Текст книги "Справный Дом"

Автор книги: Дарья Усвятова

Глава 7. Свой шесток

«И это пройдет» – было начертано на драгоценном перстне библейского царя Соломона, и слова эти мудрейший из мудрейших полагал за единственную в мире непреложную истину. Но люди редко слушают мудрецов, оттого так нещадно отдаются они печалям и так безрассудно бросаются радостью, словно имеющееся у них сейчас дано им на века. Спит мир, и кажется, что ночь будет длиться вечно, но тьма вдруг отступает, Бог Солнца возвещает о себе проросшим рассветом, и вот уже несется над землей его сияющая колесница, повсюду разбрызгивая свой животворящий блеск. Радуется все живущее в мире, готовое прославлять бесконечный бег солнца в небесной вышине… но даже солнцу нужен отдых, и день, повиснув на горизонте золотой каплей, растворяется во тьме.

Все в мире кончается! Кончилось и наше удивительное путешествие на маленький хутор на Среднем Дону, в междуречье Маныча и Егорлыка. В начале августа мы с Володей вернулись в Питер. Всякий конец несет в себе зародыш нового начала; не успели еще остыть впечатления от этой поездки, как снова начались преддорожные хлопоты: мне надо было собрать мужа в Европу, ему – подготовиться морально самому и оформить разработки, которые он планировал взять с собой. Только проводила я Володю, как стала собираться сама: со второй половины августа начинался очередной период раскопок «проклятого» кургана.

Прибыть на место раскопок мне нужно было к 20 августа, но я решила приехать на пару дней пораньше, чтобы свободно пообщаться с Домной Федоровной. В глубине души теплилась тайная надежда – может быть, я еще застану там мастера Андрея?..

К моему разочарованию, Андрея на хуторе я не увидела. Как не увидела и рабочих: все строительные работы были завершены, неоконченными остались лишь кое-какие детали внешней отделки, а с этим Федор и Алексей Петрович вполне могли справиться самостоятельно. После июльской людской суеты мне показалось, что сейчас здесь слишком спокойно и непривычно пусто. Движение, царившее на хуторе с утра до вечера, остановилось, менявшийся с каждым днем облик строящегося дома приобрел свой окончательный вид. И вид этот был чудесен. На месте прежней стройки красовалось новое подворье. Стройматериалы убрали, двор со стороны входа выложили тротуарной плиткой, со стороны гаража (будущего – его строительство Федор отложил на следующий год) залили бетоном. На базу, расположенном с северной стороны дома, вырыли колодец – его белое бетонное кольцо под двускатной металлической крышей возвышалось в центре внутреннего двора, словно маленькая часовенка. Свободное пространство засадили молодыми деревьями – грецким орехом и рябиной, а под окнами уже принялась сирень и жимолость. Крыльцо покрасили светлым, ступеньки выложили природным камнем; одели «порожки» в изумительные по своей красоте и изяществу кованые перила, вход венчал кованый же козырек. Перила и козырек Федор покрыл серебрянкой (в ином случае это показалось бы лишним, но здесь витые края козырька красиво перетекали в резной конек, сделанный из просечного оцинкованного железа: серебро сливалось с серебром). Сам дом уже оштукатурили и густо выбелили известью с добавлением синьки, окна и ставни выкрасили в нежнейший сапфировый цвет. Общий вид дома был необычайно легок и воздушен; подходя к нему издали, вы бы наверняка подумали, что это небольшое облако спустилось и прилегло отдохнуть в долине, вперив в чистое небо ясные голубые глаза. Внутреннее пространство жилища тоже изменилось. Кухню побелили, установили там плиту и мойку, отделали ванную комнату, подвели воду и электричество. В комнатах отполировали и покрыли корабельным лаком полы; окна, голубые снаружи, внутри дома красить не стали, оставив гармонирующий с деревянными стенами природный цвет. В Святом углу уже прибили полочку для образов, но ни одной иконы пока не было на Стодарнике. Не привезли еще и мебель, однако дом не вызывал чувства пустоты: он был наполнен и напоен светом, теплом, уютом и… жилом. Впервые войдя в него, я ощутила со всей остротой свое одиночество и неприкаянность в этом мире, и до того захотелось мне войти когда-нибудь в такой же светлый, теплый и уютный, но – свой Дом. И снова жить как в детстве – зная, что где бы я ни бегала, какие бы приключения не захватывали меня, я всегда могу вернуться в Дом, где ждут и любят именно меня, где я могу спрятаться от пустоты и холода этого громадного мира… Увы! Такого дома у меня не было, и быть, по-видимому, не могло. Наша с Володей квартира мной всегда воспринималась как временное прибежище, некий блиндаж, куда мы возвращаемся после дневных боев и, перекусив и вкратце рассказав о победах или поражениях на обоих фронтах, ложимся спать, чтобы днем вновь ринуться в битву. Дом как перевалочный пункт, как место, где можно лишь приклонить голову, и не более того. Впрочем, устроить нормальное человеческое жилище из нашей квартиры нам бы не удалось при всем желании. Кухня и гостиная общей площадью в тридцать квадратных метров – не слишком-то большое пространство для маневра. Единственную комнату сплошь занимают книги – на полках, стеллажах, столах, стульях и даже на полу. Между ними кое-как втиснут компьютер (при объемах наших с Володей работ одного компьютера нам не хватает, но купить второй нет возможности – некуда ставить). Личным вещам в комнате места не осталось, вся одежда – в прихожей, в огромном шкафу-купе, загородившем входное пространство так, что нам вдвоем уже там не поместиться. Квартиру эту получил Володя в самом начале своей карьеры, еще в самые ранние постсоветские времена. Его институт, когда-то гремевший на всю страну, был настолько заинтересован в талантливом аспиранте, что ему (из бог весть какими судьбами сохранившихся фондов) выделили квартиру. Тогда это казалось настоящим чудом, и нам, только поженившимся, больше было не о чем мечтать: мы жили одни, отдельно от всех и никто не стал свидетелем нашей непростой притирки друг к другу в первые годы супружества. Много лет квартира полностью устраивала и меня, и Володю; книги копились, слишком широкую кровать мы сменили на раздвижной диван, загнав себя в самый угол, чтобы дать больше места ее величеству Науке. Мы часто ездили, много работали, дома практически не бывали, а если и случалось кому-либо из нас сидеть дома, то и это время мы тратили на работу, корпя над научной статьей или диссертацией. Соратники в вечной битве, мы, в общем-то, были счастливы и без "палат каменных". Но сейчас, стоя в новом доме Федора, вдыхая сосновый запах лака, ощущая под босыми ногами гладкое, дышащее живым теплом дерево, я почувствовала, что мне до боли не хочется возвращаться в тесный блиндаж, где людям, в сущности, и нет места… Мысли эти до того расстроили меня, что ночь я не спала, разрываясь между любовью к работе, к путешествиям и тоской по Дому – светлому, просторному, справному.

На следующий день начались раскопки. Я, зная во всех подробностях «тайны» кургана, сразу стала негласным руководителем экспедиции. Это не слишком понравилось ученым из Академии Наук, и через три дня меня вежливо поблагодарили и сказали, что я могу быть свободна, а если понадоблюсь, за мной пришлют. Свободные дни, разумеется, будут тоже оформлены как командировка, так что формальности меня волновать не должны. Это практически отстранение от раскопочных работ меня так обрадовало, что я не только не обиделась на «академиков», но была им до ужаса благодарна: еще бы! Десять дней на Калитвинском хуторе – какой подарок мог обрадовать меня больше?

В ближайшее воскресенье Калитвины всей семьей отправились в станичную церковь, я – свободный ныне человек – с ними. Отстояв воскресную обедню, мы пешком вернулись на хутор, а Федор на «Газели» привез станичного батюшку отца Серафима – невысокого худощавого старика с совершенно белой окладистой бородой и лучистыми детскими глазами. Алексей Петрович и Домна Федоровна внесли в новый дом две старинных иконы: Спаса и Богородицу, установили их на Стодарник. Отец Серафим начал служить молебен, освящающий дом. Образ Спаса стоял без оклада, в простой латунной рамке, сделанной, по всей видимости, совсем недавно. Но сам образ был действительно очень старым: лик Спасителя писан в ранней, еще византийской, манере, краски потемнели, так что лик едва различался; только черные зрачки светились глухим, древним, почти языческим светом. Образ Богородицы, напротив, был красочен, ясен и наряден. Никогда прежде я не видала этого образа: Божья матерь была изображена на светящемся изнутри лазурном поле, в окружении золотых звезд. Под образом помещен серебряный полумесяц, и над ним Пречистая Дева смотрелась, словно юная девушка у окошка… Персиково-розовые, словно сотканные из света, руки, сложены на груди, голова наклонена чуть вправо, взгляд опущен вниз, нежное девичье лицо тихо улыбается какой-то своей неведомой тайне. Этот образ поразил меня как чистотой и яркостью красок с преобладанием золотого и лазурного, так и тем, что Богородица была на нем без Христа-младенца.

Вечером я вернулась в дом, чтобы получше разглядеть удивительный образ. Лик Божьей Матери снова поразил меня, но в этот раз показалось, что улыбается она, скорее, сочувственно, и сочувствие ее адресовано именно мне. Чем больше я вглядывалась в образ, тем больше убеждалась, что икона эта – живая. Хотя очи Богородицы были прикрыты веками, внутренний взор ее, без всяких сомнений, был направлен прямо в мое сердце. На глаза у меня навернулись слезы…

– Божья Матерь Остробрамская. – раздался негромкий голос у меня за спиной.

– Никогда не видела такого, – я повернулась к Алексею Петровичу.

– Да, то образ редкий. Не всяк ее знает, а икона эта душевная. Прямо в душу смотрит человеку Матерь Милосердная. С какой болью или радостью к ней подойдешь – она поймет, и примет, и утешит.

– Странно, что она без младенца-Христа на руках.

– Это оттого, доня, что тут Мария – девушка еще. Вишь, личико юное, детское почти? Она только предчувствует радость свою божественную, ожидает свершение великое. В иконе этой велик задел на будущее, для всякого начала она плодотворную силу имеет. В ней – бесконечная даль жизненная… Молодоженам как раз на счастье. А как родит жена Федорова, так третий образ тут поставим – тоже Богородицу, только уж с дитем. И будет у них в дому и вечный задел, и доброе свершение.

За обедом я почти ничего не ела, к ужину аппетит тоже не появился. Знахарка как будто ничего не заметила, но перед сном зашла ко мне и спросила, что со мной происходит. Я поведала ей причину моей грусти.

– Ох, доня, – бережно протянула она, – сама не знаешь ты, об чем томишься. Коль нужда стала в хорошем да ладном доме, так и даст тебе Спас, ты только работай…

– Милая Домна Федоровна! – заботливость моей доброй хозяйки растрогала меня до слез. – Работай не работай, а мы с Вовкой – сами знаете – не бизнесмены. Я копейки получаю в своем Институте, хорошо у Володи гранты есть, да поездки заграничные. Нам-то хватает, но чтоб квартиру купить, мечтать не приходится.

– Дашунь, – Домна Федоровна поглядела на меня ласково-хитро. – А ну как из вашей квартиры сделать уютное гнездышко?

– Ох, тетя Домна! – в сердцах воскликнула я. – Вы же видели: нам уют устраивать не из чего… Книги, книги… Тогда мы с Вами переставили мебель – дышать стало легче, но проблема-то не решена. Уюта нет, домашности. Жила нету…

– Ну, про жило ты кое-что уже знаешь, – вкрадчиво промолвила знахарка. – Вот и попробовала бы сначала знания эти применить, а потом канючить.

– Я попробую, конечно, честно попробую! Но книги – не выбросишь, площадь – не раздвинешь. Это будет освященное пространство, но такое же тесное. А мне простора для жизни хочется, чтобы дом домом был…

– А кто дом – домом сделает, как не ты?

– В таком маленьком пространстве?

– Так, донюшка, – в голосе знахарки послышались грозные нотки. – Чую я, не восприняла ты ни Алексееву, ни Андрееву науку.

Я с испугом посмотрела на нее.

– Сама-то ты – что сделала, чтобы дом свой заполучить? Работала допоздна да в поездках пропадала?

– Ну так и Володя допоздна и в поездках… – пролепетала я.

– Так то – мужик! Мужик – на то и мужик, чтоб в походе быть. А женщина – она в дому только и женщина. Тобой дом держаться должен! У нас, казаков, говорят – казак да конь – в походе, баба да кошка – в хате. Вот это правильно, это ладно!

– Но у меня наука… карьера… – пыталась оправдаться я.

– Доня, скажи честно: наука твоя тебе нравится?

– Нравится, конечно! – тут я была искренна.

– Ну хорошо. А вот скажи мне еще – такой ли ты в ней специалист, чтобы без тебя наука та обойтись не могла? Что-то не шибко ты расстроилась, когда тебя с кургана погнали.

Я залилась румянцем.

– Я не расстроилась, потому что вы здесь…

– Так я тебе скажу: не будь меня, ты бы и то не расстроилась. А все потому, что наука твоя тебя радовать перестала. Другое тебе нужно, донюшка, другое.

– Какое?

– Женское. Вот скажи мне, – проникновенно сказала она. – Вы с Владимиром о дитёнке-то не задумывались? Тебе сколько, тридцать один? А ему?

– Тридцать шесть. Задумывались…

– И что?

– Ну так, опять же – куда его рожать-то… Самим жить негде.

– Вот так вот, – зрачки ее глаз странно зазолотились. – Негде! И будет негде, – резко сказала она, – если ты не вспомнишь женское свое предназначение!

– Я хочу вспомнить… только… с чего начать, тетя Домна?

– С любви, доня, – смягчилась она. – Все в мире этом начинается с любви. Вот и начинай потихоньку любить.

– Володю? – удивилась я. – Да я и так люблю его…

– Володю любить – хорошо. Ты дом свой любить начни, как-никак, а это – твой шесток, и другого нету. Помнишь, в начале лета я тебе говорила – дом без жила не стоит?

– Помню.

– А жило без любви в доме не появится. Вот и люби его, свой шесток, свои эти тридцать квадратов. С малого начни.

– А если так… практически, то с чего малого можно начать?

– Если практически – то с чистоты.

– ???

– Ты в неделю сколько раз в дому прибираешься?

– Один. Да нам больше и не надо, у нас пыли мало, беспорядка тоже нет, вещи не валяются, постель мы застилаем.

– Пыли мало? А под диваном да за шкафами ты давно ту пыль глядела?

– Давно, – честно призналась я.

– То-то же. Пыль – главный противник твой в дому. В пыли нечистик живет. Мало, что дышишь ты ею, мало, что сон она твой отравляет, так еще и токи задерживает, застаивает. Запомни, доня: пыль с-под дивана и со всех углов потайных надобедь дважды в неделю с водой вымывать! Непременно с водой: водичка, она энергию обновляет. А поверьхи – так и вообще каждый день. Встала утром, себя умыла – и дом свой обтерла. Малая жилплощадь, это ж благо! Не надо сил на уборку тратить больших. С утра тряпицей прошлась, будто перед Богом душу облегчила. На вашу-то квартирку с четверть часа уйдет, не боле.

– Дальше идем, – простые ее слова для меня звучали настоящим откровением. – Беспорядка, говоришь, нету у тебя? Не знаю, что ты называешь беспорядком, а по мне всякая вещь, не на месте лежащая, уже беспорядок. Книги у тебя по всему дому разбросаны – это не беспорядок?

– Ну… мы же работаем с ними… – промямлила я.

– Беспереводно работаете? Сутки напролет?

– Нет.

– Вот то же, что и нет! Попользовалась книжкою, закладкой в нужном месте заложила и убрала! А на ночь так непременно! Какими чаще пользуешься – поближе, что не надо сейчас – подале. Вот и место освободится для токов жизненных. Только приучи себя всякий раз книжку убирать.

– Куда же убирать-то нам их?

– А я тебе скажу, куда. Над столом у тебя – целая стенка свободная. Вот где можно полку привесить! И шкаф книжный у тебя не до потолка – так продли его вверх, пусть уж всю стену и занимает! Туда вот книжки и уберешь.

У меня загорелись глаза.

– Точно! Если так вот… все стенки… до потолка… Это же сколько места освободится! И тумбочку можно будет у дивана поставить, и зеркало повесить…

– А спите вы сейчас как? Ровно собаки, в углу свернувшись. Да там, где диван у тебя стоит, целую спальню устроить можно! Стеллаж развернуть и отделить угол диванный от остального пространства… А угол – как спаленку убрать, чтобы спалось вам там легко и покойно… Про ветки кипарисовые Андрей говорил тебе?

– Говорил.

– Я тебе с собой наложу. В диван, внутрь, в изголовье настелишь. Дерево тебе нужно, а то в квартире много слишком у тебя металла да синтетики. И диван из синтетики весь… Ты вот что – под матрац стели циновку натуральную. И такую же – на пол. Стенку стеллажную, что к постели обращена, тоже завесь циновкой. В изголовье повесишь знак Хлябей Небесных, из кипариса сделанный – это Федор изготовит, ты его попроси. Подушки набью тебе хмелем: спать на них не надо, положишь их – одну у стены, другую – между своей подушкой, и мужниной. Хмель, он токи стабилизирует, а дух его покой навевает. Ну, видишь теперь, как «блиндаж» твой в дом превратить? А ведь только по верхам прошлись.

– Вижу, – у меня захватило дух, воображение рисовало картины одну прекраснее другой.

– Но главное помещение в дому у тебя, куда жило привлечь можно – это кухня. На кухне-то у тебя нет ни компьютера, ни книг?

– Нет.

– А что ж тогда так бесприютно там?

– Не знаю. Вроде убираю.

– Убирать – хорошо. Но недостаточно. Доня, ты ж хозяйка! А кухня у тебя – как в забегаловке – ничья. Входишь, и не видно – женщина тут живет, или нет никого.

– Ой, Домна Федоровна, вот что касается кухни, тут – хоть убейте! – ума не приложу, что изменить можно.

– Во-первых, лишнее все – убрать. Посуду – высохла – с сушки – в шкаф. Жалюзи эти конторские с окна – снять. Повесь ты занавесочки нарядные, увидишь – сразу оживет кухонька. Табуретки голые стоят почему? Покрой их ковриками, смягчи углы! Стол непокрытый стоит – не ладно. Стол беспременно накрыт должен быть! Голый стол – к нищете, к разладу. Скатерку застели, лучше натуральную, льняную. Не хочешь скатерку – хотя бы клеенку положь! На стол цветочки поставь сухие: они и токи нужные укрепят, и глаз порадуют, и воздух очистят. Да и окошки цветками убери, тут уже ставь живые.

– А какие цветы на кухне держать можно?

– На кухне лучше держать цветы полезные. Золотой ус заведи – дюжа справное растение. Им и лечиться будешь, и кухню он тебе от токов вредных очистит. Еще на окошко соли поставь наговоренной, лучше морской соли, от нее частицы живые, полезные в воздух выделяются. И солнцем она напитываться будет днем, а ночью токи солнечные в дом отдавать. Солью этой квартиру чистить будешь периодически, знаешь, как солью пространство чистят?

– Не знаю, конечно, откуда…

– На сковородку соли той насыплешь и на огне подогревать будешь. Как потемнеет – значит, очистилось помещение. Но уж соль отработанную выкинь, а лучше – смой, чтоб вода грязные токи унесла. Еще для чистки по стенкам лучок развешай, перчик острый в связке. Чтобы дух у тебя в кухне приятный, домашний был, специи душистые в мешочки малехонькие зашей и на шкафчики позакидывай. Воздух теплый, вверх подымаясь, будет масла эфирные из этих специй выгонять и дух давать теплый, аппетитный.

Я закрыла глаза и улыбнулась, уже ощущая этот ароматный дух.

– Ну, приободрилась?

– Да. Домна Федоровна, спасибо вам… Теперь я вижу, как квартиру домом сделать. Мне уже и жить в ней снова захотелось.

– Вот-вот, доня, правильно! Надо, чтобы жить в доме хотелось! Когда дом ты свой примешь и полюбишь, он тебя тоже полюбит и отпустит…

– Как – отпустит?

– В новое жилье, просторней и уютнее прежнего. А чтоб тебе домик любовью наполнить, давай-ка мы сейчас с тобой одну практику попробуем…

По слову ворожеи я села ровно, закрыла глаза, расслабилась. Какое-то время мне пришлось дышать глубоко, погружаясь сознанием в область сердца. Внутренним взором в обратном порядке я просмотрела сегодняшний день, вчерашний, прошлый месяц, полгода, год. Так крутила я стрелки часов моей жизни назад, в самое глубокое детство, затем начала обратный путь к дню сегодняшнему. Какие-то года я не помнила, какие-то видела ясно, будто происходило это вчера. Печальные моменты я пропускала, но мгновенья счастья вызывала из памяти и запечатлевала в сердце. Детское счастье – солнце, родительский дом, мы с отцом в зимнем лесу, белки по веткам роняют снег прямо на нас… Счастье юности – первая любовь, трепет надежд, бесстрашие перед будущим. Счастье познания, вдохновения, открытия – любимые книги, музыка, льющаяся в сердце, фильм, над которым – поплакать, посмеяться, влюбиться; наука, делящаяся с тобой прикровенным, счастье осознания, понимания, гордости за величие разума человеческого. Счастье взаимной любви… Ключ к этим моментам счастья – любовь; ключ любви, войдя в мое сердце, открыл в нем потайную дверцу, за которой – Свет. Свет этот захватил меня, вознес над миром, и я ощутила, как люблю его – Мир, люблю до последней капли… Я исполнилась благодарности ему за то, что он так полон всего, в чем я нуждаюсь. Я благословляла его за встречи и расставанья, за шум городов и тихую песню степей. Я вспоминала и впитывала в себя живые лица, приятные мне и отталкивающие, я знала – и друзья, и враги – все они часть Мира, часть меня, сотканы они из того же звездного вещества, что и все вокруг…

Из памяти прошлого всплыли строки:

 
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды,
Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду![11]11
  Отрывок из поэмы А.К. Толстого «Иоанн Дамаскин».


[Закрыть]
 

Я очнулась далеко за полночь. Мир дышал покоем и августовской ночной прохладой. Знахарки рядом со мной не было, да ее присутствие уже и не требовалось здесь: я получила ответы на все вопросы. Любить малое, любить и обустраивать ближний круг – без этого как жить в большом мире? А любовь – она еще сильней, чем вера: ее и пол-горчичного зерна достаточно, чтобы согреть весь мир…

Медитация «Свет любви»

Выполняется для наполнения пространства любовью.

Сесть прямо, руки сложить на коленях. Расслабиться. Дышать глубоко и ритмично, с каждым вдохом погружаясь сознанием в солнечное сплетение. Вспомнить свой сегодняшний день, мысленно прокрутить его назад. То же самое – неделя, месяц, годы. Дойти до самого первого осознанного воспоминания и начать проживать свою жизнь заново, останавливаясь на самых счастливых моментах жизни. Их надо вызывать к памяти, запечатлевать в сознании, наполнять образы деталями. Чем больше будет таких воспоминаний, тем лучше. К концу медитации в области сердца появится теплый комок света. Это свет любви. Глубоко вдыхая и выдыхая, на каждом выдохе этот свет надо посылать в пространство, говоря про себя: я люблю Мир, в котором живу, я люблю свой Дом и всех живущих в нем людей.