Текст книги "21.12"

Автор книги: Дастин Томасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дастин Томасон
21.12

* * *

Глубоко в джунглях Центральной Америки древние майя сумели создать самую передовую цивилизацию на территории Нового Света.

Одним из их наиболее выдающихся достижений стала сложная календарная система, которая до сих пор поражает современных астрономов своей точностью. В основе ее лежала мысль о том, что вся человеческая история будет состоять из четырех эпох.

Согласно некоторым интерпретациям, каждая эпоха неизбежно заканчивается глобальной природной катастрофой, после которой Мир возрождается заново.

По нашему календарю Четвертая эпоха началась 11 августа 3114 года до Рождества Христова.

Закончиться она должна была 21 декабря 2012 года.

Пролог

Он тихо стоит в свете луны у стены храма, крепко прижимая к себе небольшой сверток. Сизалевая обертка чуть царапает кожу, но это ощущение ему сейчас даже приятно. Оно придает уверенности. В этом пораженном засухой городе он не променял бы свой пакет даже на воду. Земля у него под ногами потрескалась от зноя. Зеленого мира его детства больше не существует.

Убедившись, что немногочисленная охрана храма не заметила его присутствия, он поспешно пересекает центральную площадь, которая в прежние времена полнилась ремесленниками и мастерами татуировок. Теперь здесь обитают только нищие, а нищие, особенно когда голодны, могут представлять опасность. Но в этот вечер ему сопутствует удача. У восточного храма стоят только двое. Он встречал их раньше, и они знают, что он поделился бы с ними, если бы что-то имел. И все же, проходя мимо, он еще крепче прижимает сверток к себе.

На границе между площадью и погребами для хранения маиса поставлен часовой. Но это всего лишь юнец. На мгновение возникает искушение закопать сверток, чтобы вернуться за ним позже, но почва обратилась в пыль, а ветры без помех гуляют там, где когда-то росли деревья. В этом иссушенном городе ничего нельзя спрятать в землю надолго.

Он переводит дух и продолжает идти.

– Царственный и Священный господин, – окликает его мальчишка, – куда путь держишь?

У паренька усталые и голодные глаза, но в них при виде пакета вспыхивают искорки.

Мужчина отвечает правду:

– В свою молитвенную пещеру.

– Что несешь?

– Ладан для совершения обряда.

Он еще крепче сжимает пакет и безмолвно возносит молитву Ицамне. [1]1
  Одно из высших божеств в мифологии майя. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]

– Но ладана нигде нельзя достать уже много дней, Царственный и Священный господин. – В голосе стража слышится подозрение, словно он знает – сейчас все лгут, чтобы выжить. Как будто честность покинула мир вместе с дождями. – Покажи его мне.

– Ты прозорлив, воин. Это действительно не ладан, а подношение, дар нашему Властителю.

У него нет выбора, как только сослаться на Властителя, который приказал бы заживо вырвать ему из груди сердце, знай он, что в этом пакете.

– Покажи мне его, – повторяет юнец.

В конце концов мужчина вынужден подчиниться. Пальцы мальчишки грубо снимают обертку, но когда сизаль спадает, на лице стража отчетливо читается разочарование. А что же он надеялся увидеть? Маис? Какао? Но он вообще не понимает, что держит в руках. Как и большинство юношей в эти дни, он знает только то, чем можно утолить голод.

Быстро вернув обертку на место, мужчина устремляется прочь от охранника, не уставая благодарить богов за свое везение. Его маленькая пещера расположена на восточной окраине города, и, больше никем не замеченный, он проникает внутрь.

Весь пол пещеры устлан тряпками, заранее приготовленными для наступающего момента. Мужчина зажигает свечу, положив сверток подальше от капающего с нее воска, а потом тщательно протирает руки. Он опускается на колени и разворачивает сизалевую оболочку. Внутри лежит стопка страниц, изготовленных из коры фигового дерева и смазанных для прочности глазурованной пастой на основе известняка. Очень осторожно, но без видимых усилий мужчина, который готовился к этому деянию всю жизнь, разворачивает листы. Они были сложены пополам двадцать пять раз, и сейчас, развернутые полностью, эти чистые страницы занимают всю ширину пещеры.

Из-за очага он достает три небольших сосуда с красками. Соскребая сажу с чанов для приготовления пищи, он получил черные чернила, красные добыл, растирая ржавые окислы с поверхности камней, а обойдя окрестные поля и русла пересохших рек, обнаружил индиго и глину – материал для синих. Мужчина прокалывает кожу на своей руке и наблюдает, как алые капли из запястья падают в стоящие перед ним сосуды, освящая чернила его кровью.

И только потом он начинает писать.

12.19.19.17.09–10 декабря 2012 года

1

Дом доктора Габриеля Стэнтона находился в жилом комплексе в самом конце дощатого променада, проложенного вдоль Венецианского пляжа [2]2
  Венеция в данном случае – район на западе Лос-Анджелеса.


[Закрыть], откуда тропа уходила в буйно заросшие травой луга – излюбленное место встреч почитателей тайцзи. Скромная двухуровневая квартира едва ли соответствовала вкусу самого Стэнтона. Он бы предпочел жилье, у которого есть хоть какая-то история. Но на этом странном участке калифорнийского побережья выбор ограничивался только запущенными невзрачными бунгало и современными постройками из стекла и бетона. Стэнтон вышел на улицу вскоре после семи утра, оседлал свой старый велосипед фирмы «Гари Фишер» и направился на юг. Рядом бежала Догма – его палевой масти лабрадор. «Кофемолка» – заведение, где варили лучший напиток в городе, – располагалась всего в шести кварталах, а уж там Джулиан снабдит его чашечкой «Черного золота» тройной крепости, едва ученый покажется на пороге.

Догма любила прогулки по утрам почти так же, как и ее хозяин, но собаки в «Кофемолку» не допускались, и потому Стэнтон оставил пса на привязи, потом вошел внутрь, поприветствовал Джулиана, взял свою чашку и огляделся. Среди ранних клиентов кафе явно преобладали серфингисты – с их костюмов все еще падали на пол капли воды. Сам Стэнтон обычно просыпался в шесть, но эти ребята явно встали раньше его на несколько часов.

За своим обычным столиком расположился один из наиболее известных и самых необычных с виду завсегдатаев променада. Все его лицо и бритую голову покрывали сложные узоры, а мочки ушей, нос и губы украшали кольца, серьги и мелкие цепочки. Стэнтону всегда было любопытно, откуда же явился сюда этот человек, подобный Монстру. И что такого произошло в его прежней жизни, раз он решил сделать свое тело произведением подобного «искусства»? Но стоило доктору задуматься, откуда мог взяться этот персонаж, ему почти всегда представлялся двухэтажный барак рядом с военной базой – копия того, в котором прошло его собственное детство.

– Что новенького в мире? – спросил Стэнтон.

Монстр оторвал взгляд от монитора своего компьютера. Он был одержим просмотром новостных сайтов в Интернете, и поэтому, если не работал в своем салоне татуировок или не развлекал туристов вместе с группой других забавных личностей, называвшейся «Шоу чудес Венецианского пляжа», его всегда можно было застать здесь – за написанием комментариев в политических блогах.

– Помимо того что всего через две недели галактическое противостояние поменяет местами магнитные полюса Земли и мы все погибнем? – спросил он.

– Да, не считая этого.

– Тогда нас ждет чертовски приятный денек.

– Как твоя подружка?

– Полна энергии, как всегда, спасибо.

Стэнтон направился к двери со словами:

– Если еще будем живы, увидимся завтра, Монстр.

Свое «Черное золото» он допил на улице, а потом вместе с Догмой двинулся дальше на юг. Сто лет назад табачный магнат Эббот Кини решил создать здесь копию знаменитого итальянского города, и целая сеть каналов протянулась на многие мили вокруг. Теперь же практически все эти водные пути, по которым местные гондольеры когда-то катали публику, стали обычными мостовыми, улицами, где разместились спортзалы с сомнительной репутацией из-за применения стероидов, грязноватыми продуктовыми лавками и магазинчиками, торговавшими футболками с «прикольными» рисунками и текстами.

Стэнтон мог лишь с грустью наблюдать, как в последнее время на стенах Венеции появились граффити и на каждом углу продавались дешевые сувениры на тему апокалипсиса, предсказанного майя, а уж торговцы использовали популярную тему на всю катушку. Хотя его воспитали в католической вере, в церковь он не ходил и даже не думал заводить такую привычку. Если другим было угодно верить в судьбу или в истинность древнего календаря, это их право. Сам он предпочитал исключительно научные методы и принимал только те гипотезы, которые поддавались проверке.

К счастью, в Конец Света 21 декабря явно верили далеко не все венецианцы. Кстати, и променад уже украсили красно-синими гирляндами огней на случай, если чокнутые забудут, какая дата приближается на самом деле. Святки. Очень странный праздник в Лос-Анджелесе. Многие приезжие никак не могли взять в толк, как отмечать его в тридцатиградусную жару, но Стэнтон обожал этот контраст – девушки в шапочках Санты и на роликовых коньках, но при этом лосьоны для загара во всех витринах и доски для серфинга с оленьими рогами. В самом деле, оседлать волну и промчаться на ее гребне вдоль пляжа в самое Рождество – чем не замена всей религиозной составляющей торжества?

Десять минут спустя они добрались до северной оконечности гавани Марина-дель-Рей. Миновали старый маяк, череду парусных яхт и мощных рыболовецких судов, тихо покачивающихся у причалов. Стэнтон спустил Догму с поводка, и собака умчалась вперед, а он сам продолжил неторопливо крутить педали, вслушиваясь в звуки музыки. Особа, с которой они хотели сейчас встретиться, постоянно слушала джаз, и если сквозь шум прибоя до вас доносилось фортепиано Билла Эванса или труба Майлза, она находилась уже где-то рядом. В последние десять лет Нина Каунтнер была, можно сказать, главной женщиной в жизни Стэнтона. Правда, с тех пор как три года назад они разъехались, появились и другие, но ни одна не стала хоть сколько-нибудь равноценной заменой.

Послушно следуя за собакой ко входу в гавань, Стэнтон уловил в отдалении траурные завывания саксофона. Пес уже достиг самого края южного пирса, куда с трудом втиснулась принадлежащая Нине крупная двухмоторная лодка фирмы «Макгрей» – двадцать два фута отполированного до блеска металла и дерева. Сама Нина уже присела рядом с Догмой, ласково поглаживая ей брюшко.

– Я смотрю, вы сумели найти меня на этот раз! – выкрикнула она навстречу Стэнтону.

– Да, и в кои-то веки в нормальной гавани, – отозвался Стэнтон.

Поцеловав в щеку, он вдохнул ее запах. Хотя большую часть времени Нина проводила в море, она почему-то неизменно пахла розовой водой. Стэнтон чуть отстранился, чтобы оглядеть ее. У нее была ямочка на подбородке и потрясающие зеленые глаза, но вот носик чуть крючковат, а рот слишком мал. Большинство мужчин не замечали ее привлекательности, но для Стэнтона ее лицо было самим совершенством.

– Ты когда-нибудь позволишь мне позаботиться, чтобы у тебя появилось собственное место у причала? – спросил он.

Нина бросила на него выразительный взгляд. Он уже не раз предлагал арендовать для нее личную стоянку в гавани в надежде, что это побудит ее чаще сходить на берег, но она неизменно отказывалась, и теперь он догадывался, что не согласится никогда. Работая внештатным корреспондентом журнала, она не имела постоянного заработка и потому уже давно овладела искусством пользоваться чужими местами у пирсов или вставать на якорь в укромных заливах, неразличимых на радарах и известных лишь немногим другим морякам.

– Как продвигается твой эксперимент? – спросила она, когда Стэнтон последовал за ней на борт лодки, называвшейся «План А». На ее палубе не было ничего лишнего – пара откидных сидений, набор компакт-дисков, разбросанных вокруг кресла шкипера, и две миски с водой и кормом для Догмы.

– Этим утром получены новые результаты, – ответил он. – Должны быть крайне интересными.

Нина уселась на место капитана.

– Ты выглядишь усталым, – выдала она со свойственной ей прямотой.

Он подумал, что она разглядела признаки старения на его лице, углубившиеся морщины в уголках глаз, которые не могли скрыть очки без оправы. Но ведь прошлой ночью Стэнтон проспал полноценных семь часов, что случалось с ним нечасто.

– Я чувствую себя прекрасно.

– В суде все теперь улажено? Надеюсь, навсегда?

– Давно улажено. И это стоит отметить. У меня в холодильнике есть шампанское.

– Я сегодня собиралась на Каталину, – сказала Нина. Она принялась щелкать тумблерами, крутить ручки, назначения которых Стэнтон до сих пор не знал, включив при этом систему Джи-пи-эс и прочую бортовую электронику.

Очертания острова Каталина смутно виднелись сквозь морскую дымку.

– А что, если мне рвануть с тобой? – спросил Стэнтон.

– Чтобы весь день изнывать, не получив новых результатов из лаборатории? Я тебя умоляю…

– Не надо этого покровительственного тона.

Нина поднялась и взяла его пальцами за подбородок.

– Не забывай, что я твоя бывшая жена и знаю про тебя все.

Расстаться решила она, но Стэнтон винил во всем только себя, и какая-то часть его существа все еще верила, что у них есть совместное будущее. За три года, прожитые ими в браке, Стэнтону часто приходилось по работе уезжать за границу на долгие месяцы, а она сбегала в море, которое любила всем сердцем. И он позволял ей уплывать, медленно отдаляться, а потом выяснилось, что и для нее так лучше всего, – она была счастлива одна посреди океана.

В отдалении раздался гудок огромного контейнеровоза, всполошивший Догму. Она залилась долгим лаем, но потом снова стала гоняться за собственным хвостом.

– Я верну тебе собаку завтра вечером, – сказала Нина.

– Останься поужинать, – предложил Стэнтон. – Я приготовлю все, что только пожелаешь.

Нина лукаво посмотрела на него.

– А что подумает о нашем ужине твоя новая спутница жизни?

– У меня нет спутницы жизни.

– Как? А что же сталось с этой… Как там ее? С математичкой?

– У нас было всего четыре свидания.

– И?..

– А потом мне пришлось заняться лошадью.

– Шутишь?

– Нисколько. Меня пригласили в Англию, чтобы осмотреть коня, у которого заподозрили почесуху. И тогда мне было сказано, что я несерьезно отношусь к нашим отношениям.

– Как считаешь, она была права?

– Повторяю, мы встречались всего четыре раза. Так как насчет ужина завтра вечером?

Нина запустила один из двигателей «Плана А», когда Стэнтон выпрыгнул на причал и поднял свой велосипед.

– Купи бутылку хорошего вина! – крикнула она, уже отчаливая и, как всегда, оставляя за собой последнее слово. – Там видно будет…

Институт прионов [3]3
  Белковые заразные частицы – особый класс инфекционных агентов, исключительно протеиновых, вызывающих тяжелые заболевания центральной нервной системы у человека и ряда высших животных, так называемые медленные инфекции.


[Закрыть]в Бойл-Хайтс, принадлежащий Центру по контролю заболеваемости США, был для Стэнтона-профессионала роднее дома уже около десяти лет. Когда в начале 2000-х годов он переехал на запад страны, чтобы стать его первым директором, это была всего лишь крохотная лаборатория, ютившаяся в передвижном трейлере, установленном на территории окружного медицинского центра в Лос-Анджелесе. Ныне, благодаря его неустанным стараниям и хождениям по кабинетам начальства, институт занимал весь шестой этаж здания центральной окружной больницы – того самого здания, внешний вид которого показывали в многочисленных эпизодах телесериала «Клиника».

Пройдя через двойную дверь, Стэнтон направился в помещение, которое подчиненные давно окрестили его «берлогой». Один из них забросил туда рождественскую гирлянду, а потом уже сам Стэнтон удлинил ее галогеновыми лампами и протянул по всей лаборатории, и теперь они попеременно мерцали то синим, то красным светом, отражавшимся от стальной поверхности столов с микроскопами. Оставив портфель в кабинете, Стэнтон надел маску, натянул на руки перчатки и пошел в конец коридора. Этим утром им удалось получить первые результаты эксперимента, над которым его группа работала несколько недель, и ему не терпелось ознакомиться с ними.

Принадлежащая институту «Палата для подопытных животных» размерами едва ли не превосходила баскетбольную площадку. Все здесь было оборудовано по последнему слову техники: компьютеризованное хранилище для инвентаря, центр записи данных, управляемый простым прикосновением пальца к дисплею, комплексы для лазерной хирургии и аутопсии. Стэнтон подошел к первой из двенадцати клеток, установленных вдоль южной стены, и заглянул в нее. Там содержались два существа: почти метровой длины черно-оранжевый королевский аспид и крохотная серая мышка. На первый взгляд все выглядело так, будто происходит самый естественный природный процесс: змея лишь выжидает подходящего момента, чтобы полакомиться добычей. Но на самом деле в клетке творилось нечто странное.

Мышь игриво тыкалась носом в голову змеи. Даже когда грозная хищница начинала шипеть, грызун продолжал беззаботно атаковать ее, вовсе не пытаясь забиться в угол или бежать. Змея вызывала у мыши не больше страха, чем другая мышь. Когда Стэнтону довелось впервые наблюдать такое, он и остальные сотрудники института буквально зашлись от восторга. Используя методы генной инженерии, они удалили часть крохотных белков, которые называются прионами, с поверхности оболочек клеток мышиного мозга. Необычный эксперимент принес успех, нарушив нормальную работу мозга мыши и полностью устранив ее природный инстинктивный ужас при столкновении со змеей. Это был огромный шаг вперед на пути к пониманию тайны смертоносных протеинов, разгадку которой Стэнтон сделал целью всей своей научной карьеры.

Прионы образуются в мозгу любого нормального животного, как, впрочем, и человека, но даже после многих десятилетий исследований ни Стэнтон, ни другие ученые мужи так и не смогли понять, для чего они нужны. Некоторые коллеги Стэнтона высказывали гипотезы, что прионовые протеины необходимы для функционирования памяти или что они важны при формировании костного мозга. Но никто из них не смог доказать истинности своих теорий.

Как правило, эти прионы просто располагаются поверх нейронных клеток мозга, не нанося никакого вреда. И лишь в крайне редких случаях они вдруг становятся болезнетворными и начинают быстро множиться. Подобно тому, что происходит при болезнях Альцгеймера или Паркинсона, при заболеваниях, связанных с прионами, посторонние белки разрушают здоровые ткани, заменяя их пустыми «бляшками» и нарушая нормальную работу мозга. Но есть одно крайне пугающее различие: если Альцгеймер и Паркинсон – это исключительно генетические недуги, некоторые болезни, связанные с прионами, могут передаваться через зараженное мясо. В середине 1980-х годов мутировавшие прионы больных коров в Англии попали в продукты питания через пораженную ими говядину – так о прионовых инфекциях впервые узнали простые обыватели во всем мире. За три последующих десятилетия «коровье бешенство» погубило в Европе двести тысяч голов крупного рогатого скота, а потом перекинулось и на людей. Первые такие пациенты с трудом ходили, их сотрясала неконтролируемая дрожь, затем они теряли память, переставали узнавать друзей и даже родных. Вскоре наступала смерть мозга.

С самых первых шагов в науке Стэнтон стал одним из всемирно известных экспертов по «коровьему бешенству», и потому, когда в Калифорнии приняли решение создать нечто вроде национального центра для изучения прионов, он стал главным кандидатом на должность его руководителя. В то время это представлялось ему как шанс осуществить мечту своей жизни, и он с радостью перебрался в Калифорнию, поскольку нигде больше не существовало специальных исследовательских учреждений для изучения прионов и связанных с ними болезней. Институт, возглавленный Стэнтоном, был призван диагностировать, изучить и в итоге справиться с самым таинственным переносчиком инфекций на нашей планете.

Вот только добиться поставленной цели пока так и не удалось. В конце десятилетия производители мясной продукции развернули весьма успешную пропагандистскую кампанию, опираясь на тот факт, что за все это время в США был зафиксирован только один случай заболевания человека «коровьим бешенством». Стэнтону и его институту существенно урезали финансирование, а потом, когда и в Англии заболеваемость упала до нуля, общественность быстро потеряла к этой теме всякий интерес. Бюджет института прионов ужали до предела, и Стэнтону поневоле пришлось расстаться с частью сотрудников. Но что было еще хуже, они так и не нашли средства ни от одного из связанных с прионами заболеваний; за многие годы разработки и тестирования различных лекарств и методик лечения надежда вспыхивала не один раз – чтобы снова угаснуть, оказавшись ложной. Но Стэнтон отличался незаурядным упрямством и к тому же был закоренелым оптимистом. Он продолжал трудиться не покладая рук, не теряя веры в то, что уже следующий эксперимент даст решение проблемы.

Перейдя к соседней клетке, он увидел, как еще одна змея готовится напасть на мышь, а добыча отказывается пугаться, демонстрируя своим поведением лишь признаки полнейшей скуки. Проводя этот эксперимент, Стэнтон и его группа пытались понять, какую роль играют прионы в контроле над «врожденными инстинктами», каким является, например, страх. Мышей ведь не надо обучать бояться шороха травы, который предвещает приближение хищника, – этот страх заложен в генетическую программу зверьков. Но стоило на первоначальной стадии эксперимента «отключить» у подопытных животных работу прионов, как мыши стали вести себя неадекватно и даже агрессивно. После чего команда Стэнтона приступила к углубленному изучению того, как удаление прионов влияет на наиболее сильные страхи грызунов.

В кармане белого халата Стэнтона завибрировал мобильный телефон.

– Алло!

– Это доктор Стэнтон? – В трубке звучал незнакомый женский голос, но звонила либо врач, либо медсестра, потому что только профессиональный медик не рассыпался бы первым делом в извинениях, что беспокоит в столь ранний час.

– Да, что вам угодно?

– Меня зовут Микаела Тэйн. Я на третьем курсе ординатуры при Пресвитерианской больнице восточного Лос-Анджелеса. Мне дали ваш телефон в окружном медицинском центре. Нам кажется, что мы столкнулись со случаем прионовой инфекции.

Стэнтон улыбнулся, поправил очки на переносице и сказал:

– Понятно.

А сам тем временем уже стоял у третьей клетки. Внутри еще одна мышь играла со змеиным хвостом, а пресмыкающееся казалось совершенно сбитым с толку этим вопиющим нарушением естественного порядка вещей.

– Что значит ваше «понятно»? И это все, что вы мне скажете? – спросила Тэйн.

– Пришлите образцы в наш институт, чтобы мои сотрудники могли ознакомиться с ними, – отозвался Стэнтон. – Когда получим результаты, с вами свяжется доктор Дэвис.

– И когда это будет? Через неделю-другую? Быть может, я неясно выразилась, доктор? Меня порой упрекают, что я говорю слишком быстро. Повторяю: мы полагаем, что у нас появился случай прионовойинфекции.

– Как я понял, это только ваше предположение, – сказал Стэнтон. – Но что показали генетические анализы? Вы уже получили отчет?

– Нет, но…

– Послушайте, доктор Тэйн, – перебил ее Стэнтон. – Мы отвечаем на тысячи подобных звонков ежегодно, но лишь в единичных случаях действительно имеем дело с прионами. Так что перезвоните нам, если генетические тесты окажутся положительными.

– Но, доктор, сами по себе симптомы позволяют диагностировать…

– Уже догадываюсь. Ваш пациент с трудом передвигается…

– Нет.

– Страдает потерей памяти?

– Этого мы не знаем.

Стэнтон постучал пальцем по стеклу одной из клеток, любопытствуя, отреагирует ли на звук хотя бы одно из животных. Но ни змея, ни мышь не обратили на него ни малейшего внимания.

– Тогда о каких симптомах идет речь, доктор Тэйн? – спросил он, не слишком концентрируясь на ответе.

– Слабоумие и галлюцинации, странности поведения, дрожь, обильное потоотделение. И совершенно исключительный случай бессонницы.

– Бессонницы?

– Когда его только доставили, мы посчитали, что это из-за алкогольной абстиненции, – сказала Тэйн. – Но мы не обнаружили никаких признаков алкоголизма, и потому я провела дополнительные анализы, которые дают основания подозревать, что пациент может страдать от фатальной семейной бессонницы.

Вот теперь она действительно заинтересовала Стэнтона.

– Как долго он у вас?

– Три дня.

ФСБ представляла собой плохо изученную, быстро прогрессирующую болезнь, которая вызывалась генной мутацией. Она передавалась от родителей к детям и действительно являлась одним из немногих заболеваний, связанных с прионами. Большинство страдавших ею людей первоначально прибегали к медицинской помощи, потому что начинали обильно и постоянно потеть и с трудом засыпать ночью. Через несколько месяцев бессонница становилась хронической. Пациентами овладевала слабость, начинались приступы беспричинного страха, люди теряли способность нормально передвигаться. Переходя от галлюцинаций наяву к вызывающей панику реальности, почти все больные ФСБ умирали, проведя без сна несколько недель, и ни доктор Стэнтон, ни один другой врач ничем не могли им помочь.

– На вашем месте я бы не торопился с диагнозом, – сказал он. – Статистика заболеваемости ФСБ в мире составляет один случай на 33 миллиона человек.

– Что же еще может служить причиной полнейшей бессонницы? – спросила Тэйн.

– Например, не замеченная вами зависимость от метамфетаминов. [4]4
  Химические наркотики, вызывающие быстрое привыкание.


[Закрыть]

– Мы находимся на востоке Лос-Анджелеса, так что я имею удовольствие чуять «мет» в дыхании пациентов каждый день. Нашего парня основательно проверили на наркоту. Он чист.

– От ФСБ пока пострадали менее сорока семей во всем мире, – сказал Стэнтон, продолжая двигаться вдоль ряда клеток. – И если бы тут присутствовала семейная история, вы бы уже о ней упомянули.

– Дело в том, что мы пока не смогли поговорить с ним, потому что не понимаем его языка. С виду он латиноамериканец или, возможно, абориген-индеец. Вероятно, из Центральной или Южной Америки. Формально у нас есть переводчик, но это громко сказано. Просто сидит паренек с незаконченным высшим и кипой потрепанных словарей.

Стэнтон посмотрел сквозь стекло очередной клетки. Змея лежала совершенно неподвижно, а изо рта у нее торчал кончик серого хвостика. Не пройдет и нескольких часов, как остальные змеи тоже проголодаются и подобная ситуация произойдет в других клетках. Многие годы работы в институте не приучили Стэнтона равнодушно относиться к судьбе подопытных зверьков и не чувствовать себя виноватым в их гибели.

– Кто именно привез к вам этого пациента? – спросил он.

– «Скорая», как зафиксировано в приемном покое, но там не указано, машина какой из служб.

Все это вполне соответствовало тому, что Стэнтон знал о Пресвитерианской больнице – одной из самых переполненных и бедных в Лос-Анджелесе.

– Сколько лет пациенту?

– Похоже, слегка за тридцать. Я понимаю, что это странно, но я читала вашу статью о возрастных аберрациях, сопутствующих прионовым заболеваниям, и подумала, что здесь как раз такой случай.

Что ж, Тэйн относилась к работе со всей ответственностью, но ее старательность никак не могла повлиять на факты.

– Уверен, что результаты генетической экспертизы всё скоро прояснят, – сказал он ей. – Если позже возникнут вопросы, звоните доктору Дэвису, не стесняйтесь.

–  Погодите, доктор!Не вешайте трубку!

Стэнтон поневоле восхитился ее настойчивостью. В ординатуре он и сам был когда-то занозой в заднице у врачей.

– В чем еще дело?

– В прошлом году была опубликована научная работа об уровнях амилазы, где говорилось, что по ним можно определять дефицит сна.

– Мне эта работа знакома. И что с того?

– У моего пациента этот уровень составляет триста единиц на миллилитр, а это значит, что он не спал уже более недели.

Стэнтон отвернулся от клеток. Неделя без сна?

– У него были спазмы?

– Судя по результатам сканирования мозга, были, – ответила Тэйн.

– А как выглядят зрачки?

– Как булавочные головки.

– Какова реакция на свет?

– Не реагирует.

Неделя бессонницы. Потливость. Мозговые спазмы. Зрачки сузились до размера булавочной головки.

Из немногих заболеваний, что давали такую комбинацию симптомов, остальные были даже более редкими, чем ФСБ. Стэнтон стянул с рук перчатки, уже позабыв о своих мышах.

– Не допускайте никого к нему в палату до моего приезда.