Текст книги "Демиург (СИ)"
Автор книги: Дэми Хьюман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Annotation
Хьюман Дэми
Хьюман Дэми
Демиург
Демиург
Дверь захлопнулась, и удушающее чувство одиночества хлынуло на меня ледяным потоком, сковало мерзлыми цепями, похитило дыхание.
– Даю вам последний шанс, – сказал на прощание мой друг. – Только один, других уже не будет. Ты лучше меня знаешь, что делать. – Его глаза сияли, но красок различить в них я не мог – так много оттенков там было намешано.
Я ощущал себя младенцем, рожденным раньше срока, вырванным клещами из материнского чрева и выброшенным на холодный свет, в липкую грязь и неприкрытую нищету улиц. "Смотри, – было приказано мне. – Смотри, ибо теперь ты виновен в том, что прозрел". Обхватив лицо руками, я сел в кресло и закрыл глаза, чтобы хоть на несколько мгновений забыться в иллюзии темноты. Но воспоминания последних двух дней, ужасные, гротескные карикатуры настоящего мира, настигли меня и здесь, дав понять, что сбежать от них уже никогда не получится, как бы я ни пытался. По сути, эти два дня и были всей моей жизнью. Всего два дня из двадцати лет... подарок злой иронии. Но никто из ныне живущих – из тех, кто думает, что живет – не может вообразить, как тяжел... насколько колоссально, титанически тяжел для меня груз этих прожитых дней. Еще минуту назад рядом был мой друг – единственный человек, который меня понимал. Нет, он не разделял мою ношу. Он нес свое собственное бремя, которое было в десятки, сотни раз тяжелей. И нес он его ни день и ни два, но большую часть своей жизни. Всего пара минут, кроткий цокот часов, и вот я знаю, что его больше нет.
– Человек носит свое имя, пока жив и здравствует его разум. Жив и здравствует – вместе, и никак не раздельно, – так он учил меня. – Запомни. Твои мозги будут ценней девяти десятков других, пока ты сможешь отличать черное от белого. Многие на это от рождения не способны, поэтому и цена им не больше ведра с дерьмом.
Более всего на свете он ценил свой разум, и вдруг с такой легкостью от него отказался. Сейчас я задавался единственным вопросом: "Почему?" Странное дело, но я так и не удосужился спросить имени моего друга. Эта маленькое упущение вызвало у меня горькую улыбку. Я знал, что само понятие дружбы исказилось у нас обоих, у меня – вчера, и много лет назад – у него. С моей стороны наивно было надеяться, что человек, который, мягко говоря, ненавидел этот мир, мог проникнуться ко мне чем-то большим, чем безразличие. "Он был моим другом. Мне хочется в это верить", – сказал бы я раньше. Но слепая вера – пережиток глупости, поэтому скажу: "Я хочу, чтоб это было так".
Мне никогда не нравились озлобленные люди, которые, пусть редко, но все же встречались в моей жизни. Все они появлялись лишь однажды, и после первой встречи исчезали навсегда. Причина этого теперь мне известна, но речь о другом. Мой друг жил злобой, ел ее на завтрак, обед и ужин, заваривал с нею чай и добавлял дольки ненависти для аромата. Да что там говорить – он и к себе-то относился с пренебрежением потому, что не смог найти дороги лучше той, по которой следовал. Повстречав такого человека в любой из прошлых дней, я бы бросился прочь. Спасаться, бежать, не жалея ног – вот выход. Бежать, сдирая ступни в кровь, в мясо, а, упав, ползти, пока хватает сил, – лишь бы оказаться подальше от этого вихря, разрушительного и саморазрушающего. И я бежал. Но он настиг меня, пробудил ото сна, снял, словно скальпелем, веки, и заставил смотреть на мир. Мир, который он изменил и подчинил себе. Мир, где все видят сны, которые он создал. Мир, войну за который он в одиночку выиграл у толпы, низвергнувшей себя в водоворот глупости, упадка и невежества. Он запер побежденных в одной огромной комнате, законсервировал их в банке, как зараженных смертельным вирусом. Закрыл в надежде, что когда-нибудь ему удастся изобрести лекарство. И тогда все станет таким, каким оно должно быть. Если бы два дня назад я услышал от кого-то подобную речь, то немедля сдал бы его первому же надзорному. Но после знакомства с этим необычным человеком река моих мыслей резко сменила русло и, вообще, устремилась снизу вверх. Я стал всецело доверять своему другу. Доверять, как не доверял никому. Кажется, это называется Стокгольмским синдромом. Однако утверждать не стану – это понятие возникло в моей голове впервые. Интересно, под каким названием оно пряталось в той, прошлой жизни?
Наконец, решив, что столь бурная рефлексия в ближайшее время не принесет мне ни решений, ни облегчения, я открыл глаза и осмотрел комнату, перешедшую в мое владение по неписаному завещанию. Время давно бросило здесь якорь. Выцветшие обои, еще сохранявшие завитки какого-то нехитрого узора, были на три четверти завешены тяжелыми фабричными коврами, облинявшими и поеденными молью. Покосившийся сервант с бокалами, покрытыми пылью, журнальный столик, заваленный литературой начала века, кровать и два старых облезших кресла составляли скудный интерьер. Жалюзи на окнах держали на себе многолетний слой грязи, и свет снаружи проникал в комнату лишь под вечер, когда солнце опускалось к горизонту, и закатные лучи падали на подоконник. Вентилятор в углу лениво гонял затхлый сухой воздух.
Здесь никогда не было темно. Полтора десятка говорящих живых картин, палитра которых постоянно менялась, переносили сюда изображение из любого места на земле по первому же приказу. Машины, питавшие каждый из экранов, монотонно гудели, выделяя тепло; разноцветная паутина проводов опутала потолок и стены. Среди общего шума я вдруг понял, что чего-то не хватает, и почти сразу обнаружил недостающий элемент. Небольшие механические часы в пластмассовом коробке – дешевый продукт из далекой восточной страны, – остановились, и секундная стрелка дрожала, не дойдя до девятки. Мой друг всегда запускал их снова.
– Они показывают неверное время, – как-то заметил я.
– Любое время – неправильное, – было ответом. – Столько всего напутано, что восстановить порядок можно только напалмом, – он внимательно проследил за секундной стрелкой и, только когда она сделала полный круг, продолжил: – Неважно, как идет время. Оно просто должно идти. Иначе нельзя. Иначе – смерть.
Я стукнул пальцем по циферблату, и часы вновь затикали. Теперь все в порядке. Все так, как должно быть. Из книг в мягком переплете и глянцевых журналов я соорудил некое подобие башни. Смысла в моих действиях не было никакого, но когда часы водрузились на вершину, я ощутил некоторое облегчение. Я что-то изменил. Что-то сделал сам.
С часов мой взгляд перенесся на блокнот темно-зеленого цвета, который среди беззаботно-пестрых обложек выглядел строго и официально. В предвкушении тайн, которые мой друг не успел мне раскрыть за время нашего короткого знакомства, или же в надежде пролить хоть каплю света на тени, скрывавшие от меня его гения, я открыл первую страницу. Пожелтевшая гладь листа была исписана неровным мелким почерком. Многие слова были перечеркнуты, строчки сбивались вверх или вниз, некоторые вовсе обрывались на середине листа, будто их автор решил не заканчивать мысли, а исправлениям и подчеркиваниям не было числа. Из всего написанного я смог разобрать только цифры в правом верхнем углу каждой страницы, которые, судя по всему, являлись датой. В моей прошлой жизни летопись исчислялась по-другому, и я решил узнать, сколько же времени мой друг вел эти заметки. Отыскав последнюю страницу, где записи еще отдавали запахом чернил, я произвел несложные подсчеты. Тридцать три года разделяли первый лист с последним. Следовательно, моему другу было немногим больше, чем мне, когда он сделал первую запись, и когда, возможно, все это началось.
И тут, к моему величайшему удивлению, я с трепетом обнаружил, что слова на последних листах были написаны интуитивно понятным мне языком. Не могу сказать, изучал ли я его раньше, но из отдельных отрывков я без особого труда строил предложения, смысл которых был для меня предельно ясен. Мой друг написал эти строки в день нашей встречи, и, вне всякого сомнения, адресовал их именно мне, пусть еще и не зная об этом.
"26.08.20 6 7г.
Погода снова выдалась паршивой . Уже шестую неделю за окном стояло пекло, и к концу каждого дня жара медленно проникала в мою квартиру сквозь раскаленные солнцем кирпичные стены. Гаджет на дежурном экране показывал температуру в сорок три градуса по Цельсию.
Я проснулся, как и планировал, раньше обычного – в четыре часа дня. Мой организм привык бодрствовать только по ночам, когда жара и люди не отвлекают меня от работы, и сейчас я ощущал себя вареным овощем, но в этот день начинал ись отборочны е матчи по Первой Киберспортивной Дисциплине. У меня оставалось около двух часов, чтобы закончить дела , и насладиться боями, участию в которых я когда-то отдал несколько лет своей жизни.
Мониторы зажглись, среагировав на мое движение. Комната наполнилась приятным гулом ожившего железа. Отыскав под кроватью клавиатуру, я вывел на рабочий экран окна с запросами, накопившимися за время, пока я спал. Дурная порода людей всегда будет подгонять мне работу. Даже сейчас, когда проявления человеческой глупости поч ти полностью мно ю ликвидированы.
Бот-программа отловила несколько новых шоу для умалишенных и пятерку свежих реклам, подготовленных в разных уголках мира для показа по телевидению. Не имея никакого желания изучать заблокированный контент, я подтвердил решение программы по мерам изоляции материала. В прошлом я мн ого думал над тем, как избежать подобной ежедневной рутины. Если бы люди перестали смотреть этот ящик, наполняющий их черепа холодцом, я смог бы уделять больше времени вопросам первой важности. Каждый раз удивляясь, почему большинство смотрит то, что им показывают, а не то, что они сами хотели бы смотреть, я проиграл не одну битву в войне с этой заразой, пока не понял, что бороться с религией бесполезно. В любой реальности, какую бы я не создал, телевидение становилось Богом, диктующим жестокие и безумные законы своей пастве, Богом, порождающим миллионы фанатиков и мессий. Стоило мне отрубить одну голову этой мерзостной гидре, как на ее месте вырастало две новых, еще более уродливых и голодных. Лучшее, что я мог сделать – это сковать чудовище цепями и выжигать молодые побеги, пробивающиеся из земли под его ногами, надеясь, что когда-нибудь тварь подохнет от голода.
Я перешел к папке, содержание которой было помечено как «требующее анализа». Искусственный интеллект не всегда способен распознать, что создала природная глупость, поэтому разбираться с ее творениями приходится мне. Видеофайл из папки я отправил в плейер, и под радостно-идиотскую мелодию на экране запрыгали краски, частая смена которых способная вызвать эпилептический припадок.
«У вашей киски нет отбоя от кавалеров? – вещал из колонок писклявый девичий голос. – Выход есть! Кошачьи прокладки „Либен Лок“ с поглотителем запаха. И ваша киска всегда суха!..»
В такие моменты я жалею, что был рожден человеком. Будто вина за создание подобной мерзости лежит и на мне. Скверна, схожая с этой, появляется на свет ни в первый раз, и, что прискорбно, ни в последний. Остановив безумие нажатием трех клавиш, я выполнил привычные для меня процедуры по прижиганию болячки. На сегодня мой долг перед собой был выплачен. Агнцы телевизионного бога спасены от ереси лжепророков, а лжепророки будут думать, что их слова съедены и переварены. Вот только злое семя не даст жизни – через неделю чертовы рекламщики получат отчет о провале своей кампании. Быть может, низкий рейтинг их выкидыша укажет им на их интеллектуальную ущербность. И все будут счастливы. Особенно я.
Холодный душ освежил мои мысли и привел в порядок настолько, насколько можно чувствовать себя в порядке в сорокаградусную жару. Свой холодильник я обнаружил пустым, а это значило, что мне либо придется смотреть чемпионат на голодный желудок, либо рисковать тем, что еду мне могут доставить во время игры. Ни один из вариантов меня не устраивал.
Какой бы неприязни я не испытывал к себе подобным, но выходить за дверь мне иногда приходи лось . Конечно, полная изоляция от общества до дня, когда оно станет другим, было очень заманчивым, но атрофия мышц и перспективы мочиться сидя в шестьдесят лет меня абсолютно не прельща ют . Через два квартала от моего дома находи тся небольшая пиццерия, одно из немногих мест, сохранившихся со времен, когда мир был прежним. Я принял решение, что за победами Файв Би-Даблъю я буду наблюдать под пиццу с копчености и томатным соком. Надев шорты и более-менее свежую футболку, я покинул свое жилище.
Исходивший волнами проспект устремлялся в дебри каменных джунглей, пестрящих бесконечной чередой рекламных бордов. Нельзя сказать, что мне нравится этот город, но и негативных чувств я к нему не испытываю. Наверное, дело привычки. В юные годы я горел желанием жить в там, где бы мне нравилось, а не там, где мне воле й случая суждено было родиться. И когда мое финансовое положение стало позволять мне путешествия, я не упустил возможности побывать в других городах, как ближних, так и далеких. Каждый из них манил огнями, завлекал в свои объятья, сул ил вечную славу и несметные богатства, пьянил, одурманивал и гипнотизировал. Но в чреве каждого из них я видел кишащий рой паразитов. Все эти выродки – бизнесмены и офисные работники, распевающие на утренних собраниях гимны своих гнилых компанишек; размалеванные, прокуренные шлюхи с истекшим сроком годности; финансисты, юристы и политики с разжиревшей лживостью; ядовитые сектанты любых конфессий со своими шизофреническими проповедями; нищие духом и просто кретины, заливающие нутро слабым алкоголем у подъездов и подворотен; заполонившие улицы меньшинства не таких как все, с пробитыми и растянутыми, как попользованный гандон, мочками ушей и альтернативизмом мышления; бесцеремонные рекламщики и назойливые торгаши всех мастей, чьи физиономии лучше всего смотрелись бы размазанными по асфальту; пестрые, как петухи, ведущие и потенциальные участники их шоу, готовые обменять свою честь на известность; отравленные модой звезды-однодневки с ох рен енно завышенным самомнением и раком головного мозга; подражающие им фанатки с глянцевыми лицами и силиконовыми душами – жрицы телефонных фотокамер и туалетных зеркал... вся эта элита бездуховности стояла на вершине пищевой цепочки социума. Все они кормили город и за счет него же кормились. Как жаль, что я не нашел города без жителей.
Но если раньше мне приходилось скрываться от людей за темными очками и выкрученным на максимум звуком в наушниках, то теперь они сами прячут от меня свои глаза, в которых нет ничего, кроме алчности, зависти и похоти. Сегодня все, начиная с новорожденных и заканчивая коматозными стариками, носят маски, которые объединяют и разделяют их одновременно. Маски, которые я сам на них надел. Я назвал эти маски альтервизорами.
Первый образец этого устройства был создан мною двадцать семь лет назад, а спустя четыре года девяносто пять процентов лысых обезьян отдали мне свои уши, глаза и мысли, взамен получив возможность виртуально изменять реальный мир. Нацепив себе на голову пластину с нейронными контактами, каждый получал способность редактировать под себя восприятие действительности , убирая неугодные элементы временно или навсегда. Многие изменили свой мир так сильно , что сейчас живут в стране грибных фантазий, а мировоззрение нового поколения преломлено сквозь призму снов настолько, что практически не имеет ничего общего с реальностью.
Но идея альтервизоров состояла далеко не в удовлетворении моей мизантропии. Извечная проблема вражды классов, с которой мыслители безуспешно пытались разобраться на протяжении всех времен, наконец, была решена. Люди перестали мешать друг другу и занялись своими делами, прямо или косвенно продвига я науку и производство. Даже границы государств потеряли свою прежнюю значимость. Утопия построилась сама собой, с единственного кирпича, заложенного земным разумом. Моим разумом.
Когда альтервизоры были внедрены в общеобязательное использование, я праздновал победу. Те, кто был рожден после двадцатого года, никогда не слышали о преступлениях, – я уж постарался. Однако природу человека мне так и не удалось победить до конца. С рождения не зная о проституции, женщины продавали себя. Лишенные с детства знаний об иерархии, молодые люди начинали рваться к власти, хоть эта власть и была мнимой.
Но пускай. Пускай кичатся своими достижениями. Пускай устраивают оргии, пускай трахаются хоть по сто человек разом . Главное, что никто от этого не пострадает. Все их победы видны только им лично , а их поступки не задевают тех, кого не должны задевать . В этом спектакле они куклы, а я дергаю за нити и незримо направляю их в нужную сторону. Я создал эту игру, чтобы оградить от болезни ту часть настоящего мира, которую еще можно спасти. Но чтобы найти лекарство, мне нужно время...
Так, в размышлениях, я миновал квартал и остановился у перекрестка, пропуская поток машин. Вдали, над миражом раскаленной дороги, уже виднелась вывеска пиццерии. Мое внимание привлек автомобиль одной из последних моделей . Я сразу выделил его взглядом из сотен других. Синие неоновые номера на крыше и бампере указывали на то, что в салоне сидит некто, чья известность выходит за рамки какого-то одного слоя общества. С такими номерами обычно ездили известные спортсмены, писатели и, черт бы их побрал, шоумены . Стекла на машине были затемнены, и разглядеть тщеславного ублюдка, сидящего внутри, не представлялось возможным. К тому же, учитывая мои интересы к о всему происходящему в мире людей, я едва ли надеялся узнать его за маской, даже если б и увидел. Но дальше случилось нечто совершенно неожиданное для меня.
Тонированное стекло опустилось, и из окна выглянул парень лет двадцати. Выбравшись из салона по пояс, он огляделся по сторонам, а после, ухватившись за открытый сверху воздушный люк, вскарабкался на крышу. Машина продолжала двигаться, не сбавляя скорости. Я знал – подобного не могло произойти в моей системе. Альтервизор должен блокировать побуждения к любому из действий, способному привести пользователя к травмам или смерти. В моей системе что-то пошло не так. Я хлопнул по карманам в надежде, что в прошлый раз оставил свою маску в этих шортах, но меня ждало разочарование. Окрикивать пацана было бесполезно – на мне не было альтервизора, а без него меня никто не увидит и не услышит. Все, что мне оставалось – наблюдать и надеяться, что кто-то другой остановит этого идиота.
Разумеется, это был самообман. Здесь одной половины не существует для другой, и безразличие - главная черта каждой из них. Стальная река продолжала течь, и авто этого гребаного скалолаза двигалось в том же потоке. Расставив руки в стороны, словно сраный Иисус, парень подпрыгнул вверх и, как мешок с дерьмом, рухнул на дорогу, окрасив ее темной юшкой из носа. Осколки альтервизора разлетелись по раскаленному асфальту. Мимо проехал полицейский патруль, едва не раздавив голову пацана колесом.
Стражи порядка его не вид ели , как и остальные. Мне не требовалось большего, чтобы понять – моя система дала серьезный сбой, а, значит, в случившемся тоже виноват я. И е сли в ближайшем времени мне не удастся найти причину ошибки, подобное может повториться в масштабах далеко не личных, и даже не локальных. Но сильнее всего я опасался того, что данный случай был не первым.
Выбраться на дорогу я смог только когда светофор дал водителям красный свет. Первым делом я отыскал мемочип, хранящий воспоминания владельца , и материнскую плату, а после вытащил из-под стоящего джипа тело парня. Интересно, мудак за рулем не заметил перед собой пятн о крови, что так спокойно проехал по нему, или просто сделал вид, что не заметил? Какая , к черту , разница...
Локти и колени пацана были сбиты в кровь падением, но других травм я не обнаружил. Его лицо было загорелым, а широкая полоса у глаз , оставленная альтервизором, делала его похожим на супергероя комиксов. Проверив дыхание, я убедился, что он еще жив. В больнице его не при няли бы по известной уже причине, поэтому мне при шлось тащить засранца к себе домой. А это значит никакой пиццы, и первый день турнира со свистом пущен в задницу. Я н аде ялся , прыгун не откинется по дороге, потому как открывать похоронное бюро я пока не собираюсь. Хотя, если он окажется од ним из тех, кто снял рекламу про кошачьи прокладки, я охотно измен ю свои намерения".
* * *
Мемочип N4436377761
Запись от 26.08.2047г. (26.06.360г. по кастомному времяисчислению)
Пользователь: GrindMaster
Погода обещала быть отличной. Теплые дни, начавшиеся с Праздника Высокого Солнца, продлятся еще около недели, знаменуя нашу грядущую победу над многочисленными соперниками, прибывшими в Сайгорию на ежегодный турнир Пяти Героев. Сегодня Большая Арена раскроет ворота, и на ее землю ступят тридцать две команды, равных которым не было со времен Последнего Конфликта. Каждый из бойцов оставит свою кровь на песке, и лишь пятеро сильнейших смогут поднять над головою Молот Единства как символ великой славы. Нет никаких сомнений – это будем мы.
Меня зовут Гринд, и в этом году мне выпала великая честь сражаться в составе легендарных Файв Би-Даблъю в роли штурмового чародея. Сегодня ветер подхватит мои крылья, и я, поднявшись в воздух, буду низвергать на головы моих врагов ураганы и молнии до тех пор, пока их цитадель не рухнет под натиском моих братьев по команде.
О нашем первом сопернике мы узнали вчера вечером. Шторм, наш капитан, вытащил из Сосуда Судьбы жетон Тактикал Механикум, команды, с которой мы встречались в финале прошлого года. Тогда победа стоила для Файв Би-Даблъю жизни Сэнт-Чарли, лучшего в истории Сайгории стрелка, и сейчас можно только предполагать, на какую новую подлость пойдут Механикумы ради победы.
Стратегия боя против каждой из команд была проработана нами сотни раз и заучена наизусть; мы знали свои действия буквально посекундно. За завтраком я мысленно повторил расположение позиций, как наших, так и возможных вражеских, но после вчерашнего многочасового брифинга некоторые мелочи вылетели у меня из головы. Пища не лезла в горло, вероятно, от волнения, но я всё же заставил себя перекусить. В битве мне нужна ясность мышления и быстрая реакция, а о деталях мне обязательно напомнит Шторм перед боем.
Немного успокоив себя, я допил горячий шоколад, принял душ, оделся и вышел во двор, где меня уже ждал экипаж, запряженный тремя бодрыми скакунами. Возничий, улыбнувшись, снял шляпу в знак приветствия и открыл передо мной дверцу кареты. Колеса застучали по мощеной камнем дороге, и Финелия, прекрасная столица Сайгории, распахнула предо мной свои врата. Город встретил меня бушующей зеленью высоких садов и пением райских птиц, чья красота сравнима только с их голосом. Бархатные облака терлись боками о золотые шпили мраморных дворцов, оставляя на них влажные следы, а бьющие в небо фонтаны создавали над головой калейдоскоп из радуг. Живые картины за окном, сотканные магическими кристаллами, демонстрировали всевозможные уголки мира, время от времени прерывая трансляцию новостями. До Большой Арены было около получаса пути, и я закрыл глаза, чтобы немного вздремнуть перед состязаниями. Сон ко мне пришел злой и пугающий.
Я видел грозовые облака, кружащиеся в ужасном вихре над городом. Эти облака скрыли солнце, и всюду, куда бы ни упала их тень, рушились дворцы и сохли деревья. Я видел людей, метавшихся в панике по улицам, и каждый из тех, кто только рискнул взглянуть вверх, вмиг лишался глаз и рассудка. Я видел, как кареты превращались в груды искореженного, дрожащего металла, а лошади обретали стальные крылья и взмывали в воздух. И там, в сердце бури, где звезды сошлись крестом, я увидел свое лицо, застывшее в немом крике от ужаса... От кошмарных грез меня пробудила мелодия кристалла времени. Ярко-красный цвет сообщил мне, что я опаздываю.
– Плохи дела, господин, – сообщил возница. – Сегодня столько народу, что нам не проехать. Ничего не поделать – базарный день. Прибудем через три четверти часа, в лучшем случае.
Я раздраженно вздохнул. К самому главному дню в моей жизни стоило подготовиться более ответственно, чтобы торгаши и зеваки не смогли испортить моих планов. Я постарался прикинуть, каковы мои шансы успеть к началу, если пойти пешком, но тут в мою голову пришла иная идея.
На турнирах наши способности усиливаются боевыми костюмами, секрет изготовления которых был утерян в годы Последнего Конфликта. Каждый из участников получает доспех только на время сражения, однако же, тренируются команды без них. Я – штурмовой чародей Файв Би-Даблъю, и я не для того с рождения развивал свои навыки передвижения по воздуху, чтобы сейчас томиться в ожидании, пока какой-то фермер уговаривает своего вола двигаться чуть быстрей. Я выглянул в окно и, недолго думая, взобрался на крышу кареты. Слово Грозы пробудило дремлющие в воздухе силы, и невидимые крылья за моей спиной расправились, внемля ревущим безудержным потокам ветра. Вам не лишить меня мечты, вы, ползающие по земле сукины дети!
Оттолкнувшись ногами от твердой опоры, я взмыл вверх. Несколько чудесных мгновений мне казалось, что я лечу...
* * *
Осколки чьих-то безумных снов глубоко впились в мой мозг, вызывая ноющую боль во всем теле с каждой новой попыткой проснуться. Все барьеры моего сознания давно рухнули, не выдержав стремительного натиска армии фантомов, явившихся из иных миров, чтобы растоптать, уничтожить, пожрать мой бьющийся в агонии разум. В тщетных стремлениях выбраться из вязкой трясины мороков, я беззвучно выкрикивал мольбы к тому, кто наслал на меня этот тяжкий бред, взывал к милости всех известных мне богов, но лишь рев урагана воспоминаний был мне ответом. Бесконечной чередой, одна за другой предо мною всплывали призрачные картины прошлого, которого никогда не было, и будущего, которое, я надеялся, никогда не наступит. Открывшиеся пейзажи казались настолько чуждыми моему восприятию, что с каждым мигом я все острее ощущал, как схожу с ума. Но самым страшным было осознание того, что я сплю. Сплю безо всякой возможности проснуться, и единственный путь к спасению – как можно скорей лишиться рассудка, чтобы осколки снов не могли более ранить его.
Смирившись со своей участью, я полностью отдался во власть видений. Грезы, все это время выжидавшие, когда я перестану сопротивляться, обрушились на меня гремящей лавиной, увлекая все дальше от привычной реальности. С орлиной высоты я увидел город, или, скорей, жуткую карикатуру на него: из стальных скелетов фабрик уродливыми культями торчали дымящие трубы, выпуская в небо клубы ядовитого тумана; серо-зеленая плоть кварталов была располосована черными ранами дорог, по которым ленивым роем ползли колонны разноцветных металлических коробок; с крыш каменных клеток били ввысь ослепляющие лучи света, вырисовывая узоры в вечернем небе, пышущем летним зноем. И в этих отталкивающих, оскорбляющих все эстетические чувства, силуэтах, к своему ужасу и отвращению, я разглядел знакомые мне формы и контуры. Они были во всем – в бесчисленных изгибах улиц, по которым, казалось, я когда-то ходил, в непривычно напряженных, неприветливых лицах людей, которых я раньше не замечал, в словах, суть которых я понимал, но по какой-то причине никогда не использовал. Может ли случиться, что я сам придумал их в горячке, и они крутятся у меня в голове, как пластинка в граммофоне? Скорей всего, так оно и есть. И, значит, смысла в них не больше, чем во всем моем бреду. Но почему эти улицы кажутся мне такими знакомыми?
Внезапное осенение заставило меня содрогнуться и зарыдать. Глотая слезы, я прошептал имя города, чью тень сейчас видел под собою. Финелия. Что сотворили с ней, ради какой цели? Зачем подняли столь жуткое чудовище из цветущих некогда садов? И, главное, – кто стоит за этим? Я не знал. И сил на размышление уже не оставалось.
"Хватит меня мучить, кто бы ты ни был, – хотел вымолвить я, но из груди вырвался лишь стон. – Заканчивай... прошу, заканчивай..."
Свинцовый плащ упал мне на плечи, и его тяжесть увлекла меня к земле. В ушах завыл ветер. Похоже, незримый палач внемлил моим мольбам и проявил милосердие. Скорее вниз, навстречу избавлению... Скорее вниз... вниз... вниз...
Время утратило всякое значение. Мне не ведомо, сколько часов, дней или... тысячелетий прошло до момента, когда я поймал себя на том, что думаю о команде. "Шторм и Ансвер, – повторял я уже не первый десяток раз. – Рико и Плейнимити..." Их имена сейчас воспринимались иначе, будто не принадлежали им на самом деле. Понимание того, что я еще жив, пришло ко мне не сразу. Кошмары оставили меня, передав во власть спасительной темноты, и теперь я лежал с закрытыми глазами, не ведая, радоваться ли мне или готовиться к новым мучениям. Не рискнув раскрыть глаза, я попытался определить свое место пребывания.
Мягкая пелена обволакивала все мое тело, и я чувствовал исцеляющее тепло. Опасаясь спугнуть первое после пережитых ужасов приятное ощущение, я решил не шевелиться. "Шторм, Ансвер, Плейнимити, Рико... – зачем-то прошептал я. – Что за глупые у вас имена?" Некоторое время я пытался избавиться от монотонного шума в ушах, пока не понял, что этот звук исходит извне, вместе с коротким потрескиванием и обрывками фраз, которые мне не удавалось разобрать. Перемешиваясь с ароматом пряностей, в сухом воздухе витал затхлый запах, который обычно приобретает постельное белье, если его долго не менять. Новости были вполне утешительными. Выходит, я нахожусь в постели, а не где-нибудь на песке Арены или в сточной канаве посреди трущоб. Я попытался вспомнить, что предшествовало моему попаданию сюда, но всякая ментальная деятельность вызывала острую боль в голове, будто мой череп раскалывался на части подобно ореху, зажатому между дверью и колодой. Не в силах превозмочь себя, я вновь лишился чувств.
Следующие мои пробуждения были частыми и непродолжительными, и я уже не различал, когда сплю, а когда нахожусь в сознании. Несколько раз я набирался сил и звал на помощь, но на мой зов никто не являлся. Я видел, как за занавешенным окном день постепенно сменялся вечером, но, по моим ощущениям, весь этот процесс занял не более получаса. Окончательно прийти в себя я смог только когда за стенами воцарилась темнота. На этот раз меня разбудил голос, донесшийся откуда-то из другого конца комнаты:
