Текст книги "История моей возлюбленной или Винтовая лестница"

Автор книги: Давид Шраер-Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Юрочка Димов внес 500, остальные (Ирочка, Глебушка, Вадим Рогов) – от 500 до 1000 рублей. Васенька Рубинштейн перевел по почте на кооперативный счет 400 рублей. Собранных денег едва хватило бы на первую постановку, и совершенно исключало даже надежду на строительство нашего собственного кооперативного театра, хотя бумага об утверждении нашей кооперации пришла из Центросоюза. Как-то само собой получилось, что вся документация, включая денежные дела, сосредоточилась в Ирочкиных руках. Еще бы! Она оставалась нашей королевой. Все как бы полузамерло. Словом, о строительстве собственного здания Московского Кооперативного Театра не приходилось и мечтать. Кто-то из нас, кажется, Юрочка Димов, вспомнил об истории МХАТа, организованного как кооператив: «Во-первых, Станиславский и Немирович-Данченко привлекали богатых пайщиков. А нам где их взять? У потенциальных пайщиков денег на руках – мешки, да каждый боится себя обнаружить! А во-вторых, вовсе не обязательно строить самим здание будущего театра. Даже здание МХАТа вначале снимали у владельца – Саввы Морозова. Правда, он был не чета советским миллионерам (увы, подпольным!), истинным хозяевам теневого бизнеса. У них на самом деле половина Москвы заранее скуплена, а поворошишь – дачка жалкая около болотца и – с концами!»

«Будем арендовать подходящее здание с залом для публики и репетиций!» – предложила Ирочка. Все мы ее поддержали. Начались поиски. Ирочкина квартира превратилась в оперативный штаб нашей маленькой театральной кооперации. Дом, в котором поселилась Ирочка Князева, был построен для сотрудников Института атомной энергии имени Курчатова и располагался поблизости от Покровско-Стрешневского парка. Ирочкина квартира была на седьмом этаже огромного здания, фасад которого выходил на улицу Маршала Бирюзова и 52-ю больницу, а тыл – на сосновый лесок, упиравшийся в забор атомного института. Мы созвонились с директором институтского Дома культуры и отправились на переговоры. В течение первых десяти минут директор осознал полную неприемлемость нашего предложения. «О, что вы! У нас есть своя театральная студия, и ни в каких кооперативных театрах мы не нуждаемся!» Было еще несколько поездок в школы, техникумы, институты и даже кинотеатры. Никто не хотел сдавать нам зрительный зал ни для репетиций, ни для спектаклей, хотя пустующие помещения простаивали годами и десятилетиями. Повторялась та же ситуация, что была у Саши Осинина, когда он предлагал использовать пустующие кабинеты поликлиник для платных вечерних приемов. Целыми днями я названивал по предполагаемым местам, где наконец-то мы могли бы начать работу над первым спектаклем. Для удобства я практически переселился в Ирочкину квартиру, часто оставаясь на ночь. Ирочка отдала мне диван в гостиной. Туда же я привез с Патриарших прудов мою русскоязычную «Олимпию», пачки машинописной бумаги и копирок, литовско-русский словарь и еще какие-то мелочи, необходимые для работы над переводами стихов. Я получил заказ от вильнюсского издательства «Вага» на перевод стихов для «Антологии литовской поэзии».

Я вспоминаю об этом времени с ощущением придуманного счастья. Как будто бы все это происходило и даже оставило вещественные следы: копии писем в разные организации и учреждения о готовности нашего кооперативного театра снять помещение и платить за год вперед; телефоны и адреса, записанные в специальную продолговатую кожаную книгу с язычками для алфавита; календарь с расписанием предстоящих встреч и (увы!) бессмысленных переговоров. Все это так, но неужели мы жили с Ирочкой под одной крышей несколько месяцев, как бывало два-три раза в невероятном прошлом? Или в прошлом никогда ничего не было, кроме моего раздразненного воображения? Мы просто перетаскиваем все, что было, из прошлого в настоящее, а чего не было или что мы хотим, чтобы не было, забываем, как древнего Фирса из «Вишневого сада», и ненужное прошлое перестает существовать.

Ирочка была жаворонком. Она вставала около шести утра, занималась гимнастикой, полчаса крутила педали тренажера – велосипеда, вмонтированного в пол около одной из стен спальни, принимала душ, пила кофе и начинала репетировать. Мы решили, что следующим спектаклем будет инсценировка чеховского рассказа «Попрыгунья». Должен сказать, что по единогласному решению пайщиков нашей «артели» Ирочка и я получали зарплату, то есть наши с Ирочкой поиски помещения для театра и моя работа над инсценировкой «Попрыгуньи» оплачивались за счет собранных пайщиками денег. С самого начала было решено, что мы откроем театр Хемингуэевским «Коротким счастьем Фрэнсиса Макомбера», а тем временем будем готовить «Попрыгунью». Пока что в театре была только актриса (Ирочка Князева) на роли главной героини. Мы не сомневались, что остальных актеров найдем, как только будет снято помещение театра.

Каждое утро Ирочка заглядывала ко мне и будила.

Потом мы завтракали.

Время от времени Ирочку приглашали на съемки, и она пропадала целыми днями на «Мосфильме» или уезжала сниматься в Ленинград, Одессу, Ялту – словом, на те киностудии, где ей давали эпизодические роли. Это неопределенное положение начинало бесить нашу королеву. Ей хотелось играть главные роли в своем театре.

Однажды, в московском издательстве «Советский писатель», выходя из редакторской комнаты в коридор, я столкнулся с Геней Роммом, моим литературным приятелем с незапамятных ленинградских времен, которые я делю на периоды до знакомства и после знакомства с Виссарионом. Наше приятельство с Геней восходило к до-Виссарионовскому периоду, когда нам было по 18 лет, и мы сходились читать друг другу стихи, отмеривая написанное за неделю-две длиной пеших переходов от Дома Книги до Адмиралтейства, от Адмиралтейства до Стрелки с Ростральными колоннами, от Стрелки до Сфинксов напротив Академии Художеств, а потом по другим мостам к другим набережным Невы, Невки и бесчисленных рек, речек, речушек, каналов и канавок. К тому дню, когда я встретился с Геней Роммом в коридоре московского издательства «Советский писатель», мы оба переехали в Москву. Я ночевал на Патриарших прудах, а чаще в квартире Ирочки Князевой поблизости от площади Курчатова. Геня Ромм – в двух шагах от станции метро «Полежаевская». Нам обоим полагался какой-то гонорар за переводы. Погода была весенне-омерзительная, какая бывает только в Москве, Ленинграде, Лондоне, Бостоне и Сиэтле: снег с дождем, мокрый ветер, вязкое ледяное месиво, которым окутываются ботинки, как холодным гипсом. Пальто пропитывается таким леденящим дождем, что тело становится частью остывающих городских камней. Все порождает желание нырнуть в ближайший магазин, купить водки, колбасы, хлеба и упрятаться в убежище со стенами, крышей и отопительными батареями. Так мы и сделали. Дошлепали до Калининского проспекта, купили бутылку «Столичной водки», колбасы, хлеба, анчоусов, схватили такси и помчались к Гене Ромму – на станцию метро «Полежаевская».

Промокшие куртки, размякшие кепки и хлюпающие ботинки сушились на батареях обеих комнат и кухни. За окном хлестал ледяной дождь, а я рассказывал Гене о нашей компании (театральном кооперативе), ни на что не надеясь, но зная, что после полной откровенности тяжесть с души спадет. Вот уже несколько месяцев мы безрезультатно искали помещение для театра. Было из-за чего огорчаться! Мы сидели с Геней за круглым кухонным столиком и вязали типичный русский разговор под водочку и селедочку (анчоусы), который возможен только в наших суровых широтах и только с тем, кому доверяешь и к кому относишься по-доброму. Водка открывает поры души, и это лучше всякой исповеди. «Понимаешь, старик, – говорил Геня, проглатывая водку и забрасывая в свою пасть кружок колбасы, – понимаешь, моя жизнь не сложилась так, как хотелось вначале, когда я перенес на чистый лист бумаги свои первые стихотворные строки. Не об этом я мечтал, старик». «О чем же, Геня?» «О чем?» – повторил мой вопрос Геня Ромм, словно примериваясь к ответу, который вдруг станет ключом и отворит дверь в его сокровенную мечту. «Да, о чем ты мечтал, Геня, когда сочинил и записал на бумагу свои первые стихи? Я помню, это была поэма о ленинградских мостах?» «Старик, ты хочешь знать всю правду?» «А иначе, зачем мы пьем водку и разговариваем вдвоем, как не общались лет пять-шесть, наверняка? Зачем, если не в надежде докопаться до истины?» «Ты прав, старик. В последний раз мы толковали в Ленинграде, у меня на Рубинштейна. Ты, кажется, потерял работу в школе и перешел в какую-то загадочную лабораторию, где получали магическое средство от самых страшных болезней. Кажется так, старик?» «Примерно». «Да-да! Вспоминаю. И руководила этой загадочной лабораторией красавица, которую ты называл королевой. Я не ошибаюсь, старик?» «Все правильно, Геня! Правда, лаборатория давно закрылась, а королева стала гастролирующей актрисой, которая решила основать свой собственный кооперативный театр». «Я никогда не слышал о кооперативном театре. Где он находится? В Москве? В Ленинграде? На Магадане?»

От неожиданного скачка Гениного воображения на Магадан мне стало весело до отчаяния. И вправду, неплохо звучит: Магаданский кооперативный театр. Я расхохотался: «Магаданский кооперативный театр! Неплохая мысль. Но вначале мы попытаемся найти что-нибудь в Москве». «Подожди, подожди, старик. Объясни мне по порядку. Что это за кооперативный театр?» Я рассказал Гене о нашей кооперации, о пайщиках, о том, что мы вначале хотели построить здание кооперативного театра, но отказались от этой мечты, потому что всего нашего капитала не хватит даже на закладку фундамента. Словом, всю короткую историю, начиная с Ирочкиного участия в спектакле по Хемингуэю и ее желания основать свой собственный театр. «Теперь мы пытаемся хотя бы снять где-нибудь помещение для театра, но ничего не получается. Может быть, у тебя есть на уме что-нибудь подходящее?» «Старик, ты гигант! Какая роскошная идея: кооперативный театр! А вслед за театром – кооперативное издательство! Кооперативный телецентр! И как вершина мечты – кооперативный исправительно-трудовой лагерь для работников литературы и искусства». «Наверняка все так и кончится», – сказал я, невесело улыбаясь. «Подожди, подожди! Не падай духом, старик! Давай сначала выпьем еще по одной рюмочке, а потом… Мне, кажется, пришла в голову гениальная мысль!» Мы выпили. Геня, дожевывая ломоть хлеба с колбасой и сыром, сказал: «Дела мои, кажется, сдвинулись с мертвой точки. Обещают издать первую книгу. Первую, старик, в возрасте, когда Пушкин и Байрон, Блок и Есенин давно почили в бозе, а попросту говоря, перешли из земной жизни в пространство заоблачной славы и покоя. Но я счастлив, что наконец-то обещают». «Поздравляю, старик!» – потянулся я к его рюмке своей. Он кивнул и продолжил: «На этой положительной волне, старик, я отправился с гениальным предложением в только что открывшийся поблизости Дом культуры общества слепых». «В каком качестве, старик: как побочный сын Паниковского?» «В качестве потенциального руководителя литературного кружка!» – отпарировал Геня Ромм, забросив очередную порцию закуски в свою хохочущую пасть. «И тебя приняли?» «С готовностью! Правда, попросили принести справку из издательства, где было написано, что моя книга „Мосты“ находится в плане выпуска следующего года». «Колоссальные новости, старик! – полез я с дружескими похлопываниями по плечу и наливаниями-чоканьями-запрокидываниями рюмки и проглатыванием водки». «Да, ободряющие новости. Но дело не в этом, а в том, что тебе надо поговорить с директором этого Дома культуры общества слепых.» «Об открытии театрального кружка?» «Да, именно об открытии. Именно театрального!» «Ничего не понимаю, старик. Объясни по буквам!» «Твоя королева, а именно популярная артистка кино и театра Ирина Князева предлагает в виде шефской помощи организовать театральную студию при „Доме культуры общества слепых“. А в ответ на этот благородный поступок директор Дома культуры сдает вашему театральному кооперативу зрительный зал и прилегающие помещения, где будут гримироваться и переодеваться актеры».

На следующий день Геня, Ирочка и я отправились в Дом культуры общества слепых. Директор, отставной полковник, ждал нас в своем кабинете. Журнальный столик был накрыт к чаю: чашки, заварной чайник, сдобные булочки. Геня по телефону так расхвалил актерские и режиссерские способности Ирочки Князевой, что отказать во встрече было невозможно. Директор и не собирался отказывать. Такая знаменитость будет в числе педагогов Дома культуры! Попили чаю. Поговорили на общие темы. Оказалось, что в танковом полку, которым командовал директор до отставки, был театральный кружок, разыгрывавший короткие пьесы. Чаще всего это были инсценировки военных рассказов. Решили, что Ирочка будет заниматься с кружковцами два раза в месяц. В конце сезона они примут участие в массовках тех пьес, которые пойдут в Кооперативном театре. В помощь Ирочке дадут педагога из Дома культуры. «Я уверена, что это будет первый опыт во всей стране! – воскликнула Ирочка и добавила. – А, может быть, и во всем мире?!» «Вы так думаете?» – переспросил директор. «Никаких сомнений! Грандиозная идея!» – пробасил Геня Ромм. Директор вызвал секретаршу и продиктовал проект соглашения между Домом культуры общества слепых и Московским кооперативным театром. Плата за аренду помещения была смехотворно малой и, в основном, должна была покрывать расходы за уборку помещения и гардероб. Да, кроме того, Ирочка предложила нововведение: в гардеробе предполагалось развесить таблички: в зрительном зале разрешается сидеть в пальто и галошах!

Ирочка начала репетиции «Короткого счастья Фрэнсиса Макомбера». Решили начать с этого спектакля, который шел с успехом в Театре на Малой Бронной. Тем более что режиссер Баркос перенес на сцену Кооперативного театра свою постановку этого спектакля на Малой Бронной. Актеры Михаил Михайлович Железнов и Лев Яковлевич Зверев согласились играть Макомбера и Уилсона. Друзья живописцы из мастерской Художественного фонда по рекомендации Юрочки Димова сделали огромный рекламный плакат, который был водружен на фасаде Дома культуры общества слепых. Все шло как дружеские услуги и не стоило больших денег, так же, как и рекламные афиши, отпечатанные в типографии Университета при содействии Вадима Рогова и развешенные в салонах трамваев, троллейбусов, автобусов и метро. Несмотря на все это деньги кооперативной кассы таяли на глазах. Однако Ирочка не сомневалась в успехе. Я верил в Ирочкину счастливую звезду.

Да, было еще одно нововведение, которое усилило позицию нашего Кооперативного театра. Ирочка предложила мне в дополнение к тексту пьесы добавить для слепых зрителей комментарии того, что происходит на сцене. Мне же и предстояло транслировать эти комментарии по микрофону. Места в зрительном зале были оборудованы наушниками. Еще до первого представления спектакля в газетах «Вечерняя столица» и «Социалистическая культура» появились статьи под названиями: «Гуманный театр» и «Слепые зрители увидят пьесу Хемингуэя». Да, у Ирочки был особый талант: видеть в обычном – чудесное. Идею с наушниками подал наш музыкальный руководитель Глебушка Карелин. А Ирочка мгновенно его поддержала. В оркестровую яму решено было посадить несколько слепых музыкантов из местного самодеятельного оркестра. Они с энтузиазмом играли куски бравурной музыки (скажем, марш из оперы «Аида»), соответствующие драматизму охоты на антилоп или львов.

Директор боготворил Ирочку, повторяя многократно, что появление нашего Кооперативного театра поднимает авторитет Дома культуры общества слепых на небывалую высоту. Надо сказать, что мы (Глебушка, Димочка и ваш покорный слуга) посмеивались, услышав подобные сентенции директора, но Ирочка была настроена весьма позитивно и всячески убеждала нас ценить свалившееся счастье. Для справедливости следует заметить, что Ирочка по своей натуре была ценителем добра. Поэтому (несмотря на первоначальное наше недоумение) продолжала дружить с капитаном Лебедевым и одаривать всех нас, начиная с меня, Глебушку, Юрочку, Васеньку («тоскующего ангела») и Вадима Рогова знаками своего любовного внимания. Она была гораздо прозорливее, чем каждый из нас, и гораздо демократичнее, то есть, не считала зазорным общаться с людьми из самых разных социальных кругов, если только кто-то из них, этих людей, пришедших из толпы, чем-то интересен Ирочке. Умом, красотой и талантом Ирочка была прирожденным лидером. Такие, как она, притягивают к себе, протягивая руки другим. Они идут по дороге жизни и не брезгуют наклоняться и поднимать с земли или асфальта блестящий предмет. Наклоняться, поднимать и класть в заплечный мешок. Глядишь, окажется золотом!

За хлопотами пролетело лето. Первое представление «Короткого счастья» назначили на второе октября. Для слепых зрителей я приготовил текст-комментарий (какие на сцене выставлены декорации, после каких реплик и куда передвигаются актеры). Глебушка отрепетировал музыкальные вставки. Слепые актеры-статисты из театрального кружка, играющие охотников или слуг, выучили, сколько шагов и в какую сторону пройти по сцене, где остановиться и предложить кофе, виски или ружье ведущим актерам. Пришло время продавать билеты в кассе Дома культуры и городских театральных кассах. А в нашем театре до сих пор не было опытного кассира-администратора. Ирочка никак не могла остановиться на ком-нибудь из предлагавших свои услуги. Задним числом я понял, что наша королева боялась вводить новое лицо в сердцевину деятельности Кооперативного театра. Я видел, что Ирочка нервничает. Особенно, когда я не являлся к ней домой на площадь Курчатова по нескольку дней. А это случалось все чаще и чаще. Мне нужна была свобода: мое собственное пространство, моя комната, где я мог закрыться и мерить метрономом шагов зарождающиеся стихи. Ирочка видела, что меня тяготит неволя, огорчалась этим, молчала, и безумно радовалась, когда я приезжал к ней. Это было, как в первые годы нашей любви. Неделю-две не решался я возвращаться к себе на Патриаршие пруды. Когда же исчезал, а потом звонил или приезжал, находил Ирочку озабоченной. Все чаще и чаще она целыми днями находилась в театре, который так прижился в Доме культуры общества слепых, что мы перестали замечать, что находимся внутри чужеродной скорлупы, которая когда-нибудь расколется, и мы окажемся беззащитными.

А пока нужно было подыскать главного администратора – опытного финансиста, который будет связан с сетью городских театральных касс. И главное – которому Ирочка сможет полностью доверять. «Ксения Арнольдовна!» – вот кто был нужен Ирочке. Она однажды сказала мне: «Даник, я решила попросить маму взять на себя кассу театра». У меня от неожиданности, сделалось такое лицо, что Ирочка поспешила добавить: «Мама поможет начать, а дальше видно будет. Во всяком случае, я могу ей доверить нашу кассу». Наверно, Ирочка была права. Но что я мог поделать со своей физиономией, которая за сорок лет жизни так и не научилась выражать нечаянную радость, когда хочется топать ногами и размахивать кулаками. Вся история моих отношений с Ксенией Арнольдовной состояла из весьма прохладного обмена минимальным количеством вежливых (никаких) слов и взаимным желанием поскорее разминуться. Напомню, что Ксения Арнольдовна, служившая когда-то администратором в Большом Драматическом Театре (БДТ), лет пятнадцать назад решила уйти на раннюю пенсию, то есть даже раньше 55 лет, справедливо полагая, что муж ее Федор Николаевич Князев, профессор и заслуженный деятель науки, ставший к тому времени директором Лесной академии, вполне может прокормить семью. Ну а теперь Ирочка заручилась обещанием Ксении Арнольдовны приехать из Ленинграда в Москву и профессионально наладить кассовые дела Театра. Предполагалось, что Ксения Арнольдовна позвонит или даст телеграмму о своем выезде из Ленинграда, но она решила сделать дочери сюрприз. В те годы, отдаленные от времени, когда я записываю эту историю, телеграммы играли одну из важнейших ролей нынешней электронной почты. Ксения Арнольдовна, как назло, не позвонила и не «отбила телеграмму».

Было раннее утро одной из ярких любовных встреч в театральном периоде нашей с Ирочкой истории. Накануне я приехал поздно с вечера сербской литературы в Малом зале Дома литераторов и последующего приема в югославском посольстве, где переводчики (русские писатели) и авторы оригиналов (сербские писатели) тесно общались и крепко выпивали. Ирочка обещала дождаться, пока я приеду. У меня был свой ключ от ее квартиры. Это был период, когда она, вероятнее всего, никому, кроме меня, ключа не давала, что позволило мне в шутку говорить ей по телефону или подписываться: Твой жиголо. Это смешило, а иногда озадачивало Ирочку. Она предпочитала определенность двусмысленности. Я заглянул в спальню. Ирочка спала. Я принял душ и вернулся к ней. Книга, которую читала Ирочка, лежала у нее на груди. Она спала, по-детски посапывая и пуская слюнку. Я поцеловал ее в щеку, осторожно залез под одеяло. Она всегда спала голой. Во сне Ирочка раскрылась и лежала на боку, повернувшись ко мне. Ее груди с божественным изгибом касались моей груди. Я заснул и проснулся на рассвете. В спальне было полутемно. Свет шел от ночничка, который едва мерцал на столике. Я поцеловал ее груди, спускаясь по изогнутой излучине до самых сосков, которые перебирал губами один за другим, как в детской считалочке, вместо скороговорочных слов которой выплывала из памяти библейская строчка: «Пусть ее груди радуют тебя всегда». Ирочка открыла глаза и улыбнулась. Она всегда просыпалась, улыбаясь. «А я вчера заснула предательски. Ты поздно пришел, Даник?» «Около двенадцати. Ты спала, как младенец». «Поверишь, Даник, я честно старалась не заснуть. И вот – пожалуйста! Подожди минутку!» Она провела рукой по моему животу и выскользнула из кровати. Я услышал каскад фаянсового водопада, еще какие-то водяные переливы и перезвоны, которые доносятся из ванны, когда молодая женщина торопится в кровать к любовнику.

Не успели мы снова заснуть, как раздался звонок в дверь. Ирочка набросила махровый халат и побежала в прихожую. Дверь в спальню она захлопнула. Я напялил рубашку, натянул брюки и надел пиджак. Мои осенние туфли на микропористой подошве толщиной в автомобильную покрышку остались в прихожей, откуда слышались Ирочкины радостные восклицания и раскатистое контральто Ксении Арнольдовны. Я решил, что мне лучше всего выйти из спальни, рокироваться на кухню и заняться приготовлением кофе. Собственно, так и должно происходить в нормальных условиях, не появись Ксения Арнольдовна в такую беспросветную рань. Я немного нервничал. Возникала даже непрошенная мыслишка проскользнуть в прихожую, пользуясь тем, что Ирочка показывает Ксении Арнольдовне ее комнату. Проскользнуть, натянуть носки, туфли, пальто и незамеченным покинуть квартиру. Но это было бы откровенной трусостью, да еще и тактической ошибкой, потому что с первых шагов Ксении Арнольдовны в Москве я выказывал бы свою зависимость от нее. Словом, я занялся приготовлением завтрака. Меня всегда успокаивают простые действия. Помню, как хорошо я себя чувствовал во время экспедиции по добыче березовых грибов. Или потом в лаборатории, когда я работал с белыми мышами. Впрочем, точно также я бываю счастлив, когда удается поймать нерв переводимого стихотворения или рассказа. Нащупанный звукоритм одну за другой вытягивает строчки в ожившей клавиатуре моей пишущей машинки или – через много лет! – компьютера. Но бывает и по-другому: ложные звуки расталкивают верные звуки, а строчки наползают друг на друга, как вагоны поезда, потерпевшего крушение. В таком случае выручают элементарные домашние занятия, среди которых приготовление кофе – самый первый испытанный прием. Я намолол и сварил колумбийский кофе, поджарил несколько тостов из ржаного хлеба, приготовил омлет, расставил тарелки, кофейные кружки, положил салфетки, разложил вилки, ножи и чайные ложечки. Наверняка Ирочка догадалась по шорохам, звяканьям и аппетитным ароматам о моих приготовлениях к встрече с Ксенией Арнольдовной. Не стану описывать богатую смену мыслей и настроений, выраженных с полной откровенностью на лице Ксении Арнольдовны, еще несколько утомленной путешествием из Ленинграда в Москву. Сколько мыслей и настроений всколыхнулось, когда она увидела меня на рассвете в квартире любимой дочери! «А, это вы, Даниил? Так рано! – только и нашлась воскликнуть Ксения Арнольдовна. И осмотрев накрытый к завтраку стол, добавила. – Какой роскошный завтрак!» «Представляешь, мамочка, примчался с Патриарших прудов, чтобы приготовить завтрак к твоему приезду!» – сказала Ирочка, обняла и поцеловала Ксению Арнольдовну, рассмеявшись, как ни в чем не бывало. Такая у нас была Ирочка Князева. Ее ничто не могло смутить или вывести из равновесия. «В самом деле, роскошный омлет! Как вы его мастерите?» – спросила Ксения Арнольдовна, возвращаясь к холодному и вежливому тону отношений, которые продолжались вот уже около пятнадцати лет нашего знакомства. «Взбиваю яйца с молоком, добавляю чуть-чуть муки, снова взбиваю и выливаю на раскаленную сковородку с разогретым кукурузным маслом». «Даник у нас мастер на все руки. А как пьесы научился писать!» «Ну что ты, Ирочка! Что ты! Какие там пьесы? Инсценировки рассказов Чехова и Хемингуэя!» «Чудесные писатели!» – вставила словцо Ксения Арнольдовна, намазывая сливовый джем на поджаристый тост.

Как бы я ни относился к Ксении Арнольдовне, справедливости ради надо заметить, что дело сдвинулось с ее приездом. Каким-то профессиональным чутьем она узнала ходы-выходы к театральным кассам необозримой Москвы, и деньги начали поступать в казну Кооперативного театра. Предполагалось давать «Короткое счастье» в помещении Дома культуры общества слепых месяца два, не больше, а затем перейти к представлениям «Попрыгуньи» по Чехову. Так что я сидел, как раб на галерах, на Патриарших прудах и расписывал по ролям чеховский рассказ. Да, с приездом Ксении Арнольдовны наши встречи с Ирочкой свелись к служебным отношениям. Она вечно была в бегах по делам, связанным с шитьем костюмов, монтажом декораций, обсуждениями технических проблем с инженером Дома культуры или репетировала до самозабвения со слепыми актерами. Это была какая-то чуть ли не сверхъестественная доминанта для Ирочки: научить кружковцев двигаться по сцене так же легко и естественно, как если бы они были зрячими актерами. Да и директор Дома культуры подливал масла в огонь, чередуя чрезмерные похвалы ее постановочному искусству с моментами сомнений. Вполне понятно, что режиссер Баркос и актеры Железнов и Зверев были редкими гостями на репетициях «Короткого счастья». Они знали свои роли еще со времени представлений в Театре, располагавшемся на Малой Бронной улице, а Баркос ничего не менял по сравнению с прежней постановкой.

Да, как я слышал мельком от Ирочки, билеты были проданы не только на премьеру «Короткого счастья», но и на все спектакли в течение двух последующих месяцев. То есть, дела наши развивались вполне благополучно, если одним из важнейших показателей считать кассовый успех. Профессор Вадим Алексеевич Рогов все чаще и чаще появлялся в театре. Я, как правило, не принимал участия в финансовых разговорах между Ирочкой, Вадимом Роговым и Ксенией Арнольдовной, но, поскольку мы все крутились на довольно тесном пятачке в центре зрительного/репетиционного зала или в крохотной комнате за кулисами, где едва помещался стол Ирочки, а напротив – мой секретер с пишущей машинкой (купленной для Театра в дополнение к моей домашней «Олимпии»), я знал, что даже после выплаты государству налогов – определенного процента от продажи билетов – накапливалась немалая сумма. Иногда триумвират (Ирочка, ее мать и Рогов) переходил на шепот, или я сам, под предлогом «покурить», уходил из зала или из комнаты. Но бывало, что я слышал нечто, настораживающее меня. Ведь, согласившись стать завлитом театра, я искренне думал о таланте Ирочки, при помощи которого мы будем завоевывать зрителей, и о том, что этот успех даст нам возможность ставить новые пьесы и зарабатывать приличные деньги. Почему же ко мне с самого начала подкрадывались сомнения? Я старался отмахиваться от них, объясняя свою настороженность неприязнью к Ксении Арнольдовне, которая предпочитала игнорировать меня. Объясняя настороженность неприязнью к матери Ирочки или ревностью к Рогову. С приездом Ксении Арнольдовны я перестал бывать у Ирочки дома. Это бесило меня, потому что безо всяких с моей стороны видимых причин период безмятежного счастья сменился полным Ирочкиным охлаждением ко мне. Более того, знаменитый экономист профессор Вадим Алексеевич Рогов полностью завладел вниманием Ирочки. Самое обидное для меня было абсолютное и несомненное приятие остальными нашими компанейцами доминирования Рогова. «Мой тоскующий ангел» (по выражению Ирочки) Васенька Рубинштейн, получивший должность ведущего инженера-конструктора в институте Министерства среднего машиностроения, окончательно поселился с семьей в Москве. Римма устроилась в гомеопатической аптеке на улице Герцена, в двух шагах от Консерватории, куда Асенька мечтала поступить по классу виолончели. Глебушка Карелин и Юрочка Димов вполне утешились взаимной дружбой, потому что не может быть теснее союза между двумя артистами, повенчанными страстью и ревностью к одной музе – Ирочке. Капитан Лебедев ни разу еще не появлялся в Доме культуры общества слепых.

Премьера «Короткого счастья» прошла при переполненном зале. Режиссера Баркоса и актеров Железнова и Зверева вызывали не менее десятка раз. Особенный успех достался Ирочке. Ее засыпали цветами. Ирочка подходила к слепым актерам, обнимая и благодаря за прекрасную игру. Под конец вызвали и меня (автора инсценировки) на сцену, что не обошлось без некоторого замешательства и напомнило чтение мальчиком Пушкиным стихотворения «Воспоминания в Царском селе» перед великим Державиным. Замешательство было связано с тем, что мы вчетвером (Юрочка Димов, Глебушка Карелин, Васенька Рубинштейн и ваш слуга покорный) выскользнули из зрительного зала за кулисы и начали праздновать успех премьеры (не дожидаясь банкета), пустив по кругу фляжку с коньяком, добытую из внутреннего кармана нашего музыкального руководителя. В этот момент меня и вызвали на сцену. Впрочем, глоток коньяка помог мне преодолеть проявляющуюся в таких ситуациях природную робость. На банкете а ля фуршет, который был организован директором в фойе Дома культуры вскоре после того, как зрители разошлись, Ирочка, как художественный руководитель Кооперативного театра, поблагодарила меня «за отличную инсценировку рассказа гениального Хемингуэя и, в особенности, за сцену, полностью написанную вновь и вполне в стиле прогрессивного американского писателя и друга нашей страны». Конечно же, Ирочка упомянула Васеньку, Димочку и Глебушку, без которых «невозможно было бы осуществить технического, художественного и музыкального оформления спектакля». Капитан Лебедев промелькнул среди публики, проникнув за кулисы, чтобы лично поздравить Ирочку и других актеров, однако на банкет не остался.