Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Давид Лившиц

Соавторы: Анатолий Пудваль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

«Боги Латвии»

– А ну-ка, примерьте!

Костя поставил перед опешившим партизанским врачом Иваном Егоровым пару кирзовых сапог.

– Почти новые! Да еще теплые портянки! Костя, я твой должник до гробовой доски!

– Интеллигенция! На войну – в лакированных штиблетах!

Костя повернулся и направился к костру, напевая любимую песню про своего тезку, который привозил в Одессу шаланды, полные кефали.

«Интересно, где он смог добыть такое сокровище?» – Егоров с наслаждением наматывал байковую портянку на намерзшиеся ноги. Он был растроган заботой товарища: этот весельчак и балагур оказался еще и очень внимательным человеком.

Почти никто в бригаде не знал, чем занимается неразлучная четверка недавно прибывших ребят. Вместе со всеми они делили тяготы лесной жизни, спали на снегу, отбивались от карателей, уходили с базы на сутки, на двое. Старший из них, темноволосый, всегда подтянутый и чисто выбритый, Саша обучал бойцов владеть трофейным оружием, распознавать рода войск противника. Товарищи чем-то были похожи на него – такие же собранные, немногословные.

А между тем разведчики напряженно работали.

Вот уже несколько дней Морскому не дает покоя одна мысль. В двадцати километрах от лагеря, на хуторе Дравниеки, живет богатый хозяин, агроном Рудзитыс. В его доме часто бывает высокопоставленное немецкое начальство. Говорят, однако, агроном не очень жалует гостей. Проникнуть к нему, склонить на свою сторону – каким богатым источником информации могло бы послужить это знакомство!

Морской совещается с комиссаром бригады Блюмом. И вот созрел план.

…В полдень в дом агронома Рудзитыса вошли два элегантно одетых мужчины. Хозяин встретил их насторожено – времена были смутные и доверять случайным гостям не приходилось. Но непродолжительная беседа развеяла подозрения Рудзитыса. «Мой друг – эстонец, – заметил один из гостей, – в наших краях недавно. Он, можно сказать, ваш коллега, много наслышан о вас и хотел бы засвидетельствовать вам свое почтение и, если не возражаете, познакомиться с вашим хозяйством». Агроном был польщен, пригласил гостей к столу. А прощаясь, вежливо просил заглядывать еще. Элегантный эстонец понравился и молодой хозяйке, которая поддержала мужа. Должно быть, в благодарность за изысканные комплименты она с чувством пожала милому собеседнику руку, унизанную перстнями.

«Однако, как его передернуло, когда я заговорил с ним по-немецки. Это чего-нибудь да значит», – думал Морской, вспоминая о своем «визите» к агроному.

Последующие встречи еще больше укрепили Морского в предположении, что Рудзитыс настроен к немцам враждебно. Теперь оставалось лишь вызвать его на откровенный разговор. Ждать случая? Надо было срочно добыть сведения о крупном аэродроме в Гульбене. Найти путь к танкоремонтным мастерским, этому заводу на колесах, который, как правило, располагался в местах сосредоточения крупных танковых частей и сейчас находился здесь, на стыке 16-й и 18-й армий группы «Север». Следя за его передвижением, можно было всегда безошибочно установить, где сжимается очередной бронированный кулак. Ждать было нельзя: Рудзитыс должен был выудить эти сведения у своих высокопоставленных гостей.

«В первую мировую немцы убили у Рудзитыса брата. С этого и начнем», – решил Морской.

Вскоре агроном побывал в гостях у начальника аэродрома. В тот же день корреспондент 23–23 передал в Центр шифровку, после которой немец нанести ответный визит уже не смог: русские бомбардировщики разбили аэродром, уничтожив 22 самолета.

Милый друг семейства, начальник танкоремонтных мастерских майор Миллер, сожалея, что вынужден покинуть гостеприимные места и отбыть в Восточную Пруссию, в город Инстенбург, обещал еженедельно писать письма и оставил новый адрес войсковой части 09266.

В марте Морской предложил Артуру Петровичу «нанять» себе еще одну горничную и отвести ей на чердаке комнатушку: хорошая девушка в хозяйстве не помешает, а он, Рудзитыс, будет иметь возможность держать непосредственную связь с Центром. В доме появилась радистка 2-го Прибалтийского фронта старший сержант Мария Махова. Днем новая горничная сопровождала хозяйку в поездках по магазинам и к знакомым, а вечером, уединившись в своей комнатушке, включала радиостанцию.

…В одном из домов того же хутора Дравниеки жил старый крестьянин Петерс Уога. Кое-кому из старожилов было известно, что еще в восемнадцатом году он воевал за Советы, отбирал землю у помещиков. При «новом порядке» Петерс жил замкнуто и нелюдимо.

Однажды утром Уога отправился задать корм скотине и наткнулся в коровнике на оборванца, который назвался военнопленным, бежавшим из лагеря, и просил на некоторое время укрыть его. Неудобное убежище выбрал этот военнопленный: ведь у Петерса шурин служил в рижском гестапо. Однако крестьянин накормил и обогрел «беднягу».

Так Морской появился в доме Петерса Уоги. Петерс помог ему. Несмотря на непримиримую вражду старик «помирился» со «своим» эсэсовцем, раздобыл у него бланки чистых документов и уговорил за вознаграждение в немецких марках помочь прописаться и устроиться на работу «одному человеку». На радостях, что родственник, наконец, пошел на мировую, шурин готов был сделать все.

Теперь можно было готовить место для приема еще одного радиста из Центра – в помощь Ивану Коледе, «рижанину». Эту операцию Морской поручил Кирьянову, который перебрался в другой партизанский отряд 2-ой бригады, расположенный в пятидесяти километрах от Мадоны, около города Лубны. Радистом в рижской группе стала старший сержант Антонина Ежкова. 18 марта Кирьянов сделал пометку в своем дневнике: «Оформил документы для легализации Ежковой». А вскоре Центр получил из Риги первую шифровку.

…Морской снова и снова перечитывал записку Кирьянова, переданную со связным:

«В двухстах метрах западнее станции Лубны выстроены три барака больших размеров и огорожены восьмью рядами колючей проволоки, усиленно охраняются.

В бараках ведется какая-то работа. В ней участвуют только солдаты и офицеры-немцы. Продукция упаковывается в двухметровые ящики и вывозится исключительно по ночам».

Надо было срочно узнать, что за «работу» проводили там немцы. Командир и его радист Георгий Борисов незаметно покинули базу и направились к Лубне.

К леснику из деревни Эргли с некоторых пор зачастили шестеро солдат из запретной зоны. Гости приносили ворованное обмундирование. Лесника не интересовало, чем солдаты занимались там, у себя в бараках. Он знал об этих людях только то, что они украинские националисты, добровольно вступили в немецкую армию, служат Гитлеру верой и правдой и люто ненавидят Советскую власть.

Сегодня лесник нервничал. А причиной всему было гестапо… Ворвались неожиданно и ошеломили вопросом: «Нам известно, что здесь бывают добровольцы из германской войсковой части 36635…» Пришлось рассказать все, как есть. Да, он скупал у солдат краденое. Но из какой они части и что эта часть делает – свидетель бог, – ничего не знал.

Гестаповцы не тронули его. Лишь велели помалкивать о том, что были.

Размышления лесника прервал стук в дверь. Это солдаты пришли с узлами: принесли, как всегда, мундиры, одеяла, плащ-палатку. Товар был ходовым, но на этот раз не радовал хозяина. Выставив солдатам водку, он молча сел в уголке.

А тем временем по улице Эргли, сопровождаемые насмешками солдат местного гарнизона, щуцманов и полицаев, пошатываясь, шли трое подвыпивших парней. Не спеша, они завернули в пустынный проулок и остановились у дома лесника.

Веселье было в самом разгаре, когда дверь распахнулась и на пороге встали трое вооруженных. Лесник в ужасе узнал вчерашних «гестаповцев».

– Руки!

Мгновение – и опешившие солдаты были разоружены.

– Костя, покарауль! А вы, – Морской повел автоматом в сторону солдат, – по одному в соседнюю комнату.

– И чтоб без шума! – Кирьянов присел на табурет и отстегнул от пояса гранату.

Допросив по очереди всех четверых, Морской сказал:

– Вы письменно признались, что крали военное имущество и сбывали леснику. Этого вашего признания, – он потряс листками, на которых еще не просохли чернила, – достаточно, чтобы немцы вас расстреляли.

Спокойно и обстоятельно Морской разъяснил солдатам, что за разглашение секретного назначения части 36635, которая проводит опыты над древесиной, добиваясь ее прочности, равной прочности стали, – этого разглашения вполне достаточно, чтобы их расстреляли трижды. Далее…

Солдаты сидели, подавленные и безмолвные.

– Однако, – невозмутимо продолжал Морской – ваше начальство может никогда не увидеть этих листков, если вы будете информировать меня о ходе эксперимента, выкрадете техническую документацию. Когда же вы доставите сюда главного инженера предприятия – как вы это сделаете, дело ваше, – можете совершенно забыть о нашей встрече.

Радиоузел 2-го Прибалтийского фронта работал круглосуточно: группа Морского выходила на связь по нескольку раз. Шифровальщики валились с ног, но медлить было нельзя, сведения поступали чрезвычайно важные.

Лушкин сообщал:

«Латвийская граница укреплена по-старому. Вдоль реки Синей противник роет окопы. Из Гульбене в Зилупе прибыл 49-й пехотный полк 28-й пехотной дивизии».

Морской, Кирьянов и Борисов уточнили, что штаб 16-й армии находится в лесу, юго-восточнее станции Карсава. Строевой и хозяйственный отделы его размещены в Карсаве, в здании бывшей семинарии.

Они же передавали:

«Штаб ВВС группы армий „Север“ переехал из Вец-Гульбене в Мадона». «Недалеко от железнодорожной станции Сигулда, северо-восточнее Риги, устроился штаб группы армий „Север“. Командующий живет в доме, принадлежащем латышскому писателю. Оперативное управление – в здании детдома».

Старший сержант Мария Махова сообщала с хутора Дравниеки, что противник закончил строительство железнодорожной ветки Балвы – Петсери, а в Цейсвайне ожидается прибытие маршевого батальона. Здесь же расквартировано подразделение 137-й легкой колонны связи.

Враг не мог не догадываться о существовании хорошо налаженной советской разведки в самом центре Прибалтики. Всеми силами он пытался напасть на след разведчиков. Один из шуцманов в районе хутора Дравниеки был близок к этому: в его руки попал парашют с грузом, предназначенный для группы Морского. Петерсу Уоге удалось ловко обезвредить ищейку, скомпрометировав его в глазах собственных хозяев. Сделал он это с помощью «невинного» средства. «Заболев», Уога пришел на прием к доктору. В разговоре он как бы между прочим сказал, что видел, как на рассвете какой-то незнакомец передал шуцману мешок. Оно все бы, конечно, ничего, да из мешка-то выпал коробок спичек с новой советской этикеткой… Хитрый старик знал, что доктор – агент гестапо, непременно клюнет на эту приманку, и шуцману не сдобровать. Так оно и случилось. Шуцмана взяло «свое» же гестапо.

В апреле в партизанский отряд явился какой-то парень и сказал, что он из Острова, что немцы его угнали, но ему удалось бежать под Ригой, пройти пешком 172 километра. Он хочет с оружием в руках поквитаться с проклятым врагом. Морской внимательно слушал пришельца. Что-то настораживало в нем. Говорит о лишениях, о невзгодах, а выглядит довольно сыто. И с географией не совсем в ладу, путает. «А ну-ка разуйся!» – приказал Морской. Когда парень сбросил грязные сбитые сапоги, Морской убедился, что пришедший лжет.

– У того, кто прошагал 170 километров да еще по бездорожью, не такие бывают ноги! Признавайся, кто тебя послал, с какой целью? – потребовал разведчик.

Парень долго выкручивался, но, запутавшись, признался, что послан в отряд гестапо, чтобы выследить связи советской разведки в районе Мадона – Гульбене. Шпиона расстреляли.

Одну за другой немцы посылали против отряда карательные экспедиции.

В начале мая Морской и Блюм пришли к Рудзитысу. Тот встретил их сообщением о новой вылазке гитлеровцев, назначенной на утро 3 мая. Мечты о праздничном обеде и отдыхе пришлось забыть. И снова более двадцати километров бездорожья и болот, чтобы вовремя предупредить отряд. Когда появились вражеские цепи, партизаны уже были готовы. Бой продолжался несколько дней.

И все-таки гестапо сумело выследить Артура Рудзитыса. Идя в Дравниеки, Морской нарвался на засаду. Он отстрелялся. Но Артур Рудзитыс, Маша Махова и Петерс Уога были схвачены.

Морской доносил в Центр:

«Арестованы Махова, Уога, Рудзитыс… Да, мы сроднились здесь, в тылу противника… Желая отомстить гитлеровцам, пробрался в Мадону и выполнил смертный приговор по отношению четырех агентов гестапо. В каждом доме оставил записку, в которой указал, за что казнены негодяи…»

Беда не приходит одна. Погибли товарищи с хутора Дравниеки, пропал без вести при выполнении боевого задания Георгий Казанцев. С новым прочесыванием на мадонские леса двинулись каратели. Но надо было жить, надо было продолжать работу. Георгий принял новую радиограмму:

«Красная Армия снова перешла в наступление. Сейчас для разведчика основная задача – тщательно следить за переброской войск противника, знать, где враг готовит рубеж обороны и сосредоточивает свои войска. Донесения докладывать немедленно».

…Разведчики уходили от преследования уже несколько суток подряд. Гудели ноги, поташнивало от голода.

– Эх, закурить бы сейчас. Костя, пошарь-ка в своем заветном кисете – может, наскребешь что.

Георгий достает из кармана потертый кисет. Он, конечно, пустой: все давно уже выкурено. Но не прячет его, разглаживает на ладони, посветлевшими глазами смотрит на едва заметную надпись в уголке: «Ася».

«Друг ты мой, Асенок, где ты теперь?»

«Друг ты мой, Асенок…»

«Здравствуйте, дорогие Софья Николаевна и Иван Дмитриевич».

Ася написала первую строчку и задумалась.

Когда Георгий уходил на задание, они условились: если один будет по ту сторону, другой пишет родителям. Не первый раз Ася садится за такое письмо, уже завязалось прочное знакомство.

«Георгий – молодец, им только можно гордиться…»

«…Я от души радуюсь его успехам, вести о его работе стали для меня просто воздухом…»

«Так свободно и легко пишу вам, будто родным. Я не могу подобрать слов, чтобы выразить радость за Георгия. Честное слово, он своей работой приводит меня в восторг. И так хочется быть такой же».

Все это было в прежних посланиях. А что сказать сейчас? Вот уже который день корреспондент 23–23 молчит. Ася вздыхает, накидывает на плечи шинель, идет на радиоузел. Радист-старшина отрицательно качает головой: ничего нет. Ася возвращается в землянку и снова склоняется над столом.

«…Вы хотите познакомиться со мной ближе… До войны я училась в механическом техникуме. Кончить не успела. Работать тоже не пришлось. В армию ушла добровольно».

Ася откладывает перо. Перед глазами встает родной городок Ефремов, знакомые улицы, опустевшие и притихшие с началом войны…

– Хорошо с девками-то, никого в армию провожать не надо, – вздыхали соседки при встрече с Асиной матерью. Сами они, солдатки, проводили на фронт кто мужа, кто сына. А у Бородкиной – шестеро, и все дочери.

«Хорошо»…

На второй день войны ушли на фронт три зятя. Осталась одна с дочерьми. И их не удержала.

В начале апреля 1942 года уехала на фронт старшая. Проводила ее, поплакала. А через несколько дней приходит домой Ася и так это, как бы между прочим, говорит:

– Мам, я завтра в армию ухожу.

В дорогу собиралась весело: своего-таки добилась. Со смешанным чувством радости и печали покидала старый Ефремов. Учеба в разведывательной школе, фронт, первое задание…

От дома к дому, от села к селу шли нищие беженки, озябшие, оборванные, исхудалые. Только раз удалось заночевать в избе, а чаще спали в развалинах, на пепелищах. Странные это были беженки: остерегаясь и пугаясь любого встречного, они выбирали не тихие, безлюдные проселки, а шумные магистрали, где неумолчно гудели танковые колонны, шли машины, двигались армейские части. И вся эта чужая громада, все эти чужие названия, номера, знаки различия, как на фотопластинке, отпечатывались в натренированной памяти. Так день за днем, шаг за шагом выходили к линии фронта из тыла врага советские разведчицы. «Стрела» – под этим именем Ася была известна немногим.

Ася снова берется за перо. «О себе рассказывать почти нечего. Вот о Георгии»… – Ася улыбается. Да, о нем, веселом, жизнерадостном, она готова рассказывать бесконечно.

Они встретились в Осташкове осенью сорок третьего.

Ася, Валя и Наташа готовились здесь к новому заданию. Вечер был свободный, и подруги отправились в клуб, на концерт местной воинской части. Билеты достали с боем, на самый последний ряд. Начало задержалось, и девушки разглядывали зрителей. Шинели, шинели… И неожиданно появились эти пятеро.

– Смотри, Валюша, – Ася подтолкнула подругу, – какие франты! Даже дико смотреть на них, – и отвернулась, потому что «франты» продвигались в их направлении.

И действительно, странно было видеть здесь молодых здоровых парней в подчеркнуто гражданской одежде. Американское пальто, кепи, щегольские ботинки. Парни весело разговаривали и заразительно смеялись. Смуглый, черноволосый атлет спросил:

– Костя! Какие у нас места?

Ася Бородкина. 1942 г.

Высокий, с живыми карими глазами парень лет двадцати, весело ответил:

– Все свободные, Саша!

Девушки прошли в свой ряд и столкнулись с шумной пятеркой.

– Извините, – бросила Ася, – но места эти наши. – А привилегированные, – она ядовито подчеркнула это слово, – могут и постоять.

Но что это? Тот, которого назвали Костей, стремительно обнимает Валюшу и кричит:

– Да ты ли это?

– Георгий?!

Через несколько минут Асе становится ясно, что парни – такие же, как и они, – разведчики, вернувшиеся с задания.

А потом они смотрели концерт. Впрочем, уже не смотрели.

– Костя, какой ты невнимательный! Знакомь с девушками.

– А я и сам не со всеми знаком, Саша! Константин Туманов, – протянул он руку.

– А точнее? – улыбнулась Ася.

– Я уже отвык от домашнего имени, – по лицу юноши пробежала грустная тень. – Георгий!..

Потом гуляли по улице. Вечер был теплый, ясный. Светила луна.

– Саша, смотри, какая она красивая. Серпастая!

– Непостоянный! Вчера ты ее проклинал, а сегодня восхищаешься.

– То было вчера, а сегодня… Сегодня я здесь, среди своих, смеюсь, курю, громко говорю, иду с девушками.

– Не увлекайся. Нам пора расходиться. До свидания.

Ах, незабываемое время! Как шумно и весело становилось в комнате, когда собирались все вместе! Даже сдержанный серьезный Морской – он был старше всех – преображался. Он брал каким-то чудом оказавшуюся у хозяйки рассохшуюся скрипку, театрально кланялся и говорил: «Ну, чем не Ойстрах?»

Он действительно внешне напоминал знаменитого скрипача. Девушки смеялись и махали руками. «Ой, страх!» А ребята безжалостно заключали: «Саша, оставь в покое нежный инструмент, автомат тебе больше к лицу!»

Но душою общества был Георгий. Он знал уйму шарад, загадок, читал наизусть целые куски из любимого Горького, и пел, пел неустанно. Оторванность от Большой земли не мешала ему знать все современные песни.

«Осколок Лемешева», – так шутливо и дружелюбно называли его друзья.

В те дни Ася овладевала специальностью радиста. Георгий, знавший эту работу в совершенстве, охотно помогал ей. Они садились у аппарата. Гера брал Асину руку, лежавшую на ключе, в свою и начинал быстро выстукивать стремительные точки и тире.

А октябрьские праздники! Они вспоминаются Асе с какой-то особенной теплотой. Все собрались, нарядные и веселые, человек пятнадцать. Начали с танцев. Георгий не умел танцевать и забаррикадировался стульями в углу. Ася и сейчас ясно видит его лицо: бледное, с карими глазами, волосы золотистые, коротко остриженные. Он сидит около туалетного столика, и сколько Ася его ни просит «хоть потолкаться», ни за что не хочет – такой упрямец! – выходить оттуда. Взял флакон духов «Роза» и, лукаво глядя на девушку, спросил: «Асенок, можно? Я чуть-чуть». И все от души расхохотались, когда увидели, что осталось от этого «чуть-чуть». Он выплеснул на голову почти весь флакон! А потом они ели из одной тарелки и смеялись, как дети, беспричинно. Было хорошо и легко.

Вскоре после праздников она проводила его на новое задание…

Ася снова склоняется над письмом: «Первомайский праздник встречала хорошо. Не забыли поднять бокал за Урал и уральцев. Очень жалели, что Георгия не было с нами. Октябрьскую мы вместе праздновали. Думаю, что и 27-ю годовщину тоже встретим вместе.

Сейчас я ухожу на помощь Георгию. Будем работать с ним. Добьем немчуру, и обо всем поговорим. До свиданья, жму крепко руки. Ася».

Ася запечатала конверт, надписала адрес. Задумалась.

«Друг мой, Рыжик, как ты там?»