Текст книги "Начдив Иван Грязнов"
Автор книги: Давид Алексеев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Минуло десять суток. В штаб армии полетела первая победная реляция:
«Части 2-й бригады 20 декабря заняли Томск, который к моменту подхода наших частей находился в руках революционного комитета… В городе осталось до 70 отдельных частей противника, отказавшихся выполнять приказ белогвардейского командования о дальнейшем отходе в глубь Сибири. В Томске нами захвачено до 16 000 пленных солдат, свыше тысячи пулеметов, 30 госпиталей и большое количество эшелонов с военным имуществом…»
Не менее весомым оказался и второй телеграфный рапорт:
«Части 3-й бригады в 13 часов 23 декабря заняли город Тайга, в котором захвачено большое количество артиллерии, пулеметов, много эшелонов с буржуазией и другие трофеи, учесть которые даже приблизительно не представляется возможности».
В Томске Лапину сказали:
– Следствие прекращено. Победителей не судят.
8. «У аппарата генерал Пепеляев»
Полкам Ивана Грязнова не везло: в броске на Томск они не участвовали, а к вокзалу Тайги подкатили словно пассажиры. Бригада находилась в дивизионном резерве, налаживала на новых местах гарнизонную службу, приводила в порядок отбитое у врага хозяйство.
Иван Кенсоринович квартировал один. С Мяги распрощался еще до Оби. Комиссара отозвали на работу в Центр. Привык к нему комбриг, и бойцы почитали за отца. «Новый, говорят, молодым будет. Поладим ли?» – тревожился Грязнов.
Вечера часто были свободными, и комбриг допоздна засиживался над книгами: перешла, видать, от Сергеева добрая привычка.
В тот вечер он тоже сидел один. Постучали.
– Кто?
– Обогреться не пустишь, командир? – донесся из-за двери голос. И перед Грязновым вырос высоченный человек в малахае, барчатке, синеокий, улыбчивый.
– Над чем сидим? Ого-о! – пробасил, напирая на «о». – Клаузевиц! Мольтке! Понятно, военное искусство грызем. Это хорошо… Что ж, давай знакомиться: Сергей Кожевников.
– Грязнов… Постой, а ты не Горного полка комиссар?
– Был, – ответил и, не церемонясь, попросил: – Помоги барчатку скинуть. Не в ладах с нею вот, с левой…
– И где же?
– Недавно. За Ишимом уже.
Скидывая большущий сибирский малахай, гость продолжал:
– Парень был, что надо, а теперь стал, как лунь…
– Контузия?
– Не только. Под землей полежать успел, санитары даже за своего признавать не хотели.
– К нам какими судьбами?
– Работать. Комиссаром к тебе назначен.
– Рад, – отозвался комбриг. Кожевников определенно нравился ему.
Разговорились. Оказалось, что они погодки. Почти в одно время жили в Екатеринбурге. Кожевников приехал туда из Лысьвы после двух лет учительства в школе. Думал в институт поступить, да не получилось, молодой учитель-большевик с головой ушел в партийную работу.
Дни Октября встретил депутатом Совета, разоружал контрреволюционеров, ведал финансами, а когда вспыхнул мятеж белочехов, вместе с И. М. Малышевым выехал на фронт под Златоуст. Вернувшись в Екатеринбург, нес охрану особняка, в котором содержался под стражей низложенный Николай Романов.
– Да, не биография у тебя – романтика! – заметил Грязнов. – А не заскучаешь у нас? Работы почти никакой. Плетемся в хвостах, с пленными да тифозными только и возимся.
– Сибирь, она вон какая! – кивнул на карту Кожевников. – Придет время, пошагаем первыми.
Слова комиссара оказались пророческими. Прямо со станции Тайга 1-я Красноуфимская бригада была выдвинута в авангард наступающих войск Восточного фронта. Ей предстояло за две недели одолеть пятьсот с лишним верст, освободить Мариинск, Ачинск и Красноярск.
Темпы были высокими. Но теперь под рукой было достаточно паровозов и вагонов. Перегон за перегоном брали в эшелонах. Случалось, что железнодорожный путь был разрушен. Тогда садились на сани и, понукая трофейных коней, мчались до уцелевших станций. Где с боем, где мирно добывали новый подвижной состав и опять неслись вдогон врага.
28 декабря красноуфимцы выбили колчаковцев из Мариинска. А в первый день нового, 1920, года достигли окраин Ачинска. К ночи сопротивление противника было сломлено. Семитысячный Ачинский гарнизон капитулировал. Бои не утихли лишь в районе вокзала.
Там и отыскал Грязнова помначштаба Николай Воскресенский.
Помощник начальника штаба 1-й бригады 30-й дивизии Н. В. Воскресенский. Ныне персональный пенсионер, проживает в г. Златоусте.
– Товарищ комбриг, телеграф взят, – доложил тот, не покидая седла.
– Добро.
– Пепеляев утек, а из частей все еще запросы к нему идут.
– Да ну, такого еще не бывало!
– О том и речь.
– Ординарец, коня!
Легко вскочив на буланого, Грязнов махнул рукой Воскресенскому:
– Показывай дорогу!
У телеграфа спешились. Воскресенский распахнул дверь в большую жарко натопленную комнату, откуда слышался стрекот работающих аппаратов. Навстречу комбригу шагнул помначштаба по разведке Онегин и на ходу скомандовал:
– Встать!
Телеграфистов было трое. Разом поднявшись, испуганно застыли.
– Не отстукали еще, что Ачинск наш? – строго спросил Грязнов.
– Не велено было, – отчеканил долговязый в форменной тужурке.
– С кем связь держите? Онегин, карту!
– Вот. На ней все отмечено.
– Хорошо.
Грязнов мгновенно оценил обстановку, посмотрел, из каких частей идут депеши, и приказал старшему:
– Передавайте: «У аппарата генерал Пепеляев…»
– Это ж…
– Передавайте! – рука Грязнова легла на деревянную кобуру маузера.
Телеграфисты застучали ключами.
– Ваши доклады изучил, – диктовал комбриг. – Обстановка усложняется. Приказываю немедленно выйти из тайги и сосредоточиться под Ачинском в следующих пунктах…
Провода унесли приказ. В телеграфной несколько минут было тихо. Но вот включился один аппарат, за ним другой, третий. Командиры белогвардейских частей, как сговорившись, просили разъяснить, чем вызвана столь неожиданная передислокация.
Тон новой депеши был гневен:
«Вы знаете, я не люблю рассуждений, когда дело идет о выполнении моих приказов. Вторично приказываю организовать движение частей в указанных направлениях, а самим по прибытии немедленно явиться ко мне. Пепеляев».
…Ранним утром разведка донесла, что части противника, получившие приказ «генерала», выполняют его в точности и уже сосредотачиваются в назначенных местах. Оцепив район, красноармейские батальоны поднялись в атаку, колчаковцы даже не сопротивлялись. В этой операции было пленено двенадцать тысяч белогвардейцев.
А телеграф в Ачинске все работал. Была установлена связь с руководителями Красноярского гарнизона. Скрывать, что Ачинск – советский, уже не имело смысла.
В переговоры с эсером Колосовым вступил комиссар бригады Сергей Кожевников. Представитель «Комитета общественной безопасности» взмолился:
– Ваше слишком быстрое продвижение по дороге, сплошь занятой остатками отступающей армии, принесет для мирного населения много излишних испытаний.
Советский военком ответил:
– Наше быстрое продвижение вперед принесет облегчение, а не испытания крестьянству, поголовно выпоротому и ограбленному белой армией.
Вслед за Колосовым к аппарату подошел командующий войсками Енисейской губернии, начальник Красноярского гарнизона генерал Зиневич. Комбриг Грязнов коротко и твердо заявил тому, что если генерал надеется сохранить свою жизнь, то следует разоружить войска гарнизона и подготовить их к безоговорочной капитуляции.
Зиневич принял все выдвинутые условия. В истории гражданской войны это был, пожалуй, единственный случай, когда неприятель сдавал такой крупный город… по телеграфу.
В последнюю минуту генерал спросил, с кем вел речь и перед кем капитулировал.
– Позвольте узнать ваш чин и фамилию?
– Чинов у нас нет, – последовал лаконичный ответ. – Фамилия моя – Грязнов.
События, однако, сложились так, что Зиневичу и эсеровским вожакам «Комитета общественной безопасности», пришлось сложить с себя все полномочия еще до вступления в Красноярск регулярных частей Красной Армии. 4 января 1920 года большевики города подняли восстание. Отряды вооруженных рабочих и перешедшие на их сторону солдаты установили в Красноярске Советскую власть.
Перед 30-й стрелковой дивизией встала новая задача – не дать врагу задушить восстание, не допустить на улицы города ни одного полка колчаковцев. Начдив Лапин срочно выдвинул вперед и 3-ю бригаду, приказав ей во взаимодействии с частями Грязнова и отрядами партизанской армии Щетинкина окружить в районе станции Чернореченская отступающие полки 2 и 3-й армий врага.
Эту операцию сами колчаковцы впоследствии назвали «Сибирским Седаном» [5]5
В районе г. Седан во время франко-прусской войны 1870—1871 гг. была разгромлена и пленена французская Шаланская армия.
[Закрыть]. Разбитые на отдельные группы, они метались из стороны в сторону, но так и не вырвались из стальных тисков советских войск.
Морозной и вьюжной ночью 6 января один из помощников доложил Альберту Яновичу Лапину.
– Товарищ начдив, прибыли белые генералы. Просят принять.
Такое было не совсем обычным делом. В комнату вошли запорошенные снегом двое пожилых военных в генеральских шинелях.
– Честь имею явиться, – почтительно представился первый. – Начальник штаба 2-й армии. Прошу назначить условия сдачи…
Следующую ночь полки Тридцатой встретили уже в Красноярске. Колчаковская армия прекратила свое существование. Только жалкие остатки каппелевцев сумели уйти тайгой на восток.
Близ Красноярска бойцы Грязнова пленили и самых заклятых своих врагов – белобандитов добровольческой бригады Рычагова. Это было отпетое кулачье, лютовавшее по селам Урала еще в июне восемнадцатого года.
– Расстрелять всех до единого! – выпалил комбриг, узнав о поимке рычаговцев.
– Надо разобраться с каждым, – удержал командира Кожевников. – Среди них могут быть и обманутые.
– Не верю сволочам, – не сдавался Грязнов. – Ты ж не был в Поташках, не был в Артях. А наши все помнят. Помнят, как кололи и били безоружных, живьем в могилы бросали…
– Понимаю, Иван. Но месть не наше оружие. Мы должны были взять врага, и сделали это. Теперь уж суды пусть судят, кто и что заслужил.
– Суды! Да попадись мы бандитам в руки, разом бы к стенке поставили. Это точно!
– Но мы – не они. У нас пролетарская совесть.
Из Красноярска бригада Ивана Грязнова вновь выступила первой и вскоре нагнала эшелоны белочехов. 15 января 264-й Верхнеуральский полк В. И. Кузнецова после короткого боя, в котором с обоих сторон участвовали бронепоезда, выбил их из Канска.
За два дня до этого Сибревком и Реввоенсовет 5-й армии, стремясь избежать напрасного кровопролития, направили белочешскому командованию телеграмму с предложением «разоружиться и перейти на положение мирных граждан».
Ответа не последовало.
Не образумились белочехи и после потери Канска. Стремясь оторваться от советских частей, они взорвали мост через реку Пойма. Но саперы подоспели вовремя. 19 января 263-й Красноуфимский полк И. К. Смирнова оказался на расстоянии одного перехода от станции Тайшет, где скопилось немало белочешских эшелонов. Паровозные топки их паровозов были пусты, и генерал Сырова согласился пойти на переговоры. 23 января комбриг Грязнов получил уведомление о принятии советских условий перемирия.
Казалось, цель достигнута. Но на следующий день комбриг получил новое известие: разжившись где-то углем, Сырова вывел свои эшелоны со станции. Преследовать их по железной дороге было невозможно. Позади себя белочехи оставляли взорванные пути, станции, водокачки.
Бригада Грязнова была вынуждена перейти на конную тягу. Санный марш длился пять дней и ночей. Вечером 29 января полк Ильи Смирнова изготовился к атаке на Нижне-Удинск. Перед боем Илья Корнилович связался по действовавшему телефону с начальником белочешского арьергарда:
– Вы окружены. Сопротивление бессмысленно. Предлагаю безоговорочно сдаться.
– Мы не сдаемся, а умираем с оружием в руках, – спесиво ответил тот.
Враг первым открыл огонь. Загремели орудия всех пяти его бронепоездов. Восемь часов на сорокаградусном морозе дрались красноармейцы и партизаны с арьергардными полками белочешской армии. К утру они были разбиты и обращены в бегство. Бойцы Смирнова захватили 4 бронепоезда, 92 паровоза и 16 эшелонов.
Это была серьезная победа. И. К. Грязнов и С. Н. Кожевников, составляя акт о боевых подвигах И. К. Смирнова, прямо указали, что своими инициативами и решительными действиями командир 263-го Красноуфимского стрелкового полка
Ровно через неделю, 7 февраля 1920 года, на станции Куйтун уполномоченный Совета Народных Комиссаров РСФСР и представитель чеховойск подписали условия перемирия. Белочехи обязались прекратить вооруженную борьбу с частями Красной Армии и партизанами, согласились передать Советскому правительству золотой запас РСФСР, захваченный ими, и дали твердые заверения, что, отступая на восток, будут передавать частям Красной Армии в исправном состоянии железнодорожный путь, мосты, сооружения, средства связи и имеющийся на станциях подвижной состав.
…После перемирия полки 1-й Красноуфимской бригады расквартировались на станции Зима. В дни отдыха красноуфимцы получили долгожданную возможность сообщить о себе родным на Урал.
«Станция Зима. 16 февраля 1920 года, – так начал свое письмо матери двадцатитрехлетний Иван Грязнов.
– …Мама, твое доброе любящее сердце заставляет тебя так много страдать. Дорогая, меньше мучай себя тревожными мыслями. Ведь уже розовеет светлая заря мирной трудовой жизни. Работа истории кончается, и скоро мы возвратимся в свои семьи.
…Вы пишете, дорогая мама, что нас называют орлами. Да, мы действительно орлы. Ведь за два месяца и десять дней мы совершили небывалый и неведомый еще никому поход в три тысячи верст. Ни тайга, ни сорокаградусные морозы, ни голод, ни тиф не останавливали нас. Начав от Омска разгром Колчака, мы стремительно продолжали его.
За Томском фронт сузился до небывалых размеров. Я с бригадой был выброшен в авангард Восточного фронта. Колчак ускользал и выводил свои армии, но страшным, невероятным напряжением мы настигли их под Ачинском. И здесь-то началось!
Мы отдельными полками разрывали фронт противника и выходили в тыл целым армиям. Батальонами громили дивизии и корпуса. Захватывая колчаковские штабы, я отдавал под видом их генералов приказы и намеренно подводил части врага под смертоносные удары. В ответ на это их командиры рапортовали по телеграфу: «Слушаемся, ваше высокопревосходительство…»
9. Начальник Иркутского гарнизона
Одновременно с частями 1-й бригады на станцию Зима прибыл полевой штаб начдива. Альберт Янович давно недомогал. Беспрестанные поездки на перекладных, ночлеги на снегу разбередили старую рану. Но на ногах удержался до последнего боевого дня и только с подписанием перемирия сдался врачам. Начальник штаба С. Н. Богомягков также оставил дивизию. Он получил задание нелегально пробраться в Иркутск, чтобы оказать помощь ревкому в военном руководстве и подготовить все для скорого размещения в городе частей дивизии.
Свои обязанности начдив перепоручил комбригу 1-й, а руководство штабом – другому надежному помощнику, двадцатидвухлетнему Михаилу Голубых, немало послужившему рядом с Блюхером, Павлищевым и Сергеевым.
15 февраля 1920 года Грязнов, Голубых и военком Сергей Кожевников подписали очередной оперативный приказ войскам 30-й стрелковой дивизии. В нем указали, что, «по сообщению командования чеховойск, последние покинут первую договорную деповскую станцию не ранее 20 февраля», и, назначив полкам 2 и 3-й бригады новые пункты дислокации, обязали их командиров «по сосредоточении в указанных районах ежедневно производить строевые занятия».
Последняя формулировка приказа никого уже не удивила. Времена стали иными. Войска 30-й готовились к большому и радостному событию – к торжественному вступлению в столицу Восточной Сибири.
Когда Лапин вернулся в дивизию, полки двинулись на Иркутск.
…Воскресенье 7 марта 1920 года выдалось морозным Но полуденное сибирское солнце светило весело и щедро. Иркутск был в праздничном убранстве. Стены домов и балконы украсились портретами вождей революции. Всюду лозунги, увитые гирляндами хвои: «Привет освободителям!», «Да здравствует Советская власть!», «К социализму!»
Полк за полком проходил через Триумфальную арку, за которой высилась огромная фигура рабочего. В одной руке – молот, другая взметнула древко знамени с приветственной надписью: «Слава 30-й стрелковой дивизии». И арка, и фигура рабочего были сделаны изо льда, который искрился и пламенел на солнце.
Когда первые ряды красноармейцев вступили на центральную площадь, грянули залпы артиллерийского салюта. И полился могучий напев «Интернационала». Гимн пролетариев земли ширился, переливался волнами над чеканными рядами тридцатников.
Иван Грязнов гарцевал на буланом коне следом за бригадным знаменщиком Семеном Тукановым. Перед глазами колыхалось алое полотнище, на котором светились слова: «Мир хижинам – война дворцам!»
Перед трибуной бойцы остановились. Сверкнула вороненая сталь штыков.
Начался митинг. Его открыл председатель Иркутского военно-революционного комитета А. А. Ширямов:
– Товарищи! Сегодня мы чествуем лучших сынов Красной Армии – бойцов Тридцатой дивизии. Бойцов, вышедших из уральских заводов, из поволжских и сибирских сел. Сегодня мы возглашаем пролетарскую славу героям Тридцатой. Вами пройден великий путь. Впереди осталось мало. Победа за нами. Привет Тридцатой!..
Когда по площади, печатая шаг, проходили полки, на трибуне решались неотложные дела. Альберт Янович Лапин представил членам Иркутского ревкома Грязнова:
– Знакомьтесь. Самый боевой комбриг. Обо мне решение состоится в самые ближайшие дни, Тухачевский вызывает к себе, поеду на запад. Дивизию примет он. Его и считайте начальником гарнизона [7]7
Приказ о назначении И. К. Грязнова начальником 30-й стрелковой дивизии был подписан 14 марта 1920 года.
[Закрыть].
Вступление 30-й стрелковой дивизии в Иркутск. Март, 1920 года.
Прямо с парада новый начальник Иркутского гарнизона поскакал на станцию Иркутск-I. В одном из ее тупиков за колючей проволокой стояли вагоны с золотым запасом Республики. Грязнов прошел эшелон из конца в конец и убедился в целостности всех пломб. Заменил рабочую охрану командой пулеметчиков 264-го Верхнеуральского полка.
Глядя на этот состав, Грязнов физически ощутил огромную ответственность за груз, который они отбили у колчаковцев и белочехов… Золото России. Казалось, вот-вот перешагнет оно крайний рубеж и уплывет безвозвратно за океан. Не вышло. Бойцы революции вернули его хозяину – республике рабочих и крестьян. Грязнову рассказали подробности необыкновеннейшей истории. Началась она еще в 1915 году, когда германские войска ворвались на прибалтийские земли бывшей империи. Перепуганное царское правительство поспешило вывезти из Петрограда ценности столичного банка. Местом их нового хранения была избрана Казань.
В дни Октября рабочие и крестьяне России поставили своих часовых у дверей казанских хранилищ. 27 декабря 1917 года В. И. Ленин подписал декрет о национализации банков, и все их ценности стали общенародным достоянием. Место золотого запаса Совет Народных Комиссаров решил не менять. В тех условиях Казань находилась вне опасности.
Но пришло трагическое лето 1918 года. Сеть контрреволюционных заговоров охватила и города Поволжья. Советское правительство распорядилось вывезти золотой запас из Казани. Но эвакуировать удалось только 20 ящиков с золотой монетой.
Казань пала. Золотом завладел белогвардейский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) и срочно переправил его в Самару. Там оно долго не залежалось. Перекочевало в Уфу, а затем и в Омск, где на него и наложил свои руки «верховный правитель России». Когда фронт подошел к Омску, Колчак покинул былую «столицу» и увел «золотой эшелон». До станции Тайга он бронепоездами расчищал себе дорогу, забитую составами недавних «союзных друзей». Белочешское командование, спасая себя, под угрозой применения оружия запретило колчаковцам пользоваться железнодорожным транспортом. 4 января Колчак был взят под охрану чехами, а на другой день их караулы заняли посты на тормозных площадках поезда с российскими государственными ценностями.
12 января 1920 года ревком города Черемхово вынудил белочехов допустить к вагонам с Колчаком и золотым запасом свою рабочую охрану. Эшелоны отправили в революционный Иркутск, где «верховный правитель» был водворен в одиночную камеру старой губернской тюрьмы. Вместе с ним был посажен и «премьер-министр» Пепеляев.
Тогда же пришел конец и странствиям поезда с золотым запасом.
В начале февраля каппелевцы, остатки армии Колчака пробились к Иркутску и предъявили ревкому наглый ультиматум: выдать «верховного правителя» и внести 200 миллионов рублей выкупа.
На улицах города выросли баррикады. Вся первая линия домов по берегу Ангары ощетинилась штыками. Белогвардейцы не унимались. Захватив станцию Инокентьевская, они готовились к штурму Иркутска. Колчак и золото были для них главной притягательной силой. Понимая это, Иркутский ревком пошел на крайние меры. 6 февраля 1920 года он вынес контрреволюционным главарям смертный приговор. В нем говорилось:
«Бывшего» верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя совета министров Пепеляева – расстрелять. Лучше казнить двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв…»
В свой первый иркутский день И. К. Грязнов побывал и там, где был свершен суровый акт народного возмездия. Он остановился перед высокой горой, у подножия которой Колчак и Пепеляев сделали свои последние шаги.
– А где захоронены трупы? – спросил Грязнов сопровождавшего товарища.
– Землю ими не испортили, – ответил тот. – Отправили под лед, в Ангару… Помогло. Каппелевцы на город не пошли. Переправились в стороне через Байкал и подались к японцам. Говорят, и мертвого Каппеля за собой потянули. Хорош подарочек!
…Был уже поздний вечер, когда Иван Кенсоринович, заехав в штаб за Сергеем Кожевниковым и братом Александром [8]8
А. К. Грязнов ныне полковник в отставке, проживает в г. Ялта.
[Закрыть], направился к дому, выбранному для них квартирьерами.
Вместе с хозяином гостей вышла встречать и его дочь – гимназистка. Стоя в сторонке, она с любопытством следила за ними, разными и непохожими. Высокий и шумливый Кожевников показался ей главным. Сдержанно-строгий и не столь приметный Грязнов немедля был зачислен в помощники. И надо же – он раньше других стал здороваться с отцом, а после и к ней шагнул первым:
– Как звать-величать прикажете?
– Дебора…
– Звучное имя. А я вот – Иван. Учитесь?
– В седьмом, в последнем.
– О-о! Совсем взрослая девушка, – произнес и застенчиво улыбнулся.
Комнатами постояльцы остались довольны.
После того вечера хозяева раньше полуночи редко видели их. Часто сутками не являлись домой: дел было невпроворот.
– Боюсь за тебя, Иван, – подтрунивал над Грязновым Кожевников. – Все золотом бредишь. Так и до лихорадки недолго. Помнишь, как у Джека Лондона люди маялись ею?
– Странный человек, – сердился начальник гарнизона. – Тебе-то не знать, для чего стараемся?
– Да, я так… Понимаю, Ваня, все понимаю, – уступал Кожевников.
А время действительно было лихорадочным. Шла перепроверка золотого запаса и перекладка ценностей из обветшалой тары в новые прочные ящики, которые по особо срочному заказу изготовили рабочие Иркутска. Все операции совершались по строжайшим банковским правилам.
Произведя пересчеты, выяснили, что в наличии находятся 199 ящиков со слитками золота весом 619 пудов 29 фунтов 68 долей и 6616 ящиков с монетой разных чеканок весом 20 823 пуда. Затем все эти пуды, фунты и доли были пересчитаны в рубли и копейки. Общая стоимость ценностей в номинальной оценке составила 409 625 870 рублей и 23 копейки.
Одновременно шли работы по оборудованию специального железнодорожного состава. Золотой запас предстояло перевезти в столицу Советской республики. Ответственность за выполнение этого задания партии и правительства Иркутский ревком возложил на оперативного сотрудника особого отдела ВЧК при 5-й армии Александра Афанасьевича Косухина. Закаленному и опытному чекисту был вручен мандат с чрезвычайными полномочиями. В числе других руководящих работников его подписал и Грязнов.
Для охраны «золотого эшелона» был в полном составе выделен 3-й батальон 262-го Красноуфимского полка во главе с Николаем Павловичем Паначевым.
Грязнов пригласил к себе А. А. Косухина и Н. П. Паначева. Без долгих дебатов договорились о порядке охраны «золотого поезда». Решили, что в первом эшелоне будут следовать вагоны с ценностями и караульная рота из ста пятидесяти человек. В пути на крышах держать круглосуточные спаренные посты, на задних тормозах и тендере паровоза – дежурных пулеметчиков. Ночью скорость движения не более десяти верст в час. Второй эшелон с резервной охраной отстает от первого на перегон и догоняет лишь для смены караула и в случаях нападения.
Бывший начальник охраны золотого эшелона Н. П. Паначев, член КПСС с 1918 года. Ныне персональный пенсионер, проживает в рабочем поселке Арти.
– Помните, тайга до Красноярска еще кишит разным сбродом. Есть и более коварный враг, – подчеркнул Грязнов. – Это разруха. Сквозного движения по магистрали нет. Мосты через Тулун, Уду и Бирюсу еще не восстановлены. Как тут поступить?
– Сибирь поможет, – отозвался Паначев. – Морозы-то пока на убыль не идут. Не будет стальных мостов, ледяные станем ладить.
Рано утром 22 марта И. К. Грязнов прибыл на станцию Иркутск-I. Вместе с членами специальной комиссии проверил готовность эшелонов. Осталось дать последние, напутствия отправляющимся в большую и нелегкую дорогу.
– Отныне в ваших руках огромнейшие богатства республики Советов, главный ее золотой капитал! – сказал Грязнов. – Не забывайте о том, что быстрейшая и полная его передача рабоче-крестьянскому правительству намного приблизит час общей победы над всеми врагами революции. Вперед, друзья! Вперед, орлы Урала и Сибири!
…«Золотая лихорадка» прошла. Но забот у начальника гарнизона не убавилось. К Иркутску подтягивалась вся 5-я армия. Вслед за 30-й в город вступили полки 35-й стрелковой дивизии. Их требовалось разместить, обеспечить всем необходимым.
Грязнову казалось, что концентрация войск в Иркутске диктуется необходимостью быстрейшего освобождения всего Забайкалья и Дальнего Востока. Лишь позже стало ясно, что в то время делалось все, чтобы не только отдалить войну с Японией, но, если возможно, и обойтись без нее. В первую очередь следовало завершить разгром контрреволюции на западе. Учитывая сложность международной и внутренней обстановки, Советское правительство проявило далекую прозорливость, пойдя на образование к востоку от Байкала промежуточного «буферного» государства – Дальневосточной республики.
Из партизанских отрядов была сформирована армия ДВР. Однако она еще не окрепла и в случае повторения интервенции вряд ли сдержала бы японских захватчиков. Тогда на выручку товарищам по борьбе из Иркутска выступила 30-я стрелковая дивизия и заняла позиции на трехсоткилометровом фронте от низовьев Селенги до самой Кяхты. Этот огромный участок требовалось превратить в укрепленный район. Бойцы рыли окопы, тянули проволочные заграждения, возводили блокгаузы, капониры, оборудовали артиллерийские позиции, прокладывали новые дороги, готовили этапные пункты и зимнее жилье.
Закрыв границу на замок, дивизия приступила к боевой учебе. Красноармейцы совершенствовали огневую и тактическую выручку, занимались в школах ликбеза и политграмоты, постигали военные науки на курсах младших командиров, в учебных командах артиллерии и связи.
Летом были проведены бригадные тактические учения, а затем маневры в масштабе всей дивизии. Эти маневры и учебные стрельбы, вероятно, явились первыми в РККА. Они показали отличную сколоченность подразделений и частей.
В августе 1920 года И. К. Грязнов временно исполнял обязанности командующего 5-й армии. В те дни советское командование вело работу по укреплению народно-революционной армии Дальневосточной республики. Иван Кенсоринович вместе с членами Реввоенсовета отбирал для нее лучшие кадры. Этой чести удостоились и пятьдесят самых опытных командиров и политработников 30-й дивизии. В их числе отбыл за кордон и герой боев на Тоболе и Ишиме К. К. Рокоссовский.
Серьезной проблемой в армии оставалось снабжение людей продовольствием. Места вокруг, правда, были богатые, реки кишели рыбой, по склонам сопок бродили косяки дичи. Но вся эта живность у бурят считалась священной. Самовольные уловы и отстрелы могли только расстроить отношения с коренным населением, в особенности, с правящей буддистской верхушкой.
Пришлось прибегнуть к дипломатии. В начале августа Иван Кенсоринович с особым тщанием подобрал «высокопоставленную» делегацию и, возглавив ее, направился в Гусиноозерский дацан просить аудиенции у главного ламы.
Внешний лоск и респектабельность создали автомобили миссии Антанты, которыми разжились еще под Красноярском. Появление двух «фиатов» и двух «мерседесов» в сопровождении кавалькады конников, одетых с иголочки лучшими иркутскими портными, произвело на буддийских монахов должное впечатление.
Переговоры на высоком уровне прошли в обстановке взаимопонимания. Главный лама объявил по всем дацанам, что вето на улов рыбы и отстрел дроф на красноармейские части больше не распространяется.
