Текст книги "Правильное дыхание. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Дарья Обломская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– А шо такое, зато сейчас смотри, как спикаю. И нечего нос задирать, это вы там спецшколы посещали углубленные, а нам где язык было брать?

– Там же где и нам. Маня, какие еще углубленные, у нас до Елены Васильны английский тоже был крайне посредственным. Зато у меня с детства в комнате имелся приемничек – больше на шкаф смахивал, ни на кухню не влезал, ни в стенку, вот и поставили мне вместо тумбочки. Советские передачки были – вырви глаз, на мой вкус, разве что радиоспектакли в детстве слушала. Но быстро разобралась, что короткие волны – это окно в мир, помню, уже лет в шесть это было открытием века, сравнимым с первым походом во взрослую библиотеку: и на таком языке кто–то что–то рассказывает, и на сяком, и музыку совершенно нечеловеческую можно слушать – так что почти сразу дала себе зарок как можно быстрее научиться понимать, о чем они все там говорят. И научилась. Английскому в первую очередь, при поддержке школьных учебников, но и других понахваталась по верхам, опять же параллельно с освоением учебных отделов библиотек. Так что – было бы желание. Дуську вон муштровали по пластинкам «Р. Диксона», мистер Грин и мистер Браун там все читали газету «Морнинг Стар», сначала страдала, при том, что у нее школа была на порядок лучше моей в плане углубления, а потом как пробило ее с этим Диксоном – правда, на волне увлечения Битлами – и тоже вон заспикала, как ты выражаешься, на очень приличном уровне. Если есть стимул, то способ всегда можно найти, – довольно кивает и переселяется с чашкой чая на ближайший диван, явно намереваясь там вздремнуть.

– Э, подожди, ты же так ничего и не рассказала!

– Сами меня перебили, теперь нить потеряла. Ладно, ладно: спать при моем ритме жизни получалось только на уроках, а где приятнее всего спать, как ни на уроке у любимого учителя, от которого точно не приходится ожидать никакой подлянки? Историк же действительно не имел ничего против – по уже приведенным мной причинам. Единственное, что его не устраивало, так это мой бледный вид: запавшие глазки, осунувшаяся морда и тп. – но в этом отношении он мог быть спокойным, так как знал, что Елену Васильевну он тоже не устраивает, и полагался на ее активный темперамент.

Но на истории я все–таки спала мало, так что приходилось добирать и на менее надежных предметах. Последний урок в пятницу было особенно трудно дотягивать – химия это была или биология? Конечно, химия, да. Так что однажды приключился конфуз – а все потому, что Светки не было, чтоб она была здорова. Про непосредственные последствия конфуза рассказывать надо будет опять в прямом эфире – все морально готовы?

– Так точно, давай, заводи свою шарманку.

***

9 марта 1990 г. (пятница)

Та же учительская, вот–вот кончится шестой урок, так что учителей немного – счастливчики ушли домой уже после пятого или даже четвертого, кто–то отпустил детей пораньше и теперь собирается сам, кто–то пыхтит над очередной отчетностью, которую с него до конца недели требует неумолимый завуч, кто–то задержался, чтобы довести до ума школьно–административные дела или просто поболтать. Идиллию нарушает распахнувшаяся дверь – подумать только, в учительскую опять затаскивают Олю Таранич. «У меня дежа–вю?» – успевает прошептать географичка завучу. «Лучше сбегай быстро в 34-ый за Еленой Пр– пригодится». Та тут же выскальзывает за дверь.

Учительница химии с безнадежно забытым именем–отчеством:

УХ: – (в праведном возмущении) Товарищи, Нинель Андреевна, – и как же это понимать? Я не знаю, может, где–то это уже нормально, но вот у меня за весь стаж впервые с таким сталкиваюсь – нет, учиться стала получше, но это же никому не дает права вот так вот себя вести, я не знаю, совершенно из рамок вон– выходя за ряд разумного, товарищи, понимаете -

Товарищи пока не понимают, Оля же не собирается прояснять ситуацию, с видимым интересом слушая, куда же заведет химичку ее сбившийся от волнения русский язык.

НА: – (брезгливо поджимает губы) Ну и что она еще у нас отмочила?

УХ: – Да–да, я туда и веду – то есть, представляете, прямо посреди урока смотрю – а она спит! Вот просто сидит и сидя прямо таки спит, как будто это не урок идет, а я не знаю – ночлежка что ли?

НА: – (едко) Скорее тогда, гостиница «Интурист» – или где ты там все свободное время проводишь, Таранич? – кто–то ахает со сдавленным любопытством.

Оля молчит, так как знает, что отвечать не обязательно. Однако такой немедленный виток обсуждения ей тоже любопытен, и она пытается ему соответствовать: выпрямляется, чуть склонив голову на бок, слегка улыбается и похлопывает ресницами – точь–в–точь ищущая приключений посетительница «Интуриста». Эффект портит только зевок, который она еле успевает прикрыть ладонью.

НА: – Нет, ну, вы посмотрите! И ведь в самом деле, ни стыда, ни совести! Во время занятия не выспалась? Понятно, с ночным–то образом жизни!

Оля кивает с картинным вздохом. Этот демарш остается почти не замеченным, так как внимание всех переключается на появившуюся в учительской Елену Васильевну. Галина Сергеевна входит вслед за ней.

ЕВ: – Так, что случилось?

Химичка собирается с силами для очередного возмущенного залпа, а физичка закатывает глаза:

НА: – (многозначительно) Для вас, Елена Васильевна, тут не будет ничего удивительного… – ни Оля, ни англичанка не понимают намека, Елена Васильевна на всякий случай угрожающе хмурится, но тут слово берет завуч:

СН: – (допустим) Зинаида Батьковна, я правильно понимаю, что дело обстояло следующим образом: шел урок – объяснение новой темы или опрос – и тут вы обнаружили, что Оля Таранич спит? – имея представление об учебных планах всех учителей, он прекрасно знает, что дело обстояло не так.

УХ: – (опять волнуется) Ну, конечно, это было на уроке, то есть не совсем чтобы прямо опрос, понимаете -

ГС: – (перехватывая у завуча эстафету) Я вот тоже, помнится, на химии в школе скучала…

УХ: – Вот только, пожалуйста, вы еще скажите, что у меня такие скучные уроки, что на них можно заснуть! Ничего подобного! И вообще все было по–другому! Дело в том, что мы писали контрольную -

ГС: – То есть она заснула, когда писала?! – кто–то фыркает: «Там одну сахарозу пока нарисуешь…»

УХ: – Да нет же! Она уже написала и сдала.

ЕВ: – И? А почему домой не пошла?

УХ: – (закипает) Елена Васильевна, это, может, у вас на уроках так принято – отпускать детей раньше времени, а мне вот хорошо известно, что урок – это 45 минут учебы, а не просто вам так написал за пять минут и пошёл себе! (Нинель Андреевна согласно кивает, остальные разглядывают потолок.) Так я ей и сказала, что нет, никто с моих уроков вот так вот не уходит, написал – будь добра займись другим делом – учебник вон вперед почитай, например, а она мне еще: «Я, мол, его уже до конца дочитала», представляете, наглость какая, прямо в лицо, кто это будет читать весь учебник – ну, вот, сказала ей заново читать, а потом в конце урока смотрю – спит себе, а учебник вместо подушки! Представляете! Учебник!

ЕВ: – А как контрольную написала?

УХ: – Какое это вообще тут имеет отношение? Вот при чем тут контрольная, когда она так себя ведет – это же сразу понятно, что она на самом делу думает и о моих уроках, и о моем предмете (шмыгает) – безобразие какое…

ЕВ: – Ну, зачем сразу так это воспринимать, девочка просто устала, пятница, шестой урок, с кем ни бывает, в конце концов.

НА: – Ни с кем не бывает, Елена Васильевна! Кроме тех, кому в течение недели ночью спать некогда – вот им–то действительно все равно когда, где, на чем и с кем! Мне ли вам объяснять!

ЕВ: – (прищурившись) Что это вы имеете в виду?

1. Кой черт принес меня в этот гадюшник?

2. Будто в НИИ было лучше.

3. Зато там было на 70 % меньше женщин и на 100 % меньше детей.

НА: – (многозначительно) Ничего я не имею в виду. А как классный руководитель, могли бы знать, что она уже два года вытворяет – мать и то давно руки опустила. Сначала гуляет – и я вам тут не парк Горького имею в виду – а потом, разумеется, – устала! Еще бы тут не устать! и тп.

4. Вот почему бы Ольге Палне опять не взрыднуть – так неет.

Ольга Пална все это время только и мечтает, чтобы опуститься вон на тот стул и обратно поспать под все эти инсинуации, которые окончатся, понятное дело, всего–то номинальной двойкой по поведению. Однако держит марку и в дополнение к регулярному похлопыванию ресницами даже пытается принять более интересную позу, слегка выставив вперед бедро – да уж, мол, не трамвая жду. При этом чуть покачивается и одновременно опять зевает, бормоча «Ой, да что ж это в самом деле…» – чем наталкивает физичку на новую мысль:

НА: – А если еще подумать – то вот посмотрите: усталая, под глазами круги, клонит в сон постоянно – вам это ни о чем не говорит, товарищи? Как же я сразу не поняла! И по утрам, небось, тошнит, Таранич? – Олю так впечатляет этот разворот, что она чуть было автоматически не поддакивает, но тут же ловит на себе убийственный взгляд завуча и поддакивает уже совершенно сознательно: «Простите, Сергей Николаевич, но уж очень хочется посмотреть на развитие такого сюжета».

НА: – Боооже мой, так опозорить родную школу, хоть бы до конца десятилетки дотянула!..

«Что в таких случаях полагается делать? Пыхтеть? Держаться за живот? Что–то он у меня пока какой–то непрезентабельный. Но как же все это забавно».

ЕВ: – (наконец–то выловив паузу в физичкиных филиппиках) Да вы вообще понимаете, что вы тут несете? Какая гулящая? Какая беременная?! И прекратите вы эти ваши намеки, сейчас мы тут еще мою личную жизнь начнем обсуждать – нет, я вам ее с удовольствием расскажу во всех подробностях! Только учтите, что до ужина мы тогда отсюда точно не выйдем, поэтому позвольте, я вам как классный руководитель вместо этого сообщу, чем Оля на самом деле так занята – а то, я так понимаю, тут никто ни о чем понятия не имеет, видимо, всем вполне хватает каких–то застарелых фантазий!

Оле становится не по себе, она даже тихонько пытается привлечь англичанкино внимание, но та только отмахивается:

ЕВ: – Хватит, Ольга, дурака валять и лить воду на их мельницу! Я специально ходила к бабушке и все наконец–то выяснила! Когда–то кто–то придумал – и пошло–поехало, а вы, взрослые люди, верите всяким гадостям!

НА: – Но ведь ее мама…

ЕВ: – А что ее мама, ну вот что? Что про нее может знать ее мама, если девочка уже два года живет с бабушкой? Потому что мама, видите ли, не в состоянии справиться с двумя детьми! (Это была бабушкина официальная версия для соседей – она, надо признаться, тоже не упускала случая проехаться по маме – по принципу: как вы нам, так и мы вам.) Да там родителей вообще не видно и не слышно, забросили ребенка совершенно и не помогают вообще ни чем! Представляете, как сейчас жить на одну пенсию? Анна Викторовна еще какое–то время подрабатывала, обшивала соседей, потом у нее случился двусторонний инфаркт, Оля ее еле выходила, ночей не спала, до сих пор при ней как сиделка – и при этом еще успевает и учиться, и работать – а как, вы думаете, иначе вообще можно выжить? И работает, разумеется, не как вы там напридумывали, а полы моет в спортклубе и почту разносит. Вы бы сами попробовали вкалывать допоздна, а потом вставать в четыре утра! Каждый день! Что, Оля, скажешь, что–то не так?

О: – (тихо) Только не каждый день. Воскресенье – выходной. – «Эх, бабушка, вот вернусь домой – и съем тебя с потрохами».

НА: – (колеблется) Ну, я прямо и не знаю, кому тут верить… – Елена Васильевна готова в очередной раз взорваться, но внезапно откуда–то, кажется, из–за шкафа с классными журналами, доносится робкое:

ЛДм: – Это все чистейшая правда, – Лидия Дмитриевна сама не может поверить, что решилась прозвучать перед преподавательским составом, слава богу, хоть директорши нет. – Я уже много лет знаю Анну Викторовну, Олину бабушку, с мамой ее тоже общалась и все могу подтвердить. Какие–то ребята тогда нехорошо пошутили и всех ввели в заблуждение, потом одно зацепилось за другое, и вот, с такими последствиями – а Оленька всегда была хорошей девочкой, и учится прекрасно, и ведет себя безупречно, что бы там ни говорили. Вот. Простите, я уже должна уходить, но просто не могла не сказать, – улыбается Оле, нервно кивает в сторону остальных и быстро выскальзывает за дверь, видимо, не в силах выносить столько недетского внимания сразу.

Оля мечтает оказаться на ее месте, так как чувствует себя крайне паршиво, а тут, к ее ужасу, кто–то вроде химички еще и начинает сердобольно охать: «Кто же знал…», «бедная девочка…»

ЕВ: – Правильно, сначала сами в проститутки ее записываете, а потом переживаете! (Химичка тихонько: «А я и не записывала!»)

НА: – Елена Васильевна, вот зачем сразу такие слова – «проститутка», «гулящая» – ну, в самом деле. В конце концов нам же никто этого не рассказывал – а какие у нас были основания не верить Олиной маме и ее классному руководителю? И почему, если всё это так, бабушка не подошла в школу, не поговорила? И от самой Оли я тоже никогда ничего не слышала.

ЕВ: – Бабушка и погулять–то выходит с трудом, о чём вы. А что касается Оли – так вы ей сами слова сказать не давали.

НА: – Ну вот это уже совершенно не так. Олечка, ты же всегда могла ко мне подойти как к завучу по воспитательной работе. С Любовью Борисовной у вас отношения, помнится, не заладились, но я бы тебя всегда выслушала. И вообще, товарищи, если всё это так – надо же что–то делать? Принимать какие–то меры? Нельзя же это так оставить, чтобы девочка до такой степени перерабатывала – и с родителями поговорить в конце концов… – остальные начинают участливо шуметь: «ужас какой…» «да–да, всегда была такая умница…» «вынести вопрос на…»

ЕВ: – Да это бесполезно совершенно.

Оле наконец удается кое–как собрать себя в кулак:

О: – Спасибо, мы с бабушкой и так прекрасно справляемся. Ей уже лучше, а кроме того, с апреля прибавят пенсию, так что работать на почте я тоже перестану. («Надеюсь, тому, что ей удалось вытянуть из бабушки, это не противоречит».) Извините, больше такого не повторится, и, можно, я уже пойду, бабушке укол надо делать.

ЕВ: – Конечно, Оля, иди скорее.

Оля вылетает из учительской, последним усилием сдерживая слезы. Теперь надо срочно найти место, где можно спокойно отрыдаться – в школьный туалет она добровольно не зайдет даже в таком состоянии, лучше уж вызывающий более теплые ассоциации кабинет истории. Всхлипывая, закрывает за собой дверь, подходит к первой парте среднего ряда, ставит на пол сумку, снимает с парты оба стула, и садится прямо на парту. Какое–то время так и сидит, повесив голову и шмыгая в ожидании притока рыданий. Поскольку он что–то задерживается, вздыхает, залезает на парту с ногами, скрещивает их по–турецки, закрывает глаза и начинает правильно дышать – долго–долго выдыхает из живота. Постепенно незаметно для себя проваливается в подобие полусна–полутранса – незаметно, так как занята рациональным осмыслением ситуации, раз уж эмоциональное можно считать завершившимся.

«Итак, что мы имеем и почему я так расстроилась. Интересно, что глаза закрыты, а как будто все вижу со стороны – вот сама сижу, вот слева стол с пачкой тетрадей, вот карты, вот доска… Не отвлекаться. Почему так расстроилась – себя что ли стало жалко? Нет, жалость так не ощущается, скорее унижение. Поскольку стараниями Елены Прекрасной и Лидии Дмитриевны имеем полную люстрацию моего темного образа. Страшен, конечно, не сам факт. Жутко то, что я теперь перед всеми этими мерзавками как на ладони. Никакого прикрытия. Сиротка Ася, как она есть, которую теперь можно жалеть, похлопывать по плечу, спрашивать о здоровье бабушки. На которую можно смотреть свысока с позиций уже не ханжей, да еще и ханжей неосведомленных, – а просвещенных благотворительниц: «примем меры, школа тебе поможет», ууу, бл*ди, и вот как теперь от вас прикажете спасаться, ведь придется искренне реагировать на все ваши причитания, без всегдашней фиги в кармане? Так, а сейчас еще раз – что мы имеем? Была Оля – внутри белая и пушистая, снаружи – бл*дь. Осталась Оля – белая и пушистая, как снаружи, так и внутри. И никак уже эту наружнюю пушистость не исправишь, поезд ушел, хорошо сидим. Так, а внутренняя? А что внутренняя? А то, что если куда–то деть внутреннюю пушистость, то опять получится, что я им дурю головы, только уже наоборот: думают, что я сиротка Ася, не подозревая, что за сиротской личиной скрывается – кто? То есть, рассуждая логически, надо становиться бл*дью, причем срочно. Черт, а ведь это непросто – тут я если и подкована, то только теоретически. Это что же – бежать ложиться под первого встречного? Нет, стоп, во–первых, нафиг мне первый встречный, когда у меня уже имеется адекватный предмет воздыханий. И раз я теперь записываюсь в бл*ди, то на морально–статусно–возрастные препоны мне уже чихать. А во–вторых, при этом ведь совершенно не обязательно вот так вот сразу и ложиться. Чтобы лишиться внутренней пушистости, достаточно ерунды – и, кстати, по какому–нибудь вполне вероятному сценарию. К примеру, чего далеко ходить – вон там на столе лежит пачка тетрадей. С 90 %‑ной вероятностью ее здесь оставил историк – вряд ли забыл, но, может, рук не хватило – и если это так, то он со 100 %‑ной вероятностью об этом помнит и скоро за ней вернется. Войдет – а тут я. Главное, заранее настроиться, чтобы потом не теряться. На что настроиться–то? Ну, как, на что–нибудь облегченно–банальное, но чтобы хватило для правильного самоощущения. Что–то сказать? Зачем, он и так все знает. Лучше сразу к делу – подойти – и – и – и – и чмокнуть его куда–нибудь. Поближе к губам, но даже если и промахнусь, самого факта будет достаточно. Хотя лучше уж не промахиваться – чтобы было потом, что вспомнить. Хорошо, а историк что? А историк у нас человек, в любом случае, приличный и порядочный – разумеется, сразу поднимет скандал, ну, в своем духе, саркастический, возможно, онегинского типа – почитает мне мораль, возмущенно посопит, я честно поклянусь, что больше не буду – и всё, мирно разойдемся. Его совесть чиста, моя репутация – теперь уже в моих глазах – распрекрасно испорчена, нет, правда, чудесный был бы вариант, надо его продумать почетче, чтобы сработало без задоринки – вот я встаю, да, вот он подходит – говорит, допустим – "

СН: – Ольга Пална, слезайте с парты, мне кабинет надо закрывать.

«Да, вот, что–нибудь в таком духе, я же еще сижу на парте, наверное, и слезть–то не успею, значит, надо прикинуть, на каком уровне его лицо окажется по отношению к моему – это если он подойдет поближе – "

СН: – Ольга Пална! Ольга Пална, просыпайтесь.

«Ну, что он заладил со своей Ольгой Палной – то есть, придется слегка подать вперед – "

СН: – Ольга Пална. Сейчас я буду медленно считать до трех. И на счет три вы придете в себя.

«Тут еще с его носом надо будет как–то аккуратно обойтись – а это что за звуки?»

СН: – Раз – два – три, – на каждый счет делает паузу и щелкает пальцами прямо у Оли над ухом. На третий раз Оля вздрагивает и открывает глаза. Секунду отказывается им верить, потом мысленно кричит себе: «Ну! Какая разница, спишь или нет, такой шанс, давай уже, трусиха!», по точно заданной траектории быстро наклоняется вперед и целует историка прямо в губы.

В процессе – а она не собирается его прекращать, расчитывая, что историк первый возмущенно прервет контакт, и растягивая удовольствие, – Оля до конца осознает, что происходящее ей не снится, и это приводит ее в такой восторг (excitement! – это именно оно, непереводимое), что она обращает мало внимания на чисто физические ощущения – а надо, чтобы для воспоминаний осталось что–то существенное. Но как только ей приходит в голову эта важная мысль и она еле успевает уловить, что и сам процесс ей, кажется, нравится, историк все–таки отстраняется – и она опять открывает глаза.

Пару секунд историк остается на месте, а потом поворачивается, подходит к своему столу и начинает методично засовывать тетради в портфель, который он так и не выпустил из руки. На самом деле он просто старается не делать и не говорить лишнего, пока не найдет оптимального выхода из положения – поскольку с такой ситуацией в своей школьной практике сталкивается впервые. Нечто похожее – правда, крайне блекло похожее – когда–то давным–давно приключилось с ним в одной лаборатории и окончилось весьма неудачной женитьбой, здесь случай совсем иной, но он предпочитает перестраховаться. Олю же отсутствие немедленной проповеди угнетает куда больше, чем она сама:

О: – (слезая с парты) Простите, Сергей Николаевич, дело в том, что мне это было очень нужно. Крайне необходимо.

СН: – (нейтрально) Пожалуйста, Ольга Павловна. Если что, всегда к вашим услугам. – «Насколько я ее знаю, на слове ловить не будет».

О: – О. Нет, а, а как же эээ моральный там, допустим, уровень? – от растерянности даже формулирует по–дурацки.

СН: – Мои представления о морали и нравственности находятся на одном уровне с вашими, Ольга Пална. Вопрос в том, на каком уровне находятся ваши – а это уж вы сами оценивайте.

«Оцениваю. В предложении очевидно имелся подвох. Ага, то есть он считает, что на самом деле «если что» мне слабо, поскольку я порядочная и приличная, а никакая не б – и сейчас это осознаю и спокойно вернусь на круги своя. Ну, вообще–то я это и так осознаю, чего уж там – но ведь шмогла! шмогла! Ха! А с другой стороны, заводить что–то там с учителем – это ж не только моветон, но и просто чертовски трудно уже с организационной точки зрения, да, ведь это как же получится, днем одно, а – ох, так и чокнуться недолго, нет, действительно, сделала, что хотела, буду вспоминать всю жизнь, и перед тетками теперь не стыдно, это самое главное. А создавать себе и ему дополнительные трудности – нафиг–нафиг, всё, останемся белыми и пушистыми. Раз такие и есть, то и деваться от этого некуда, да».

О: – Все понятно. Простите еще раз. Пусть она вас больше не тревожит и так далее.

СН: – Ничего, Ольга Пална, я тоже все понимаю. И давайте–ка уже по домам, и так задержались.

На этом во всей истории можно было бы поставить точку – если бы не одна дурацкая случайность.

Историк берет со стола портфель, Оля поднимает с пола сумку, вешает ее на правое плечо, оба направляются к двери, каждый торопится покинуть место преступления. Дверь – высокая, беленая, слегка рассохшаяся – естественно, снабжена ручкой – не той, что опускается вниз, и не круглой – а в форме замкнутой прямоугольной скобы. Оля оказывается у двери чуть быстрее и хватается за эту скобу рабочей, левой рукой, не заметив, что историк одновременно протягивает к ней правую, чтобы открыть дверь перед Олей – с его стороны это удобнее. Таким совершенно непредусмотренным образом их руки оказываются на скобе одновременно – что вызывает легкую заминку. Вернее, она могла бы оказаться легкой: если бы хоть один из них убрал руку и извинился, инцидент тут же был бы исчерпан. Однако секунды идут и заминка затягивается, превращаясь из случайности в нечто более значительное, грозящее перерасти в фатальное. Умом оба понимают, что руки немедленно следует отдернуть, но беда в том, что сами руки категорически отказываются им подчиняться, прекрасно чувствуя себя и на скобе. Они даже – неприлично и непорядочно – сплетают пальцы, отчего от их кончиков начинает растекаться приятнейшее тепло, грозящее довести Олю до состояния расплавленного масла («Интересно, под словом «истома» это имеется в виду или нет?») – если она не предпримет ничего радикального, например, лечения подобного подобным.

О: – (наконец решившись) Боюсь, мне все же придется поймать вас на слове – иначе я просто… («умру» будет чересчур) упаду, – и это правда, потому что внутри она плавится до такой степени, что у нее начинают слабеть колени.

Сергей Николаевич тоже чувствует себя далеко не лучшим образом – или далеко не худшим, в зависимости от переменных и производных. Он даже начинает мысленно выводить формулы – видимо, это нервная реакция – но вовремя себя останавливает. Выпуская из руки портфель, подхватывает Олю за талию, а дальше все происходит само собой.

1. 501, 502, 503. Гори оно все огнем.

2. А как же с этими самыми, моральными принципами?

О: – (замечая остатки сомнения, шепотом, но твердо) Мораль–шмараль.

Существует подозрение, что в каком–то из возможных параллельных миров эти двое так до сих пор и целуются, продолжая держаться за дверную ручку. Однако в действительности обоих постепенно все больше и больше тянет сменить положение на горизонтальное, и если Оле это кажется оптимальным вариантом развития событий, то Сергей Николаевич все–таки умудряется осознавать, что они находятся а) в помещении с твердым полом б) которое к тому же является кабинетом истории в) и находится в средней общеобразовательной школе – поэтому он выдвигает альтернативное предложение:

СН: – Поедемте ко мне?

О: – (строго) А у вас гравюры есть?

СН: – Вы знаете, дом буквально ломится от гравюр… (вдруг вспомнив) Но вам ведь было нужно к бабушке?

О: – Нет–нет, у меня сегодня по плану как раз библиотечный день, за ней сосед последит.

Сергей Николаевич кивает и сразу переключается на практическую сторону дела:

СН: – Тогда делаем так: (на секунду задумывается) выходите первой, одеваетесь, из ворот идете направо. Входите под арку 5-ого дома и ждете в ней. Я подхватываю вас минут через пять, бежевый «Москвич». И да, на всякий случай: если я подъезжаю, а вас в арке нет – значит, все в порядке, просто вы передумали. Разумеется, никаких претензий и притязаний, тема закрыта. Все понятно?

О: – Да. И, на всякий случай, аналогично: Если пять минут прошло, я жду под аркой, а вы так и не подъехали, значит, все в порядке -

СН: – Вы ждете еще пару минут, и я подъезжаю.

О: – Договорились, – оба кивают, частично отпускают друг друга и поворачиваются к двери, Оля одновременно подхватывает упавшую сумку. Теперь остается только разобраться с так и не желающими расцепляться руками.

Оля: – Давайте на счет три?

СН: – (вздыхает) Давайте.

Смотрят друг на друга – кто будет считать? Так и не решив, начинают смеяться, разъединяют руки, Оля опять берется за ручку и открывает дверь. Сначала она осторожно высовывается, потом улыбается ему напоследок – путь свободен – и уносится по коридору.

А минут через десять уже подсаживается к нему в машину – как и было сказано, под аркой дома номер 5. И немедленно пытается сползти по сиденью вниз.

СН: – Ольга Пална, вы что там потеряли?

О: – Это попытка конспирации.

СН: – В это время тут уже все равно никого из школы нет.

О: – Но не со 100 %‑ной вероятностью.

СН: – 98,5‑я готов рискнуть.

О: – А я нет.

СН: – В конце концов вам–то как раз практически не о чем беспокоиться, последствия могут быть… были бы скорее у меня.

О: – Вот об этом я и беспокоюсь, – все еще ерзая на сиденье.

СН: – (с некоторым раздражением) Ольга Пална, прекратите это безобразие, во–первых, вы меня отвлекаете от дороги, во–вторых, вы туда все равно не влезаете, разве что сложитесь раз в пять, а в-третьих, почему вы до сих пор не пристегнуты?

О: – (удивленно) А зачем?

СН: – Затем, что в машине имеется ремень безопасности – поверните голову вправо и вверх – как следует из его названия, он призван обеспечивать безопасность пассажира, отвечает за которую водитель.

О: – (нехотя пристегиваясь) Единственный в Москве – в стране – пристегнутый пассажир (косясь на Сергея Николаевича) – с единственным же пристегнутым водителем. Позор какой… – Сергей Николаевич игнорирует ее ворчание, успокоенный тем, что она наконец пристегнулась. – И ремень голове мешает… – поправляет выбившуюся из пучка прядь и вдруг чуть не подскакивает на сиденье. – А! Придумала, как элементарно соблюсти конспирацию! Сейчас, только вы не обращайте на меня внимания. И лучше вообще не смотрите до конца поездки.

Наклоняет голову вперед и быстро–быстро начинает вынимать из пучка шпильки. Сергей Николаевич послушно старается не смотреть, но одно их количество уже завораживает. Полностью избавившись от шпилек, разворачивает пучок в косу, а косу расплетает, попутно взбивая волосы по всей длине. Откидывает голову назад с торжествующим «уфф» – ом.

О: – Всё, теперь вообще никто не узнает. Не зря я бабушку не слушала и упорно волосы подбирала, зато теперь имеется готовая вторая личина.

Сергей Николаевич косится на нее и, действительно, чуть не теряет полосу.

О: – (довольно) Дикая Бара.

СН: – Это сколько же вам лет, Ольга Пална, что такие фильмы помните?

Оля предчувствует, что в подколах насчет ее возраста не будет недостатка, поэтому сразу решает просто их игнорировать.

О: – Я не помню, взрослые так дразнили. Еще думала, что «барыня» имеется в виду, и очень гордилась.

СН: (задумывается) – А я ведь о нем тоже знаю только понаслышке. (задумывается еще больше) Точно, впервые от отца услышал, у меня в детстве быстро космы отрастали, он сразу говорил: «Так, начинается мне тут дикая Бара» – и тут же хоп под бокс машинкой. Я сначала думал, что бара – это от «бар», как–то связано с давлением, то есть, не постригут, начнется шторм. Очень удивлялся. А потом как узнал, что это из фильма про тетеньку, сразу сам за машинку чуть что стал хвататься. Кхм, – немного смущен таким неожиданным экскурсом в прошлое.

О: – И тоже вились?

СН: – Угу.

О: – Экие мы с вами похожие, – делает паузу и посматривает на него из–под своего кудлатого стога с нарочитым подозрением, – а вы знаете такую книжку – Homo Faber?

Сергей Николаевич чувствует ответный возрастной подкол.

СН: – Хорошее какое название. (невозмутимо) А вашу маму как зовут?

О: – Марина.

СН: – (сосредоточенно хмурится, потом как бы успокоенно качает головой) Нет. Марины точно никогда не было.

О: – (невинно) А Ани?

СН: – (не подумав) А вот Аня была, да, – сначала даже не понимает, почему Оля начинает злорадно смеяться, а потом не знает, присоединяться ли к ней или все–таки возмущенно посопеть, но обстановка решает за него. – Ну, всё, приехали.

***

– Про секс, про секс, боже, неужели сейчас наконец–то будет про секс?!

– Похоже на то. Так что выходи, Маня, из комнаты и не подслушивай.

– (возмущенно) Это… это с какой же стати?!

– Вот с такой, сама понимаешь.

– А почему тогда куке можно, а мне нельзя? Прынципиальной разницы нет!

– Нет. Зато я так хочу. Пока ты здесь – ничего не буду рассказывать. Считай, что я стесняюсь.

– Вы посмотрите на нее, стесняется! А собственного ребенка, значит, не стесняется?!

– Стесняюсь. Но меньше. Так, Мань, или ты сейчас отваливаешь, или я все вырезаю до Пи – Джи 13.

– Фу на тебя, уже ушла. (громким шепотом) Кука, ты мне усё потом расскажешь.

– Ну-с… (мама действительно слегка смущенно чешет в затылке) – правда, рассказывать?