамельного чая внутри.
– Все, что осталось.
Старик открыл дверцу подвесного ящика.
– О чае-то я позаботиться не забываю, малый. В отличие от еды.
Пожалуй, два десятка сортов вина в баре озадачили бы меня меньше двух десятков сортов чая. Я взял с полки крупнолистовой.
– Как же хреново спать по ночам, еще и в кресле, – пожаловался мой друг. – Насыпай больше, не хочу отрубиться в обед. Нужно многое сделать.
– Как сходили... сходил? – поправился я.
Он взглянул на меня из-подо лба, криво улыбаясь. Этот взгляд показался мне неприятно знакомым, и я готовился услышать насмешку в свой адрес.
– Хотел спросить, не похер ли тебе, а потом вспомнил, что таки нет, – он достал из кармана жменю пластин в антистатических пленках и продемонстрировал их мне. – Я достал нужное, так что да, сходил нормально. Если не считать встречи со скачущими через заборы идиотами, которые на меня налетели. Так порой хочется самому сломать им ноги, а то естественный отбор почему-то не спешит этого делать. А заодно и тем, кто бревнами прикидывается. Знаешь, ложатся такие пластом...
Я покачал головой, не понимая, о ком идет речь.
– Те еще уроды. А, забей...
Мой друг подал мне сахарницу.
– Почему так произошло? – спросил я.
– Ну, с ростом урбанизации растет и число склонных к суициду...
Ответ привел меня в некоторое замешательство.
– Я... о системе, – пришлось пояснить мне. – Почему я вылетел?
– А, ты об этом, – без всякой радости усмехнулся старик. – В каждой системе есть место парадоксу. Это звучит дико и ни разу не научно, но ты, походу, просто-таки всей душой мечтал попасть на свою игру. А мечты системе не подвластны.
Я залил чашки кипятком, и мы прошли в комнату.
– Кто играл вчера вместо меня?
– Дин-Джин из Хай Стратеджик.
Он протянул мне коробку с еще горячей пиццей.
– И как? – спросил я, отправляя в рот один из кусков.
– Печально, как и предполагалось. Семь-восемь сливов за бой штурмовым чародеем. Такая статистика считалась слабой даже во времена самых первых турниров, а сейчас это прямая дорога в нижнюю таблицу.
– Дин слабый чародей.
– Ну, у Шторма времени особо выбирать не было, – пожал плечами мой друг. – Или плюс один в кресло или пока-пока ручкой до следующего года. Ты, кстати, отдаешься не меньше, – указал он на меня куском пиццы. – Но хотя бы паники в бою не создаешь.
– И что, я в каждом бою... погибал?
– Куда ж без этого. Около трех сотен раз на прошлогоднем турнире.
Похоже, старик спутал меня с бывшим стрелком Файв Би-Даблъю.
– Я не участвовал в прошлом турнире.
– Участвовал. Под именем Сэнт-Чарли.
Что ж, значит, за ночь я стал понимать далеко не все.
– Разве Тактикал Механикум...
– Разумеется, никто никого не убивал, – опередил он меня ответом. – Это была просто смена имиджа команды. Такая коммерческая чепуха, которая якобы работает для привлечения аудитории. Стрелком, кстати, ты мне нравился больше.
И как же, интересно, остальные видели это событие? Что случилось с Сэнт-Чарли для всего множества миров, в котором он существовал? Умер ли он для Арены, Дисциплины, для моей команды... для моих родственников?
– Где сейчас мои родители?
Старик вздохнул.
– Твоя мать умерла от передоза порошком, когда тебе было два. А отец... с тобой он нянчиться не любил, да и не хотел после смерти матери, собственно. Не знаю, что там было в его виртуальном мире, но в этом он жил, не просыхая по нескольку лет кряду. Какой-то умник придумал тогда открыть киберспортивную школу, и твой батяня, недолго думая, туда тебя и отдал, чтобы получить возможность послать всех нахер и пропивать время где-нибудь подальше от дома. Должен сказать, это не самое неудачное решение в его жизни. Вышло бы не круто, если б ты сейчас повторял его путь, превращая алкогольные галлюцинации в подвиги, – он сделал несколько глотков, пристально глядя на меня. – Да, штурмовой чародей?
Как стоило реагировать в такой ситуации, мне было не ведомо. Я не ответил и лишь отвел глаза. Выходит, все, что есть у меня в другой жизни – это команда. Четыре человека во всем мире, которым я еще, может быть, нужен. Четыре человека, для которых я существую лишь вымышленным.
– Не дуйся на меня, парень. Не я наливал твоему отцу, – сказал мой друг. – Ты спросил – я ответил.
– У меня был кто-нибудь... еще?
– Девчонка была.
– Была, значит...
Я попытался представить рядом с собой девушку, но образ ее представлялся мне размытым и каждый раз новым, будто я пытался вспомнить человека, которого никогда не видел.
– И почему я ее не помню?
– Потому что она предпочла не помнить тебя, – ответил старик. – В альтерсети такой закон, что поделаешь.
– Как ее звали?
– Ольга. А ты называл ее Нэнси.
– Ты можешь ее найти? – попросил я.
– Нужно копаться в базе. Поэтому нет, – отмахнулся старик.
– Почему? У нас же... есть время?
– У меня нет желания, и это главное.
– Ну, хотя бы, расскажи о ней. Хоть что-то. Ты же изучал мои данные. Изучали ведь? – Больше всего мне сейчас хотелось подержать в руке нить, связывающую меня настоящего и прошлого.
– Ну, вас свели, насколько я помню, – нехотя сказал он. – Забудь, малый. Такие отношения, в большинстве своем, самообязаловка. Какое-то ненужное самовнушение. Каждый из штанов выпрыгивает, доказывает себе, что вот оно, то, что он искал всю жизнь. Хотя никто из них, по сути-то, и не ищет, а хватает, что под руку первым подвернется. Каждый думает, что оно здесь, рядом, просто лежит у ближайшего бордюра. Подходи, забирай и люби. Но какой же это фарс на самом деле, – он постучал пальцами по ручке кресла и продолжил: – Вот так и живут всю жизнь, притворяясь, что любят. Притворяются перед оголтелыми родственниками, перед совершенно чужими людьми на работе, притворяются у начальника под столом...
Мне ли он говорил эти слова или же самому себе? Недоумевая, зачем он мне все это рассказывает, я все же выслушал его. Похоже, моя просьба затронула в его душе невидимые струны, звучание которых мой друг воспринимал не без горечи. Возражать ему я не стал.
– Короче, парень, если хочешь еще что-нибудь спросить – спрашивай, но эту тему хорони, – проговорил он. – Завтра тебе это все будет до задницы, поэтому сегодня давай обойдемся без путешествий в твое прошлое. Лучше думай о том, как вытянуть команду в верхнюю таблицу.
Расправившись с едой, старик вытер руки о шорты и достал из-под стола неизвестный мне аппарат, под крышку которого он поместил мой альтервизор и приобретенные детали. Лампочка на корпусе устройства замигала зеленым, и в комнате запахло канифолью. Прильнув к микроскопу, мой друг следил за происходящим внутри аппарата, время от времени поворачивая ручки каких-то регуляторов.
– Хочешь знать, как ты мыл физиономию? – спросил он, не отрываясь от работы.
"Я только узнал, что у меня никого нет. Может ли меня интересовать, как я мыл лицо?"
– А дело в том, что альтервизор способен улавливать сигналы мозга на расстоянии восьмидесяти пяти сантиметров. Это так называемое личное пространство. Примерная длина вытянутой руки, – говорил старик. Мое согласие ему, похоже, не требовалось. – В первых версиях с этим были большие проблемы, но мои знакомые их довольно быстро разрешили.
– Что будет, если кто-то наденет чужой визор? – без особого интереса задал я вопрос.
– То же, что и с тобой было, когда ты его снял. У каждого мозги работают с уникальной частотой, и если кто наденет чужую маску, у него наступит дикий отходняк, пока мозг не перестроится на новый лад. К моему визору это не относится. Он визуальный, работает на собственной внутренней базе, а не на нейронах носителя. Как-то так, в общем... Я не биолог, Алик объяснил бы лучше.
– Как вообще могут взаимодействовать люди, если они воспринимают окружающее по-разному? – скептично спросил я. – Я говорю о заводах там, электростанциях.
– Ну, как правило, на потенциально опасных объектах не работает кто попало. Ты вот, например, на какой-нибудь завод в жизни бы не попал. Тебе даже не было известно об их существовании. В тех мирах, которые критично отличаются от реального, как твой, кузнечная мастерская – вершина технологии, а все прочее объясняется магией. Прям находка для тех, кому противопоказано думать, – проворчал старик, разгоняя рукой дым, валивший от прибора. – Ты на свой счет не принимай.
– И что, таких миров много?
– Да дохрена, в общем-то, – ответил он. – В самом начале мы ссинергировали вручную четыре, а после система стала автоматической. Сейчас каждый день их появляется и удаляется до нескольких сотен. В одних летают на воздушных шарах, в других – на антигравитационных машинах... но больше всего меня удивляет, что в них меняет большинство.
– И что же?
– А ничего, – мой друг отстранился от микроскопа. – Ровным счетом ничего. Наверное, им плевать на обшарпанные улицы. Плевать на смердящие в жару свалки. Все, что им нужно – это не видеть тех, кто может им мешать.
– Не очень-то... разумное применение, – согласился я.
– Ну, люди вообще странные. "Дай нам другую реальность! – кричат они. – А теперь сделай ее максимально похожей на эту", – он взмахнул руками и вновь прильнул к дымящемуся устройству.
Управившись со своим нехитрым завтраком, я отнес пустые коробки и чашки на кухню.
– Выходит, во всем мире сейчас только мы без визоров? – спросил я по возвращению.
– Не совсем. Есть несколько человек... в основном, это работники науки, которых я сам отобрал... у них съемные моновизоры, как у меня, чтобы мозги оставались чистыми. Но, для их же безопасности, они не знакомы ни друг с другом, ни со мной лично. Есть еще Службы, которые меняют визоры, если вдруг кто-то решает рилм сменить.
– Безопасности? – удивился я. – Разве ты не говорил, что в мире нет преступности?
– Да не от этого мы прячемся, малый, – с сожалением сказал мой друг. – Есть люди, для которых контроль и слежка есть неотъемлемыми составляющими их игры. Они продолжают играть даже теперь, когда и шпионить-то не за кем. А ирония вот в чем – они хоть и не ищут нас, но, все же, могут найти.
– И что тогда случится?
– Кто знает? Все, на что способна людская глупость. Возможно, парадокс, сродни твоему. А если все раскроется, то, может случиться, и война. Ставки для победителя слишком высоки. Но, главное, если кого-то из моих протеже и найдут, никто из них не выведет этих гребаных сыщиков на меня.
Старик выключил прибор и отодвинул его на край стола, потеснив гору исписанных листов бумаги и целлофановых упаковок.
– Осталось перепрошить, – сообщил он. – Ночью займусь.
– И поэтому ты так живешь? Чтобы тебя не нашли?
– Как? – хитро улыбнулся он.
– Бедно.
– Ха, какие стереотипы! – порадовался мой друг. – Я богат, парень.
– И в чем твое богатство? В этих... машинах?
– В обсерваториях они, малый. В институтах микробиологии, в исследовательских центрах. И, кстати, на ребят оттуда я возлагаю прямо-таки огромные надежды. Лет через десять они обещают прийти к технологии переноса человеческого разума на цифровой уровень. Так, может, я и доживу до межпланетных путешествий, и сдрисну отсюда подальше. Не охренительная ли перспектива, скажи мне?
– Эгоистично, как по мне.
Старик сдвинул брови.
– Ну, это еще не самое плохое, что я от тебя слышал.
– Что потом с этим всем будет? Что, если ты вообще не доживешь?
– Знаешь, я не сильно на этот счет беспокоюсь, – сказал он, поглаживая щетину на лице. – Система может работать без меня – не зря же я вкалывал столько лет. А касательно бессмертия... Это кусок праздничного торта, который я заслужил. Просто хочется попробовать его до того, как придет мое время покинуть праздник. Но если не выйдет... да к черту тогда всё. Во всяком случае, богатство свое я не унесу на тот свет, как сраный фараон.
Молчание в комнате продлилось несколько долгих минут.
– Могу я узнать, кто такой Алик? – наконец решился спросить я.
– Это... засранец ты, и запомнил же! – выругался старик и на какое-то время задумался. – Наверное, проще будет рассказать сначала.
Он опустил спинку кресла и, закинув руки за голову, устроился в нем полулежа.
– Я жил в очень странное время, – начал он рассказ, глядя в потолок. – Странное и интересное... с точки зрения развития технологий. Сеть тогда только зарождалась, и я получил желанную возможность общаться по интересам, минуя такой неприятный фактор как человеческое общество. Если честно, я даже не представляю, как бы я жил в любой другой эпохе, – он сделал короткую паузу. – Чего скрывать, моя детская тогда еще глупость и лень помешали мне получить должное образование. Хотя я вообще сомневаюсь, что тогда меня могли научить тому, что я умею сейчас... Людей, как ты понимаешь, я не жаловал, и работа на фрилансе в Сети избавила меня от необходимости вербального контакта с ними, чему я был рад несказанно. Мое существование ограничилось четырьмя стенами, и вся моя жизнь протекала там, за семнадцатью дюймами. Сеть для меня стала чем-то особым... как какое-то тайное убежище, как остров, где пираты прятали свои сокровища, подальше от лишних глаз. Это был целый неизведанный континент с особой, аутентичной природой. Такой, знаешь, манящий романтикой Дикий Запад, еще свободный от лицемерных моралистов. Здесь анонимность могла сказать о человеке больше, чем полное досье. И мы любили этот мир. Когда горел монитор, я чувствовал себя дома, в окружении подобных мне, и торжествующая глупость всего того, что происходило за стенами, не в силах была к нам дотянуться. Мы говорили о людях, как о явлении, как будто сами не принадлежали к их роду. Мы все были одиноки, но каждый из нас был целой армией, одновременно тысячей солдат с улыбками на лицах... Проблемы начались, когда весь этот сброд, от которого мы отгородились, хлынул, подхваченный волной моды, в наш мир, не зная его законов и негласных правил. Вся эта зараза потекла через открытые форумы, через социальные сети, созданные прожорливыми Иудами для варварских полчищ. И каждая мелкая гнида, знающая едва ли половину алфавита, считала своим правом в крик заявлять о себе: "Вот я! Смотрите! Я есть! Я не пустое, сука, место! У меня есть мнение, которое вы обязаны уважать!" И чем это мнение было глупей, тем сильнее гаденыш пытался его протолкнуть, вшить, влить, втрамбовать окружающим, вместе с тем продолжая срать на наши порядки. Их появление было подобно налету саранчи. Заполняя Сеть, они стали менять ее под свое атрофированное телевидением и обществом понимание. Они не лезли со своим уставом в чужой монастырь, о нет! Они к ебаной матери снесли его стены, украсили руины помойными тряпками, на которых красовались слоганы с призывами к равенству и справедливости, и среди уродливых, набухающих от гноя чумных ран закатили пиршество с содомией, против которой еще полчаса назад так рьяно боролись. Нас окружили недоросли разных возрастов, чей мозг был изнасилован родителями, школой и энергетиками; мы были вынуждены вариться в одном котле с пидарами, расплодившимися после дождя политкорректности. Они разрушили мой дом до основания. Как же мне тогда хотелось сделать эти руины их могилой, похоронить их там навсегда... Но дальше было хуже. Когда психически больные политиканы, коим место в желтом доме, отыгрались на телевидении за свои детские травмы, они обратили свое внимание на нас. По всей Сети началась охота на контент, объявленный вне закона. Запрет коснулся всего без исключения – информации и музыки, литературы и мультипликации, – всего, где контуженые головы правительства усмотрели вредоносные детали. Фильмы с зерном разумных идей подменялись сериалами, от игры актёров в которых тянуло блевать, как от запаха в общественном туалете. Это дерьмо снимали уроды, уроды же в нем и снимались, а стадо продолжало мычать и хлебать поданное к ужину пойло. Хлебало и просило еще. Однако и этого оказалось мало. Ведомые своими демонами, сраные реформаторы дотянулись своими руками и до святыни, и однажды был издан закон "О границах минимума восприятия", по которому в Сети могли существовать только игры, обладающие качеством графики не ниже установленного какими-то мудозвонами, возомнившими себя экспертами. Они убили то, на чем я вырос. На чем все мы выросли. Они отобрали у нас прошлое, похоронили Дисциплины в выгребной яме, осквернили надгробные плиты, а взамен стали подсовывать нам размалеванные, бездушные клоны того, что приносило нам радость в детстве. "Видеоигры должны выглядеть достойно". Видеоигры! – жестикулируя, выкрикнул мой друг. – Для них даже Дисциплины были видеоиграми! Это как алмазы называть камнями. Как токай водой, как гребаное солнце лампой!
Он сплюнул на пол, растер плевок ногой и отдышался.
– Но то, что происходило в Сети, было лишь отражением общего упадка за ее пределами, зеркалом такой глобальной деградации... Наука стала служанкой имебцилов. Торжество познания, любовно воспетое красной эрой, низвергли, как памятники вождям ушедшего века, и юные взоры обратились от звезд к подворотням. На каждом телеканале, с каждого обоссанного угла, из каждой дыры сладкоголосые дебилы стали петь о толерантности, о том, как жить им охренительно, о том, что у них, блядь, рожь на полях колосится. И эта... либерастия, эта ослепшая, оглохшая терпимость, напирала просто отовсюду. Свобода, ведущая народ, сладкая воинствующая леди, превратилась в старую жирную шлюху, чего только не напихавшую себе в глотку за всю жизнь. А эти войны? Как боязливо закрыл глаза весь мир, когда оголтелые фанатики разносили восток именем своих кровожадных божков! В каком ужасе замерла цивилизация при виде обезьяны, которой сама же вложила в руки оружие! Как, скажи мне, получилось, что из колыбели мудрецов и математиков вышли торгаши и головорезы?
Старик уставился на меня, будто требуя ответа, которого я не мог ему дать. Цепочка разговора для меня была давно утеряна, и поэтому я спросил первое, что пришло на ум:
– И где они теперь?
– Кто?
– Эти... фанатики.
– Тебя только это заинтересовало? – спросил он грозно. – Воюют, конечно. Только их потасовки теперь перенесены на другой уровень и никому не вредят. В тех же Дисциплинах их как грязи.
– И на Арене?
– Гадс Мессенджерс, Соузен Старс, Холи Эведжерс...
Ни одной из этих команд я не встречал на крупных турнирах.
– Остальные – хуже. Об их достижениях можешь сам судить. До них до сих пор не дошло, что Цитадели не берутся одним только выкрикиванием имени пророка, – подытожил он. – Знаешь, я бы выбрал для себя религию, притесняющую деградацию, но как-то пришел к мысли, что в таком случае сама идея религии потеряет смысл.
– Я бы не стал осуждать чужую веру.
– Ты бы много чего не стал делать, малый. Но я не осуждаю веру. Я говорю прямо, что их бог... любой бог – бредни недалекого ума. Они все носят мои маски. Все у меня в кулаке. И только от меня зависит, что с ними будет. Я решаю, что они увидят, а что нет. Я даже решаю, что они будут жрать на завтрак. И вот где их боги сейчас? Они помогают им? Спасают? Может, дают надежду? Нет, надежда им попросту не нужна. У них все есть. И это все дал им не бог, а разум.
– Значит, нет никаких богов?
– Я этого не говорил, – отсек старик. – Все ж тебе нужно разжевывать...
Он схватил со стола карандаш, начеркал что-то на обрывке бумаги и протянул его мне. На листке я разглядел два простых числа и знак плюс между ними.
– Что ты видишь?
– Ну... сложение, – неуверенно проговорил я.
– И ты знаешь ответ?
Я поставил знак равенства после чисел и написал сумму.
– Просто, да? – спросил мой друг.
– Вполне.
– И вот когда так же, в одну строчку, ты сможешь написать Вселенную, тогда ты увидишь Бога. Здесь, перед собой, а не где-то в больных фантазиях. Увидишь Бога настоящего и единственного. Вот к чему нужно стремиться.
Он проткнул стержнем листок и забросил его под кровать.
– Я тогда... не совсем даже понимал, что всю эту херню нужно остановить. И никакой идеей и, уж тем более, средствами, на тот момент я не располагал...
Он с досадой сглотнул слюну.
– Не умею я рассказывать коротко, – признался мой друг. – И вообще не о том я собирался рассказать.
Поерзав в кресле, он продолжил:
– Так вот... Был у меня один школьный приятель, Костя Барков. Вместе мы не доучились – в одиннадцатом классе он переехал, и всякая связь у меня с ним была потеряна. Снова мы встретились лет через шесть, уже в Сети – я случайно нашел его имя в списке сотрудников компании, на которую я работал по фрилансу. За то время, пока мы не виделись, он, в отличие от меня, балду не гонял. Сам выучился, в микроэлектронике шарил, устроился в мажорную контору и дослужился до ведущего программера... карьеру ковал, короче, пока я дисциплины покорял. Его компания начинала тогда работу над новым проектом – они писали масштабное приложение для телефонов и прочей карманной мишуры. Такая, знаешь, совершенная карта, на которой были абсолютно все объекты – от торговых центров дозабегаловок и уличных сортиров. И Костя по старой дружбе предложил мне работать с ним. Я согласился не раздумывая. Деньги, которые он обещал платить, на то время казались мне просто огромными, и, к тому же, я мог, как и раньше, работать дома. Поставленная задача оказалась для меня простой – я должен был игрофицировать создаваемую ими виртуальную копию мира, чтобы ротозеи, заплатившие бабло за предоставленный сервис, не дай бог не заскучали и не убежали к конкурентам. Игры были моей стихией, поэтому и с должностью я справился, особо не напрягаясь. Куш за работу я сорвал солидный. Уже через год на моем счету водились финансы, о которых в моей нищей стране можно было байки сочинять. Я начал путешествовать, летал даже за океан, но чем больше я узнавал мир, тем меньше в него верил. Однако вот что я тогда заметил: три кита современности – алчность, зависть и похоть – всегда плыли в том направлении, куда дул ветер новых технологий. Ажиотаж, возникавший при появлении на рынке новинок брендовых компаний, был сравним по масштабам разве что со стихийным бедствием. И я проникся идеей, что, управляя этой стихией, можно направлять толпу в нужное мне русло. И первым шагом к этому стала встреча с одним человеком. Он подсел за мой столик в кафетерии, уже изрядно подвыпивший, и представился Аликом Глебовичем Гальским. В подобных случаях я просто вставал и уходил, но в тот раз все было иначе. Этот человек показался мне далеко не глупым, и у нас склеился разговор, – старик похрустел пальцами. – Алик был доктором нейробиологии, и до недавнего времени преподавал в медицинском. Он разработал теорию, которая, по его словам, должна была совершить прорыв в науке – дать возможность перенести человеческий разум на новый уровень. Доктор Гальский настойчиво требовал министерства профинансировать его проект, одновременно продвигая свою теорию среди студентов, за что, собственно, и был уволен из института, а позднее лишен докторской за антинаучные идеи. Мы просидели с ним до самого вечера, обсуждая людские пороки, а когда он протрезвел, я посвятил его в суть своей работы, хотя, вроде как, по договору не имел на это права. "Если моя теория верна, а я уверен, что она верна, – утверждал Гальский. – То мы смогли бы избавиться от всей этой мерзости с помощью твоей игрушки". Алик толкнул мне несколько своих мыслей насчет того, как это можно организовать, и на следующий же день я огласил его идеи своему начальству. Их реакция была не такой, как я ожидал. Как результат, меня выкинули из моего же проекта, обвинив в антигуманности, нарушении устава компании и разглашении информации третьим лицам. Но теперь я четко знал, чего хочу. Это стало вторым шагом. Деньги, заработанные за год, я отдал Алику на его исследования, а сам принялся изучать программирование с таким усердием, с каким когда-то сражался на Арене. Гальский сообщил мне об успешном окончании эксперимента через семь месяцев, когда я уже уверенно владел кодом. Костя слил мне недавний бек-ап их базы, и за двенадцать дней и четыре ящика пива мы с доктором сделали первый прототип того, что сейчас носят все...
Утомленный долгим рассказом, старик облизнул пересохшие губы. Его лоб покрывали капельки пота.
– Мы сделали два образца визоров – визуальный и нейронный, – проглотив слюну, продолжил он. – На выставке информационных технологий я решил презентовать оба, но Алик выступил против демонстрации нейронного прототипа. Причин он назвал кучу – недоработанная конструкция, техническая иррациональность некоторых контактов, неточность в передачи импульсов... но о настоящей причине я догадался лишь спустя годы. Доктор уже тогда понимал, что мы создали. Уже тогда предвидел последствия... И, садясь в самолет, я не стал с ним спорить.
– Значит, сперва все носили только моновизоры? – спросил я, посчитав историю оконченной.
– Нет. Я изменил решение. Когда мой самолет приземлился, мне позвонил Барков и сообщил, что Алика больше нет, – старик покачал головой, будто сам отказывался в это верить. – Его убили. Застрелили у подъезда. Просто... как собаку. Шесть ебучих пуль в живот выпустили. И пока он был еще живой, молотили его доской от перил. Какие-то мрази, от которых польза была, только если б их пустили на биотопливо, уничтожили величайший разум эпохи ради одной попойки в зарыганном баре. И я решил, что хер им, а не свобода. Это был последний шаг. Моя презентация звучала как вызов, как насмешка над всеми этими съехавшимися самодовольными кретинами, которые только и выглядывали, чем же их накормят. Как плевок в лицо этой элите общества, которая закрывает глаза на все, что творится внизу. Забирайте! Жрите! – говорил я. Запритесь в золотой клетке и отдайте мне ключ! Подчинитесь мне! Лишитесь собственной воли! И они, суки, согласились.
Все это казалось мне более чем невероятным. Как могли люди, недавно осуждавшие саму идею создания подобного монстра, враз принять его ожившее воплощение?
– И никто не воспротивился? – спросил я.
– О, ну протестующих было море. Особенно когда началось массовое производство альтервизоров. И, главное, этим пидарасам, на самом деле, было даже без разницы, против чего протестовать. Говнистая такая породка людей. Самые упорные держались, наверное, лет восемь – точно не вспомню, ну а потом так же нацепили на рожи чертовы маски. Последовали всеобщему движению. Но мне гораздо интересней было наблюдать за теми, кто любит управлять людьми. Эти пастухи так забавно паниковали, когда их стадо от них разбегалось. И когда отара уже перебралась в виртуальные миры, они, спотыкаясь, ринулись за нею, только бы не потерять власть. Еще бы! Столько потенциальных подчиненных. Послушных, покорных. Готовых выполнить любую волю господина, если ее правильно завуалировать. Короли всегда появляются там, где есть, кем управлять.
