Текст книги "Начдив Иван Грязнов"

Автор книги: Давид Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

5. «Привет тебе, Красный Урал!»

Наступил май. Вместе с долгожданным теплом он принес стране добрые вести с юга Восточного фронта. Дивизии Фрунзе перешли в могучее контрнаступление, разбили Западную армию белых и повергли в бегство ударный корпус Каппеля.

Во многих сводках о действиях Южной группы войск особо подчеркивались героические дела недавних однополчан тридцатников – красных казаков бригады Ивана Каширина. Благодаря кавалеристам, был взят Бугуруслан, они же первыми ворвались на улицы Белебея.

264-й Верхнеуральский стрелковый полк, прежде подчинявшийся И. Каширину, теперь был включен в состав бригады Грязнова. Боевые удачи земляков взбудоражили верхнеуральцев. Полк захватил митинговый азарт: он требовал отправки на юг.

Грязнов и комиссар Мяги немедля выехали к верхнеуральцам. Командир полка встретил их тем же агрессивным наскоком:

– Видите, прав оказался Иван Дмитриевич. Там главная борьба. Там и развернуться смогли вон как! А мы? Шагу вперед не сделали. Все в грязи топчемся…

– Да, Иван Каширин таков, – спокойно ответил Мяги и сразу спросил: – А за нас с вами кто здесь оборону держать будет?

Погорельский насупился:

– Я что, народ спросите…

– За тем и приехали. Собирайте всех, кто свободен, – и, повернувшись к Грязнову, комиссар посоветовал:

– А выступать придется тебе, Иван Кенсоринович. Люди должны знать, что их командир думает.

Выйдя к бойцам, Грязнов сдержанно поздоровался и безо всяких предисловий начал:

– Что ж, значит Верхнеуральск ваш, а Пермь и Кунгур нет? Выходит, пусть каждый воюет за свой город, за свое село, за свою станицу?.. Нет, мы служим в Красной Армии, и пролетарская солидарность для нас превыше всего. Мы прокладываем дорогу к счастью не только себе, а всей бедноте, всему трудовому люду.

Ряды ответили разноголосым гулом. Выждав, комбриг продолжил:

– Мы с комиссаром вчера были в 3-й бригаде у богоявленцев, в 269-м полку. Их завод от Белебея, сами знаете, куда ближе, чем ваши станицы. А чтобы к домам ближе подаваться, никто и речи не ведет. О другом люди думают. «Просим уменьшить наш хлебный паек с 600 граммов до 400. Отчисленный хлеб передавать детям Москвы. Просим передать рабочим Москвы, Петрограда и нашему вождю товарищу Ленину, что скоро пойдем в наступление. Пощады врагу не будет. Победы добьемся обязательно!» – так ответили они на успехи дивизий Фрунзе. Это – интернационалисты! А вы?

– Наступать-то и мы готовы…

– Где там! Все митингуете.

– Будет, комбриг. Подковал и будет, – нетерпеливо тряхнул бородой пожилой красноармеец. – Скажи лучше, когда и мы двинемся?

– Двинемся, товарищи. Скоро двинемся и так, что до самой Сибири погоним Колчака…

– Вот и оратором становишься, – заметил Мяги, когда возвращались в бригаду. – Только зачем богоявленцев пристегнул? Ведь не были там.

– Но письмо-то их вместе читали. Ну, а прибавил так, для крепости.

– И то верно…

Вскоре у верхнеуральцев побывал и начальник дивизии Николай Дмитриевич. Поговорил с земляками начистоту, и полк окончательно вошел в русло прежней жизни.

Уезжая из бригады, Каширин приказал комплектовать группы из смелых боевиков и учить их решительным наступательным действиям с преодолением крупных водных преград.

– Значит, за Каму махнем? – не сдержался Грязнов.

– Не загадывай. Всему свое время…

Но газеты торопили это самое время и звали вперед.

«Товарищи, все на Урал! Уральский хребет ныне – главная баррикада рабоче-крестьянской России! – призывали аншлаги и плакатные подписи. – Весь Урал к зиме должен быть наш! Солдаты Красной Армии, на Урал, на баррикаду!..»

Никогда еще Иван Грязнов не видел, чтобы люди так жадно тянулись к газетам. «Правда», «Красный набат» и свой дивизионный «Красноармеец» переходили из рук в руки. Ротным чтецам не было покоя: по нескольку раз, от строки до строки перечитывали товарищам каждый свежий номер.

Наконец, был дан приказ о начале общего наступления. 5 июня в предрассветные сумерки комбаты и ротные властным кличем «Даешь Урал!» подняли из окопов бойцов.

К исходу вторых суток наступления 1-я Красноуфимская бригада выбила колчаковцев из Нового и Старого Колесура, а также из Селт и Сектыря. Сосредоточились в районе деревни Шадринка. Около полуночи Иван Кенсоринович Грязнов открыл совет командиров. Решали, как развивать наступление дальше.

Под чистым июньским небом о том же толковали и бойцы.

– Порыв не терпит перерыва.

– Лиха беда – начало.

– Теперь пойдем, брат…

На стороне врага все еще оставался перевес в силах. Против красноармейских полков девятиротного состава дрались пепеляевские части, имевшие шестнадцать рот. Да и роты были разные: у наших – по 120 штыков, у неприятеля – по 150.

Но наступающие были неизмеримо сильней морально. На самые тяжелые участки боя шли коммунисты. Партийцы первыми ударяли в штыки, увлекая за собой остальных.

Пять долгих месяцев понадобилось колчаковцам, чтобы пробиться от Камы к берегам Вятки. Обратный путь они проделали куда быстрее. Уже 21 июня 1919 года в журнале боевых действий 30-й дивизии появилась запись:

«Части 1-й бригады вышли на линию правого берега реки Камы от деревни Казанка до деревни Родинка».

Зимой Кама бойцам Грязнова как-то не приглянулась. Замерзшая, переметенная снегами, не удивила ни красой, ни ширью. До любований ли было? Теперь – не то: стояло лето, и не отступали, а с победой шли. Всюду слышалось:

– Так вот ты какая!

– И впрямь, красавица!

Зачарованно смотрел на Каму и комбриг. Не хотелось уходить от берега. Но звали дела. Надо было подтянуть тылы, разыскать мастеров для ремонта трофейных катеров, предстояло наладить связку плотов, достать лодки из окрестных деревень, а главное – тренировать и тренировать группы десантников.

30 июня подготовка к форсированию была закончена. Вечером, перед броском за Каму, решено было отдохнуть. На полянах, под разлапистыми елями поднялись сцепившиеся штыки винтовок. Бойцы разбились на группки. В каждой говор, в каждой про свое толкуют.

Иван Кенсоринович пришел к землякам 262-го Красноуфимского полка. Бойцы потянулись к нему. Громкие разговоры забылись. Посидели, помолчали, а потом, не сговариваясь, затянули песню. Ее сложили артинцы 3-й роты, сложили о себе, о родном заводе, но песня и другим пришлась по душе, незаметно стала любимой во всем полку.

Запели тихо, с печалью:

 
За Камой там, в предгориях Урала,
Где черный бор к забвению ведет,
Где тишина траву заколдовала.
Стоит старинный Артинский завод.
 

Второй куплет зазвучал сильнее, мужественней:

 
Трудились там годами мы над лавой,
Умели только молоты держать,
Но вот, на сабли косы переплавя,
За власть Советов вышли воевать…
 

Песня была долгой: с каждым памятным боем к ней добавлялись новые и новые строки.

«Что сложат песенники после Камы? – подумалось Грязнову. – И как все будет там, на уральском нашем берегу?»

Разведка приносила обнадеживающие сведения. Боеспособность армии генерала Гайды катастрофически падала. Некоторые части ждали красных не для борьбы, а для перехода на их сторону. Вот и вчера разведчики доставили любопытный документ.

«Товарищи! – обращались солдаты одного из закамских полков. – Как можно скорее гоните белую шантрапу. Но очень не стреляйте. Мы офицеров сами перестреляем, добровольцев и штурмовиков тоже. А мобилизованных не троньте, потому что они насильно из деревень выгнаны пулеметами. Так вот, товарищи, в добрый час! Забирай Пермь!»

«В добрый, так в добрый. Хорошо, если так и станет. Меньше смертей. Быстрее Урал вернем, – думалось Грязнову. – А с кем-то свидеться удастся?»

Он опустил руку на полевую сумку, где лежала газета «Красный набат» с короткой заметкой «Герои нашей борьбы». В ней говорилось:

«В Вятской губернской больнице от тяжелой болезни скончался заведующий губернским пленбежем Кенсорин Назарович Грязнов… Он всей душой рвался на Урал, где осталась его семья, с которой он потерял всякую связь еще в мае 1918 года… Завтра вершинам Урала и твоей дорогой семье, товарищ, мы скажем:

– Привет тебе, Красный Урал!»

Скорбью делу не поможешь. Комбриг поднялся, вынул старинные отцовские часы. Время.

– Теперь, ребята, самое главное – быстрота.

Когда десантники, переплыв реку, ринулись на штурм неприятельских окопов, старенькая шинель и потертая кожаная фуражка комбрига замелькали впереди. Не мог он в таком бою отказать себе в праве быть первым…

Форсировав Каму одновременно у села Туродачий, Оханска и Усть-Нытвы, бригады 30-й дивизии устремились на восток.

1 июля 1919 года 29-я стрелковая дивизия освободила Пермь, а передовые батальоны 21-й дивизии вступили на улицы Кунгура.

– Наши идут! – летела по городам и поселкам Урала радостная молва.

В Екатеринбург в числе первых пришла 28-я стрелковая дивизия под командованием Владимира Азина. Дороги 30-й дивизии оказались более долгими. Но и ее полки успели стать участниками парада, который проходил на Верх-Исетской площади только что освобожденного Екатеринбурга.

Там и разыскал Грязнова порученец Азина.

– Вас ждут, товарищ комбриг.

– Кто?

– Сестры [4]4
  Старшие сестры И. К. Грязнова – Анастасия Кенсориновна, член КПСС с 1920 года, и Анна Кенсориновна, член КПСС с 1919 года, – ныне персональные пенсионерки, живут в Свердловске.


[Закрыть]. Вот адрес.

– Визовская больница? Знаю, найду. Спасибо, друг.

Больничный адрес не смутил Ивана Кенсориновича: Настенька – медичка, а Аня, видать, в помощницах при ней. Но как попали сюда?

Встреча оказалась нерадостной. Старшая сестра не врачевала больных: ее подкосил тиф. Исхудавшая, с отметинами рваных ран на лице, Настя дотронулась до алой ленточки на груди брата и залилась слезами.

– Ты не волнуйся, Ваня, – успокаивала Анна. – Кризисы миновали. Ваш приход помог лучше всяких лекарств. А знал бы, какой она была месяц назад? Совсем не жилец. Спасибо маме, послала меня к ней. Ведь одна, совсем одна была… А сколько до этого мук приняла, сказать страшно!

…Когда советские войска оставили Красноуфимск, Пелагее Ефимовне Грязновой объявили, чтобы она вместе с детьми собиралась на высылку в Сибирь.

Настя решила пожертвовать собой, но спасти близких. Пришла к коменданту Костьке Курашкову и заявила:

– Берите меня. Делайте, что хотите, а мать с ребятами не трогайте!

Такой «добыче» враги обрадовались. Настю отправили, как когда-то брата, на «суд» в Поташки. Допросы вел тот же Пашка Домрачев. Угрожая расстрелом, требовал от девушки публично отречься от отца и брата и выдать всех оставленных ими «красногвардейских шпионов».

Настя молчала. Шесть недель томили ее в одиночке, терзая каждодневными пытками на допросах. Ничего не добившись, повели на расстрел.

Обреченных было двенадцать человек.

Местом казни выбрали ложок близ деревни Перепряжка. Остановили. Зачитали приговоры каждому из смертников. Но только взвели курки, из темноты внезапно выскочил верховой и протянул старшему какую-то бумагу.

– Приказано Грязнову не трогать.

– Хитры! – процедил начальник конвоя. – Учуяли, что Кенсорин с Ванькой опять близко подошли, за шкуру свою испугались. А ну, девка, выходь из строя!

…И снова тюрьма, снова пытки. На смену кулацким сынкам пришли колчаковские контрразведчики. Эти мучили более изощренно, но тоже ничего не добились.

В конце марта 1919 года Настя вырвалась на волю. Дома оставаться было рискованно. Тайком пробралась в Екатеринбург и вызвалась быть сестрой милосердия в бараках, где лежали в сыпняке пленные красноармейцы. Ухаживала за ними, пока не свалилась сама…

Грязнову разрешили съездить к матери.

К проводам отпускника готовилась вся бригада. В каждой роте писали письма: после почти годичной безвестности бойцы и командиры получили возможность дать знать о себе родным и близким.

Перед отъездом комбригу вручили объемистый мешок почты. Но он не казался таким тяжелым, как полевая сумка, где рядом с сообщением о смерти отца лежал большой список тех земляков, которые сами ничего и никому уже не могли сказать о себе…

6. На Тоболе

Все дни, пока сын был дома, Пелагея Ефимовна оплакивала мужа. Иван молчаливо ходил по избе. Он немало повидал смертей на своем недолгом веку, но утешать людей в горе так и не научился. И сейчас хотел одного – скорее вернуться к товарищам.

Семнадцатилетний Александр, который за последний год здорово вымахал в росте, уговорил брата взять его с собой.

Когда тронулись в дорогу, со стороны трудно было угадать, кто из них старше. Сашок шагал рядом с Иваном, сутулясь, как отец, и по-мальчишечьи досадуя, что обошел ростом брата-комбрига. Мать провожала сыновей до околицы. А после долго смотрела вслед со слезами на глазах, с новой тревогой на сердце.

Брат Ивана Грязнова – Александр Грязнов.

…Бригаду догнали только за Шадринском, в Каргаполье, и то лишь потому, что ее вывели в резерв. Остальные части и штаб дивизии по-прежнему находились в движении.

Дела бригады и стремительные темпы наступления не позволили Ивану Грязнову своевременно представиться новому руководству дивизии. В штаб он выехал лишь когда переправились через Тобол.

Николай Дмитриевич Каширин еще в Екатеринбурге был назначен комендантом Оренбургского укрепленного района. В должность начдива вступил бывший начальник штаба Сергеев, а его место занял начальник оперативного отдела Богомягков. В Шадринске в дивизию прибыл и новый военком В. М. Мулин.

Евгений Николаевич Сергеев служил в старой армии в чине подполковника генерального штаба. Солидную военную подготовку в прошлом получил и Степан Николаевич Богомягков. Это были типичные военспецы, преданные Советской власти и верящие в силу созданной ею Красной Армии.

Как-то в дни весенних побед Колчака один из помощников при докладе Сергееву посетовал:

– Неужели еще откатимся?..

– Может быть, и «еще», – спокойно ответил начальник штаба. – Но все это только эпизоды. В конечном счете мы разобьем Колчака. Это неизбежно, ибо правда за нас, и все лучшие силы России с нами…

Когда же советские войска на Восточном фронте перешли в могучее контрнаступление, Сергеев, не колеблясь, заявил:

– Теперь будем двигаться до самой Сибири. Колчак сдаст Урал. Сдаст почти без боя, иначе ему конец.

Волевой, энергичный в боевой обстановке, Сергеев в периоды затишья становился каким-то удивительно вялым. Все дела обычно передоверял помощникам, сам зарывался в книги, запасы которых пополнял при каждом подходящем случае, или же с упоением играл на виолончели. Кстати, другого багажа, кроме ящика с книгами да железного футляра с этим громоздким инструментом, у Евгения Николаевича не было.

Грязнов предполагал, что и сегодня застанет нового начдива за каким-нибудь из этих занятий: пора вроде была тихая. Приехав, удивился. Начдив при встрече поразил своей озабоченностью. Сразу не принял: спешил на телеграф. Потом наведался в оперативный и административный отделы, и лишь полчаса спустя Грязнов вновь увидел перед собой его высокую плотную фигуру. За Сергеевым с понурым видом шел начальник снабжения.

– Придется подождать, пока вот с ними не разберусь, – извинительно произнес начдив.

За ротозейство и халатность Сергеев никому спуска не давал. Так, наверное, и было. Выйдя от начдива, снабженец смахнул испарину со лба и удрученно сказал:

– Иди. Твоя очередь…

«А все ли в порядке в документах, которые я дал на подпись?» – с тревогой подумал Грязнов.

Сергеев осуждающе взглянул на него и раздельно сказал:

– Как вы поддались такой беспечности? Как не соблаговолили узнать, какой перед вами противник? Много ли его? Каково вооружение, состояние духа?..

Закончить мысль помешал телефонный звонок. Начдив поднял трубку.

– Да, да, Сергеев. Плохо вас слышу… А, Томин? Приветствую вас, Николай Дмитриевич. Что делать дальше сводной группе?.. Ставьте на этом точку. Рейд, который кавалеристы совершили по тылам врага, сыграл свою роль. Поработали хорошо, честь вам и слава. Представьте отличившихся к наградам и распускайте дивизионы по бригадам. Полк «Красных гусар» шлите в мое распоряжение… Что? Приказа командарма? Еще не было. Ждать его некогда. Подчиняйтесь моему решению. Всю ответственность беру на себя. Жду лично с подробным докладом. До свидания…

– Товарищ начдив, как же так!? – изумился Грязнов, – Ведь только в степи вышли. Тут только и простор для конницы…

– Простор!.. До него еще далеко. Все силы сейчас должны быть собраны в единый кулак. Рваться вперед поодиночке – авантюра. Да и всем вместе тоже пока не удастся. К обороне надо готовиться, к самой крепкой обороне.

– К обороне? Сейчас-то?

– Эх, отпускник, отпускник, – не то с укоризной, не то с завистью произнес начдив и, склонившись над картой, неожиданно предложил: – Смотрите, наша агентурная разведка показывает на усиление противника под Петропавловском. Здесь уже сосредоточены три пехотные дивизии и пять казачьих полков. Немалые силы в пути от Омска. Не надо быть провидцем, чтобы понять: Колчак готовится взять реванш за Урал. Дела серьезные. Так вот, – повелительно подытожил начдив. – Потрудитесь проехать в полки. На каждом участке проведите разведку боем. Завтра жду исчерпывающих донесений. Все. Больше не задерживаю.

Грязнов повернулся. От волнения забыл каблуками прищелкнуть. За дверью вспомнился снабженец – походить на него не хотелось. Откинул с мокрого лба козырек фуражки и четко прошагал мимо знакомых штабников во двор.

– Айда в бригаду! – приказал ординарцу.

– Отобедать бы не мешало.

– Отобедались. Хватит. Поразмякли в резервах-то…

Сергеев не ошибся в прогнозах. 1 сентября 1919 года белогвардейская армия генерала Сахарова развернула наступление. Против советских дивизий были брошены наиболее подготовленные и надежные пехотные части, в которых на каждый десяток солдат приходилось по два-три унтер-офицера. На главном направлении колчаковцы имели полуторное превосходство в силах. Действия на флангах обеспечивали конные группы генералов Доможирова и Мамаева.

Колчак рассчитывал на внезапность и массированность действий.

Но красные части оказали генералу Сахарову такое сопротивление, что через неделю боев тот запросил у Колчака подкрепление в пятнадцать тысяч. Вслед за этим 30-я стрелковая дивизия перешла в контратаку. Против уральцев неприятель бросил отборную гвардию. Но и она не добилась крутого перелома. Полки 30-й не только не пустили колчаковцев на переправы через Тобол, но и сохранили за собой активные плацдармы на восточном берегу реки. Это стоило сотен жизней героев-уральцев.

В один из дней тобольской эпопеи Грязнов вновь наведался к артинцам, в 3-ю роту 262-го Красноуфимского полка. Собирался поздравить земляков с только что отвоеванной деревней Дианово, да не пришлось говорить громкие слова.

За околицей при холодной осенней луне хоронили погибших в дневном бою. Положили рядом четверых и, сказав: «Спите, друзья!» – вскинули вверх винтовки. Трижды прогромыхали затворами, но не сделали и единого выстрела: с патронами было туго.

– Вот и Барашова проводили, – горестно вздохнул ротный. – Из Кургата он. Может, слыхали?

– Знал Поликарпа Ефремовича, – отозвался Грязнов.

– Легко погиб. Прямо в лоб…

Комбриг глядел, как растет могильный курган, и с горечью думал: «Много их осталось в Зауральских степях».

7. Даешь Сибирь!

В боях не заметили, как отзвенело бабье лето. Когда стало спокойней, удивились: вокруг все мрачно, сурово, березовые колки тоскливо глядят голыми, черными ветвями. Смотреть на такое и в доброе время радости мало, а когда на душе стынь – совсем плохо. Сердце щемила боль: Москва на осадном положении, сытые кони вынесли деникинские полки под самую Тулу.

В эти суровые дни во всех частях можно было видеть нового военкома дивизии Валентина Михайловича Мулина. Его узнавали издали по длиннополой шинели, по смоляным усам на красивом волевом лице. В каждой роте уже знали биографию комиссара. Старый большевик, он работал в подполье, познал аресты и царскую каторгу. Из Сибири бежал. За годы эмиграции объездил чуть не полмира. Встречался с В. И. Лениным.

Комиссар видел свой долг в том, чтобы постоянно находиться в гуще масс. Окопы передней линии были основным местом его работы.

В середине октября наши армии вновь перешли в решительное наступление против Колчака. Через переправы и плацдарм на сибирском берегу реки, которые с трудом отстаивала 30-я стрелковая дивизия, буквально в считанные часы были переброшены левобережные части.

В наступление перешли обновленные и пополненные полки и дивизии. Партийные, советские и военные организации Урала провели широкую мобилизацию по городам и рабочим поселкам. Фронт получал десятки маршевых рот, семь новых крепостных полков, одну стрелковую и одну кавалерийскую дивизии. В красноармейские части влились те, кто на своих плечах вынес все тяготы колчаковщины.

У врага же резервов больше не было. Его тыл стал тем же фронтом. За спинами колчаковцев поднялась могучая народная армия – сорок тысяч сибирских партизан. Белая гвардия покатилась на восток, к Петропавловску.

30-я стрелковая дивизия, действуя на правом фланге 3-й армии, упорно наседала на врага севернее железнодорожной магистрали. Рядом двигались войска М. Н. Тухачевского.

Десять суток безостановочно шли вперед. Достигнув озер Черное и Щучье, внезапно остановились. Вслед за этим получили еще более странный приказ начдива: отвести полки обратно на расстояние суточного перехода, оставив на линии соприкосновения с противником лишь незначительные прикрытия.

Встревожились и в штабе армии. Понеслись телефонные запросы.

– Что вы делаете? Почему прекратили наступление?

– О наступлении не забываю, – спокойно ответил Е. Н. Сергеев, – действую, сообразуясь с обстановкой, а она настоятельно требует перегруппировки сил. Уверен, что, сделав это, добьемся значительно большего успеха.

– А сроки?

– Выдержим в точности.

Штаб армии одобрил план Сергеева. Евгений Николаевич решил больше не отталкивать противника лобовыми ударами, которые особого урона колчаковцам не приносили. Местность, куда вышли полки дивизии, да и сам характер расположения вражеских сил диктовали вести бои за окружение противника.

Третий начдив 30-й дивизии Е. Н. Сергеев, впоследствии профессор Военной академии имени М. В. Фрунзе.

Прошло два дня, 2-я и 3-я бригады с гаубичным и тяжелым артиллерийскими дивизионами сосредоточились южнее озера Щучье. Северную группу охвата составили полки бригады Ивана Грязнова и кавалерийские подразделения дивизии. Руководство первой принял на себя начдив. Во вторую для координации действий выехал начальник штаба С. Н. Богомягков.

Группы были удалены друг от друга более чем на тридцать верст. 31 октября Богомягков ждал нарочного, который должен был доставить приказ начдива с указанием точного времени начала совместных действий. Но тот не приехал: крутил буран, и немудрено было заблудиться. Тогда начальник штаба сам направил своего гонца к Сергееву с копией приказа по бригаде о наступлении, сопроводив его запиской:

«Предполагаю, что будете атаковать утром и отбрасывать противника к северу. Я передал комбригу распоряжение тоже атаковать утром, охватывая противника с севера и отбрасывая его к югу».

Пурга к рассвету улеглась.

– Вот и первое ноября подкатило, – проговорил Богомягков. – Зима. Белым-бело…

– А не попортит нам дело этот снег? – усомнился Грязнов. – Маскировки не будет…

– Может, и так, а потому спешить и спешить надо. Поднимайте полки. За конницей я послежу.

Сборы прошли организованно. Выступив из района сосредоточения, 262-й Красноуфимский и 264-й Верхнеуральский стрелковые полки достигли северных окраин Частоозерского, когда еще даже и не развиднелось. Не мешкая, приняли боевые порядки и при поддержке огня легких орудий пошли в атаку.

Квартировавшая в селе егерская дивизия была застигнута врасплох. Бой приняли лишь посты сторожевого охранения.

С юга уже доносился гул артиллерийской канонады.

– Наши! – прокатилось по цепям. – Смелей, ребята!

Начдив и начальник штаба даже без связи понимали друг друга – их группы действовали синхронно. Задуманные «клещи» удались на славу: егерская и 6-я пехотная дивизии колчаковской армии прекратили свое существование, в плен сдались 14 тысяч солдат и офицеров. Богатыми оказались и трофеи – 16 орудий, множество пулеметов, обозных подвод с патронами и снарядами.

После разгрома Частоозерской группировки полки Тридцатой за два дня покрыли сотню верст и широким фронтом вышли к реке Ишим. Мостов на участке бригады Грязнова не оказалось. Искать брод бесполезно: река глубокая. Вплавь? Не то время. Ишим уже покрылся шугой.

– Нет переправ здесь, найдем их там, откуда колчаковцы еще не убрались, – сказал комбриг и направил батальон Николая Паначева берегом вниз по течению.

Расчет оказался верным. У деревни Доновской обнаружили мост. Его охрана была незначительной. Основные силы противника вели бой с наступающим 269-м Богоявленским полком 3-й бригады дивизии. Сбив предмостовые заслоны, Паначев направил одну роту на другой берег, чтобы закрепиться там, а с двумя другими ударил по колчаковцам с тыла.

Утром следующего дня Красноуфимские и 269-й Богоявленский полки форсировали Ишим.

Батальон Паначева в это время уже бился на подступах к селу Вакоринское. Засевшие на господствующих высотах колчаковцы встретили красноармейцев плотным ружейно-пулеметным огнем. А тут еще ввязались орудия неприятельской батареи. Артиллерия бригады находилась на марше и не могла помочь бойцам. Как быть? Все решилось коротко и просто: выручил кавалерийский дивизион К. К. Рокоссовского.

После боя комбриг Грязнов и комиссар Мяги в кратком описании подвига указали:

«4 ноября 1919 года в бою под селом Вакоринским… тов. Рокоссовский, действуя в авангарде 262-го стрелкового полка и непосредственно управляя вверенным ему дивизионом, прорвал расположение численно превосходящего противника. В конном строю с 30 всадниками атаковал батарею противника и, преодолев упорное сопротивление пехотного прикрытия, лихим ударом взял батарею в плен в полной исправности…»

Вывод был кратким:

«Ходатайствовать перед высшим командованием о представлении тов. Рокоссовского к ордену Красное Знамя».

Вторую годовщину Великого Октября бригада Ивана Грязнова отметила освобождением станции Мангут. Здесь вновь отличились конники. Когда станция была захвачена, комбриг узнал, что невдалеке от нее, в деревне Караульное, преспокойно квартирует штаб колчаковской дивизии.

– Взять, – распорядился Грязнов.

К утру кавалеристы Константина Рокоссовского вернулись с задания, конвоируя обезоруженных штабистов. За ними тянулись телефонные двуколки и подводы с войсковым имуществом…

Неделю спустя, 14 ноября 1919 года, советские войска были уже на улицах Омска. Одновременно с частями 27-й стрелковой дивизии, наступавшей вдоль Великой Сибирской магистрали, в бывшую столицу «верховного правителя» с севера вошли и части 30-й дивизии.

В те дни Красная Армия одерживала победу за победой и на Южном фронте. Вновь советскими стали Орел, Кромы, Воронеж. 15 ноября конники Буденного вступали в Касторную, а 16 освободили и Курск. Детально разработанные и согласованные планы Деникина, Колчака и их антантовских покровителей окончательно провалились.

Слившись на путях единственной железнодорожной линии, все колчаковские части безостановочно откатывались на восток.

В Омске 30-я стрелковая дивизия влилась в ряды 5-й армии, которая продолжила дальнейшее наступление в глубь Сибири. Оперативные приказы штаба дивизии в те дни были похожи на расписание движения поездов. В них категорически указывалось: какого числа, к какому времени, к каким населенным пунктам должна выйти та или иная бригада. Все предписания выдерживались с образцовой точностью.

После Барабинска Е. Н. Сергеев и В. М. Мулин получили новое назначение. Командиром 30-й стал А. Я. Лапин, а комиссаром – Невельсон. До той поры Иван Грязнов считался в дивизии самым молодым из командиров. Теперь эта «монополия» кончилась. Впервые в жизни Грязнов попал в подчинение к младшему по возрасту. Альберту Яновичу Лапину было только двадцать. Сын профессионального революционера, участника первых баррикадных боев, Лапин еще в июне 1917-го стал членом большевистской партии. В декабре того же года его избирают в состав главного штаба Красной гвардии. В начале восемнадцатого Альберт Янович – начальник орготдела Московского военкомата. Затем фронт. Был комиссаром разведотдела, комиссаром штаба 5-й армии. В дни контрнаступления на Восточном фронте принял 232-й полк 26-й стрелковой дивизии. Командуя им, освобождал Бугульму, отважно дрался в лесах Башкирии, в горах под Златоустом. В одном из боев в степях за Челябинском был тяжело ранен. Пуля, застрявшая в позвоночнике, надолго приковала к госпитальной койке. Врачи дали заключение: «К военной службе не пригоден». Но Лапин не сдался и тогда. На костылях приковылял к Михаилу Николаевичу Тухачевскому, протянул рапорт: прошу оставить в армии. Командарм просьбу уважил, но в строй не пустил.

Некоторое время Альберт Янович работал начальником оперативного отдела, но вскоре затосковал по боевым делам и, как только армию принял новый командующий, решительно заявил ему:

– Верните на командную работу!

– Какой же ты командир на костылях? – удивленно спросил Г. Х. Эйхе.

– Какой? А вот смотрите…

Лапин отбросил костыли в стороны и бодро прошелся по кабинету. Командарм и члены Реввоенсовета посовещались и решили: просьбу удовлетворить. Так Альберт Янович стал начальником 30-й стрелковой дивизии.

Бригады и полки Тридцатой стремительно продвигались к Оби. Неожиданно из штаба армии пришел приказ: «Наступление приостановить». Молодой начдив не согласился с этим. Он считал, что в сложившейся военной ситуации топтание на месте пойдет только на руку противнику и отодвинет час его окончательного разгрома. Доложить командарму о своем особом мнении не представилось возможности: связи со штабом армии не было, Комиссар не поддержал начдива и отказался подписывать приказ, идущий вразрез с указаниями штарма. Он выехал в армию, чтобы лично доложить о сути своих разногласий с командиром.

Лапин и начальник штаба Богомягков остались вдвоем. Альберт Янович продолжал с горячностью доказывать свою правоту:

– Да, подтянуть тылы и получить резервы необходимо. Без этого части будут испытывать немалые затруднения. Но нельзя забывать и о том, что против колчаковцев все активнее выступают партизаны. Они ждут нас. Взаимодействие с ними обеспечит безостановочность нашего продвижения на восток. А что даст недельная передышка? Противник придет в себя, мобилизуется. Тогда его так просто не возьмешь! Нет, на такое я не могу пойти. Давайте приказ, Степан Николаевич!

Скрепив боевой документ подписью, начдив распорядился:

– Рассылайте.

Тридцатая устремилась на восток. По дороге ее нагнал следователь по особо важным делам из ревтрибунала армии. Вызовы для дачи показаний выбивали начдива из равновесия. Утешало одно: наступательный порыв дивизии нарастал день ото дня.