Текст книги "Чародей лжи"

Автор книги: Дайана Энрикес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

В 1989 году Такер расстался со своим прежним клиентом и стал работать исключительно с Ноэлом, чтобы окончательно сформировать новый фонд, названный Fairfield Greenwich. Примерно в то же время тесть Такера, удалившийся на покой текстильщик, посоветовал Такеру с Ноэлом приглядеться к его знакомому, блестящему инвестиционному менеджеру Берни Мэдоффу.

Что же было в Мэдоффе такого, что заставляло всех этих умных и расчетливых людей доверять ему так много, так легко и так надолго? Несколько ключей к разгадке дают впечатления из личного опыта общения с Мэдоффом и из интервью с десятками людей, знавших его. Мэдофф, в отличие от других удачливых мошенников, не бил на эффект, не зарывался, не был утрированно «харизматичным». Он брал другим: еще не сказав ни слова, он, казалось, создавал незаметное, но мощное магнитное поле, которое притягивало к нему людей, как если бы он и точно был северным полюсом или тем, что в природе называется оком тайфуна, тихим прибежищем посреди бушующей стихии. Один его партнер назвал это «аурой». Подобно талантливому актеру, он притягивал внимание, просто ступая на сцену, просто входя в дверь.

Он не бравировал своей профессиональной компетентностью («у него словно было при себе кольцо-декодер», как выразился один бывший регулятор) и во времена, когда остальные дергались, метались и тряслись от страха, казался чарующе хладнокровным. Он внушал доверие и чувство безопасности. Еще один близкий сотрудник вспоминал улыбку Мэдоффа в течение первой недели после теракта 2001 года, когда что ни день в «Помаде» объявляли бомбовую тревогу: он всегда последним выходил из офиса, пропуская вперед на лестницу своих всполошенных подопечных. Подобно невозмутимому голосу пилота из кокпита или отцу, умеющему успокоить проснувшегося от кошмара ребенка, он каким-то образом давал понять, что все под контролем, что все будет хорошо. Его близкие знали, что он может быть сердитым, неуступчивым, придирчивым, резким и грубым, но даже тогда он держался с твердостью строгого, но справедливого сержанта, который никогда не паникует и не сдает позиций, который не дает спуску своим подчиненным, зато приводит всех живыми назад.

Какова бы ни была формула роковых чар Мэдоффа, его встреча с Такером и Ноэлом, должно быть, воодушевила их. В середине лета 1989 года они вложили в Мэдоффа 1,5 млн долларов, которые мобилизовали через структуру, позднее названную Fairfield International. Через полгода они вручили Мэдоффу еще миллион долларов. К ноябрю 1990 года они были готовы выводить на фондовый рынок свой новый четырехмиллионный фонд Fairfield Sentry и поделиться своим успехом со всем миром – как выяснилось, почти буквально «со всем миром».

Этот период вызывает самые острые вопросы об истоках аферы Мэдоффа. Понятно, что после краха 1987 года его финансовое положение резко изменилось и давление обстоятельств могло вытолкнуть его из серых зон налоговых уверток и валютных утечек к полномасштабной финансовой пирамиде. Здесь не может быть абсолютной уверенности – не раньше чем его сообщники сами все расскажут или из-под завалов учета не извлекут новые документальные свидетельства его деловых операций. Но возможны разумные догадки, и они в конечном счете фокусируются на этих поворотных годах последней половины позолоченных восьмидесятых.

Для финансовой пирамиды имелись все условия. Помимо своей новой связи с Ноэлом и Такером, Мэдофф привлек внимание нескольких свежеиспеченных офшорных хедж-фондов. Все эти фонды, оседлавшие первую волну интереса к хедж-фондам, начали с того, что стали переводить ему большие и все разбухавшие суммы денег. Бизнес, перенятый Авеллино и Бинсом (у которых в 1960-х было, возможно, лишь несколько десятков клиентов и дела, по словам Мэдоффа, и к концу семидесятых шли «ни шатко ни валко»), после 1983 года сделал громадный рывок, принося в его руки еще больше денег. В то же время требования выплаты наличных от некоторых крупнейших клиентов после краха рынка 1987 года поставили Мэдоффа в очень напряженное положение с ликвидностью.

Этим крупным клиентам «принадлежит решающая роль в возникновении моих неприятностей», потому что они «не исполнили свою часть соглашения», писал он в электронном письме из тюрьмы. И продолжал: «Уверен, что вы спрашиваете: как я мог быть так доверчив? Наверное, я не хотел признаваться себе в том, что им нельзя доверять как близким друзьям».Жалуясь на предательство близких друзей, он сам прекрасно понимает иронию ситуации. «Я не сомневаюсь, что некоторые из моих друзей задаются аналогичным вопросом: как я мог поступить с ними так, как поступил, – продолжает он. – Этому нет оправдания. Разница, наверное, в том, что я рассчитывал разобраться со своими проблемами, и в прошлом я столько заработал для них законным трейдингом. – И добавляет: – В любом случае это не меняет времени начала фиктивного трейдинга, которое я назвал».

Однако Мэдофф, по его собственному признанию, столкнулся с крупными и нежелательными требованиями выплат именно в тот момент, когда деньги потекли рекой. Эта временнáя привязка заставляет высказаться в пользу вывода о том, что пирамида Мэдоффа стартовала самое позднее в первые годы после краха 1987-го, чтобы деньгами новых инвесторов компенсировать изъятия старых.

Позже он настаивал, что это неправда, что эти реки новой наличности не сподвигли его на обман – по крайней мере, вначале.

6. Во что всем хотелось верить

В начале 1990-х годов Берни Мэдофф управлял вполне законной и процветающей брокерской фирмой со штатом сотрудников 120 человек и прибылями, доходящими до 100 млн долларов в год. Доля его фирмы в общем дневном объеме торгов Большого табло составляла весомые 10 %, она проводила 385 000 сделок в месяц для крупных брокерских фирм Уолл-стрит и гигантских взаимных фондов. Как бы ни злил соперников его обычай выплачивать фирмам небольшие комиссионные за присылку клиентских заказов, научно доказано, что исполнял он никак не медленнее, чем другие брокеры, и по ценам не менее, а то и более выгодным для клиентов. Качество исполнения клиентских заказов впечатляло регуляторов и укрепляло репутацию фирмы. Его сыновья разворачивали небольшое подразделение для торговли облигациями, инвестируя прибыль на счет фирмы, а системы программного обеспечения их семейной фирмы считались едва ли не лучшими на Уолл-стрит.

Но регуляторам было невдомек, что куда более масштабный бизнес по управлению финансами он вел за закрытыми дверями. Эта тайная инвестиционно-консалтинговая деятельность, судя по всему, приносила его фирме немалый доход от комиссий, а инвесторам, объем средств на счетах которых уже превышал 8 млрд долларов, стабильные прибыли. В число клиентов входили такие частные инвесторы, как Норман Леви, Джеффри Пикауэр и Карл Шапиро; фидер-фонды наподобие тех, которыми управляли Стенли Чейз и Уолтер Ноэл; вербовщики вроде Майка Энглера и брокеров из Cohmad; и, конечно, легионы мелких инвесторов, чьи деньги оседали на крупных счетах с грифом «Avellino & Bienes».

Мэдофф становился все осторожнее и все тщательнее скрывал, насколько широкой и глубокой стала денежная река, непрерывно текущая в его консалтинговый бизнес. Он связал спонсоров донорских фондов обязательством помалкивать о том, кто на самом деле управляет их средствами. Частным клиентам он настоятельно рекомендовал не распространяться о подлинном объеме сотрудничества с ним – да и о самом сотрудничестве. Такие меры предосторожности отражают тот факт, что его стратегия «конверсии с разделением страйка», как и предшествовавшие ей арбитражные стратегии, столкнулась с жесткими ограничениями на объемы. За один раз торговалось лишь столько голубых фишек, сколько должно было быть в его портфеле, отчетность о количестве торгуемых акций была ежедневной. На открытых площадках Чикаго торговалось лишь определенное число опционов, и отчетность об объемах этих торгов тоже была ежедневной.

Так что в рамках закона стратегию «конверсии с разделением страйка» split-strike conversion нельзя было наращивать до бесконечности. Чем сильнее рос Мэдофф, тем труднее было бы поверить подкованным инвесторам в то, что он зарабатывает честную прибыль. В какой-то момент опционный трейдинг на публичных и частных рынках просто не смог бы обеспечить хеджирование всего объема акций, которые ему требовалось покупать, и едва ли он смог бы покупать и продавать акции в нужном масштабе, не оказывая заметного всем влияния на колебания рынка.

Источником его славы непревзойденного управляющего инвестициями стало умение стабильно обеспечивать доходы, на которые рассчитывали инвесторы. Он с прибылью провел их сквозь все трудные времена – обвал рынка 1962 года, депрессию 1970-х и даже крах 1987 года и последующие судороги. Никто не знал, что в ранние годы он для пополнения клиентских счетов брал взаймы у Сола Альперна, и никто не знал о дефиците наличности из-за панических изъятий конца 1980-х. Зато все его клиенты твердо знали, что даже в нестабильные времена он зарабатывает им стабильные доходы, и все они хотели инвестировать через него все больше и больше денег.

Именно в этих обстоятельствах, уверяет он, и зародилась финансовая пирамида. До тех пор, пока большинство клиентов оставляло нетронутыми остатки на клиентских счетах, реинвестируя свою (предполагаемую) прибыль и практически не изымая вложенные средства, он вполне мог делать разовые выплаты из поступающих денег новых клиентов.

Это классический генезис финансовой пирамиды на Уолл-стрит. Фондовый менеджер испытывает нехватку наличности для покрытия некоторых расходов, или для того, чтобы умиротворить клиента, или чтобы расплатиться по обязательствам, и тогда он крадет немного денег с клиентских счетов. Довод всегда один: дескать, он сумеет вернуть украденное, прежде чем его уличат. Вероятно, время от времени так и происходит – это те пирамиды, о которых мы никогда не узнаем. Но, как правило, сумма украденного растет быстрее, чем честные прибыли, и мошенническая схема катится к своему верному краху.

По словам Мэдоффа, именно это с ним и произошло, хотя он оспаривает временнýю привязку событий. Он попал в яму (возможно, еще до 1980-х годов, более вероятно – к середине 1980-х и вне всяких сомнений – к 1992 году) и просто не смог выбраться. Его инвестиционно-консалтинговый бизнес стал бесконечной игрой в «музыкальные стулья». Единственный способ скрыть, что стульев для всех клиентов не хватит, – чтобы музыка играла как можно дольше.

Летом 1992 года музыка почти смолкла. В начале июня двое недоверчивых инвесторов послали в нью-йоркский офис Комиссии по ценным бумагам и биржам два документа, описывающих некую смутившую их инвестиционную схему. В одном содержалась подборка данных о фонде King Arthur Account. Двухстраничный документ описывал несомненно привлекательное инвестиционное предложение – «надежный фонд, выплачивающий высокий доход безо всякого риска для капитала». Вклад под 13,5 % годовых, выплачиваемых ежеквартально, для инвестиций от 2 млн долларов и выше – 14 %.

В недоверчивости двух потенциальных инвесторов нет ничего удивительного: эти ставки более чем втрое превышали процентные ставки по надежным «безрисковым» депозитным сертификатам в их банках. И эти ставки были заметно выше доходов за предыдущий год от куда более рискованных акций, согласно фондовому индексу S&P 500, – примерно 8 % без учета реинвестированных дивидендов и 11 % с учетом реинвестированных дивидендов. Согласно рекламному предложению, эти замечательные доходы генерировались посредством «безрискового трейдинга» по арбитражным счетам, которые спонсоры – Avellino & Bienes – размещали у нью-йоркского «оптового дилера», в больших объемах торговавшего акциями Большого табло. (Здесь любопытно упоминание об арбитраже: другим инвесторам Мэдофф в то время уже говорил, что использует стратегию «конверсии с разделением страйка» split-strike conversion, и, надо сказать, небольшой фонд Gateway в предшествующие несколько лет зарабатывал на этой стратегии законные доходы, равные либо превышающие те, которые сулил фонд King Arthur. Но никто положа руку на сердце не назвал бы это «безрисковыми» инвестициями.) Информация об инвестиционном фонде была напечатана на бланке финансового консультанта из Сан-Франциско и составлена, вероятно, около 1989 года.

Второй документ, полученный Комиссией, представлял собой краткое деловое письмо за подписью Лолы Керленд, администратора офиса Avellino & Bienes, которое один из инвесторов получил в ответ на свой запрос в августе 1991 года. Там черным по белому было написано, что фирма предоставляет финансовые услуги только «родным, друзьям и бывшим клиентам… строго ограниченному кругу лиц». Высокомерно-уклончивый стиль безошибочно выдает авторство Авеллино. «Мы не стремимся привлекать новых клиентов и, соответственно, не прикладываем в этом направлении никаких усилий, – говорилось в письме. – Если коротко, речь идет о строго ограниченном круге лиц, и никаких финансовых отчетов, проспектов или брошюр мы не выпускаем и не предоставляем».

Из документов следовало, что деньги участников оформляются как их заем фирме и поступают на ее собственные счета у неназванного нью-йоркского брокера.

Из документов также следовало (по крайней мере, такое впечатление сложилось у юристов нью-йоркского офиса Комиссии), что с фондом King Arthur Account дело нечисто.

Один из этих юристов Комиссии связался с Фрэнком Авеллино.

Звонок из Комиссии по ценным бумагам и биржам не застал Авеллино врасплох. Незадолго до этого ему позвонил друг, юрист из Калифорнии Ричард Гланц. Отец Гланца работал в старой фирме Альперна и был одним из самых первых «субподрядчиков» по сбору денег на счетах у Мэдоффа. Гланц-младший со временем сам вошел в этот бизнес и привлекал к нему других.

Авеллино не сразу понял, что разговор предстоит серьезный, но чем дольше он слушал Гланца, тем все больше цепенел от ужаса. По словам Гланца, некий консультант по инвестициям, с которым Гланц свел Авеллино в 1989 году, получил из Комиссии официальное предупреждение относительно распространявшейся этим самым консультантом информационной листовки фонда King Arthur. Не исключено, что вскоре и самому Авеллино поступит сигнал от регуляторов, сказал Гланц.

Звонок из Комиссии не заставил себя ждать. Авеллино тут же позвонил Бинсу, который даже спустя годы сумел воспроизвести тот разговор:

– Слушай, тут такое дело. Сейчас звонили из Комиссии, у них есть к нам вопросы, – сказал Авеллино.

Вопросы касались «одного типа из Калифорнии», который перекачивал деньги Авеллино и Бинсу через Гланца. Этот калифорниец «напечатал брошюры, а там наши имена», продолжал Авеллино. Нечего и говорить, что тем самым был нарушен изначально наложенный партнерами-бухгалтерами строжайший запрет предоставлять клиентам какие бы то ни было письменные материалы.

– Боже мой, быть не может. Он что, рехнулся? Он же знает правила, – отвечал Бинс. – Все, кто с нами работают, знают правила. И что теперь?

– Ну что – теперь к нам придут.

Судя по всему, задачу разбираться с Комиссией взял на себя Авеллино. Так что, вернее всего, именно он и сообщил Берни Мэдоффу неприятную новость.

Мэдофф сделал две вещи. Сначала он позвонил своему другу и давнему инвестору Говарду Сквадрону и спросил, не возьмется ли за дело его юридическая фирма. Сквадрон перенаправил его просьбу своему партнеру по имени Айра Ли – Айк – Соркин. Коренастый, с выразительным лицом и густыми седеющими волосами, Соркин состоял в штате фирмы с 1976 года; до этого он три года работал юристом в нью-йоркском офисе Комиссии, а еще раньше пять лет служил в должности федерального обвинителя.

В 1992 году Айк Соркин был едва знаком с Мэдоффом – всего несколько обрывочных разговоров на благотворительных обедах на благо еврейской филантропии, которую они оба поддерживали. Зато он знал всех лучших юристов-защитников по ценным бумагам на Манхэттене, со многими из них он вместе работал, с другими познакомился, ведя дела против их подзащитных. С юристами Комиссии по ценным бумагам и биржам он говорил на одном языке. В 1984 году он ненадолго покинул фирму Сквадрона и вернулся в Комиссию, в нью-йоркский офис, где из-за нововведений Джона Шэда царила полная неразбериха. Два года он управлял нью-йоркским офисом, затем с превеликой радостью возвратился в фирму Сквадрона.

Подыскав для Авеллино и Бинса надежного юриста, Мэдофф развил бешеную активность по изготовлению фальшивых документов, которые подтверждали бы заявления бухгалтеров о суммах на их счетах у Мэдоффа. От этой активности на бумаге остался след, который более чем через пятнадцать лет будет воссоздан конкурсным управляющим, – след, давший несколько самых убедительных из всех имеющихся доказательств того, что задолго до разбирательства с Комиссией афера Мэдоффа шла уже полным ходом.

Когда в июне 1992 года сотрудники Комиссии впервые связались с Фрэнком Авеллино, беседа с ним лишь усилила их подозрения. Один из них по следам разговора записал: «На вопрос о том, что он делает с деньгами, взятыми взаймы, Авеллино заявил, что он инвестирует деньги в недвижимость и “кое-какие ценные бумаги”».

Но в письме Керленд, датированном августом 1991 года, подчеркивалось: «Мы не занимаемся недвижимостью и ничем иным помимо ценных бумаг». Да и в информационной листовке калифорнийского консультанта по инвестициям не было ни слова о недвижимости.

Деловая репутация Авеллино рушилась.

Вскоре одному сотруднику Комиссии позвонил Айк Соркин, который сообщил, что он представляет партнеров – владельцев компании Avellino & Bienes. Он уверял следователей, что «ничего предосудительного» в их действиях не было и что партнеры готовы добровольно явиться вместе с ним для беседы, совершенно незачем вызывать их повесткой. В изложении его клиентов все выглядит просто и понятно: они занимали деньги, пользуясь «сарафанным радио», потом инвестировали их и выплачивали кредиторам оговоренный процент из заработанных прибылей, а то, что оставалось, брали себе.

Седьмого июля 1992 года в 13.30 Фрэнк Авеллино и Майкл Бинс прибыли в офис Комиссии по ценным бумагам и биржам на Парк-Плейс, 75, ничем не примечательное здание в двух кварталах к западу от знаменитого небоскреба Вулворт-билдинг. С ними были Соркин, один из его сотрудников и практикант, взятый в фирму на лето. Их, разгоряченных июльской жарой, проводили в помещение для переговоров на четырнадцатом этаже, где за столом сидели три юриста Комиссии и еще один, на сей раз здешний, практикант. В следующие четыре часа Соркин честно трудился, препираясь с юристами Комиссии. Они терпеливо его выслушивали и вновь засыпáли вопросами Фрэнка Авеллино, который в ответ то заводил путаные речи, то отделывался краткими, ничего не значащими фразами.

– Мистер Авеллино, – спросил один из юристов Комиссии, – каким родом бизнеса занимается Avellino & Bienes?

– Частными инвестициями, – ответил Авеллино.

– Нельзя ли рассказать об этом поподробнее?

– Можно. У Майкла Бинса и Фрэнка Авеллино есть частные инвестиции, – отвечал Авеллино, следуя своей привычке избегать местоимения «я».

В конце концов он объяснил, каким именно образом ширился «ограниченный круг» клиентов его фирмы, безо всяких усилий со стороны партнеров, благодаря одному только «сарафанному радио».

– Допустим, кто-то звонит Лоле Керленд, а это обычно мой дядя Лу звонит Лоле, потому что он со мной в деле с самого первого дня… ну и он говорит, что, мол, тебе позвонит Джо, Джон, Том, это мой родственник, так что, если позвонит, можешь с ним поговорить.

– И все же сколько человек ссудили деньги партнерам Avellino & Bienes в рамках такой незатейливой доморощенной схемы?

– Примерно, предположительно? – уточнил Авеллино.

– Да, – ответил правительственный юрист.

– Около тысячи.

Трудно сказать, был ли масштаб этого дела уже тогда известен инспекторам Комиссии. Если нет, то брови у них, вероятно, взлетели.

– И сколько же Avellino & Bienes должны этой тысяче заимодавцев?

Соркин попытался было заменить вопрос уточнением, сколько влилось денег и когда, но в записи есть ответ Авеллино:

– Четыреста миллионов.

В крохотную фирму, которая действовала, по понятиям Уолл-стрит, в пыльном чулане для швабр и тряпок, «примерно» тысяча человек вложили порядка 400 млн долларов! По словам Авеллино, все эти деньги (плюс страховочная «подушка безопасности», вместе с которой сумма доходила уже до 440 млн долларов) были вложены в ценные бумаги, хранящиеся на различных инвестиционных счетах Avellino & Bienes у брокера с Уолл-стрит по имени Бернард Л. Мэдофф.

Юристу Комиссии это имя было, по-видимому, незнакомо.

Когда счета наконец проанализировали, оказалось, что «строго ограниченный круг» из заимодавцев партнерства Avellino & Bienes насчитывает более 3200 человек, а доходность их вложений колеблется в пределах 13,5 % – 20 %.

Через два дня команда Комиссии явилась в офис Avellino & Bienes, расположенный на восьмом этаже нового высотного здания Херон-тауэр на Восточной Пятьдесят пятой улице. (Похоже, что Соркин, из опасений, как бы не пошли слухи, упросил следователей не «размахивать удостоверением» перед дежурным секретарем в вестибюле, а просто назвать свои имена.) Инспекторы собрали все записи и принялись составлять перечень кредиторов.

Среди кредиторов оказалась и фирма Telfran Associates, в число основателей и партнеров которой входил отец Ричарда Гланца, приятеля Авеллино. Регуляторы приказали фирмам Avellino & Bienes и Telfran прекратить прием новых «ссуд» и начали оформлять гражданский иск по обвинению в торговле незарегистрированными ценными бумагами через структуру, представляющую собой, по сути дела, нелегальный взаимный фонд. Не на шутку встревоженные регуляторы занялись выяснением, действительно ли деньги целы и надежно вложены через Берни Мэдоффа.

Вопрос интересный.

Позднее Мэдофф будет уверять, что, когда Комиссия взялась за Avellino & Bienes, никакой финансовой пирамиды еще не было и деньги были инвестированы в арбитражный трейдинг, но верится в это с трудом. Много позже лживость заверений Мэдоффа подтвердил его преданный порученец Фрэнк Дипаскали, мимоходом брякнув федеральному судье, что впервые осознал себя вовлеченным в мошенничество «в конце 1980-х – начале 1990-х годов».

Позже на процессе по делу о банкротстве Мэдоффа подтвердится, что Авеллино и Бинс солгали Комиссии о предположительном объеме средств на их счетах у Мэдоффа. Согласно материалам дела, заявленный совокупный остаток по счетам не включал упомянутую «подушку». В общем и целом недостача составила почти 30 млн долларов.

В иске утверждалось, что эта недостача образовалась в результате мошеннического использования денег инвесторов для собственной выгоды бухгалтеров (это утверждение их адвокаты опротестовали) и что Мэдофф их прикрывал, создав 23 июня 1992 года фальшивый счет и задним числом сфальсифицировав достаточно прибылей от трейдинга, чтобы, как по волшебству, покрыть недостачу и усыпить подозрения регуляторов.

Весь этот эпизод стал для Мэдоффа испытанием на прочность и обошелся ему в 60 млн долларов (искусно упрятанных) – столько пришлось заплатить, чтобы избежать шумихи. Это испытание было нелегким и для Фрэнка Дипаскали, который так старался быть полезным – с самого 1975 года, когда после окончания школы пришел работать в фирму. С помощью узкого круга сотрудников, занимавшихся инвестиционной клиентурой Мэдоффа, он фабриковал выписки со счетов, которые регулярно высылались клиентам. Даже после того как Мэдофф запустил свою аферу, эти выписки выглядели достаточно убедительно, чтобы отмести любые скептические вопросы инвесторов, – во многом благодаря Дипаскали.

Но фабрикация выписок была детской забавой по сравнению с задачей, которую поставило перед Мэдоффом расследование Комиссии по ценным бумагам и биржам летом 1992 года. Если пирамида, как представляется более чем вероятным, к тому времени уже действовала, Мэдоффу необходимо было по шести счетам Avellino & Bienes представить отчетность, которая показывала бы нужный объем неизменно прибыльных сделок по меньшей мере за последние семь лет. Эта отчетность должна была быть достаточно убедительной не только для клиентов и частных бухгалтеров, но и для федеральных регуляторов. И отчетность эта требовалась немедленно – прежде чем Комиссия явится взглянуть на документы.

Вот когда Мэдоффу по-настоящему пригодился Дипаскали, с его собачьей преданностью. Используя самостоятельно приобретенные навыки работы на компьютере и доступную любой брокерской фирме историю котировок акций и опционов, он создал убедительную документацию, покрывающую несколько лет запутанных трейдинговых операций, которых почти наверняка и в помине не было. Основываясь на этих липовых отчетах, юрист SEC сообщил, что его сотрудники «исследовали» трейдинговые счета Avellino & Bienes в фирме Мэдоффа и «проверили величину инвестиционного капитала на этих счетах». В примечании указано, что Мэдофф без запинки дал все необходимые разъяснения, как будет давать их и в будущем, пуская в ход свою фирменную спокойную уверенность и жонглируя биржевой терминологией, которая по большей части была, надо думать, выше их разумения.

И все же отчетность, сфабрикованная Дипаскали, и искусные беседы Мэдоффа с регуляторами, не искушенными в современном биржевом жаргоне, были всего лишь тактикой отсрочек, необходимой, но вовсе не достаточной для того, чтобы ловушка не захлопнулась. Через несколько месяцев SEC получит судебный ордер, обязывающий Мэдоффа вернуть 400 млн долларов клиентам фирмы Avellino & Bienes до конца ноября 1992 года.

Спустя годы Мэдофф признает, что это требование поставило его в затруднительное положение, хотя он и не захочет согласиться с тем, что трудности возникли не из-за уже действующей финансовой пирамиды, а из-за того, что позиции «арбитража bona fide » на счетах Avellino & Bienes, как и таинственные «синтетические» сделки по счетам других крупных клиентов, не получалось аннулировать легко и быстро. «Я на самом деле проводил эти сделки», – настаивал он. Но это маловероятно. Скорее всего, на счетах Avellino & Bienes не было никаких конвертируемых облигаций и привилегированных акций.

Так или иначе, сам Мэдофф признал, что ему были срочно необходимы 400 млн долларов, а способов достать их было немного. По его словам, он мобилизовал наличность трех крупных клиентов: Карла Шапиро, Джеффри Пикауэра и Нормана Леви. Эти трое просто согласились «взять на себя соответствующие позиции» по счетам Avellino & Bienes и для этого вложить свежую наличность. «Шапиро, Пикауэр и Леви – все они перевели реальные деньги, новые деньги», – сказал он.

Документы, обнаруженные при последующих расследованиях, подтверждают, что изрядную часть необходимой наличности Мэдофф взял со счетов Нормана Леви. О том, сделал ли он это с его разрешения или хотя бы известив его, документы молчат.

Может быть, Леви и в самом деле думал, что «берет на себя» инвестиции, которые якобы находились на счетах Avellino & Bienes, не ведая о том, что они фиктивны. Или, может, Мэдофф, распоряжаясь счетами Леви по своему усмотрению, просто перенес фальшивые позиции на его счет, чтобы объяснить, куда ушли деньги. В конце концов, Дипаскали мог легко подделать выписки со счетов, если в том была нужда.

Но чтобы Норман Леви сознательно помогал Мэдоффу сохранить финансовую пирамиду – такое всем, кто его знал, кажется совершенно неправдоподобным. Все-таки Леви назначил Мэдоффа своим душеприказчиком и позволил детям доверить ему свои целевые фонды и часть личного состояния, – если он знал, что Мэдофф мошенник, такое изъявление доверия совершенно необъяснимо.

Независимо от того, какой уловкой Мэдофф воспользовался для получения денег от Леви, она с тем же успехом сработала с Пикауэром и Шапиро. К концу ноября Мэдофф наскреб деньги, необходимые для умиротворения регуляторов, которые не стали допытываться, где он их взял, и не потянули ни за одну из любопытных ниточек, которые торчали из этого дела.

В то же самое время мультимиллионер Фрэнк Авеллино месяцами сутяжничал из-за 429 000 долларов, выставленных ему на оплату аудитором, нанять которого его заставила Комиссия. «Я не дойная корова, и нечего меня доить», – заявил он в незабываемых показаниях под присягой, приобщенных к этой тяжбе. «Я лично следил за бухгалтерией и делопроизводством в Avellino & Bienes, – сообщил он судье. – За все годы, пока мы вели бизнес, до вмешательства Комиссии по ценным бумагам и биржам, мы не оставили без внимания ни одной жалобы кредиторов. Кредиторы ни разу не подали на нас в суд. Мы никогда не отсрочивали выплату процентов».

Проблема, по его словам, в том, что инспектирующие бухгалтеры требуют всякую замысловатую документацию, которой у них просто не было, – не было, и все тут. На каждого кредитора у них по нескольку листков бумаги, и больше ему бухгалтерам передать просто нечего.

К тому времени как весной 1993 года тяжба с грехом пополам подошла к концу, Фрэнку Авеллино не верил даже ведущий дело федеральный судья. «Я не верю вашему клиенту, – напрямик заявил судья Айку Соркину. – Я слышал его свидетельские показания, видел, как он себя ведет, и заметил, как он сам себе противоречит… Я ему не верю. Так что в части решения вопроса доверия я выношу решение против вашего клиента».

Дело, которое началось и закончилось сомнениями в честности Фрэнка Авеллино, было настоящей симфонией тревожных сигналов. И некоторые из этих сигналов были обнародованы на страницах The Wall Street Journal 17 декабря 1992 года в скромной статье, подробно рассказывающей о расследовании силами SEC денежного следа, который вел прямиком к дверям Мэдоффа. Но, к несказанному облегчению Мэдоффа, к предупреждениям не прислушались. Парадоксально, но некоторые инвесторы статье в The Wall Street Journal даже обрадовались. В конце концов, статья его ни в чем не обвиняла.

Юристы Комиссии тоже вздохнули с облегчением, полагая, что вернули 400 млн долларов тысячам инвесторов, которые по наивности забрели в сомнительный, незарегистрированный и нерегулируемый взаимный фонд. Наложенный на Avellino & Bienes штраф в 350 000 долларов, сверх оспариваемых расходов на аудит, был по тем временам немалым. Незарегистрированный инвестиционный бизнес и его подконтрольная компания Telfran прекратили свое существование.

Комиссия была удовлетворена и занялась другими делами. Одна из горьких причуд дела Мэдоффа заключается в том, что из тысяч его инвесторов свое фиктивное богатство, показанное на выписках со счетов, смогли получить и сохранить лишь те клиенты Avellino & Bienes, которые взяли возвращенные Комиссией в 1992 году деньги и вышли из игры.