Текст книги "Эротический потенциал моей жены"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

III

Гектор принадлежал к типу людей, которые ненавидят, когда им сюрпризом устраивают день рождения: для него это было не чем иным, как заговором. За его спиной тайно сговаривались, сюрприз подготовили точно так же, как могли бы подготовить измену. Не говоря уж о том, что он им вовсе не помог со своей поразительной инициативой покататься с Жераром на велосипедах, – надо же было додуматься! Эти мерзавцы даже слегка запаниковали, однако быстро оправились, как и подобало организаторам сюрпризов (настоящие профессионалы!). Он-то даже забыл, сколько ему лет. Эти энергичные люди наверняка приготовили торт, который обязательно напомнит ему собственный возраст. Вот зачем они все явились сюда – чтобы праздновать обратный счет, чтобы взбитыми сливками задавить, задушить его ложную молодость. При виде его физиономии настроение у присутствующих испортилось. Что такое могло с ним стрястись? Гектор осознал, что в день, когда он лицом к лицу столкнулся со всеми, кого знал, он выглядел скверно как никогда. А это, несомненно, означало, что его общественное бытие пошло прахом. Впрочем, коллективное снижение настроения оказалось эфемерным. Когда люди устраивают день рождения сюрпризом, они обязаны любой ценой изображать веселье (надо быть приглашенным, чтобы иметь право ходить с надутой физиономией). Все чувствовали себя виноватыми в том, что причинили Гектору такое унижение. Лица стали расплываться в медовых улыбках. Не давая сбить себя с толку, члены семьи вместе с друзьями хором затянули классическую песнь. Тут уж никаких сюрпризов быть не могло: «С днем рожден-е-енья те-бя-я-я!..»

Как это часто с ним бывало (дурная привычка), Гектору захотелось умереть на месте. Чувство стыда, которое он из-за них сейчас испытывал, было непомерно. Он, только что принявший решение стать другим, он, решивший примириться с зарождающейся нимфоманией своей Дульцинеи, в своей попытке стать ответственным человеком был безжалостно раздавлен. Для них всех он был лишь забавой, так было всегда и так всегда будет. Начиная с родителей, которые решили произвести его на свет только затем, чтобы отомстить за уход его брата. Нельзя рожать двух детей с двадцатилетним интервалом, приличные люди так не делают… Он не двигался с места, застыв от необходимости быть собой. Сейчас он бы все отдал за то, чтобы повсюду вокруг него были предметы-защитники, огромные коллекции марок или цеплялок для маслин, которые укрыли бы его от чужих взоров. Среди всех этих людей была его жена, его Брижит. Значит, она сейчас не с любовником; она еще любит его, Гектора, хоть немножко. Это ощущение было слабым и смутным, и все же он расслышал в себе тихое эхо надежды: она все еще его любит… Она предпочла быть на его дне рождения, а не предаваться телесной активности с другим. В конечном счете, оказывается, все-таки имело смысл в какой-то день родиться, а затем этот день праздновать. Она его любила… И на этом оставшемся ему кусочке любви он хотел прожить все свое будущее, подобно потерпевшему кораблекрушение – на необитаемом островке.

Мать его Мирей приблизилась к нему и спросила, что случилось с ее миленьким сыночком. Нужна была целая толпа вокруг, чтобы она назвала его «миленьким сыночком». Этот резкий возврат к действительности имел своим единственным следствием паническое бегство Гектора. Он промчался вниз по ступенькам, но не по всем. То есть одну он просто не заметил. В результате чего, после весьма эффектного падения, скатился на площадку соседа. Не будучи в состоянии подняться, он чувствовал себя, словно кабан, раненный подвыпившим охотником. Брижит, помчавшаяся за ним, стиснула его в своих объятиях, чтобы успокоить. Гектора трясло. Он ничего себе не сломал, но это скатывание по лестнице в довершение всех передряг нынешнего дня ужаснуло его. День явно затягивался.

– Не волнуйся, любовь моя, я с тобой… – И, словно в раскрытой книге читая боль мужа, она прибавила: – Да, я сейчас попрошу их уйти.

И гости покинули неудавшуюся вечеринку по случаю дня рождения.

Дома она уложила его на кровать. Ему было больно видеть ее такой красивой, и все прочие его боли заворчали от этой ненужной добавки. Она раздела его и, окунув губку в теплую воду, осторожно протерла все покрасневшие места у него на теле. Не зная, как лучше начать, она не решалась расспрашивать его о том, что же с ним произошло. И никак не могла понять, почему он пытается ей улыбнуться. А он был просто счастлив, что она возится с ним. Конечно, она любит его, иначе откуда бы эта нежность. Она даже поцеловала одну из его ссадин в странной надежде, что от ее кислой слюны рана незамедлительно затянется. Ее губы также втягивали отраву непонимания, да и следовало ли что-то выяснять? В любом случае, Гектор был неспособен говорить. Говорить пришлось Брижит.

– Твое состояние как-то связано с видеокассетой?… То есть нет, не так… Я не понимаю, почему ты мне ничего не сказал… Я ждала всю неделю, что ты заговоришь со мной об этом… Это фальшивка! Трюк! Мужчина виден только со спины, и мы притворялись. Я заметила камеру, едва ты уехал… И не знала, как быть. Хотела позвонить тебе, чтобы ты объяснил. Думала даже, что ты свихнулся. А потом решила отомстить и инсценировала измену… А ты так ничего и не сказал! За целую неделю – ни намека… Ты решил, что я тебе изменяю, и ни словом об этом не обмолвился… Я больше не верю, что ты меня любишь…

Значит, Брижит не совершала полового акта в их гостиной; то была лишь инсценировка. Она высказалась сейчас за всю прошедшую в молчании неделю. Улыбка Гектора растянулась до самых ушей. Медлительность его мозга еще не позволила ему сообразить, что теперь настал его черед отчитываться. И объяснять, почему он решил снимать на пленку главную женщину своей жизни.

– Зачем ты меня снимал?

Она несколько раз повторила этот вопрос, который потонул в неудержимых слезах. Гектор пытался утешить ее взглядом, сказать, как сильно он ее любит. Он хотел увековечить ее своей любовью. И здесь, в самом сердце этих сфер, оторванных от реальности, он размышлял о своем ответе. Был ли у него выбор? Мог ли он поступить иначе, нежели сказать ей всю правду? Ведь, если она его любит, она же должна понять! Разве может жена бросить мужа только за признание, что больше всего на свете он обожает смотреть, как она моет окна? Такое объяснение в любви не хуже любого другого – особые последствия чувственности. Женщины ведь любят оригинальных мужчин, даже маргиналов? Вообще-то, чтобы узнать, что любят женщины, надо бы пожить хотя бы с двумя, подумал Гектор. Он поднялся с кровати и взял Брижит за руку – за ту самую руку, которую увидел прежде ее лица: главную женщину своей жизни часто встречают перед книгами. Так, держась за руки, они прошли в гостиную. Там мужчина устремил свой указательный палец на оконное стекло, а женщина при виде этого стекла впала в полное недоумение. Пока он ей наконец не объяснил:

– Я хотел снять, как ты моешь окна.

Часть четвертая
Некая форма чувственности

I

Убежденный, что никто из знакомых больше никогда не захочет его видеть, Гектор приготовился влачить одинокое существование летнего дождя. Вы не имеете права избегать сюрпризов, которые устраивают близкие. Брижит и тут его утешила наилучшим образом, как она умела это делать. Она обзвонила всю родню и друзей, чтобы объяснить им причину поспешного Гекторова бегства. Она сочинила, будто бы он упал на улице (железное алиби). Ведь это можно понять, правда? Представьте себя на его месте – вы бы сделали то же самое. Один Жеpap усомнился в правдивости ее слов, что было естественно, но поскольку Жерар нечасто понимал то, что ему рассказывали, сестра пренебрегла его сомнениями. Сейчас надо было спасать лицо и внушить всем, что ничего особенного не случилось и что падение – дело самое обычное в наших скользких обществах. Она даже выжимала из себя смех. Женщинам всегда удается вывести корабль на нужный курс, в то время как мужчин куда-то хронически сносит течением. Теперь, отбившись от чужих вопросов, она очутилась перед собственным. Это был огромный, главный вопрос, и притом совершенно беспрецедентный. Как реагировать на мужчину, который тайком снимает вас на пленку, и снимает тогда, когда вы моете окна? Разумеется, после того как первое раздражение улеглось, она не могла воспринимать его иначе, как больного. А больных не бросают, тем более тех, которых любят, да еще такой болезненной любовью. Ибо она, вне всяких сомнений, любила его. Несколько дней они провели взаперти в своей квартире. Брижит стала сиделкой. Гектор мечтал, чтобы его болезнь длилась еще, только бы вечно ощущать себя окруженным этой любовью. Болезнь превращала его в предмет. Он чувствовал себя захваченным, словно побежденная страна, и вдобавок теперь ответственность за собственное тело падала на него в наименьшей степени. В течение этих дней их супружеские узы упрочились в молчании, и эта фаза наверняка была необходима, чтобы затем объясниться и вместе подумать о будущем. Молчание смягчало очевидность их любви. Без слов жесты отличались особой нежностью. Руки говорили друг с другом, словно китайские тени, и сладостные признания выражались мимикой. В такие минуты они были на грани эйфории. Это напоминало восторги первобытных животных. В последние дни Гектор гримасничал, делая вид, что у него болит то там то сям. Он погружался в безумные мечты о такой жизни, где нет ни слов, ни людей, ни вещей. О жизни, состоящей из одного лишь созерцания жены.

II

И все же невозможно было вести вечно эту затворническую жизнь. Брижит желала и должна была знать. Почему он ее снимал, а главное, почему ничего не сказал. От ответов на эти два вопроса зависело их будущее. Гектор совершенно не умел объясняться. Необходимость говорить о себе вгоняла его в тоску. Он боялся, что она его не поймет и сядет в самолет, чтобы покинуть Францию, воспользуется поездами и кораблями, чтобы окончательно и бесповоротно отдалиться от него. Первое слово, которое сложилось у него на губах, было слово «срыв». Постепенно ему удалось рассказать о своем коллекционерском прошлом, о неудаче с Никсоном, о вранье насчет поездки в Америку… В общем, он, заикаясь и мыча, излагал собственную жизнь, словно роман. И в конце концов признался, что хотел коллекционировать моменты, когда она моет окна. Это была его новая коллекция, самая нелепая, самая дурацкая, отравляющая его устойчивое существование, но когда он упоминал о ней, сердце его трепетало. Ибо еще никогда ни одна коллекция не приносила ему столько счастья, сколько эта, главной героиней которой была его жена. Сознавая, что речь идет о настоящей драме, он тем не менее не скрывал эротической мощи подобных моментов. В какой-то миг Брижит даже едва не почувствовала себя польщенной, прежде чем все-таки признать абсурдность подобной мысли. Ее муж был болен. И все-таки, согласитесь, далеко не каждая женщина способна сводить с ума собственного мужа одним лишь мытьем окон… И чем более невероятным находила она то, что слышала, тем яснее для нее становилось то, что она его не бросит.

Гектор рыдал. Вся его жизнь была лишь затяжной болезнью. Виновный в том, что сорвался столь страшным образом, он должен был теперь принять на себя всю ответственность (это выражение вызывало у него тошноту) и уйти. Он не имел права изгадить их любовь. До этой ужасной коллекции он никогда никого не вовлекал в свою болезнь. Брижит была ему необходима; без нее этой коллекции не существовало. Уравнение отличалось редкой извращенностью. Он стал патетически искать чемодан. «Я должен уйти!» – восклицал он, потрясая кулаком, словно актер во время проб по случаю замены основного исполнителя. Тот, кто уходит так громогласно, не уходит никогда. Его жена принялась смеяться – и над мужниными выходками, и над странностями их супружества. В юности, когда в сознании господствуют стереотипы, она мечтала о жизни с мужчиной, который будет сильным, будет защитником, и что у них будут дети – мальчик, помешанный на футболе, и девочка, скверно играющая на фортепиано. О муже, пускающем слюни при виде того, как она моет окна, она не мечтала никогда. И тем не менее эта мысль нравилась ей больше всего: ни одно мгновение ее жизни не походило на стандартный образ, многократно обсосанный и пережеванный.

– Поставь немедленно чемодан!

Гектор подчинился еще на слове «поставь». Она приложила палец к губам мужа – известный знак, призывающий к молчанию. Взяв за руку, она увлекла его в сторону гостиной. Они не спеша миновали коридор. И, оказавшись в той самой комнате, где свершилось потрясение мытьем, она шаловливо, ну точь-в-точь Лолита, произнесла:

– Так, значит, тебе нравится, как я мою окна?

Он кивнул. Она заговорила снова:

– Знаешь, любовь моя… у каждой супружеской пары имеются свои фантазии и штучки… И если хочешь знать, я предпочитаю такое, чем если бы ты таскал меня по клубам, где устраивают группешники… Вдобавок это практично, поскольку мне все равно надо мыть окна… Нет, по-моему, в этом нет ровным счетом ничего страшного, я считаю, что мы вполне нормальная пара… И как женщина, которую ты любишь, я просто обязана осуществлять твои фантазии…

С этими словами она поднялась на стремянку, с гениальным предвидением заготовленную на этот случай. Гектор, не согласный с термином «фантазии» (речь шла о порывах патологических и непреодолимых, в то время как без фантазий можно было и обойтись), оказался не в состоянии издать хоть какой-нибудь звук, ибо, как только началось заветное мытье, у него тотчас же пересохло в горле. И в этом священнодействии имелась одна великолепная особенность, возносившая данное мытье на вершину Гекторовой коллекции: особенность эта состояла в том, что сам момент был торжественно возвещен, ибо жена прямо посмотрела ему в глаза, чтобы сказать: «Я сейчас буду мыть окна для тебя…» Бесспорно, это мытье было одним из шедевров его коллекции, если попросту не главным ее шедевром. Да, то был поистине апофеоз. И Гектор сумел выделить основной, наряду с возвещением желанного мига, элемент своего наслаждения: отсутствие чувства вины. Впервые за все время он упивался своим чувственным восторгом открыто и не таясь. Ему больше не приходилось хорониться во мраке собственных странностей.

Покончив с последней грязью на стеклах, Брижит спустилась со стремянки к мужу. Гектор не знал, как ее благодарить. Брижит прервала его излияния:

– Не благодари меня… Я же говорю, между супругами это нормально… И если мы хотим, чтобы у нас все было в порядке, тебе тоже придется осуществлять мои фантазии…

Разум Гектора чуть запнулся на этих последних словах жены. Кто бы мог подумать, что у нее тоже имеются какие-то фантазии. Брижит была слишком чиста для таких вещей… Ну, может, иной раз ей хочется включить свет, когда они… Да, наверняка это и есть ее фантазия. Тогда нежная Брижит, Брижит с божественными икрами, приблизилась и прошептала ему на ухо свою фантазию.

И вот тут Гектор упал со стула.

III

Гектор восхитился доселе недооцененным качеством жены – ее умением ориентироваться в ситуации. Она поместила их обоих на равные позиции. Ради того чтобы спасти их супружество, она становилась ведущей чувственного шоу. Приводя в равновесие их отношения, она сглаживала их различия и делала границу между ними проницаемой. Брижит обладала несметными залежами сострадания; если бы сострадание удалось превратить в источник энергии для автомобилей, Соединенные Штаты Америки пошли бы на все, чтобы завладеть ею. В полумраке она обнимала и целовала Гектора, и объятия их становились все менее и менее сексуальными; они просто любили друг друга в своем одиночестве. Они старались как можно дольше не отрываться друг от друга. Когда он просил, она мыла окна.

Так бы жизнь их и шла.

Было еще слишком рано возобновлять общение с родными и друзьями (они сказали всем, что уехали в Штаты, чтобы избежать объяснений по поводу своего социального затворничества)… Они решили перекрасить всю квартиру в белый цвет, более или менее умышленно позволяя краске стекать с валиков и кистей прямо на них. В несколько дней они совершенно побелели. Белые любовники на фоне белых стен.

Их любовь была сродни современному искусству.

Разумеется, все шло не так уж гладко. Жизнь вдвоем с периодическим мытьем окон в качестве единственного занятия была слишком однообразной. Можно было для полного счастья завести ребенка, но ребенок не мог родиться сразу, пришлось бы ждать, причем долго, а им хотелось найти себе занятие незамедлительно. В сущности, они находились на стадии восстановления, и в это время ничем особенным заняться было невозможно. Все остальные коллекции в его жизни рано или поздно прекращались, но эта, последняя, похоже, приобретала какую-то сказочную устойчивость. Желание созерцать Брижит за мытьем окон не ослабевало ни на йоту. Движения были те же, но каждый раз в них было нечто иное. Скольжение кисти руки, легкий вздох, сорвавшийся с губ, – в разные дни недели или времена года стекла не моют на один и тот же манер. Эта коллекция обогащалась на глазах как никакая другая. Порою дождь добавлял в процесс остроты; гроза же обращала мытье окон в необычайно утонченное искусство. Однако стоило возбуждению улечься, как вновь наваливалась дурнота. Оставалось только ждать следующего раза, следующего желания. Гектор опять оказывался в том самом состоянии, которое было знакомо ему на протяжении всей его жизни: то была вечная тоска коллекционера, пристрастившегося, словно к наркотику, к захвату диктаторской власти над экспонатами своей коллекции.

Брижит приходилось время от времени делать вылазки за покупками: надо было как-то питаться. В. галереях супермаркета она была женщиной без возраста. Какой-то парень пытался «склеить» ее во фруктово-овощном отделе; она была женщиной аппетитной, и немало рук мечтало бы хоть на миг проникнуть в ее декольте и ухватить за грудь, да так и остаться навсегда. Этот ухажер из супермаркета предлагал угостить ее стаканчиком, иными словами, трахнуть в каком-нибудь жалком мотеле. Она представляла себя с раздвинутыми бедрами – ну да, она, скорее всего, получила бы кое-какое удовольствие, так, походя. У некоторых получается. И сразу же после – все кончено, они не стали бы беседовать о литературе; и, раздвигая шторы, он даже не обратил бы внимания на окна, которые во всем мотеле были наверняка грязными. Это заранее вызывало у нее досаду. Она хотела мыть окна.

Гектор тоже выходил из дома. Он обожал ездить по шестой ветке метро. На многих участках этой линии поезд выходил из туннеля и шел по поверхности. Гектор находил, что окна вагонов были грязными. Воображая свою жену моющей эти окна, он снова вспомнил, как неудобно чувствуешь себя, когда эрекция наступает в общественном месте. Тут было чему радоваться (какое-никакое возвращение к жизни). Однако же в туннеле кровь приливала ему к лицу. Ему казалось, что он сам превращается в поезд, поглощаемый бездонными черными дырами. На следующей станции Гектор сошел. Случаю было угодно, чтобы эта станция называлась «Монпарнас-Бьенвеню». Без этого приветливого «бьенвеню» [10]10
  Бьенвеню (фр.) –«добро пожаловать».


[Закрыть]он, несомненно, наложил бы на себя руки. Это была станция с человечным названием, одно из редких мест под землей, где, стоя перед пустотой, не испытываешь физического страха, что тебя сейчас толкнут в спину.

IV

Понемногу их жизнь оживала. Они даже пытались посмеиваться над оборотом, который принимала их история. Немного помыть окна – и на бочок. Гектор обретал повадки полусовременного человека. Они официально объявили о своем возвращении, и все должно было начаться сызнова, при ярком свете. Наконец-то они могли осуществить странную фантазию Брижит. Прежде они никак не могли этого сделать, поскольку ее фантазия требовала находиться в гостях у друзей. Для этой цели были избраны Марсель и Лоранс (да и были ли у них другие друзья?).

Марсель раскрыл объятия настолько широко, насколько позволяли стены его квартиры. Лоранс, сияя и искрясь, наскоро приветствовала нашу чету и тотчас умчалась в кухню, где у нее еще было много дел (жаркое). Гектор, изначально чувствуя себя не в своей тарелке, опасался предстоящего вечера. Однако жена подарила ему столько вымытых окон, что выбора у него теперь не было. В облике Брижит внезапно появилось что-то развратное, на ее лице даже промелькнуло несколько улыбок, свойственных доступным женщинам. Можно было подумать, что подобные церемонии для нее дело привычное, и, вполне уверенная в себе, она постаралась успокоить и взбодрить своего партнера. А для этого в ее распоряжении имелся один-единственный способ, и состоял он в следующем: пока обе пары потягивали пунш марселевского производства – долька лимона и три дольки сюрприза, – Брижит принялась восторгаться квартирой. Лоранс, хоть и была спортсменкой высокого класса, никогда не оставалась равнодушной к комплиментам, касавшимся ее умения вести хозяйство. Признание со стороны другой женщины заставило ее зардеться от гордости. Однако это чувство тотчас разлетелось в прах от другого заявления Брижит:

– Вот только, позволю себе заметить, окна у вас не очень чистые.

Гектор поперхнулся своим пуншем. Марсель засмеялся, но тут же наткнулся на потемневший взгляд Лоранс. Только что, едва не испытав оргазма от комплиментов по поводу обстановки, она получила по самой физиономии, простите за каламбур, нелицеприятноезамечание о своих окнах. Она пробормотала, что действительно не успела… Ну, в общем, не обратила внимания… Короче говоря, она извинилась. На это Брижит заметила, что ничего страшного не случилось, и, в свою очередь, попросила прощения – за свою прямоту, но ведь истинная дружба немыслима без прямоты, разве не так? И Брижит, в приливе собственной дерзости, поднялась и направилась к окну.

– Если не возражаете, я тут только пройдусь тряпочкой, чтобы гостиная была полным совершенством…

– Ты с ума сошла! – возмутилась Лоранс. – Это должна сделать я! Мы, в конце концов, в моем доме!

В неудержимом порыве Гектор воскликнул:

– Нет, нет, пусть Брижит помоет! – А затем, осознав некоторую странность собственного выступления в глазах друзей и внезапность, с которой он воспламенился, забормотал уже менее решительно: – Ну да… Гм… Она это любит… То есть мыть окна… Я хотел сказать… в общем, ей это не в тягость… Понимаете…

Лоранс и Марсель понимали лишь то, что они пригласили на ужин каких-то маньяков.

Брижит вполне преуспела в своих намерениях. Гектор возбудился и был готов осуществить фантазию жены. Однако, обернувшись, она увидела перед собой три неподвижных лица. Гектор, Марсель и Лоранс пристально уставились на нее. Было даже странно, что ее поведение, пусть несколько экстравагантное, произвело сильное впечатление на хозяев дома. Конечно, это не принято – критиковать чистоту дома, куда тебя пригласили, и тем более самой пытаться навести порядок. Но здесь это было чем-то вроде игры, не более того, и не с чего так надувать физиономии. Все молчали, и тогда она сочла нужным оправдаться:

– Да ведь это же так, для смеха!

Внезапно лица Марселя и Лоранс разгладились, утратили напряжение, они разом вернулись к действительности, не слишком хорошо понимая, что тут только что произошло. Они засмеялись, оценив юмор Брижит. И все сели за стол.

У Гектора пропал аппетит. Жена слишком возбудила его, и за этим ничего не последовало. Приходилось ужинать, в то время как он все еще переживал это незаконченное или по крайней мере чересчур поспешное мытье окон. К счастью – в смысле светского общения, – темой беседы за ужином были в данный момент Соединенные Штаты, а на эту тему Брижит с Гектором могли распространяться сколько угодно и почти машинально, как в старые добрые времена своей мифомании. А затем и жаркое подоспело, и тогда Лоранс, верная ритуалу, позвала Гектора в кухню. Он, отдуваясь, поднялся со своего места, решив покорно дать ощупать себе яички. Как обычно. Все более возбуждаясь, он на сей раз проявил инициативу и положил руку на грудь Лоранс. Шокированная, оскорбленная, она немедленно влепила ему пощечину:

– Ты что, спятил? Свинья!..

Лишившись дара речи, он понес жаркое в гостиную. И, ошалело направляясь к столу, он вновь и вновь изумлялся своему свежайшему открытию: нимфомания работает в одностороннем режиме.

Брижит вымыла окна, разгоряченный Гектор схлопотал неожиданную пощечину – ужин представлялся многообещающим. Но фантазия все еще не начинала осуществляться. Фантазия дремала где-то совсем рядом с десертом. Прежде следовало переварить жаркое, которое, надо признать, оказалось суховатым. Однако после того, что было сказано за аперитивом, не могло быть и речи о том, чтобы критиковать что бы то ни было. Все было изумительно, но нельзя ли попросить, вот уже в двенадцатый раз за нынешний вечер, еще немного воды?

– Вы находите жаркое сухим? – встревожилась Лоранс.

– Что ты, что ты, конечно, нет! – хором откликнулись пересохшие глотки.

Это жаркое, прежде чем его есть, следовало бы утопить в океане подливки. Наконец десертом оказался «плавучий остров», завершивший ужин жалким апофеозом. Та часть десерта, которая была собственно «островом», всячески пыталась затонуть, и Марсель, великий острослов, переименовал десерт в «плавучий "Титаник"».

Брижит колебалась: она уже была не очень уверена, что хочет реализовать свою фантазию. Главное, она не смогла бы утверждать, что это чувственное желание не было всего лишь ответом на мытье окон. То есть жизненно необходимым, по ее мнению, способом восстановить равновесие в паре. По правде говоря, когда она вспоминала все те эротические минуты, проведенные в полумраке ее девственно-отроческой комнаты, когда она ласкала себя еще неуверенно и неточно, в голове у нее витали довольно странные образы. Она воображала мужчину, которого она будет любить и который, из любви к ней, окажется способен на… Нет, не может быть, чтобы подобные вещи приходили в ее голову… У каждого человека есть свои фантазии, повторяла она себе, выпивая еще пунша, который, к счастью, оказался достаточно коварным. Голова кружилась все сильнее, Брижит обретала уверенность, и ее возраставшее желание, похоже, хоть на этот раз не захлебнется в трясине неутоленности…

Она сделала Гектору знак.

И тогда…

Тогда он резко встал и принялся раздеваться. В предвидении предвиденного Гектор надел простую сорочку и брюки без пояса. Поэтому в несколько мгновений он остался нагишом. Ужасно смущенный, он бросил дружеский взгляд на Марселя. Последний, будучи посвящен в ужасную тайну мытья окон, был не слишком удивлен. Зато Лоранс, явно пережимая, прикинулась скромницей (вот уж действительно…), закрыв глаза руками. Член Гектора был довольно коротким и необременительным. Брижит возбуждалась все больше и больше при мысли о том, что все взгляды были устремлены на ее мужчину (Лоранс все-таки убрала руки, чтобы изучить Гекторову анатомию).

– Позволь поинтересоваться, что с тобой происходит? – спросил Марсель.

– Ничего… Просто хотел узнать ваше мнение о моем члене. Об этом я ведь только у друзей могу спросить. Мне очень неловко, но, пожалуйста, будьте откровенны…

– Слушай, ты застаешь нас врасплох…

– Конечно, я понимаю… По-вашему, он маленький?

– Да нет же, дело не в этом, – успокоил его Марсель. – Просто нам особенно не с чем сравнивать. Мне их, кроме своего собственного, немного доводилось видеть… Ну а Лоранс, до меня, может, видела парочку, не больше…

Лоранс чуть не задохнулась. Потом возмутилась:

– Хватит, я нахожу твое поведение совершенно неуместным! Ты пришел к нам на ужин, здесь не клуб по обмену половыми партнерами! Но если тебе необходимо знать, твой член – самый что ни на есть средний, ни больше ни меньше… Никакого интереса не представляет, никакими особенностями не отличается… Мне он кажется чуть увядшим в предмошоночной части… (внезапно воодушевляясь)А вот что касается головки, то она слегка раздвоена… Ты мне здорово напоминаешь человека, у которого преждевременное семяизвержение… Впрочем, утверждать не рискну… (кричит)В любом случае, ты скорострельщик – раз, два, и готово! Тут уж никаких сомнений! Типичный хер скорострелыцика!

Она резко остановилась при виде ошеломленных физиономий сотрапезников. Однако очень скоро странность этого мгновения была поглощена общей странностью всего вечера. Ни у кого больше не было сил придавать значение подробностям (если можно так выразиться).

Гектор подстерегал взглядом знак со стороны жены; она наконец позволила ему одеться. После чего они встали и ушли, сердечно поблагодарив хозяев за чудесный вечер. Откровенно говоря, они и не собирались задерживаться после совершения своего теракта. К тому же, как это часто бывает, после предъявления гениталий говорить больше в общем-то было не о чем. Марсель и Лоранс приписали неожиданную экстравагантность поведения своих друзей их недавней поездке в Соединенные Штаты. Американцы обгоняют нас на десять лет, заявил Марсель, и я не удивлюсь, если скоро мужчины станут демонстрировать свои причиндалы после каждой трапезы.

Будущим летом они обязательно слетают в Чикаго.

Итак, фантазией Брижит было, чтобы Гектор публично продемонстрировал свой член. Точнее говоря, ее фантазия состояла в том, чтобы член ее мужа стал предметом обсуждения, чтобы все исследовали его, словно насекомое, под лупой. Ей понравилось растерянное личико любименького. Он проявил такую отвагу, что она готова была мыть окна всю ночь, если бы он только попросил. Каждый сумел осуществить свою фантазию. Наконец-то они стали нормальной парой, как все (уж не приобрести ли им домик в пригороде?). Домой решили возвращаться пешком. Освещаемые луной, они шли, взявшись за руки и встречая на своем пути другие влюбленные пары, которые тоже шли, взявшись за руки. Париж – большой город для всех тех, кто любит друг друга столь обыденной любовью. Полночь. Эйфелева башня мерцала в точности по расписанию; за волшебством всегда скрываются чиновники. И на берегу Сены Гектора интуитивно осенило:

– Разве это и вправду твоя фантазия?

Брижит рассмеялась.

– Ну конечно нет! Никакая это не фантазия. Мои фантазии гораздо проще… Мои фантазии – это заниматься любовью в кино или в лифте… Я просто хотела выяснить, на что ты способен ради меня, из любви ко мне… Да я готова всю жизнь мыть окна, чтобы возбуждать тебя, извращенец несчастный!.. Вот и решила проверить, заслуживаешь ли ты этого… Пошли скорей, мне кажется, у нас дома ужасно грязные окна…