Текст книги "Чародей лжи"

Автор книги: Дайана Энрикес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Большинство этого не сделало. Они не осознали, что их вытащили из беды. Напротив, им казалось, что их изгнали из рая, отторгли от чудесных, малорискованных инвестиций, по которым тем не менее выплачивался хороший процент. И когда Мэдофф пригласил их всех открыть у него новые инвестиционные счета напрямую, они пришли в полный восторг, даже притом что процентные ставки теперь были ниже, чем у Avellino & Bienes. Значительную часть денег, выплаченных Мэдоффом, ему же и вернули.

Какую роль сыграли Авеллино и Бинс в возвращении этих денег в финансовую пирамиду Мэдоффа? Они отрицали, что были как-то к этому причастны, и Бинс громогласно заявлял, что они оба только рады выпутаться из недоразумений с Комиссией и выйти из их совместного с Мэдоффом бизнеса относительно целыми и невредимыми.

Однако иск, впоследствии выдвинутый против двух бухгалтеров в суде по банкротствам, явил миру совсем другой сценарий, по которому выходило, что эти двое намеренно хранили молчание о явно мошеннической деятельности Мэдоффа, поставляли новых игроков в расчете на то, что со временем те займут их место и сами станут вербовщиками, а своих бывших клиентов агитировали инвестировать непосредственно в Мэдоффа. Взамен, как утверждало обвинение, эти двое требовали у Мэдоффа выплаты им гарантированных прибылей в размере 17 % годовых на их новые счета у Мэдоффа плюс тайные комиссионные – 2 % в год от тех денег, которые их бывшие инвесторы принесут ему назад.

В кругу Фрэнка Дипаскали эти комиссионные, по слухам, стали называть «шупт» (конкурсный управляющий позднее выдаст теорию, что это слово происходит от фонетически искаженного schtup – непристойного глагола на идиш).

Расследование Комиссии 1992 года, пусть и не доведенное до конца, имело важные последствия для набирающей обороты аферы Берни Мэдоффа.

Во-первых, оно вынудило Мэдоффа приспособить для своей финансовой пирамиды некоторые компьютерные технологии, которые он использовал в своем законном бизнесе. Фрэнк Дипаскали просто не смог состряпать вручную отчеты о трейдинговых сделках и ежемесячные выписки по тысячам новых клиентских счетов, которые неожиданно достались Мэдоффу от Avellino & Bienes. Мэдоффу требовалось каким-то образом автоматизировать свою пирамиду, и он обратился за помощью к Дипаскали.

Дипаскали, в свою очередь, якобы положился на двух программистов, которые поступили в фирму несколькими годами ранее, – потом их обвинят в разработке программного обеспечения для одного из новых компьютеров фирмы, IBM AS/400, которое значительно упрощало процесс фабрикации фиктивных выписок со счетов. Предположительно, Дипаскали и кто-то из его помощников подбирали подходящие сделки из трейдинговой истории, а затем соответствующим образом настроенная программа распределяла эти сделки по различным клиентским счетам в нужной пропорции, используя обычную компьютерную функцию автоматизированной рассылки.

Автоматизация не только сокращала ручной труд, но и открывала новые возможности для махинаций. Не случайно примерно в это время Мэдофф арендовал отдельную площадь на семнадцатом этаже «Помады» – официально для размещения новых компьютеров, а на самом деле для создания надежно укрытого от посторонних глаз центра управления все более усложняющейся аферы. Он устроил обособленный комплекс помещений, потому что, как вспоминал позднее, «не мог действовать на виду у сотрудников с восемнадцатого этажа». Неописуемый муравейник кабинетов и кабинетиков на семнадцатом этаже стал владением Фрэнка Дипаскали, его частной лабораторией креативного обмана.

По мере того как Дипаскали совершенствовался в ремесле, он стал расширять дело. Он придумал фальшивые формы расчетных центров, совершенные копии которых, регулярно обновляемые, появлялись на экранах компьютеров. По заказам Мэдоффа он держал запас старых фирменных бланков и пользовался их логотипами, когда требовались составленные задним числом архивные документы, которые хотели видеть регуляторы. Со временем он даже заказал создание программы, благодаря которой стороннему наблюдателю казалось, будто сидящий за терминалом трейдер совершает сделки купли-продажи для инвестора, тогда как на самом деле трейдер был замкнут на другого члена команды, работавшего за компьютером в соседнем помещении.Эта «потемкинская деревня» из финансовых псевдодокументов выглядела настолько убедительной, что Мэдофф годами дурачил десятки недостаточно бдительных регуляторов и недостаточно внимательных юристов и бухгалтеров.

Еще одно последствие вскрытия Комиссией неофициальной сети «друзей и семьи», руководимой Avellino & Bienes, состояло в том, что Мэдофф стал преимущественно опираться на более крупные, профессионально существующие на рынке источники денежных средств, а именно на хедж-фонды.

История хедж-фондов начинается с 1949 года, но до конца 1960-х они были по большей части незаметны. Эти организации без лишнего шума зарабатывали шикарную прибыль для своих богатых и чрезвычайно скрытных инвесторов, в то же время оставаясь вне поля зрения как регуляторов, так и, в большинстве случаев, СМИ. Идея, лежащая в основе хедж-фондов, заключается в том, чтобы рискованные по определению стратегии (покупка акций на заемные средства или короткие продажи акций) свести в единую стратегию фонда и тем фактически уменьшить общий риск и зарабатывать прибыли равно на хорошем рынке и на плохом. Цель – никогда не заканчивать год с потерями, идет ли рынок вверх или вниз, а это святой Грааль инвесторов всех времен, песнь сирены, которая привела к Мэдоффу стольких зачарованных.

Начало хедж-фондам положил социолог и финансовый журналист Альфред У. Джонс, который к началу 1960-х годов обеспечивал своих инвесторов ошеломляющим среднегодовым доходом в 65 %. Но «медвежий» рынок 1969 года сильно отрезвил многих из таких фондов. Даже легендарный фонд Джонса за первые девять месяцев года понес убытки, доходившие до 40 %.

Многие хедж-фонды терпели неудачи и на ухабистом рынке 1970-х, но никакие неприятности не смогли развеять их ауру. В 1980-е годы умами овладела идея, что хедж-фонды гораздо предпочтительнее регулируемых взаимных фондов, используемых инвесторами со средними доходами, и в хедж-фонды толпами повалили богатые, квалифицированные инвесторы.

При каждой инкарнации хедж-фондов неизменной оставалась примечательная система вознаграждений: управляющий получал 20 % прибыли, которую заработали деньги его инвесторов. Шли годы, и к стандартному зарплатному чеку управляющего добавился бонус за годовое управление размером 1 % стоимости чистых активов фонда. Такая плата в разы превосходила вознаграждение, выплачиваемое управляющему в регулируемых взаимных фондах, но люди богатые и мудрые готовы были платить – столько и должен стоить чародей, распоряжающийся вашим портфелем. Один знаток назвал бонусы «арендой», которую инвесторы платят за то, чтобы заполучить могущественного джинна в управляющие своими деньгами.

Семейство фондов Fairfield Greenwich Group, поддерживающее самый крупный из фондов-гигантов, замешанных в скандале Мэдоффа, находилось в управлении Джеффри Такера и Уолтера Ноэла-младшего, которых вряд ли можно назвать прирожденными финансистами. Сам Мэдофф позднее заметил, что партнеры фонда Fairfield Greenwich «пороха не выдумают». А слово «гений» и вовсе неприложимо к дружелюбному председателю и сооснователю фирмы Уолтеру Ноэлу, хотя ума у него было побольше, чем считали некоторые.

Глядя на этих двоих таких непохожих людей, трудно представить, что они могли наладить длительные и прочные отношения стоимостью в миллиарды долларов. Если Мэдофф был злодей из проходного романа Горацио Элджера, состряпанного на основе черновика великого Энтони Троллопа, то Уолтер Ноэл – второстепенный персонаж, едва намеченный Ф. Скоттом Фицджеральдом, этюд в стиле старших классов частной школы, насквозь пронизанный стремлением пробиться в высшее общество.

Ноэл, родившийся в Нэшвилле и обучавшийся в Университете Вандербилта, был красив: высокий и худой, с точеными чертами лица, густыми темными волосами и косматыми бровями, – и достаточно добродушный, чтобы победить на выборах в одной из скромных из организаций кампуса. Что бы ни говорили о нем позже, он был совсем неглуп – в Университете Вандербилта состоял членом привилегированного студенческого общества Phi Beta Kappa, получил в Гарварде степени магистра и экономики, и права (соответственно в 1953 и 1959 годах). Между двумя этими курсами в Гарварде он отслужил в армии. В его объявлении о помолвке 1962 года сказано, что он три года проработал «специалистом по русскому языку» (в то время он работал консультантом в Arthur D. Little Inc. в Лагосе, Нигерия). Позднее он помогал разрабатывать международные операции по управлению частными финансами для Chemical Bank, а в 1983 году ушел на вольные хлеба и стал консультировать частных зарубежных клиентов.

Если Мэдофф женился на прелестной девушке, за которой он ухаживал в школьном автобусе, то невестой Уолтера Ноэла стала миловидная Моника Хеглер, чьи богатые родители-космополиты делили время между Цюрихом и Рио-де-Жанейро и посылали ее в элитные частные школы Бразилии и Швейцарии.

И если красавцы сыновья Мэдоффа в 1980-х закончат хорошие университеты (Мичиганский и Пенсильванский), то пять прекрасных дочерей Уолтера Ноэла закончат очень хорошие университеты – Гарвардский, Йельский, Браунский и Джорджтаунский, и четыре найдут мужей из влиятельных европейских и латиноамериканских семейств. У Моники Ноэл имелись собственные связи с состоятельными семействами. Среди ее родственников был богатый бразильский финансист и промышленник, а брат одно время работал в Бразилии представителем банка Credit Suisse. За семейным столом Ноэлов говорили попеременно на португальском, испанском, итальянском и английском языках.

К тому времени как фирму Avellino & Bienes принудили закрыть лавочку, Уолтер Ноэл уже лет шесть занимался предпринимательством на пару с бывшим юристом Комиссии по ценным бумагам и биржам Джеффри Такером и почти все это время инвестировал в Мэдоффа. Ноэл с самого начала оставил юридический контроль и вопросы структуры фондов в ведении Такера, чей тесть в 1989 году познакомил их с Мэдоффом. Такер, профессионально разбиравшийся в законодательстве о ценных бумагах, играл главную роль в предынвестиционных экспертизах Fairfield Greenwich Group. Ноэл, напротив, олицетворял тип добродушного продавца-лоточника, который объяснял суть новых фондов клиентам со стажем, обхаживал новых клиентов в частных банках и представительствах иностранных организаций, в которые он был вхож благодаря прежним заслугам своей карьеры, и доверительно рассказывал о чудо-фондах богатым семьям, в обществе которых они с Моникой вращались у себя дома в Гринвиче (Коннектикут), и в таких привилегированных анклавах, как фешенебельные курорты Лонг-Айленда и Палм-Бич.

Именно в эти ранние годы становления Fairfield Greenwich (почти в точности совпавшие по времени с начальными годами финансовой пирамиды) Мэдофф и Дипаскали отточили аргументы в пользу своей инвест-стратегии «разделения страйка» – и опробовали их на Такере и Ноэле. Сработало как магическое заклинание.

Разумеется, в самой стратегии не было ничего незаконного, и любой опционный трейдер был с ней знаком. В 1989 году Такер и Ноэл не могли знать, что в руках Мэдоффа эта якобы применяемая им стратегия годами будет приносить прибыли куда более устойчивые и весомые, чем ей положено приносить. Они не могли знать, что денежные объемы, которыми Мэдофф, по его словам, в конце концов стал оперировать, на реальном рынке акций и опционов были бы «незаметны», как мамонт в песочнице, и привели бы к соответствующим последствиям – если бы он действительно вел торги в таком масштабе. Но в самом начале такая стратегия имела смысл, да и деньги приносила, особенно им самим. Как ни крути, они, будучи управляющими фонда, клали в карман 20 % чистой прибыли, которую Мэдофф зарабатывал для их частных инвесторов.

К 1990 году они инвестировали в Мэдоффа 4 млн долларов через фонд Fairfield Sentry, зарегистрированный на Виргинских островах для обслуживания иностранных инвесторов. В 1993 году они создали аналог этого фонда для клиентов внутри страны и назвали его Greenwich Sentry.

Устойчивые прибыли фонда Fairfield Sentry делали его привлекательным, но не слишком впечатляли в сравнении с результатами других хедж-фондов, застолбивших место в этой элитной лавочке. С 1990 по 1994 год фонд просто шел в ногу со всем рынком в темпе, определяемом индексом S&P 500. Более того, некоторые открытые взаимные фонды вроде популярного Contrafund группы Fidelity или ее же легендарного фонда Magellan приносили лучший доход и брали комиссионные прямо-таки микроскопического размера в сравнении с теми, что должны были платить инвесторы Fairfield Sentry. Дальше – хуже: с конца 1996 года до конца десятилетия Fairfield Sentry фактически отставал от S&P 500.

Понятно, что Fairfield Sentry и его ответвления сами по себе были неконкурентоспособны. Скорее всего, их судьба была бы решена, не сумей они обратить свои недостатки в достоинства. Уолтер Ноэл это умел. Сам от природы консервативный инвестор, он добился того, что фонд Fairfield Sentry производил впечатление тщательно выстроенной, жестко контролируемой инвестиционной структуры, предназначенной для людей осмотрительных, которые готовы поступиться размером прибыли ради ее стабильности и надежности в перспективе.

Реклама сработала, фирма росла. Ее маркетинговые материалы вскоре засияли лощеным профессионализмом. Нанятые в штат молодые бухгалтеры и дипломированные магистры делового администрирования изготовили замысловатые графики, позволяющие оценить производительность фонда относительно того или иного бенчмарка (фондового индекса). Они разработали формальный опросник для управляющего инвестициями, который предложили Берни Мэдоффу, увязавшись за Такером во время его визитов. Мэдофф или Дипаскали ответят на некоторые вопросы, откроют фальшивую отчетность; возможно, даже проведут напоказ через компьютеры небольшую липовую сделку, а затем предъявят поддельные выписки расчетной палаты, подтверждающие их слова.

На некоторые вопросы Мэдофф отвечать попросту отказался. В ретроспективе его неуступчивость представляется очевидным тревожным сигналом, но в то время лучшим доказательством благонадежности Мэдоффа было его положение в финансовой индустрии и очевидный успех на Уолл-стрит. Юные эксперты по проверке благонадежности явно не высказали партнерам никаких опасений. А если и высказали, те их проигнорировали.

Вера в честность Берни Мэдоффа у партнеров Fairfield Greenwich Group, вероятно, лишь укрепилась в середине 1990-х годов, когда более двух десятков фирм-маркетмейкеров были обвинены в фиксировании цен на акции NASDAQ. Ценовой сговор длился годами, невыявленный или по меньшей мере безнаказанный. На вопиющее нарушение пошли некоторые крупнейшие фирмы Уолл-стрит, а финансируемые отраслью регуляторы NASD годами не могли схватить их за руку.

Это был самый громкий скандал на внебиржевом рынке за время пребывания Мэдоффа в Совете управляющих NASD, но его руки были чисты как снег. Частный юрист, проводивший самое первое из расследований, подтвердил, что его команда не обнаружила никаких признаков причастности фирмы Мэдоффа к махинациям на торгах. Из тюрьмы Мэдофф писал, объясняя, почему его фирма не стала участником скандала: «…мы были убеждены, что доверие к рынку NASDAQ прямо зависит от создания более конкурентной, прозрачной и эффективной рыночной площадки». И к этому времени его фирма была больше сосредоточена на прибылях от торговли акциями Большого табло на «третьем рынке» и была равнодушна к играм с внебиржевыми ценными бумагами, в которые играли другие. Возможно также, что Мэдофф предостерег своих трейдеров от участия в коллективных махинациях, потому что старался избегать любых действий, которые могли вывести из тени его финансовую пирамиду.

Однако, учитывая величину фирмы Мэдоффа и ее видное положение на рынке NASDAQ, ее непричастность не могла остаться незамеченной. Для Ноэла, Такера и всей их команды по предынвестиционному аудиту убедиться в том, что они имеют дело с одним из немногих незапятнанных маркетмейкеров, было, вероятно, большим облегчением, особенно если их уже начал нервировать его экстравагантный метод ведения бизнеса и упрямый отказ откровенно рассказать все, что они желали знать.

Пока Fairfield Greenwich расширялась и добывала деньги для инвестирования куда-нибудь еще помимо Мэдоффа, ее люди изучали результаты аудитов и осторожно наводили справки о других управляющих инвестициями. Как и Мэдофф, эти другие управляющие тоже добивались успеха, и другие малые фонды тоже процветали. Но в отличие от Мэдоффа другие управляющие инвестициями охотно отвечали на все вопросы и по первому требованию предоставляли запрошенные документы. Со временем Fairfield Greenwich стала гордиться качеством предынвестиционной проверки и в своих маркетинговых материалах описывала ее в радужных цветах, чтобы выделиться из других хедж-фондов, которые всплывали тут и там и предлагали до странного сходные доходы.

К середине 1990-х годов в фонде Fairfield Sentry заметно выросла доля продаж, проводимых командой Андреса Пьедрахиты, мужа старшей дочери Ноэла, уроженца Колумбии. Предшествующая карьера Пьедрахиты на Уолл-стрит была самой обычной: шесть лет в качестве финансового консультанта в Prudential Bache, затем три года вице-президентства в Shearson Lehman Hutton. В 1991 году, менее чем через два года после женитьбы, Пьедрахита пустился в самостоятельное плавание, создав бизнес по маркетингу хедж-фондов под названием Littlestone Associates. (Фамилия Пьедрахита в буквальном переводе с испанского означает «маленький камень», и это соответствует английскому «littlestone».) В 1997 году компания Пьедрахиты с ее интернациональным штатом сотрудников слилась с партнерской компанией его тестя Ноэла, и Пьедрахита стал «партнером-соучредителем» новой фирмы Fairfield Greenwich. Одним из его первых ответственных дел в новой структуре стало открытие офиса в Лондоне.

В том же году дочь Уолтера Ноэла Аликс вышла за трейдера другого хедж-фонда, Филипа М. Туба. Романтическая церемония проводилась на роскошном острове Мустик (Британские Виргинские острова), в Бамбуковой церкви под открытым небом. (В 1995 году Моника и Уолтер Ноэл купили там белоснежный дом на холме, а Мэдоффы в это же время обзавелись прибежищем за 3,8 млн долларов в Палм-Бич. «Мустик – полная противоположность Палм-Бич, – сказала через несколько лет Моника корреспонденту журнала Town and Country. – Там до сих пор сохраняется сельский уклад. И публика там очень интернациональная. И никто не ходит с гермесовскими сумками.) Женившись, Туб тоже влился в ряды Fairfield Greenwich и стал одним из лучших торговых агентов, умело используя деловые связи в Бразилии и на Ближнем Востоке.

В 1999 году на борт семейного бизнеса взошел еще один зять Ноэла, Янко Делла Скьява, который из своего дома в швейцарском Лугано стал продвигать фонды фирмы на рынках Южной Европы. В 2005 году в фирму поступил и четвертый зять Ноэла, калифорниец Мэтью С. Браун.

У Мэдоффа был самый лощеный и космополитичный – и, похоже, самый эффективный торговый штат. К концу 1999 года небольшой хедж-фонд, который в 1990-м доверил ему 4 млн долларов, имел на счетах у Мэдоффа умопомрачительную сумму – 3 млрд долларов, а его активы росли больше чем на 30 % в год. Сотни миллионов долларов из других фондов Европы и Карибских островов потекли в фонды Fairfield Greenwich, связанные с Мэдоффом. По мере роста активов росли и гонорары руководства фирмы, а следовательно, и размер состояний, из которых финансировался стиль жизни ее удачливых партнеров.

И Ноэлы в своей островной роскоши, и Такеры, которые на севере штата Нью-Йорк в фешенебельных окрестностях Саратоги занялись разведением чистокровных верховых лошадей, жили припеваючи. В точности неизвестно, сколько получили в 1990-е Такер и обширный клан Ноэлов за свои финансовые услуги, но в 1998 году их доход, вероятно, составил более 45 млн долларов – и это в год, когда прибыль крошечной фирмы распределялась среди горстки партнеров. (Согласно документам, приложенным к позднейшим судебным искам, между 2002 и 2008 годами фирма собрала почти 920 млн долларов.)

И хотя Ноэлы и Такеры, возможно, жили не лучше других богачей из мира хедж-фондов, они жили не таясь. На разворотах глянцевых журналов мелькали фотографии их экзотических домов, на страницах светской хроники то и дело появлялись гламурные дочки Ноэла. Заносчивые «старые деньги» Гринвича, Саратоги и Лонг-Айленда, должно быть, презрительно фыркали, но социально амбициозные «новые деньги» из мира хедж-фондов, вероятно, полагали, что семейство красавцев Ноэлов и спортсменов Такеров сорвали свой главный в жизни джекпот.

И всем этим они были обязаны Берни Мэдоффу.

Деньги офшорных хедж-фондов, богатых европейских семейств и частных банков-бутиков – все источники богатства, не понаслышке знакомые партнерам из Fairfield Greenwich, – были жизненно необходимы Мэдоффу, чтобы наращивать резервуар для его финансовой пирамиды 1990-х. Еще один денежный кран, значение которого неуклонно росло, был подключен к сфере некоммерческих организаций – благотворительные организации, образовательные учреждения и комитеты по инвестициям стекались к Мэдоффу с благим намерением вверить ему все больше и больше своих средств.

Дж. Эзра Меркин был для тесного, братского мира еврейской филантропии тем же, кем Уолтер Ноэл был для модного, лощеного мира богачей-космополитов. В отличие от Ноэла, самостоятельно пробившегося в высшее общество, Меркин с рождения принадлежал к щедрому на пожертвования, глубоко религиозному сообществу, которое и стало ядром его клиентуры – и важной мишенью разрушительной аферы Мэдоффа.

Эзра Меркин вырос в тени своего богатого и замечательно начитанного отца Германа Меркина, твердо следующего заветам своей религии ортодоксального еврея, бежавшего из нацистской Германии и затем работавшего на американскую военную разведку. После войны Герман Меркин сколотил состояние в Нью-Йорке, в основном благодаря доле в нефтеналивной танкерной флотилии. Кроме того, он основал небольшой инвестиционный банк. Его постоянный интерес к новым идеям и биржевой игре привел к тому, что он стал опекать многих талантливых молодых трейдеров с Уолл-стрит. Один из них рассказал, как в те послевоенные годы происходил деловой ланч с Германом Меркином. Это был особый ритуал. Пожилого джентльмена всегда сопровождал молчаливый, хорошо одетый помощник, у которого всегда был при себе блокнот. Если трейдер одобрительно отзывался о каких-то акциях – скажем, многообещающей компании, делавшей ставку на новые технологии, вроде IBM, – Меркин тут же окликал компаньона (он говорил с сильнейшим акцентом): «У меня есть бумаги IBM?» Компаньон быстро справлялся с записями в блокноте. Если ответ был отрицательным, Меркин говорил трейдеру: «Я возьму тысячу акций». После чего они вновь принимались за еду. Этот бывший трейдер считает вполне вероятным, что молодой Берни Мэдофф тоже был среди тех, кого Меркин-старший приглашал для беседы за ланчем.

Но Уолл-стрит была не единственной ниточкой, связавшей Берни Мэдоффа с семьей Меркина. В 1955 году Герман Меркин расстался со своей семейной синагогой и помог основать новый храм – Синагогу Пятой авеню. За те годы, пока он был ее президентом, а затем председателем, синагога превратилась в духовный дом множества богатых прихожан, которые, в свою очередь, стали щедрыми спонсорами еврейских начинаний и учреждений – и в конечном счете важными инвесторами Мэдоффа.

Герман Меркин и сам, по мере того как росло его богатство, жертвовал все щедрее, особенно на Университет Ешива. В попечительском совете Ешивы он прослужил более сорока лет и в 1996 году, когда Мэдоффа пригласили войти в совет попечителей, занимал пост вице-председателя.

Один из шестерых его детей, Джейкоб Эзра Меркин, был достойным преемником ученых ортодоксальных традиций семьи. Он посещал подготовительную школу Рамаз, одно из лучших еврейских учебных заведений манхэттенского Ист-Сайда. В Колумбийском университете он специализировался в области английского языка, входил в студенческое братство Phi Beta Kappa и в 1976 году получил диплом с отличием. Диплом юриста (тоже с отличием) он получил в 1979 году в Гарварде и потом еще некоторое время учился в Израиле. Один из его друзей вспоминал его «ненасытную страсть к чтению», а другой описывал его как человека «благочестивого, набожного и мудрого». Близкие друзья отмечали его чувство юмора и умение посмеяться над собой, что не мешало ему порой резко отстраняться от тех, кого он считал ниже себя по интеллекту.

После краткой юридической практики в элитной нью-йоркской фирме он последовал за своим отцом на Уолл-стрит. Он поработал на солидный хедж-фонд, а затем учредил собственный, впоследствии разросшийся в Gabriel Capital Corporation. В 1988 году он создал пару хедж-фондов, которые обрели известность как фонды Gabriel и Ariel. Он умело продвигал свои фонды, но управлением инвестициями занимался куда меньше. Эту задачу он негласно отдал на сторону.

Инвестиционные решения по фондам Gabriel и Ariel с самого начала принимались почти единолично молодым человеком по имени Виктор Тайхер. Это был неуемный деятель, инвестор, который во многом руководствовался интуицией и несколько лет проработал бок о бок с Меркином. Инвесторы не знали, что в 1990 году Тайхер был осужден по обвинению в инсайдерском трейдинге, не связанном с его работой в фондах Меркина. (По словам Тайхера, после приговора в 1993 году он продолжал консультировать оба фонда Меркина по телефону в течение всех тринадцати месяцев заключения. Меркин это заявление оспаривал.)

В 1989 году Меркин, несший потери после краха 1987 года из-за слабых показателей, начал подумывать о размещении части капиталов Gabriel и Ariel в руках другого удачливого управляющего инвестициями – Берни Мэдоффа. Примерно в 1990 году Меркин нанес визит в «Помаду», к малодоступному и крайне скрытному чародею рынка.

Любой, кто заглянул бы в тот день в «аквариум» Мэдоффа или послушал бы у дверей их беседу, поразился бы контрасту между хозяином кабинета и его гостем. Меркин был седоватый, в очках, лет тридцати пяти, склонный к полноте. Мэдофф, которому только что исполнилось пятьдесят, сложением не сильно отличался от своего телохранителя, и отлично сшитый костюм сидел на нем как влитой. Меркин был эрудит, любивший блеснуть литературной аллюзией и философским отступлением. Он производил впечатление человека, по сути, честного, хотя и склонного чуть приукрашивать факты, чтобы расцветить рассказ или уклониться от неприятной правды, тогда как речь Мэдоффа была безыскусной, без каких-либо интеллектуальных претензий. Но этот непревзойденный аферист-виртуоз несомненно стоял на пороге запуска финансовой пирамиды – если уже не запустил ее к тому моменту.

Эти двое, несмотря на разницу в возрасте и характерах, понравились друг другу. Меркин, по-видимому, получил удовольствие от их первой беседы: его сестра позднее рассуждала, что в Мэдоффе он увидел «простого доброго парня, эдакого хаима , совсем непохожего на моего отца».

Меркин слушал, как Мэдофф описывает инвестиционную стратегию, благодаря которой зарабатывает стабильные и полностью надежные доходы, – все ту же песню о «конверсии с разделением страйка», которая так подействовала на основателей Fairfield Greenwich. Один из помощников Меркина позднее рассуждал о том, будто бы Меркин считал Мэдоффа умелым ремесленником, а не одаренным теоретиком, как если бы Меркин был архитектором, снизошедшим до обсуждения проекта с генеральным подрядчиком. Однако подрядчик, по-видимому, знал свое дело, и в конце концов Меркин решил инвестировать с помощью Мэдоффа кое-какие деньги двух своих хедж-фондов.

Роль Мэдоффа как одного из управляющих его фондами, как и роль Тайхера, официально не оглашалась, хотя впоследствии Меркин будет доказывать в суде, что о связи с Мэдоффом было известно многим его инвесторам и что на самом деле они были только за.

По словам Меркина, Мэдоффу его изначально представил собственный отец, и произошло это в конце 1980-х годов. Герман Меркин славился чрезвычайной скупостью на похвалы, так что для его сына услышать добрые слова о Мэдоффе, очевидно, значило очень много.

Иначе его решение трудно понять, потому что другие люди с Уолл-стрит, с которыми Меркин был знаком и которых он уважал, не разделяли благосклонного мнения его отца. Виктор Тайхер питал интуитивное недоверие к стабильным, даже на неустойчивом рынке, доходам Мэдоффа. Меркин «расписывал мне Мэдоффа, что да как он делает, чтобы обеспечить стабильный доход, и я нутром почуял, что этого просто не может быть, – скажет Тайхер позднее. – Я ничего подобного не видел, я имею в виду – таких устойчивых доходов… В такое просто невозможно было поверить». И по отношению к Мэдоффу он все последующие годы будет оставаться настороже.

О том же предостерегал Меркина и Джон Нэш, легендарный инвестор и один из основателей хедж-фонда Odyssey Partners. Нэш и его сын передали Мэдоффу для инвестирования небольшие личные средства, и результаты вызвали у них недоверие. Они изъяли свои деньги и в приватном порядке поделились сомнениями с Меркином.

Но победу одержала вера Меркина в Мэдоффа (или, возможно, вера во мнение о Мэдоффе его отца). В 1992 году – в год расследования против Avellino & Bienes и в год, который Мэдофф позднее определил как дату запуска своей финансовой пирамиды, – Меркин для инвестиций исключительно с помощью Мэдоффа сформировал новый хедж-фонд под названием Ascot Partners.

Жирные вознаграждения за управление инвестициями нового фонда целиком утекали к Меркину, а Мэдоффу оставались только комиссионные от сделок, которые он, как предполагается, проводил для Ascot. Позднейшие судебные процессы подсчитают, что от фонда Ascot между 1995 и 2007 годами Меркин получил около 170 млн долларов за управление инвестициями, а от двух других фондов, которые только частично инвестировали через Мэдоффа, – более 500 млн долларов. Благодаря Берни Мэдоффу Эзра Меркин, как и Уолтер Ноэл и Джеффри Такер, был на пути к баснословному богатству.

Эзра Меркин был щедр, как его отец, но не прочь был тратиться также на удобства и роскошь для себя и членов своей семьи. Приблизительно в 1994 году он заплатил 11 млн долларов за то, чтобы поселиться с семьей в восемнадцатикомнатной квартире в одном из легендарных зданий Манхэттена, на Парк-авеню, 740. Он накупил музейного качества предметов искусства на десятки миллионов долларов; главной его страстью были работы художника ХХ века Марка Ротко, чьи «цветовые поля» займут в убранстве квартиры господствующее положение.