Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Ну что ж, мы, наверно, поедем. По-моему, нам пора, – сказал я.

– Да-да, конечно, – отозвалась Луиза и подошла поцеловать бабушку на прощание. Увидев, как та вдруг побледнела, Луиза забеспокоилась: – Вам нехорошо?

– Нет-нет… Все в порядке…

– Принести вам воды?

– Нет, спасибо… Мы поедем в гостиницу. Сейчас все пройдет. Спасибо, вы такая милая.

– Это вам спасибо. Был чудесный день. Я уверена, дети никогда его не забудут. У них останутся потрясающие воспоминания.

В машине я задал бабушке несколько вопросов, но она была не в силах отвечать. Она вложила в эту встречу все силы, больше их у нее не осталось. В отеле я хотел помочь ей подняться в номер, но она была не в состоянии даже двигаться. Сам не знаю почему, я отказывался понимать серьезность ситуации, хотя бабушка уже несколько минут пребывала в прострации. Хозяин гостиницы пришел узнать, в чем дело.

– У вас все в порядке?

– Нет, кажется, ей совсем худо.

– Я вижу. Сейчас принесу одеяло.

Он вернулся с одеялом, мы уложили бабушку на диван в холле. Я подложил ей под голову подушку. Несколько мгновений я смотрел на нее, все еще ничего не понимая, потом, потрясенный произошедшей с ней переменой, кинулся вызывать скорую.

46

Воспоминание хозяина гостиницы «У скал»

Он никогда не забудет ту маленькую старушку, что остановилась в его гостинице и платила наличными. Неужели в таком возрасте можно быть в бегах? Потом к ней приехал молодой человек, по-видимому, ее внук. Странные постояльцы. И вдруг ей стало плохо в холле. Они вызвали скорую, и старушку забрали в больницу, отвезли в Гавр. Больше он никогда о ней не слышал. Поскольку она не выписывала чеков, он даже не знал, как ее зовут. И не смог вернуть ей вещи, оставленные в номере. Среди вещей была маленькая красная коробочка, музыкальная шкатулка. Хозяин гостиницы поставил ее в уголок в своем кабинете и всякий раз, как на нее смотрел, вспоминал ту старушку. Более того, постепенно он полюбил красную музыкальную шкатулку, хоть она и не работала. От нее исходило загадочное очарование. Но как-то уборщица обнаружила, что музыка не играет, и выбросила на помойку шкатулку-калеку.

47

В карете скорой помощи, которая везла нас в Гавр, я держал бабушку за руку. Ее подключили к дыхательному аппарату. Положение было тяжелое, даже критическое. Отцу я позвонить не успел. Вспоминая теперь тот день, я думаю, насколько хрупко счастье. Ведь еще несколько часов назад бабушка была в порядке и совершенно счастлива… Везли нас два санитара. Краем уха я ловил обрывки их разговора. Говорили они о недавнем повышении платы на частных дорогах.

– Вот мерзавцы! Стригут купоны и в ус не дуют.

– Ага, и наплевать им на всех. Не знают уже, где и как урвать.

Неизвестно, почему этот сюжет так их занимал – ехали-то мы по государственной дороге. Вероятно, они обсуждали недавнюю радиопередачу. Одну из тех многословных и крикливых передач, где сначала дают слово недовольным, потом вместе со слушателями обсуждают поднятые ими проблемы, после чего слушатели обсуждают комментарии тех, кто высказался, и так далее. Мне казалось невероятным, что санитары скорой с головой погружены в дорожные проблемы и не замечают, что происходит за их спиной. С тем же успехом они могли говорить о погоде или региональных выборах, но до старой женщины, которая умирала в машине рядом с ними, им не было никакого дела. Им было все равно, что везти: мою бабушку или, например, кирпичи. Всю дорогу я чувствовал себя страшно одиноким. Мне было так худо, что казалось, пусть лучше бабушка умрет, лишь бы все это скорее кончилось. Я не хотел присутствовать при ее агонии. Не знаю, может, все люди, оказавшись в моем положении, в какой-то момент думают и чувствуют так же. А может, я просто монстр толстокожий. Я больше не мог сидеть скрючившись в этой машине. Не мог переносить чувство вины. Не мог быть свидетелем бабушкиного угасания. Я больше не мог.

Когда мы приехали в больницу, мне полегчало. Нами занялся врач. Он говорил со странным акцентом, который трудно было определить. То ли латиноамериканец, то ли финн. Но от его экзотического произношения почему-то делалось легче. Он смерил бабушке давление и спросил:

– Ей стало плохо вдруг, на ровном месте?

– Да.

– Она очень уставала в последнее время?

– Да вроде нет.

– А сегодня она делала что-нибудь особенное?

– Да. Сидела на занятиях в третьем классе.

– Вы что, надо мной издеваетесь?

– Нет.

Ввиду сложности ситуации врач не стал со мной пререкаться, но по его взгляду я понял, что мне тоже не повредила бы медицинская помощь. Я воспользовался передышкой и позвонил отцу. Когда я рассказал ему, что случилось, он замолчал. Я мог представить себе его лицо. Его мир продолжал рушиться, планомерно и неумолимо. Сначала умер его отец, потом он вышел на пенсию, слегла жена, а теперь умирает мать. Врач дал понять, что надежды мало. У бабушки просто не было сил жить. Но умерла она не сразу. Она прожила еще ночь, практически не борясь за жизнь, это было плавное соскальзывание в небытие. Она лежала в чистой белой палате, в ослепительно-чистой свежей постели. Я всю ночь сидел рядом и держал ее за руку. В отличие от последних моментов жизни деда, сейчас я нашел в себе силы сказать, что люблю ее. Я сказал это тихо и спокойно.

Я подумал, что надо почитать бабушке вслух. Возможно, она меня услышит. Мне хотелось почитать ей стихи. Арагона, Элюара, Нерваля. Проводить ее стихами. Но где найти хоть какой-нибудь сборник? В конце коридора стоял книжный шкаф, только это была скорее свалка, чем библиотека. Книги, которые пациенты забывают в больнице или от которых с облегчением избавляются. Я перебрал все, но не нашел ничего подходящего. Не читать же ей Агату Кристи или еще какой-нибудь детектив, развязку которого она, возможно, так никогда и не узнает. И тут вдруг мой взгляд упал на путеводитель по Риму. Он назывался «Долгий уикенд в Риме» и давал советы культурного и кулинарного свойства, а также информацию касательно отелей и ресторанов. Я решил, что это подойдет. Устроившись рядом с бабушкой, которая лежала почти бездвижно (можно было с трудом различить лишь ее дыхание, ритм которого пугающим образом замедлялся), я принялся читать вслух. Начал я с практической информации: аэропорт, прибытие, способы добраться до города. Я старался ничего не упустить, как будто назавтра мы собирались тронуться в путь. Временами от волнения у меня сжималось горло, и я прерывал чтение. Странно, мне казалось, что бабушка просит меня читать дальше. Ее реакция была едва уловимой, она начинала чуть-чуть иначе дышать, но я угадывал, что она хочет знать продолжение. Где мы будем ночевать? Где ужинать? Я перечислил все лучшие траттории Рима. Проанализировал соотношения цены и качества[19]19
  Что оказалось непросто, потому что цены были указаны во франках. По этому признаку я догадался, что путеводитель весьма древний. Впрочем, применительно к Риму это было не страшно, потому что вряд ли столица Италии очень изменилась. Рим – город вечный и неизменный.


[Закрыть], отметил, что в таком-то ресторане лучше заказывать вино по карте, а в другом можно довериться комплексному меню. Что касается гостиниц, то выбрать было нелегко, все зависело от бюджета. Но мы же не собирались ехать в Рим немедленно, поэтому я начал с пятизвездочных отелей. Один из них мне понравился заманчивой и смешной деталью: в нем можно было смотреть телевизор, принимая ванну. Ночь продолжалась, и наше путешествие принимало все более конкретные очертания. Мы посетили Колизей, виллу Медичи и, разумеется, фонтан Треви, где так легко представить себе, даже столько лет спустя, съемки «Сладкой жизни». Гений живет вечно, и Анита Экберг по-прежнему зовет Марчелло Мастроянни из фонтана, пока я в начале XXI века читаю страницы путеводителя по Риму.

Чтение длилось всю ночь, и казалось, что все прочитанное – реальность: мы провели в Риме три дня. К концу путешествия глаза бабушки оказались закрыты. Она больше не дышала. Я не знаю, в какой момент она умерла – то ли во время чтения про ресторан, специализирующийся на ризотто со спаржей, то ли во время прогулки по парку виллы Боргезе. Я только могу с уверенностью сказать, что ушла она очень тихо. Не вздрогнув, не шелохнувшись. Душа бережно покинула тело. Я смотрел на нее несколько бесконечно долгих минут. Мы знаем, что такое смерть, мы с ней давние знакомцы, однако всякий раз своим приходом она изумляет. Как это может быть, чтобы жизнь куда-то вдруг делась из тела, чтобы мысль вдруг исчезла из мозга? Как это так, чтобы ничего нельзя было вернуть?

Я вспоминал предыдущее утро, когда бабушка сидела на уроках. Это прекрасно, что ее последние часы оказались такими яркими. Через всю жизнь она пронесла трагическое ощущение незавершенности. Всю жизнь жалела, что так и не смогла закончить школу. И вот теперь, вернувшись на один день в третий класс, она умерла, будто рана ее вдруг затянулась. Будто завершилась недосказанная история. Как закольцованы наши жизни! В этот момент в палату вошел отец. Накануне вечером, когда я сообщил ему, что бабушка в больнице, он рассудил, что разумней все же ехать утром, засветло. Меня его осторожность удивила. Возможно, ему нужно было время, чтобы свыкнуться с этой новой бедой. Старшие братья обещали приехать днем – один с юга Франции, другой из-за границы. Встретиться мы должны были в Париже, куда нам предстояло перевезти тело. Вопреки своим намерениям, отец не дотерпел до утра и выехал в четыре часа, не предупредив меня. Теперь он был здесь. Стоял возле тела своей матери. Он мгновенно понял, что все кончено. Впился в меня глазами, ожидая, что я скажу. Я пробормотал, что бабушки только что не стало. С минуту отец стоял безучастно, потом разрыдался и рухнул на стул, закрыв лицо руками. Я понимал его растерянность и горе, но был удивлен, когда обнаружил, что отец оплакивает не столько кончину своей матери, сколько тот факт, что опоздал. Мне показалось, он шептал: «Даже тут я не успел». Он не успел с ней попрощаться.

48

Воспоминание Марчелло Мастроянни

В сентябре 1996-го Мастроянни, снимавшийся в то время на севере Португалии, рассказал для одного документального фильма много разных историй из своей жизни. Название фильма, а потом и книжки, стало: «Я помню, да, я помню…» Эти слова влекут за собой образы, которые он пытается оживить: «Я помню алюминиевую сковороду без ручки, в которой мать готовила яичницу. Я помню музыку Sturdust; это было перед войной, я танцевал с девушкой, на ней было платье в цветочек. Я помню элегантную легкость Фреда Астера. Я помню, каким был Париж, когда родилась моя дочь Кьяра. Я помню Грету Гарбо, она смотрит на мою обувь и говорит: „Итальянские туфли?“ Я помню руки моего дяди. Помню снег на Красной площади в Москве. Помню тот странный сон, в котором неведомый голос говорит, чтобы я взял с собой что-нибудь на память из родительского дома. Я помню путешествие на поезде в самый разгар войны: поезд входит в тоннель, наступает кромешная тьма, и вдруг какая-то незнакомка безмолвно целует меня в губы. Я помню свою мечту увидеть, каким станет мир к 2000-му году». И так далее в том же духе, маленькие эмоциональные штрихи, обрывки воспоминаний а-ля Жорж Перек. Позже, среди прочих признаний, мы прочтем эту прекрасную фразу: «Воспоминания – своего рода конечный пункт назначения; возможно, это единственная вещь, принадлежащая нам всецело».

49

Нам пришлось задержаться на целый день в Гавре, чтобы уладить все формальности, связанные с перевозом тела в Париж. Ужасно трудно, оказывается, заниматься материальными проблемами, когда тебе хочется только плакать, осмысляя потерю. Отец сообщил, что бабушка «оставила касательно своих похорон кое-какие распоряжения». Оказывается, в человеческой жизни настает день, когда надо продумать все это и предпринять некоторые конкретные шаги. Мне это казалось столь же абсурдным, как если бы зародыш сам себе выбирал мать. Я пытался представить бабушку с дедушкой в бюро похоронных услуг (они наверняка ходили туда вместе). Интересно, это был для них обычный день? Сначала они выбрали себе гробы, а потом пошли в супермаркет? Я думал об этом не переставая, пытаясь освоить новое для себя воспоминание. Интересно, гроб выбирают так же, как машину? В него можно лечь? Надо выбрать определенные параметры? На фирменном бланке оказались указаны все детали: бабушка выбрала дубовый гроб, изнутри отделанный мягким шелком, и в дополнение подушечку под голову. Именно так было записано на бланке: «в дополнение подушечку под голову». Значит, есть люди, которые переходят в загробный мир с запрокинутой головой? Я чувствовал, что мне нужно спокойно все это обдумать, привести в порядок мысли. Отец же был далек от того, чтобы обсуждать с кем бы то ни было практические вопросы. Обычно, оправившись от удара, люди обретают способность мыслить здраво. Но с отцом этого не произошло, он так и застрял в состоянии шока.

Часть дня мы провели, сидя на желтых стульях в коридоре больницы и ожидая прибытия машины. Наконец водитель явился, но был все равно занят: он разговаривал. Сначала я думал, он обращается к нам, но быстро заметил, что у него наушник. Мне всегда казалось нелепым говорить таким образом по телефону. Наверно, эти люди были в предыдущей жизни психами и привыкли говорить сами с собой, а наша действительность предоставила им замечательную возможность делать это публично. Водитель извинился жестом: ему надо закончить разговор. Он стоял перед нами и разговаривал с пустотой, а мы тупо ждали, пока он разберется со своими проблемами. Они касались перевозки еще одного тела. Не переставая говорить, он делал нам знаки, которые следовало расценивать как дружеские. Судя по всему, он не чувствовал бестактности такого поведения. Через пять минут он закончил разговор и сказал:

– Извините… там проблемы… с другим покойником.

Не получив от нас ответа, он спохватился, представился и выразил нам соболезнования. Интонация, паузы, тембр голоса были у него профессионально отработаны. Чувствовалась привычка общения с плачущими родственниками умерших. В сущности, нам его соболезнования были не нужны. Нам надо было, чтобы он занялся делом. То есть телом. Но оказалось, что все не так просто. Просто не бывает никогда.

Он стал нам задавать идиотские вопросы:

– Вы тело уже опознали?

– То есть?

– Ну, в общем, вы должны написать расписку, что это действительно ваша мать, иначе я не смогу забрать ее.

– …

– Я хочу сказать, иначе мы не сможем ехать, – поправился он.

Отец болезненно реагировал на каждое его слово.

– Да, это действительно моя бабушка, – сказал я, как будто наших удрученных лиц было недостаточно, чтобы понять, что мы родственники умершей.

– Нет, вы поймите… Приходится это делать, потому что бывали случаи, когда я отвозил тело не той семье и не в тот город. Тут, конечно, все ясно, но все же… Лишний раз проверить не повредит. Лучше перестраховаться, понимаете?

Да, мы понимали, что никто не оставит нас в покое наедине с нашим горем. Мы понимали, что всякая смерть сопряжена с абсурдными административными процедурами. Тем не менее, обратившись к служащему, который должен был подписать и выдать нам свидетельство о смерти, я был ошарашен. Он добрых десять минут искал его на своем столе и, казалось, совсем не ждал, что я приду к нему за этой бумагой. У него было такое выражение лица, точно никто никогда не умирал на этой земле и бабушка была первой.

Наконец все формальности были урегулированы. Мы приготовились ехать и сидели каждый в своей машине, на парковке. Мы не хотели присутствовать при выносе тела и его погрузке в автобус. Все тянулось бесконечно долго. Несколько раз я порывался встать и пойти узнать, что там происходит. Потом наш шофер вышел, и мы смогли тронуться в путь. Три машины ехали друг за другом печальным похоронным кортежем. До этого момента я не плакал. Но когда мы остановились на пункте оплаты дорожной пошлины, я вспомнил, как два дня назад ехал в Гавр, вспомнил свое тогдашнее настроение и заплакал. Контраст надрывал душу. Во мне боролись самые противоречивые чувства, впереди ждала неизвестность. Моя жизнь в последние дни была как бы взята в скобки, где меня спасала от страха перед будущим постоянная тревога за бабушку. И вот теперь я снова предоставлен себе. Вернусь в отель. Попытаюсь писать. Может быть, приму предложение хозяина. Столько всяких может быть, но все безрадостно.

По дороге в Париж я то и дело поглядывал в зеркало на отца, который ехал следом. Он не спал ночь (я тоже не спал, но я-то привык) и рулил не очень ровно. Как бы он куда-нибудь не врезался. Я живо представлял себе этот трагический сценарий: отец гибнет, следуя за катафалком, везущим тело его матери. Ужас. Я видел в зеркало, что отец за рулем плачет. Наверное, его мучило чувство вины. Бабушкин уход был для него неожиданным. Если б она предполагала, что может умереть, она бы никогда не бросила так своих детей. Не сбежала бы украдкой, оставив после себя чувство горечи. Но это случилось. И уже ничего никогда не изменить. Их отношения в последнее время были не очень хорошими. Подобные смерти заставляют мучиться тех, кто остается жить. Отец проклинал себя всю дорогу. Он винил себя и в том, что случилось с его женой. Считал себя ответственным за ее безумие, потому что не помог ей поверить в будущее, приноровиться к новой реальности. Он и сам с этой реальностью не справлялся, она казалась ему огромной, он чувствовал себя в ней маленьким и беспомощным, как в пальто, которое ему велико. Пока мы с отцом ждали водителя, я спросил, как мама. Отец долго молчал, потом решился сказать правду:

– Ее положили в больницу.

– Как это?

– Вот так. Она в клинике.

Я онемел. Этот новый этап наших несчастий не вызвал у меня бурной реакции. Я не мог вместить в себя столько бед одновременно. Нужно было как-то упорядочить трагические события, распределить их по степени важности.

Теперь отец отставал. Он превратился в далекую точку на дороге. Потом неожиданно догнал меня, пристроился в хвост, рискуя столкнуться. Должно быть, торопясь, он судорожно жал на газ. Потом снова начал отставать. И так всю дорогу до Парижа. Я думал, это путешествие никогда не кончится. Но мы все же доехали. Нас уже ждали мои дядья вместе с женами, и я с облегчением препоручил им отца. Сам же, без сил, вернулся домой. Я лег на кровать и впервые с тех пор, как въехал в эту квартирку, признался себе, что мне здесь плохо. Все тут было временное, я надеялся, что надолго тут не задержусь. Вот будет побольше денег, найду себе серьезное занятие… Первое время самым главным для меня было ни от кого не зависеть, иметь свой угол. Но в тот вечер мне стало бесконечно тоскливо в квартире совершенно для меня чужой, без тепла, без уюта, без утешения от одиночества.

Несколько дней протекло в странном затишье, потом настало утро похорон. На кладбище собрались дети, внуки, близкие и дальние родственники, кое-кто из друзей, кого мы сумели известить. Было начало осенних каникул, День Всех Святых. Бабушка ценила такие совпадения. Она во всем искала гармонии. Стояла пасмурная погода, падали листья, вокруг было тихо и грустно. Родственники были уже в курсе наших приключений в школе, это вызывало у них одобрительную улыбку: последнее событие бабушкиной жизни. Я не очень знал, как держаться. С одной стороны, я был в центре внимания, с другой – все так плохо закончилось. Я готов был обсуждать с родными это воспоминание, но не хотел быть гвоздем программы. Каждый из трех бабушкиных сыновей по очереди взял слово. Может, с моей стороны это жестоко, но мне показалось, что говорили они сухо, заученными безликими фразами. Поистине конец эпохи. Конец последних связей, еще слабо соединяющих членов большой семьи. Однако, когда гроб был предан земле, мы еще долго стояли у могилы. Расходиться не хотелось. В этот момент я повернул голову и увидел Луизу.

С тех пор как мы расстались в Этрета, я часто о ней думал. И не знал, что делать. То ли поехать увидеться с ней? То ли забыть? Теперь вопрос решился сам собой. Она была здесь. Со мной рядом.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

– Я решила приехать… Надеюсь, что…

– Ты молодец, что приехала.

Мы, с Луизой были едва знакомы, но я представил ее моим родным, как будто мы старые друзья. Во время похорон она стояла в сторонке, чтобы не мешать. И подошла, когда увидела, что все кончилось, а мы не расходимся. После того как в тот памятный день мы с бабушкой спешно вернулись в гостиницу, Луиза начала беспокоиться, тем более что назавтра от нас не было никаких вестей. В гостинице хозяин рассказал ей, что случилось. Она позвонила в больницу и узнала, что бабушка умерла. Поскольку начались каникулы и она была свободна, Луиза решила приехать на похороны. Просто взяла и приехала, не задаваясь ненужными вопросами. И для меня тоже все вдруг стало просто: я был счастлив, оттого что она рядом, и не пытался дать этому счастью определение. Иначе говоря, ее появление заполнило пустоту. Пустоту ее отсутствия. Увидев Луизу, я понял (хотя не сумел бы облечь это в слова), что ждал ее.