Текст книги "Эротический потенциал моей жены"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

VII

Через посредство Жерара родители Брижит оказались душою и телом на стороне Гектора. Что касается другого лагеря, то там речь шла о чистой формальности, при условии, что Брижит полюбит материнский суп. Гектор мечтал увидеть в родительских глазах то, что он именовал «сентиментальным одобрением».Он желал, чтобы его воспринимали как будущего отца семейства, как человека, способного организовать достойный летний отпуск с учетом вкусов каждого. Гектор трепетал, впервые он являлся к родителям с девушкой. Он надеялся, что сие великое новшество заставит заблистать родительские взоры, пустит под откос повседневную рутину их вялой привязанности. Если прежде мечтой его было, чтобы отец увидел в нем мужчину, то сейчас он хотел, чтобы отец на него просто посмотрел. Накануне он позвонил. Мать испугалась, что он звонит предупредить, что не придет, ведь он никогда прежде не звонил накануне, еженедельный визит был столь же незыблем, как то, что за вторником следует среда. «Мама, завтра я приду не один… Я буду с подругой…» Эта фраза сопровождалась эхом, вызванным межзвездным изумлением. Казалось, тысячи мужчин и женщин внезапно обосновались в родительской гостиной. У Бернара звенело в ушах: «Ты представляешь, он придет не один…» В воображении Мирей Брижит предстала словно графиня, коронованная в одной из необычных, потому что слишком жарких, стран; она была одновременно всем и ничем. Тотчас возникла кухонная тоска: который из супов варить? Рутина шла под откос; хуже того: рутина превратилась в самолет, который несся под откос с облаков. Мирей покрылась испариной. А главное, отцу нечего было торчать в кухне, он мешал, и раздражение резко возрастало, он мешал всегда, ей вообще не следовало выходить за него замуж, за этого никчемного типа! И тогда отец Гектора, совершенно не обижаясь, добрая душа, старался ее утешить, ободрить: «да нет же, твой суп будет просто божественным, не волнуйся», и она, вся в слезах, надеялась: «Правда? Ты правда думаешь, ей понравится мой суп?»

На другой вечер

Брижит изобразила несколько улыбок подряд. И по этим улыбкам было ясно заранее, что суп ей понравится. Все остальное было уже словно из расхожих романов. С ложными темами для разговора управились мигом, в ритме сталинских напольных часов. Теперь оставалось сесть за стол и хлебать. Это было великолепно, божественно, волшебно, потрясающе; Брижит попросила добавки; Мирей, сдерживая несколько слезинок, задавалась вопросом: кто же эта девушка, это воплощенное совершенство? После ужина, то есть через двенадцать минут после прихода молодых, беседа разделилась: женщины с одной стороны, мужчины – с другой. Как в старые добрые времена, тик-так. Гектор завел малозначительный разговор на малозначительную тему – о жизни. Отец спрашивал о его намерениях вообще и насчет этой девушки в частности. Гектор прослезился, извиним его, то был первый в его жизни столь серьезный разговор с собственным родителем. Со своей стороны, Брижит записывала рецепты супов, так что Мирей готова была покончить с собой от счастья.

Гектор никогда не видел своих родителей такими. Не то что сентиментальное одобрение – он воспринял даже то подрагивание радужной оболочки, о котором мечтал на протяжении всего своего детства. Ему показалось, что наконец-то он обрел нечто вроде нормальной семьи. Счастливые родители со счастливыми детьми. И воскресные обеды перед телевизором. И, как это ни глупо, свадьбы. У Эрнеста уже была жена, которой он наверняка изменял с брюнеткой из отдела социальных тяжб, но на семейных фотографиях это не было заметно. Так создавалась красивая видимость. Если когда-нибудь они станут знаменитыми, папарацци просто сдохнут с тоски от такого счастья. Тут вам и лучший друг, и шурин, ценящий удары кулаком по собственной физиономии. Оставалось только назначить день, и день был назначен: четырнадцатое июня. День свадьбы для достойного завершения этого Фестиваля Розовой Воды. Слава богу, всякое счастье съезжает на обочину, стоит только подождать. В ночи Брижит с Гектором двинулись именно в этом направлении. В направлении, куда счастье отправляется налегке.

Это четырнадцатое июня как две капли воды походило на двенадцатое. У двенадцатого июня всегда горделивая поступь, и явно напрашиваются серьги. Эрнест с Жераром любезно знакомились; шурин с деверем должны помогать друг другу. Марсель тоже был братом – мидии едят не просто так, потом становятся членом семьи; он держался за живот, словно счастье вызывало у него несварение желудка. Он вспоминал, как собирал расклеившегося вконец Гектора буквально чайной ложечкой, а сейчас полюбуйтесь-ка на него – как огурчик, и вдобавок почти женат. И все это в какой-то степени благодаря ему, а между тем никто не подходил к нему с поздравлениями. Марсель, но мы-то знали, что к чему! Со своей стороны, Лоранс заводила многочисленные знакомства, и создавалось впечатление, что местность ей хорошо знакома, поскольку она с удовольствием показывала своим знакомым места, им явно незнакомые (за деревьями в саду, под сенью любви молодоженов). Гости передислоцировались в направлении сада, где на солнышке намеревались выпить за вечное здоровье этой любви. Приходилось чокаться даже со скептиками и маловерами. Коктейль состоялся перед церемонией, так как Гектор и Брижит хотели исчезнуть сразу по произнесении взаимного «да». В свадебное путешествие они решили отправиться в Соединенные Штаты. Наконец появился мэр со своим трехцветным шарфом, на случай, если опьяненные счастьем молодожены забудут наше географическое расположение. Брижит была нарядно бела в своем белом наряде. Гектор был неизменно сосредоточен. Голова его была занята одним: обручальными кольцами. То был последний миг, когда надлежало выглядеть совершенством. Он ждал этого момента, чтобы тотчас испытать облегчение, и от страха задрожать дрожал. Он так боялся оказаться не на высоте безымянного пальца своей будущей жены.

Часть вторая
Некая форма супружеской жизни

I

Зная Соединенные Штаты просто досконально, влюбленные молодожены провели много времени, не выходя из гостиничного номера. С коридорными и прочей обслугой отелей у них сложились самые добрые отношения. В самолете благодаря личному телеэкрану каждый пассажир имел возможность выбрать себе фильм для просмотра. По возвращении во Францию они обосновались в большой трехкомнатной квартире. С помощью Марселя и Жерара переезд удалось осуществить за три дня. Больше всего времени отняли поиски мебели, соответствующей их мечтам. До славного мгновения их встречи оба эти человеческие существа проживали в пыли и сентиментальном уединении. Теперь они решили ударить по современности, дабы окончательно обратить свои взоры к грядущему. Позывы к современности нередко обнаруживали недовольство своим прошлым. В общем, они основательно потратились на управляемый голосом пылесос, тостер, не сжигающий хлеб, ковролин, шторы, меняющие цвет, и тому подобное. Они также приобрели золотую рыбку, которую окрестили Заводным Апельсином (Апельсином ее звали изначально); очень скоро эта рыбка сделалась полноправным членом их четы.

Брижит получила свой диплом и готовилась преподавать социологию. Она, конечно, станет носить костюмы – юбку или брюки с кофточкой, и студенты будут думать о ней по вечерам, в полумраке своих штудий. Гектор, конечно, будет плохо все это переносить, ибо ревность накатила на него одновременно со счастьем. Женясь на Брижит, он стремился сделать ее принцессой королевства, где он был бы единственным подданным. И тогда он предложил совершенно другое: создать их собственную фирму! Идея была блестящая, Гектор становился разумным существом с милыми способностями к обдумыванию житейских планов. Брижит тоже желала работать вместе с ним, не покидать его ни на мгновение, любить его, словно изголодавшись. Но что делать? Что делать? – вопрошала она его. Гектор заставил себя упрашивать, прежде чем поделился гениальной идеей, пришедшей ему в голову. Стоя на кровати, с воздетой рукой, он внезапно вскричал:

– Для мифоманов!

– Что – для мифоманов?

– Бюро путешествий для мифоманов!

Такова была его идея. И большой успех не заставил себя ждать. К всеобщему сожалению, Гектор покинул «Гилберт Ассошиэйт энд К ⁰». Эрнест трепетал от волнения, видя младшего брата расправляющим собственные крылья. Он подумал, что наступит день, когда так произойдет и с его дочерью Люси, и что еще позже наступит день, когда сам он умрет от рака, сожравшего его кости. Мы призваны расцветать, а потом гнить; между двумя этими процессами он и проводил свою жизнь, ломясь во все распахнутые двери.

По воскресеньям Гектор и Брижит обожали приглашать родню к обеду. Не для этого ли существуют воскресные дни? Кулинаркой Брижит была никудышной, способной испортить даже готовое блюдо, купленное в ресторане. Зато она очень здорово умела накрывать на стол. Особенно на тот самый стол, который пара использовала порою для совокуплений на твердой поверхности. Она так неловко выпотрошила трех индеек, что Гектор мог гордиться своей женитьбой на ней. С индейкой они, кстати, тоже придумали одну штуку. Взаимопонимание было полным, просто пасхальная открытка. Говорили об усах, но Жерар объяснил Бернару, что въехать на велосипеде на гору Ванту с усами невозможно, растительность тормозит. Родители Брижит дружно закивали, они так гордились Жераром, когда он говорил о велосипедах. Воспользовавшись тем, что Люси отправилась в ванную, чтобы при рассеянном свете выдавить несколько прыщей, все четверо родителей принимающей пары осведомились, когда следует ожидать потомства. Эрнест считал, что детей слишком уж воспитывают, словно они на каникулах в Швейцарии: «Нет, правда, можно подумать, что все они страдают астмой! Стоит ли при таких условиях удивляться вялости и незрелости этого поколения?» После изложения этой Эрнестовой теории (разбившейся, кстати, о вежливое изумление слушателей) Гектор сообщил, заводить ребенка не входит в их планы на ближайшее время. К тому же они не могли предать Заводного Апельсина, который начинал расслабляться в своем новом аквариуме, где жизнь виделась в розовом свете.

Самым важным сейчас было расширить БПМ (Бюро путешествий для мифоманов). В какие-то несколько недель классы оказались набиты битком. Если поначалу БПМ предлагало своим клиентам Соединенные Штаты и Южную Америку, то теперь на земном шаре практически не оставалось уголка, по которому бы не читался курс. После всего лишь шести часов занятий можно было убедить кого угодно в том, что вы провели шесть месяцев в Таджикистане, в Ираке или, для самых дерзких, в Тулоне. Преподаватели БПМ, по их собственному признанию, рассказывали мелкие случаи, способные подавить в зародыше любое возражение и убедительно подтверждающие факт вашего путешествия, не вызывая ни малейшего сомнения. У них имелись приемы, подходящие в любой ситуации; например, о какой бы стране ни заходила речь, стоит сказать: все уже не так, как прежде,и люди всегда с вами согласятся, даже не зная толком, о чем именно вы говорите. Наконец самых состоятельных фирма могла снабдить вещественными доказательствами, сувенирами личного характера, которые легко оставляли далеко внизу малопочтенную планку фотомонтажа. Касательно же регионов, имеющих репутацию опасных, можно было заполучить и легкое ранение. Существовала, к примеру, секция «Вьетнам-1969», с возможностью боевого ранения за дополнительную плату.

Перед входом в Бюро в рамке под стеклом висела вырезанная из газеты статья, где говорилось о результатах опроса, проведенного среди тысячи мужчин, представляющих различные слои общества:

«Что бы вы предпочли:

а) провести ночь с самой прекрасной женщиной на свете, но так, чтобы об этом никто не узнал;

б) чтобы все думали, что вы провели с нею ночь, хотя на самом деле ничего такого не было?»

Результат опроса подтверждал, даже с некоторой чрезмерностью, что в нашем обществе самым главным является уважение окружающих.Поэтому 82 % опрошенных мужчин предпочли второй вариант.

Гектору нравилось, удобно примостившись в кресле, читать журнал по оформлению интерьеров. С ума сойти, до чего дорога английская мебель. Ему было хорошо дома, со своей женой. Порою на них вдруг налетала скука, это случалось обычно по вторникам или субботам, когда ничего неожиданного не происходило, и следовало научиться убивать эти вторники и субботы. Именно в такие моменты они и поняли заполнительную ценность секса: пустоты существования заполнялись вхождением друг в друга, щели конопатились чувственностью. Гектор откладывал свой журнал и, целуя Брижит в губы, иной раз испытывал чуть ли не боль от избытка счастья. Это счастье было повсеместным, словно наполеоновские войска в Пруссии. Когда целуешься, нет недостатка в метафорах. Благодаря успеху своей фирмы Гектор с Брижит переехали в пятикомнатную квартиру, состоявшую из большой гостиной и четырех спален. Каждую ночь пылкая пара меняла ложе для любви. Они искренне полагали, что рутина была вопросом места, а не тела. Какая иллюзия.

II

Невозможно сказать с точностью, в какой именно момент это произошло. Речь наверняка идет о смутном отголоске некоего чувства с неясными истоками. Вдобавок нельзя утверждать, что Гектор всполошился в первые же дни.

То лето было больше, нежели обещанием, не возникало сомнений, что солнечные лучи будут ласково щекотать тела влюбленных молодоженов; в то время, как все только и говорили, что об исчезновении времен года, – излюбленный сюжет всех тех, кому действительнобыло что сказать друг другу, – то лето не собиралось обманывать никого. Брижит облачилась в самые неприглядные свои тряпки, чтобы заняться тем, что она именовала своейуборкой. Гектор хотел ей помочь (они всего год как поженились), но Брижит со смехом отвечала, что его помощь для нее – только лишняя потеря времени, ох уж эти мужчины. Тогда Гектор принялся напевать какую-то старую песенку, Брижит обожала его голос. Она была счастлива и спокойна, счастлива даже посреди своей субботней послеполуденной уборки. Этим летом они решили никуда не уезжать, чтобы насладиться Парижем без парижан. По вечерам они прогуливались по набережным, любуясь падающими звездами и застывшими в своем счастье влюбленными. Брижит была настоящей принцессой. Но сейчас следовало заниматься уборкой. Лучи солнца выдавали недостаточную чистоту оконных стекол.

С недостаточной чистоты стекол как раз и начинается наша драма.

Окно открыто. Издалека отчетливо доносятся звуки, издаваемые женщинами, которые торопятся, и мужчинами, которые торопятся их нагнать. Гектор, по своему обыкновению, сидит, уткнувшись в журнал по интерьеру, размышляя о меблировке своей гостиной, как мог бы размышлять о начале следующего учебного года у своих детей, если бы только нашел время обзавестись потомством. Брижит, убирая, входит в раж; Гектор отрывается от журнала, поднимает голову. Брижит стоит на деревянной стремянке, ее ноги расположены не на одной ступеньке, а на разных, и потому ее икры подвергаются неодинаковому давлению, на каждую приходится разный вес; то есть первая икра, на верхней ступеньке, безупречно округла, в то время как на второй от усилия вздулась мышца. Одна наивна, другая знает. Разглядев обе икры, Гектор поднимает голову, чтобы охватить взором бедра жены. Там заметно легкое движение, регулярно-волнистое, напоминающее тихий вечерний прибой, и достаточно взглянуть еще чуть выше, чтобы понять, откуда берется это движение. Брижит моет стекла. Замедление. Брижит моет верхнюю часть стекол. Она трудится на совесть, и солнце уже пользуется первыми просветами чистоты. Изящной и уверенной кистью руки Брижит стирает и уничтожает малейшие следы грязи на стекле; надо, чтобы там ничего не было заметно, чтобы проявилась прозрачность. Брижит поправляет несколько прядок в своем конском хвосте. Никогда еще Гектор не видел ничего столь эротического. Конечно, его опыт в эротической сфере не шире щелочки. Гостиная прогрета солнцем. Чувствуя на себе пристальный взгляд, Брижит оборачивается, чтобы проверить: действительно, муженек ее Гектор не сводит с нее глаз. Она не ощущает, как у него вдруг пересохло в горле. Ну вот, стекла вымыты. Гектор только что оказался лицом к лицу с собственным счастьем, только и всего. Однако ни в коем случае не следует видеть здесь проявление грубого мачо, к Гектору, как вам известно, понятие «мачо» может быть отнесено лишь в найничтожнейшей степени. Просто счастье всегда является без предупреждения. В некоторых историях оно проявляется в тот момент, когда рыцарь вызволяет принцессу; здесь оно всплывает тогда, когда герой созерцает героиню моющей стекла.

Я счастлив, подумал Гектор.

И эта мысль вовсе не собиралась его покинуть.

Закончив уборку, Брижит отправилась к подруге, чтобы вместе побродить по магазинам во время июльских распродаж; вернется она наверняка с парой новых платьев, лиловой безрукавкой и четырьмя парами трусиков. У Гектора не было назначено никаких встреч, и он остался сидеть перед чистыми стеклами. Затем вдруг встал и удивился только что пережитому отсутствию. С тех пор как жена вышла, прошло полчаса. С пересохшим горлом он прозябал в мертвом мире. И никакая мысль не посетила его мозг.

Посреди следующей ночи Гектор вновь прокрутил в памяти те минуты, когда его жена мыла стекла. Минуты чистого счастья, минуты жизни моей жены, подумал он, обожаемые минуты. Не шевелясь, он противостоял ночи с улыбкой на устах, своим удивительным развитием попирая все улыбки собственного прошлого. Каждый, кто испытывает мгновения острого счастья, подвержен страху никогда больше не пережить подобного мига. Тревожила его и странность избранного мгновения. В оболочке повседневного уюта любовь могла принимать порою экстравагантные формы, только и всего. И нечего там искать причины, мы слишком часто портим свое счастье, именно пытаясь его проанализировать. И Гектор нежно погладил ягодицы Брижит; трусики на них были новые. Она повернулась к нему, неутомимая женственность, и покинула свои грезы ради мужа своего ложа. Гектор примостился вдоль тела Брижит и раздвинул ей бедра; ее пальцы затерялись в его шевелюре. Равновесие обреталось быстро, их тела прижимались друг к другу, белые и полезные. Она крепко сжала его спину, он обхватил ее затылок. У самой грани чувственности дремала ярость. Существовало лишь действие – и больше ничего. Вздохи напоминали глоток воды в пустыне. Понять, чье наслаждение сильнее, было невозможно; всеведение останавливалось перед возможными оргазмами. Известно только, что на самом пике наслаждения, с головой, подобной пустой раковине, Гектор все еще был одержим этим образом: Брижит, моющая окна.

Последующие дни прошли без затруднений. Гектор вновь вспоминал эти ощущения, не будучи пока способным уловить здесь связь со своим прошлым. Полагая себя полностью излечившимся от коллекционита, он иногда даже посмеивался над этой безумной своей склонностью жить на обочине, в стороне от главного. С тех пор, как он повстречал Брижит, малейшая возможность рецидива казалась ему невероятной. Очевидная чувственность, аромат Брижит, все эти новые ощущения имели одно общее свойство: единственность. На свете существовала лишь одна его Брижит, и, преклоняясь перед предметом уникальным.– предметом своей любви, он избавлялся от своей собирательской тоски. Женщин коллекционировать можно; коллекционировать же свою любимую женщину никак нельзя. Его страсть к Брижит была невозможна в двух экземплярах.

И чем больше он ее любил, тем более уникальной она делалась.

Каждый ее жест был уникален.

Каждая улыбка так же уникальна, как уникален мужчина.

Но все эти очевидности вовсе не мешали возможному восхищению одним из ее жестов. Не это ли потихонечку варилось в Гекторовых мозгах? С несколько чрезмерной самоуверенностью он забывал о своем прошлом и о том, с каким остервенением всякий раз коллекционит сызнова набрасывался на него. Неотступные мысли о мытье стекол попахивали коварнейшим рецидивом. Гектору надлежало проявлять сугубую осмотрительность, тирания подстерегала его, и, в соответствии со своей легендарной невоспитанностью, тирания всегда врывалась без стука.

III

То, чего некоторые из нас опасались, случилось. Кларисса не стригла себе ногтей уже два месяца, когда согласилась на половой акт с Эрнестом, довольно дикий, надо сказать. Кончила она весьма достойно, что обошлось ему в несколько глубоких царапин на спине, бесспорных следов любовницы-тигрицы. Старший брат Гектора, а главное – большой простофиля, Эрнест был вынужден избегать раздеваться чуть ли не две недели, убеждая Жюстину, что спина сильно мерзнет. Страх разоблачения отнюдь не вызывал у него сожаления о тех мгновениях, когда он целовал плечи тигрицы-Клариссы под сенью ее пышной шевелюры. Если верно, что физическая любовь безысходна, то Жюстина ринулась в тупик, чтобы ночью задрать майку на спине мужа, который, отметим, уже двенадцать лет спал с обнаженным торсом. Что-то тут было не так, а у женщин на это особый нюх. Эрнесту пришлось собирать чемодан, недоспав и недосмотрев сон, который казался многообещающим (китаянка). Перед самым рассветом он позвонил в дверь младшего брата, чтобы сообщить, что он переспал с брюнеткой из своей адвокатской конторы, что имя ей Кларисса и что жена, чертовы когти, его уличила, и, мол, могу ли я поспать сегодня у тебя, то есть уснуть-то мне вряд ли удастся, сам понимаешь, но после всего, что случилось, идти спать в гостиницу как-то не тянет. Гектор нашел в себе довольно энергии, чтобы предложить брату одновременно свое сочувствие, братскую нежность и диван-кровать, мягкость которой соответствовала современности стиля. Эрнест удобно устроился на этом новом для себя ложе (если бы еще и китаянка снова приснилась), прежде чем вновь обрести достоинство в постигшем его горе.

Эрнест всегда был крепким малым. И вот теперь этот любитель громких фраз о смысле жизни быстро превращался в воскресную развалину. А это было худшее из воскресений, то самое, которое нам сокращают на час. Он наверстывал все те годы, на протяжении которых не жаловался на судьбу. Бедняга все глубже и дальше уходил в туннель… А дочка! Малютка Люси, боже мой, ведь он же никогда больше ее не увидит! Его не будет дома, когда она явится Домой под утро с покрасневшими глазами, какие бывают у вялых и развратных подростков. Все, все кончено. Надо первым делом смотреть на ногти женщин, с которыми спишь. Вот болван! Теперь для него в жизни не оставалось ничего, кроме работы, и он набросится на нее завтра же, чтобы рухнуть под грудой папок с делами. Что до развода, то все по пословице – сапожник без сапог. Адвокаты просто чудовищно плохо защищают собственные интересы. Потому-то, кстати, они часто и женятся между собой, чтобы взаимоуничтожить этот эффект. Эрнест попросит Бертье вести его дело. Славный малый этот Бертье. Вдобавок, будучи закоренелым холостяком (Бертье достиг такого уровня холостячества, на котором о существовании женщин попросту забывают), он сделает все, чтобы ускорить процесс. Мужчины, у которых в жизни одно дерьмо, должны выручать друг друга. Нет, серьезно, Бертье – это именно то, что надо. Он вообще заслуживал, чтобы его упомянули раньше в этой истории.

Гектор был чрезвычайно смущен братними неурядицами, а еще больше смущала его следующая странность: Эрнест, бывший до сих пор чуть ли не олимпийским чемпионом во всех видах счастья, сорвался именно в тот момент, когда сам Гектор наконец-то узрел жизнь в розовом свете. Родители не хотели двух сыновей одновременно; стало быть, братья не могли вместе, параллельно, находиться в одной и той же точке жизненного пути. Казалось, колесо повернулось, и теперь Эрнесту предстояло, в свою очередь и к величайшему счастью Гектора, пережить период депрессий. Их братская жизнь была поистине шизофреничной.

Сие предположение о колесе, которое крутится между братьями, казалось весьма нелепым, ибо Гектор вовсе не был в лучшей своей форме. Неприятные периоды всегда подстерегают нас за мгновениями счастья. Это могло бы представляться смешным, особенно в данном контексте (такая красивая Брижит, такая процветающая фирма, ребенок, намечающийся в звездах будущего), и все же Гектор пребывал в каком-то лихорадочном состоянии. С самого утра он описывал круги по дому, чувствуя себя неспособным покинуть этот круг. Брижит, надев легкое платье, какого заслуживает каждое лето, куда-то ушла. Гектор не являл сходства ни с чем мало-мальски занятным. У него даже не было бороды усталого мужчины; его волоски на щеках и подбородке, отнюдь не победительного вида, напоминали служащих, которым в понедельник утром надо тащиться на работу. Во всяком случае, в его обществе заскучала бы и устрица.

Чуть позже мы застаем его сидящим в кресле. Чудовищные мысли крутятся у него в мозгу. Перед окнами, вымытыми в ту субботу или, может быть, в прошлую (это воспоминание возвращается к нему так часто, что он уже не знает точно, когда именно он испытал то неведомое доселе счастье), он хранит безмолвие. Исчезающее мгновение было остановлено, чувственность перехвачена, и можно было умереть в тот же день, ибо сказано у Томаса Манна: «Кто созерцал Красоту, уже обречен смерти». Брижит, моющая окна, была для Гектора чем-то вроде его собственной «Смерти в Венеции». Однако Гектор не знал, кто такой Томас Манн, поэтому и смог выжить. Бескультурье спасает немало жизней. О, этот субботний полдень! Легендарное мгновение, когда время, чтя подобную красоту, должно было остановиться! Гектор перед стеклом, все так же по-прежнему перед стеклом, плакал от любви. Возможно ли так любить женщину? Женщину во всей ее силе и хрупкости. Именно этот миг он постоянно прокручивал в памяти. Миг мытья, который он вовсе не выбирал, как не выбирают любовь, поражающую с первого взгляда, подобно удару молнии. Раз уж все пары без устали возвращаются в места своей первой встречи, Гектор был совершенно вправе переживать вновь и вновь минуты, когда Брижит мыла окна. Эти минуты станут паломничеством его любви.

Поэтому он весь день пачкал стекла.

Запачкать чистое стекло таким образом, чтобы создалось впечатление, будто оно запачкалось само собой, – дело весьма непростое. Прежде чем добиться истинного совершенства в создании иллюзии естественного загрязнения, Гектор тщетно испробовал немало способов. Методом проб и ошибок ему удалось достичь совершенства в том, что могло бы смело считаться новым видом искусства. Его победоносная композиция состояла из следующих ингредиентов: нескольких искусно расположенных отпечатков пальцев, мухи, пойманной на лету и тотчас же раздавленной на стекле (скорость исполнения этой части программы чрезвычайно важна, поскольку агонизирующая муха в своих последних судорогах пачкает больше, нежели муха уже дохлая), небольшого количества уличной пыли и, венцом всему, необходимой легкой ниточки слюны…

Гектор говорил по телефону с братом – знакомые позволили мне пожить в их пустующей однокомнатной квартире, пока я не выкручусь из этой ситуации, – ну, тогда это ненадолго, сказал Гектор в шутку, и Эрнест посмеялся, делая вид, что понял, – когда Брижит пришла с работы. Повесив трубку, он объяснил свое собственное отсутствие на работе головной болью. Брижит изобразила улыбку:

– Ты в той же степени босс, что и я, и вовсе не обязан передо мной оправдываться!

Нельзя было терять ни минуты. Брижит должна была заметить загрязнение стекол. В эту минуту он оказался перед сложнейшей задачей, которую поставило себе человечество: попытаться заставить человека обнаружить то, что он вовсе не собирается видеть. В спешке Гектор решил было сказать самым что ни есть невинным тоном: «Надо же, стекла запачкались». Однако передумал; это было невозможно. Она бы тогда наверняка спросила, почему он, целый день проторчавший дома, не нашел минутки, чтобы пройтись по стеклу мокрой тряпкой… Стало быть, подобную простоту решения, которая могла легко привести к семейной сцене, следовало отмести заранее. Надо было заманить ее в гостиную, чтобы она определила непорядок сама. Ну а там уж он был почти уверен, что она займется мытьем тотчас же: она ни за что не допустит в своем доме подобного стекла. Но все это тянулось до бесконечности, день казался длинным как никогда. У Брижит был миллиард всяких дел на кухне или в других комнатах, и когда ему наконец – о вечернее чудо! – удалось заманить ее в ловушку гостиной, она так ни разу и не взглянула в сторону окна. Как будто нарочно, мерзавка этакая. Гектор подпрыгивал у окна, потом внезапно наклонял голову. Она смеялась его ужимкам – вот так комик мой супруг! Он горько сожалел, что не сделал все грубее, резче, ну, например, можно было прямо харкнуть или высморкаться на стекло с невероятной очевидностью. Может, еще не поздно, и, отвернись она хоть на минутку, он бы немедленно кинулся пачкать окно! Раздосадованный этой дурацкой ситуацией, снедаемый желанием, он чувствовал, что больше ждать не может. И тогда он нашел самый бездарный выход из положения. Обхватив Брижит за талию, увлекая ее к окну, он предложил ей полюбоваться одним из самых романтических видов на свете.

– Дорогая, если ты посмотришь вверх, то заметишь довольно странную вещь…

– Вот как, что же это?

– Ну, представляешь, отсюда виден дом напротив…

– Ну да, и что же?

– А то, что… что… это просто невероятно… Погляди, можно даже увидеть, что происходит в квартирах.

– Ну конечно… Это и называется «визави» – квартиры напротив. Слушай, твоя головная боль, похоже, не проходит… (После паузы.)Какое замызганное стекло!

(Радость охотника, поймавшего дичь, восторг воина, одержавшего победу, жизнь чудесна и нежна, словно ротный старшина.) Никого не поразив, он выбрал самый мерзкий тон, чтобы выразить удивление:

– Разве? Ты находишь это стекло грязным? А я-то и не заметил ничего…

– Уж и не знаю, что там должно было быть, чтобы ты заметил… В жизни не видела такого омерзительного стекла!

Брижит действовала с мягкой уверенностью женщин, которых никогда не застанешь врасплох. Гектор, не в силах справиться с легкой эрекцией, отступил на три метра, чтобы забиться в свое кресло. Он походил на кусочек льда, скользящий по дну стакана с алкоголем, прежде чем всплыть. Брижит, у которой не было глаз на затылке, не замечала ничего. Она не видела ни своего мужа, ни потекшей по его подбородку слюны, которую он не сумел удержать и которая уже достигла ни в чем не повинного галстука.

И вот в этот самый момент…

В этот самый момент зазвонил телефон.

Гектор не дал сбить себя с толку, все прочее сейчас не существовало. Брижит, после третьего звонка обернулась и спросила, может, он снимет трубку, пока не помер тот, кто звонит (Брижит, следовательно, была женщина с юмором). Слюны она, вопреки всякой очевидности, не заметила, мы еще были в стадии слепой любви. «Да-да, иду», – поспешно сказал он. Сейчас с ней ни в коем случае не следовало спорить, обращаться следовало нежно, как с беременной. А тот, кто звонил в столь неподходящий момент, заслуживал, чтобы ему по меньшей мере пооборвали руки, голосовые связки и повыдергивали волосы. Гектор пятился, не в силах оторваться от зрелища. Он снял трубку, дал ей поагонизировать несколько секунд в воздухе и положил на место, унизив тем самым саму основу своего принципа.