Текст книги "Особое задание"

Автор книги: Давид Лившиц

Соавторы: Анатолий Пудваль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Ну, пока все, крепко, крепко целую. Ваш Георгий.

26 февраля 1943 года.

Как-то я вам уже писал, что некоторое время не буду иметь возможности сообщать о себе. На этот случай я дам вам адрес т. Романова, который вам будет отвечать. Начиная с марта, вы будете ежемесячно получать перевод на 250 рублей. Это моя, пока маленькая, поддержка вам.

Привет всем нашим. Большой привет передайте Вере Дмитриевне и всем учителям 36-й школы! Скажите, что школу я не забываю!

Театр, «манишки», «живем на даче», «отдыхаем в гамаках»…

За всем этим были сжатые до отказа дни, труд, напряженнейший и упорный, работа с раннего утра и до позднего вечера. И так в течение года.

Разведка в тылу врага. Для этого нужно уметь многое. Изучить характер противника – выработать стальной характер у себя. Узнать вражеские повадки, слиться с новой обстановкой, чтобы не выдать себя в трудную минуту.

Потом много месяцев спустя, когда Георгий приедет на побывку в Свердловск, он, неузнаваемо изменившийся, сдержанный, выросший, скажет на школьной линейке маленьким товарищам:

…– Разжечь костер, чтобы не было дыма. Умыться, не имея воды. Жить в лесу, чтобы не было видно признаков жизни, – многое нужно уметь разведчику.

Многое нужно… И вчерашний худощавый юноша не просто «прибыл… на 15 килограммов», – на руках не жирок, а упругие, стальные мышцы. И в человеке уже не только ловкость самбиста, не только стремительность спортсмена – бойца, познавшего тонкости «джиу-джитсу». Умения его обстоятельны и многогранны. Парашютизм. Картография. Минерское дело. Оружие. Техника. Да мало ли что еще… И сверх прочего – рация, шифровальное дело. Дело разведчика-радиста в тылу врага…

Корреспондент 23-23

Слушай боевой приказ! В ночь на 1 декабря убыть в тыл противника в районе озера Нещедро и продвигаться…

Они стоят в одну шеренгу. Снова неизвестно, на какой срок его семьей становятся эти пятеро ребят. Георгий знает о них мало. Вот Володя Кирьянов. Старше его всего шестью годами. Сибиряк. До войны приемщик рыбы в Ямало-Ненецком национальном округе, с виду невоинственный, невысокого роста, с добродушным деревенским лицом. Часто и слова из него не вытянешь. Иван Коледа – рижский железнодорожник. Федор Лушкин – воспитанник Ташкентского текстильного комбината. Слесарь из Барнаула Георгий Казанцев – ребята его называют Егором. И, наконец, командир – Саша Морской. Как и все ребята, Георгий немножко влюблен в него. Может быть, поэтому он и знает о нем чуточку больше: и то, почему он – Морской, этот красивый, уравновешенный, всегда подтянутый одессит, и то, что он не Морской, а Шоэль Розенблюм, что он единственный из их группы, кто прошел большую военную школу и вообще нелегкую школу жизни. Георгий знает, что Морской участвовал в финской войне, с самого начала на разных фронтах Отечественной, был комиссаром в знаменитом партизанском отряде имени Котовского в Белоруссии, не раз уже возглавляет разведывательные рейды по тылам врага. Глядя на его спокойное лицо, никогда не скажешь, что у этого человека было нелегкое детство. Смерть отца, детский дом времен нэпа, так рано начавшаяся трудовая жизнь. Георгий еще одолевал букварь, когда Саша уже работал на заводе, заканчивал рабфак и собирался поступать в медицинский институт. Но жизнь готовила многим комсомольцам 30-х годов другие университеты. И паренек из Одессы становится чекистом А. П. Колосовым. А потом тем, кем он известен в группе: старшим лейтенантом Александром Морским.

Саша Морской, 1934 г.

Георгий знает о своих товарищах мало. И Георгий знает о них все. И то, как невозмутим и бесстрашен в «деле» рядовой Кирьянов, как находчив и проницателен Морской, как дружны такие разные, но чем-то дополняющие друг друга младший сержант Казанцев и старший сержант Лушкин. Все они стали словно частью его самого, и верность делу для них была именно тем, ради чего спокойно шли на ведомое и неведомое, даже на безвестную смерть.

Приказ получен.

Прощай, Большая земля!

Из начатых, но неоконченных записей Георгия Борисова «Путь к фронту»

«…Итак, приказ получен, и мы тронулись в путь. Кто не знает русских дорог осенью, тот мало поймет меня. Канавы, лужи, выбоины, грязь и грязь, размешанная тысячами машин и повозок, запруживающих все пространство между линией фронта и тылом.

И вот в этом море, как неутомимая шлюпка, наша машина пробиралась к фронту в ноябре 1943 года. Именно пробиралась, так как проехать в точном смысле этого слова было невозможно. И если она, оставляя позади себя колонны всякого транспорта, безнадежно увязшего в грязи, продолжала ползти вперед, то все это лишь благодаря мускульной силе шести молодых, здоровых парней.

С каждым километром мы все более чувствуем приближение фронта, но пока это больше походит на отдаленный шум моря, и только яркие артиллерийские вспышки да зарева пожарищ ночью напоминают о нем.

Мы проезжаем через сожженные деревни и села. Жителей не видно. Часть их угнана, часть бродит по лесам, скрываясь от немцев. Одни пепелища. Сиротливо торчащие трубы немо говорят о горе людей…

Я смотрю на товарищей: у всех строгие лица…»

В ночь на первое декабря группа Морского благополучно миновала линию фронта и углубилась в леса.

…Концертный зал ярко иллюминирован. Впереди Георгия сидят девушки в нарядных легких платьях, они обмахиваются программками, и на него веет едва уловимым ароматом духов и прохладой. «Неужели им жарко?» Георгий ежится, ему холодно, он хочет отодвинуться от девушек, но в это время появляются дирижер во фраке и пианист: это Эмиль Гилельс. Дирижер поднимает палочку, и вот уже мелодия Первого фортепьянного концерта Чайковского заполняет зал. Георгий опускает веки. Перед ним почему-то всплывает не та привычная картина раздольного летнего дня, которую вызывали эти звуки раньше, а другая, новая: он видит высокие сосны – они шумят тяжело, тревожно; за опушкой леса начинается поле, холодный ветер гонит по нему снежные вихри.

Он не заметил, как Гилельса сменил Давид Ойстрах. Скрипач склоняется к скрипке, и рождается первый нежный жалобный звук. Гера слушает, слушает… Вдруг он замечает, что на сцене совсем не Ойстрах, а кто-то другой очень на него похожий. Ну да, так и есть – это Саша Морской. Саша играет, потом вдруг опускает скрипку. Но это уже не скрипка в его руках, а автомат…

Морской идет сквозь ряды, прямо к Георгию и, приблизив к нему лицо, говорит:

– Костя, пора!

– Костя, Костя, вставай, пора!

Гера открывает глаза, распрямляет затекшие ноги, дует на окоченевшие пальцы:

– Ну и бывают же сны, – он встряхивает головой. – Сидим мы с вами в концертном зале, в Москве… Кругом девушки и музыка… Да-а… Бывает… Все понимаю – и то, что ты, Саша, на Ойстраха похож, и то, что у тебя автомат в руке оказался, – что ж, случается. Но вот как я тебя, с твоим слухом на сцене увидел…

– А айзсарга[3]3
  Айзсарги – члены фашистской националистической латышской организации.


[Закрыть] ты не встретил случайно? – мрачно отзывается Саша.

Гера тоже мрачнеет. Утром группа наткнулась на айзсарга и тот, наверное, уже успел сообщить о них немцам. Через час-два жди облавы. Как назло уже сутки нет метели, и на снегу следы отпечатываются, словно на бумаге. Этой ночью по морозу прошли тридцать немыслимых километров – лесом, полем, болотами. И вот снова надо идти.

Километров шестьдесят должны отмахать, не меньше. Иначе – плохо.

Георгий тяжело ступает следом за Сашей. Поправляет на ходу вещевой мешок. Невелика поклажа: радиостанция, батареи питания, антенна, а вот поди ж ты, как натерла плечи. Но и товарищам не легче! Вон как тяжело идет Володя – третий день шагает больной, с температурой. Маленький, молчаливый Володя, перехватив тревожный взгляд товарища, улыбается.

– Ничего! Где наша не пропадала, Костя!

Гера усмехается про себя: «Костя!» Сколько месяцев он бродит по лесам Брянщины и Латвии под этим именем. Ну, как, товарищ Константин Туманов, тяжело? Да, это вам не Брянские леса, где партизаны на каждом шагу.

Впрочем, и там было нелегко.

Брянщина… Каждый раз, когда он слышит или произносит это слово, теснясь, всплывают воспоминания.

…Тогда тоже, как сейчас, их блокировали. Вооруженный до зубов отряд карателей двинулся на партизан. Принять бой они не могли: мало сил, на руках раненые и дети. И партизаны затаились. А немцы все шли, шли… они все ближе, видны лица, блестит сталь автоматов, слышна гортанная речь. Еще немного, несколько минут, и немцы пройдут. Но вдруг – этого нельзя было предвидеть! – заплакал ребенок. Эсесовец остановился, вытянув шею, прислушался.

Партизаны замерли, видя, как мать лихорадочно сует младенцу грудь, наклоняется все ниже и ниже, словно стремясь укрыть сына от всего мира.

Когда каратели двинулись дальше, вырвался вздох облегчения. Цепь… вторая… третья… «Прошли!»

А потом… Нет, Георгию никогда не забыть этой женщины с расширенными от ужаса глазами, и командира отряда, отца ребенка, кинувшегося к жене и сразу вдруг окаменевшего. Партизанский врач, не поднимая лица к окружавшим его людям, проронил: «Задохнулся».

…Вспоминаются Георгию и светлые минуты, минуты радости. Ночное бдение у костра в кругу друзей, встреча с Ковпаком и с его отрядом. Знакомство с невысокой худенькой девушкой – легендарной партизанкой. Тогда разведчики пришли с очень удачного задания, и их успеху радовался весь отряд. Да, такие удачи бывают не каждый день! Удалось захватить штабную машину, которую они выслеживали несколько дней. Володина граната легла точно под колеса, и уже в следующую минуту довольный командир вытаскивал из кабины портфель с секретными документами. Здорово они пригодились, когда началась операция на Орловско-Курской дуге… Морской тогда торопил, но Георгий не удержался от искушения: отодрал от шикарного кителя убитого эсэсовца генеральский значок отличия…

Да, всякое бывало! Во время первого задания приходилось месяцами так же, как и сейчас, хорониться в лесу. Работали и легально. Георгий вспоминает себя в замасленной железнодорожной робе, когда он под видом простоватого сцепщика, на глазах у немцев добывал важнейшие сведения о передвижении врага в районе узловой станции.

И снова партизанский отряд. Тогда, в июле сорок третьего, ему удалось переправить на Большую землю весть о себе:

«Горячий партизанский привет!

Дорогие мои папа, мама и Люся.

Вам пишет ваш Георгий. Я жив и здоров. Как и все мои товарищи, я помогаю Красной Армии бить врага. С тех пор, как я расстался с вами, я сильно изменился, возмужал. Теперь вы б, наверное, меня не узнали.

За эти два года войны я увидел и узнал столько, сколько едва ли узнал бы за десять лет.

Живу хорошо, работой своей очень доволен. О многом можно было бы рассказать, но нет времени. И не все можно писать. После войны обо всем поговорим.

Пишете ли вы Науму Алексеевичу[4]4
  Подполковник Н.А. Романов.


[Закрыть]? Правда, он очень занят, но в свободную минуту всегда ответит. Передайте привет преподавателям 36-й школы. Скажите, что знания, полученные в школе, мне сейчас очень помогают.

Привет всем моим друзьям, ребятам и девчатам! Скажите, что я их не забываю! Пока все. При возможности напишу. Крепко, крепко целую вас, мои дорогие».

…Саша сделал знак остановиться. Георгий взглянул вперед: в нескольких метрах от опушки – шоссе.

Опять! Нет, этот лес их вконец изведет. Там, на Урале, – лес как лес. А здесь он, как школьная тетрадка, расчерчен: на каждом шагу просеки. Да чуть ли не через каждые полкилометра – хутора.

До слуха разведчиков донесся близкий шум моторов, и из-за поворота на шоссе выползла колонна тягачей с зачехленными орудиями. Раз, два, три… десять… сорок… Колонна проехала. Тишина. Надо немедленно перебираться на ту сторону. «Приготовиться!» «Стой!». На шоссе выехала патрульная машина. Вот уже час разведчики неподвижно лежат на снегу. Опять тишина… Ну вот сейчас, кажется, можно. Вперед!

Из дневника Георгия:

«9 января 1944 года.

Прошло шесть дней. Длинные, однообразные, все время в ходьбе. Ни одной ночи не спали больше четырех часов. Холод, мокрые ноги, мокрые сами. Форсировали еще одну железку[5]5
  Железка – железная дорога.


[Закрыть]

…Местность на десять-пятнадцать километров без кустика. Большак. Гарнизоны. Перед железкой – шоссе Полоцк – Резекне и сплошное поле. Проскочили шоссе. Залаяла сторожевая собака. Залегли. Тишина. Километр бежим полем. Мокрый глубокий снег затрудняет движение. Наконец, кусты. Проскакиваем их, проходим мимо какого-то домика и… перед нами опять железка. Разом цепью перебегаем полотно и пять километров бежим полем до леска.

Как назло у меня в этот день страшно болел живот. Острые боли мучили всю ночь».

– Вот здесь будет хорошо, удобно!

– Относительно, конечно, – усмехается Георгий, выбрасывая антенну на заснеженные кусты и почти по пояс проваливаясь в сугробе.

13.00 – время, когда корреспондент 23–23 выходит в эфир.

– Ну, «Северок», не подведи! – Георгий любовно поглаживает ключ, который умещается на ладони. Пальцы закоченели, не слушаются, согревает их дыханием. Еще минута – и в эфир понеслась шифровка. Там, по ту сторону линии Второго Прибалтийского, на радиоузле уже ждут… Через какой-то срок эти четкие группы цифр лягут на штабной карте условными обозначениями немецких частей, направлений их передвижения. Мечтал когда-то Георгий, студент-геолог, чтобы не было белых пятен на карте Родины, и вот сейчас он заполняет их, но не на геологической, а на военной, оперативной.

…Точки, тире, точки… В Н. сосредоточивается стрелковый батальон. К железнодорожному узлу проследовала колонна танков. В квадрате… замаскированный аэродром тяжелых бомбардировщиков. Точки, тире, точки, тире…

«Прием». Разведчики теснее сгрудились вокруг Георгия. Всего несколько слов оттуда, с Большой земли. «Благодарим, данные отличные. Командование».

Лица светлеют, разглаживаются морщинки и кажется, уже не так холодно и мрачно в лесу. Разведчики знают истинную цену этой скупой похвалы. Каких усилий стоит иногда даже самая короткая информация!

Здесь, в Латвии, легально работать крайне трудно. Для этого нужны знакомства. А завязать их не так просто. Правда, вокруг немало людей сочувствующих, но ведь не сунешься к первому встречному, не расскажешь ему.

Позавчера разведчики после долгого блуждания по лесу и болотам рискнули зайти на хутор, к фермеру. Хозяин оказался своим – принял. Обогрелись, обсушились и уже собрались дальше – стук в дверь: пришел сосед кулак, сын которого – айзсарг. Разведчики замерли в смежной комнате: узнает – хозяину не сдобровать, ну, а им и подавно.

Пронесло!

Без линии фронта

Линия фронта, «классическая» линия фронта с окопами, системой траншей, минными полями и проволочными заграждениями – эта линия была, и проходила она теперь далеко от Москвы. В сводках Информбюро то и дело появлялись новые направления, меняли свое название фронты. К июлю 1944 года была полностью освобождена Калининская область, но Калининский фронт перестал существовать еще в октябре 1943, когда он был переименован в 1-й Прибалтийский. Прибалтийский фронт, образованный из Северо-Западного, стал теперь 2-м Прибалтийским. Советские войска вышли к границам Советской Прибалтики.

Здесь же, в затерянных глубинах лубанских, мадонских и цесвайнских лесов, фронт проходил всюду – через каждый город, каждый хутор, каждую семью.

Латышские партизаны начали наносить удары по врагу в первые же «медовые» месяцы фашистского Остланда. К 1943 году в Латвии действовали уже три крупные партизанские, бригады. Народные мстители поднимали на воздух склады с горючим и боеприпасами, пускали под откос поезда, выводили из строя технику, убивали гитлеровских солдат, офицеров и их холуев. Врагу не было покоя ни днем, ни ночью.

4 августа 1943 года партизанами был нанесен массированный комбинированный удар по железнодорожным магистралям: взлетели сотни эшелонов, рухнули десятки мостов, километры изуродованных рельсовых путей надолго вывели из строя важнейшие коммуникации. 81 взорванный эшелон, 78 разбитых локомотивов и 700 вагонов, тысячи убитых фрицев – вот «лицевой» счет партизан только одной 2-й Латышской бригады к лету 1944 года. А ведь еще за год до этого Гитлер вынужден был признать, что положение с перевозками становилось катастрофическим из-за партизан.

Не было дня, чтобы партизаны не наносили удара по врагу, но и враг не оставлял в покое партизан. Он обрушивал на них отряды карателей. В начале февраля 1943 года целая немецкая дивизия при поддержке танков, самолетов и артиллерии предприняла внезапное наступление и на партизанский район с юга, со стороны Невеля. Бой продолжался неделю. Партизаны отбились. 15 февраля началась карательная экспедиция со стороны Резекне и Даугавпилса. В ней участвовало 20 тысяч фашистов. Они уничтожили 169 деревень в Освейском районе. Из 25 тысяч жителей района уцелело лишь несколько тысяч, остальные были расстреляны, сожжены заживо, угнаны в рабство.

Против 2-й бригады, командиром которой был Петр Кришьянович Ратынын, а комиссаром Рафаэль Давидович Блюм, за 11 месяцев было направлено 33 экспедиции. Партизаны отбивались, маневрировали, исчезали и вновь наносили удары.

Разведчикам группы Морского было трудно вдвойне: они несли все тяготы партизанской жизни и в тоже время продолжали изо дня в день свою невидимую для постороннего глаза и нужную для фронта работу. Они уходили на сутки, на недели, не зная, что их ожидает завтра.

На это задание группа Морского отправилась 31 ноября 1943 года. В ее составе были: командир – старший лейтенант Александр Морской, заместитель – рядовой Владимир Кирьянов, разведчики – старший сержант Федор Лушкин, младший сержант Георгий Казанцев, рядовой Иван Коледа, радист – старший сержант Константин Туманов (Георгий Борисов).

1 декабря 1943 года подошли к озеру Нещедро, к невидимой линии фронта[6]6
  На основании дневника В. Кирьянова.


[Закрыть]. Первый рубеж – водный. Осторожно ломая лед, стали пробиваться с лодками на чистое место.

Выехали на середину. Все спокойно. Но Володя Кирьянов с волнением всматривается в темноту: озеро широкое, около трех километров, а волны, разыгрались не на шутку, хлещут о лодку, поднимают шум.

«Как бы ветер не выдал нас, а то приедем к немцам сами», – думал он.

До вражеского берега оставалось несколько метров, когда лодка снова уткнулась в лед. Кирьянов привстал, послушал. Все тихо. Взял весло, нащупал дно. Оказалось не так глубоко: сантиметров 60–70. Не долго думая, шагнул прямо в воду.

Один за другим, держа оружие наготове, разведчики вышли на берег. Приникли к земле, ожидая, что вот сейчас, полоснут из темноты фрицы… Но все тихо. Володя прополз несколько метров. Кусты. Повернулся к Морскому.

– Все в порядке! В случае чего здесь можно будет и бой принять.

Начало было неплохим.

Но разведчиков ждало первое огорчение. Гера снова и снова проверил груз: одной сумки с радиопитанием не оказалось. Кинулись с Володей к лодкам, но они уже были далеко. Кричать?

– Пошли, Костя, обратно: не выдавать же себя из-за сумки!

Распределив груз, разведчики осторожно двинулись вглубь леса.

Через каждые десять шагов останавливались, прислушивались и снова шли на запад. Метрах в ста от берега наткнулись на костер: немецкий патруль. Взяли левее, с километр пробирались гривой, потом спустились в болото. Идти стало трудно. Вода и снег. Обманчивые кочки уходят из-под ног. Вымокли до пояса, вещевые мешки тянут к земле.

Руки заняты, от ветвей обороняться нечем, лица исцарапаны, у Володи то и дело сваливается с головы шапка.

Кончилось болото, ступили на твердую землю. Но обрадовались рано: снова потянулось болото. Правда, стало меньше кустов, зато больше воды и топи. Чтобы сберечь силы, через каждые двести-триста метров садились отдыхать.

Шли всю ночь.

Когда рассвело, выбрали место для дневки – метрах в тридцати от шоссейной дороги. Замаскировались и начали наблюдение за противником.

К концу дня были готовы первые разведданные. Все заметно повеселели.

Командир и его заместитель довольны и новыми ребятами, – Иваном и Егором. Их хорошо обучили работе в тылу врага. Такие перенесут любые трудности!

Володя Кирьянов, 1938 г.

Вечером Центр получил от группы первую шифровку: «В ночь на 1.12 проникли в тыл противника. Продолжаем движение на Запад. Морской».

Чем дальше продвигались, тем скупее становились записи в дневнике заместителя командира.

«22 декабря 1943 года. Началась блокировка. Вышли из Игналино на Городиловичи.

23–24-го. Вели бой в Городиловичах, отошли на Ардавское.

25–26-го. Вели бой в Ардавском.

27–28-го. Вышли из блокировки, переход в Латвию. Переправа через Речец вброд».

К концу этого перехода южнее города Зилупе разведчики встретились с партизанской бригадой, которая стала их базой.

Первым делом надо было легализовать в Риге Лушкина и Казанцева, снабдив их надежными документами. Позднее, возвратясь на Большую землю, Морской так писал об этом в своем отчете:

«Мне удалось получить документы, дающие право на проезд по железной дороге, справку от начальника гестапо о неприкосновенности личности, временные и восьмигодичные паспорта… Если бы полиция Риги захотела проверить, то получила бы положительный ответ и характеристику о запрашиваемом из той волости, которую я указал в качестве постоянного места жительства».

Послать разведчиков в Ригу Морской в то время не успел. Началась очередная карательная экспедиция. В таких условиях даже самые надежные документы могли подвести. Морской принял новое решение: пробиться в район Мадоны вчетвером, оттуда в Ригу направить Ивана Коледу (Коледа был рижанином и до войны работал на железной дороге), а на месте, в районе Зилупе, оставить Лушкина и Казанцева, поручив им контроль за перевозками противника по железным и шоссейным дорогам Резекне – Идрица.

Группа Лушкина «вписалась» в Зилупе довольно благополучно. Хозяин квартиры Кравченко, у которого они остановились, донес, было, в полицию, что какие-то двое подозрительных ищут работу. Но полиция сделала внушение Кравченко, отнесшемуся без достаточного уважения к документам квартирантов, выданных самим гестапо.

Лушкин передавал в Центр:

«3 января 1944. В Зилупе выгружено 30 вагонов боеприпасов, которые хранятся в станционных складах».

«Со 2-го по 8-е января через Зилупе на Идрицу проследовали: 2-й охранный батальон, 214-й и 285-й батальоны латышских „добровольцев“, подразделения СД».

Лушкин уверенно расширял связи. Помня о задании основной группы, он радировал:

«Передайте Морскому, если нуждается, дам несколько рижских адресов».

А группа Морского, собирая данные и отправляя их в Центр, постепенно продвигалась на Запад.

«3 января 1944 года. В пути по Латвии. Пятая дневка, в болоте, – писал Кирьянов. – Переправа через речку по-пластунски.

7 января. Дневка была в болоте. Холодно, мокрые с ног до головы, голодные. Медишово. Переход границы. Нарвались на засаду. Переход второй „железки“. Наткнулись на сторожевую собаку и патрулей, была перестрелка, и нас преследовали.

8 января. Дневка в доме, но хозяин под домашним арестом.

13 января. Занимаемся разведданными и вербовкой агентуры.

14 января. То же самое».

Через полмесяца под самой Мадоной группа Морского встретилась с партизанами 2-й Латышской бригады, которая надолго стала родным домом командира группы, его заместителя и корреспондента 23–23.

Вечереет. Потрескивает в костре валежник. Георгий задумчиво смотрит на огонь, греет руки. Что-то вспомнив, достает из кармана записную книжку – память об одном разведчике – латыше. Открывает чистую страничку.

«18 января 1944 года.

…Темно. Сижу один у костра. Ребята ушли к штабному костру. Голова полна дум. Не знаю, то ли фортуна сопутствует нам, то ли еще что-нибудь. Вчера получили известие, что вышедшая вслед за нами группа командира Смирнова в десять человек полностью погибла. За этот месяц это уже пятая или шестая группа. И только мы волею судеб добрались.

Здесь только что закончилась блокировка. Против семидесяти партизан было брошено пять тысяч карателей!

Вот уже полтора месяца, как мы спим на снегу, не ходим в баню. Из леса показываться часто нельзя, кругом засады. Писать кончаю, очень темно».

И снова – в путь. Засиживаться нельзя: задача – продвигаться вглубь, на запад, к Риге. Снова многокилометровые броски, уход от облав и преследований, ночевки в поле и на болотах – сна не больше четырех часов в сутки.

«По-прежнему живем в лесу, на снегу. Ходим за 15–20 километров на заготовку. Питаемся однообразно (каша, горох), но это еще не беда: хлеб видим очень редко.

Эти чертовы хутора через каждые полкилометра – километр с телефонами…»

Чертовы хутора! Один из них чуть не стоил жизни ему и товарищам.

Собрав очень ценные сведения, группа возвращалась в лес. На след напали каратели, – погоню обнаружили поздно, когда уже назад ходу не было. Бежать к лесу? Далеко, не успеть.

– На хутор! Выбора нет! – приказал Морской.

На крыльце добротного многооконного дома Георгий вскочил на перила и оборвал телефонный провод. Группа ввалилась в комнату. Хозяин, плотный, кряжистый старик, поднялся навстречу и, не отводя злобного взгляда, потянулся к телефону.

– Спокойно-спокойно! Провода обрезаны.

Ребята остались у дверей, Морской кивнул в сторону столовой:

– Костя, посмотри.

Георгий двинулся в другую комнату. По дороге мельком взглянул на себя в зеркало на стене: ну и вид! Обросший, воспаленные глаза, помятый бушлат, поперек груди – автомат. Распахнул дверь – за столом две девушки склонились над книжкой. «Алгебра», – прочел он латышскую надпись на обложке. Пахнуло вдруг далеким, родным…

Старшая, с длинными косами поднялась и с ненавистью посмотрела на Георгия:

– Не подходите!

– Ну, зачем же так строго, девушки! – Георгий направился к столу. – А-а-а, задачка не получается! Так-так. Сейчас мы ее посмотрим. Садитесь! – и уже с металлическими нотками в голосе повторил – Са-ди-тесь!

Вихрем пронеслись совсем забытые картины. Школа… класс… учительница математики… Как это решается? Как? Неужели не вспомню!

Только бы они шум не подняли. Ага! Вот так… так… квадратный корень. Кажется, выходит! Георгий скосил глаз в сторону на один лишь миг, успел заметить два напряженных лица, но на них уже не злоба, а старательно скрываемое внимание, интерес, – и снова уткнулся в задачник.

– Есть! Пожалуйста, синьориты!

– По ответу! – ахнула младшая.

– Ну, где ты там? – в комнату заглянул Морской. – Собирайся! Те уже прошли! Хозяин молодец: хоть и под автоматом, а промолчал.

Георгий двинулся к двери, на пороге обернулся. Длиннокосая, вспыхнув и отведя глаза, прошептала:

– Простите. Спасибо.

Меньшая подбежала и что-то быстро-быстро заговорила по-латышски.

– О чем это она говорила? – вспомнил Георгий, когда группа углубилась в лес.

– Предупреждала, чтобы не ходили на соседний хутор, там немцы, засада, – сказал Саша. И хитро посмотрел на товарища, – Ай, да Костя! Неотразимый кавалер – покорил!

А ребята, взглянув на живописный вид «кавалера», от души расхохотались. Смеялись долго и всласть, как часто смеются люди, за минуту до этого избежавшие смертельной опасности.