Текст книги "В любви, как на войне"

Автор книги: Дарья Асламова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Несколько секунд мы простояли в торжественном молчании. Потом папа заметил: "Ой, как неудобно! Уже неделю никто не убирает. А еще на нас могут подумать!" – "Почему?" – удивилась я. "А наша вывеска "Союз писателей" рядом, там ничего", – сказал огорченный папа. Потом подумал немножко и повеселел: "А у меня алиби. Я неделю назад был в отпуске". И мы оба расхохотались, как школьники.

И я подумала тогда, что жизни в провинции не надо помогать окарикатуриться искусственным путем. Она вся – сплошная карикатура

УРЮПИНСК -ЭТО МЫ

Не надо быть Эйнштейном, чтобы усвоить нехитрую истину: время на своем пути сталкивается с препятствиями и терпит крушения. И тогда какой-нибудь кусок времени может отколоться и застрять в одном из тех архипровинциальных городишек сонной, обшарпанной России, которые все одним миром мазаны.

Там приключения случаются только в местных кинотеатрах. Там бесхитростно протекает жизнь маленьких людей, безвестно борющихся с собственной посредственностью. Там развлекаются на старый добрый солидный лад, замахиваясь на все и не рискуя ничем, – пьют на именинах и поминках и ссорятся из-за пригорелого пирога и пересоленного супа. В таком городке закроешь за собой дверь, и конец – беспокойство не просачивается сквозь стены.

Помните прелестный старый анекдот? Студент сдает вступительный экзамен на историческом факультете Московского университета. "Ну-с, молодой человек, расскажите-ка мне об индустриализации", – говорит ему старый профессор. "А я не знаю", – растерянно отвечает студент. "Что, совсем ничего?" – удивляется профессор. "Совсем ничего", – подтверждает студент. "А о Великой Отечественной войне?" – "Не знаю", – подавленно шепчет студент. Профессор оживляется и говорит: "Ну, хотя бы о революции вы что-нибудь слышали?" – "Не слышал". – "Господи, откуда вы приехали, молодой человек?!" – "Из Урюпинска". – "Эх, – мечтательно говорит профессор, – бросить бы все и уехать в Урюпинск!" Решив осуществить профессорскую мечту на деле, я позвонила в Аэрофлот и спросила, как мне долететь до Урюпинска. Там немедленно швырнули трубку, приняв мои слова за издевку. В железнодорожной справочной долго мямлили и мялись, наконец спросили, а уверена ли я, что такой город есть. Я поклялась, что видела город на карте.

Выяснилось, что давным-давно, еще в прошлом веке урюпинцы гордо отказались от главной железной дороги, считая, что она принесет в город сутолоку и безнравственность больших городов, а хлеб будет пахнуть железом и дорожной гарью. Потом, спохватившись, проложили местную ветку до ГрязеЦарицынской железной дороги, одним концом упирающуюся в тупик – в город Урюпинск.

В первый вечер в Урюпинске я долго бродила по вечерним улицам, очарованная блеклыми декорациями здешней жизни. Всем знакома эта трогательная тусклость старинных уездных городков, этот воркотливый невзраимый мирок, где чем больше все остается неизменным, кими росчерками удочек у молодежи Комочки (так t скопище ларьков на фе "Ласточка" – настоя-тесте провинциальной ми атрибутами отлично-з соседнего бара пожи-дтилетних школьниц, А ну домой, непуте-пенелые старушки в все меняр черных платках на лавочке в медленно густеющей летней темноте.

Время от времени они вздрагивают и отмахиваются от злющей урюпинской мошкары. Я тоже беспрерывно почесываюсь и машу руками. Мерещится, что всякая неуловимая нечисть садится на кожу. Озверевшие комары, словно крохотные шприцы с ядом, метят прямо в кровеносные сосуды.

– А что, бабушка, – спрашиваю я одну из старушек, – есть в городе что-нибудь хорошее?

– А ничего хорошего, – вздыхает она. – Мошкара да комарье проклятущее.

– А народу в городе много? – продолжаю я нехитрый разговор.

– Много, – подтверждает она. – И лишнего много.

В единственной гостинице Урюпинска – тишина до звона в ушах. Или, как выражаются сами урюпинцы, "тихо так, что слышно, как тараканы по полу бегают". От взбитых уголком подушек исходит здоровый деревенский запах. Старенький холодильник в углу, когда на него находит, щелкает и бьется в конвульсиях. Спится здесь так сладко, как может спаться только в детстве.

А ведь были в Урюпинске разгульные времена, когда город не спал. Гремела на всю Россию знаменитая Урюпинская ярмарка, торговая жизнь здесь била ключом. На ярмарке, как на опаре, поднялся городок. По узким улицам сновала толпа, в которой каждый день мелькали новые лица, богатые купцы спускали шальные деньги в дорогих ресторанах, пока весь этот провинциальный шик не прихлопнула революция.

А в здание бывшего публичного дома тихо, без помпы въехала редакция газеты "Урюпинская правда". От всего этого ярмарочного великолепия остался платочный рынок, куда со всей страны съезжается торговый люд за платками, косынками, шарфами дивной мягкости и окраски из нежнейшего пуха прославленной хоперской козы (от названия реки Хопер, на берегу которой стоит Урюпинск). Хоперская коза – местная благодетельница, спасавшая от нужды урюпинцев в трудные годы. Ее пытались разводить даже в Новой Зеландии, но настоящий пух она дает только в Прихоперье (извините за слово). Во всем Урюпинском районе проживает двести тысяч коз, приблизительно по две с половиной козы на жителя.

Из козьего пуха получаются толстые, как шуба, кудрявые, шелковистые, самые теплые платки на свете, в которые кутаются беженцы во всех горячих точках страны. Даже не в сезон цена платка доходит до пятисот рублей, а по осени и до тысячи. И большинству местных жительниц приходилось садиться за вязанье хотя бы единожды, чтобы прокормить семью.

Пуховые платки – источник первоначального накопления капитала в Урюпинске. Но оборотистый городок на этом не остановился и стал делать бизнес на… семечках!

Со всех районов волокут сюда мешки с семечками. К дорогим машинам на улицах подходят крестьяне и делают характерный жест, как будто щелкая семечки. Это значит – выйди, мол, посмотри, попробуй на вкус мой товар, может, купишь.

Есть здесь свой семечковый король, или, как говорят завистники, "семечковая мафия". Это директор крупного завода, производящего десять процентов всего подсолнечного масла в стране, атаман урюпинских казаков Николай Фуныгин. Здоровенный мужик, крепкий, как дерево.

Упрямый нрав, сердце из чистого золота и уверенность в себе, как у боксера после выигранного боя. В старой патриархальной манере отлично руководит своим производством. Из той породы русских мужиков, которых, если они набычатся и упрутся, уже ничто не свернет с дороги. На его рабочем столе стоит табличка:

"Говори – кратко, проси – мало, уходи – быстро".

В смутные времена собрал всех своих рабочих и сказал: "Сейчас нам придется туго, но после будем жить богато. Это я вам обещаю. Но ни одна акция завода не должна уйти "налево". Сами встанем на ноги". Как сказал, так и сделал. Фуныгину и банки с бензином в окно кидали, и дачу спалили, но он наотрез отказался продавать акции.

Сейчас завод подсолнечного масла, или "завод семечек", как его называют в народе, – это курица, которая несет золотые яйца. Каждый пятый рабочий имеет машину. Местная элита – грузчики завода, чья зарплата достигает тринадцати тысяч рублей, не считая ежегодных дивидендов от акций. Даже уборщицы получают не менее четырех тысяч рублей. Вот вам и Урюпинск! Устроиться на завод практически невозможно – очередь на несколько лет вперед.

К столичным гостям урюпинцы относятся с подозрением: "Вы к нам приезжаете, как в край непуганых идиотов. А мы нормальные люди и даже гордимся тем, что мы урюпинцы. В Москве с нас ни один гаишник штраф не берет, – как увидит в правах место выдачи, сразу хохотать начинает и отпускает". -"А вот мы однажды с другом попали ночью в гостиницу "Россия". На меня место заказано, а на друга нет, – рассказывает урюпинский старожил. – И за стойкой сидит вся из себя важная администраторша, надменная, как черт знает что, и лениво так сквозь зубы цедит: "Нету мест, граждане". Мы и так и этак, и "девушка, милая, куда ж нам идти". А она уперлась:

"Одного поселю, а второй пусть на улицу идет". Я тяжело вздыхаю и даю ей свой паспорт на оформление. Она как откроет да как закричит: "Ой, девоньки, идите сюда! Ой, не могу, помираю!" Сбежалось полгостиницы. Стоят, хохочут: "Вы правда из Урюпинска?" В общем, отсмеялись и поселили нас по-хорошему. Так что быть урюпинцем иногда выгодно. И вообще мы тут не лыком шиты. Платки вяжем, масло из семечек давим, детей растим. И богатых людей в городе немало. Про Кулацкий район слыхали?" Кулацким районом называют местечко, в котором "новые урюпинцы" отстроили себе красивые дома, гордясь перед соседями своим достатком. Здесь живут люди, так или иначе влияющие на жизнь города и со всей страстью провинциальных жителей увлекающиеся местной политикой. Белое для них является белым, а черное черным, без всяких тонкостей и оттенков.

Одна из тем, которую урюпинские политики ловко используют в своих избирательных кампаниях, – туберкулезная зона. Заключенные "тубики" (больные туберкулезом) – бельмо на глазу города.

– А куда их девать? – возмущается начальник зоны Владимир Дрюпин. – Они же люди, и больные к тому же, а их как собак пытаются выселить.

Есть среди "тубиков" свои яркие персонажи. Один из них – Эдик Урюпинский.

– Урюпинский – это кличка? – поинтересовалась я у Дрюпина.

– Да нет же! В том-то и дело, что фамилия. Родился человек в Волгограде, а сидит уже четвертый раз у нас. Судьба, понимаете ли!

Эдик – вор-форточник, маленький такой, в окошко лазит, чтобы квартиры грабить.

Как увидит форточку, сам не свой делается. В свои тридцать пять Эдик похож на подростка. Туберкулезом болеет пятнадцать лет. Легочная болезнь источила его тело и заострила лицо.

– Я уже у матери спрашивал, что за фамилия такая – Урюпинский? – рассказывает Эдик. – Может, родня какая у нас тут есть. Но нету никого. Только каждый раз жизнь приводит меня в этот проклятый город.

По словам Эдика, лазить в форточку совсем нетрудно. "Если голова прошла, все остальное пройдет", – уверяет он. Однажды он на спор пролез в "кормушку" – крохотное окошко в следственном изоляторе, через которое выдают пищу. На вопрос, сколько он уже сидит в тюрьме, Эдик не сразу смог ответить. Он ушел в свои мысли надолго и после, вынырнув из них, спросил: "А спецшколу считать?" – "Считать". – "Тогда с двенадцати лет все сижу". – "А самый долгий период на свободе между посадками?" – "Девять месяцев".

"Вот таких, как Эдик, много, – объясняет Владимир Дрюпин. – Украл, выпил, в тюрьму. Украл, выпил, в тюрьму. Они другой жизни себе не представляют. Когда они на свободу выходят, я их даже не провожаю. Все равно обратно придут".

Дрюпин – степенный, солидный мужчина с могучими руками, которыми запросто можно порвать пасть аллигатору. При этом тайный романтик в душе. Без ума от Дюма и Жюль Верна.

"Трех мушкетеров" перечитывал раз сто. Страсть как увлекается тюремным хозяйством – разведением гусей, уток, свиней, огородом, выпечкой хлеба, выращиванием цветов. Даже масло подсолнечное давят свое. "Это чтоб тюрьма ни от кого не зависела, – говорит он, любовно показывая все свое тюремно-фермерское производство. – Есть у меня мечта – устроить пруды для разведения свежей рыбы. И хлеб на следующий год будем сеять сами".

Дрюпин – не местный уроженец, но к городку прикипел всем сердцем. "Год жизни в Урюпинске – это как пять лет в Грузии, – говорит он. – Здесь быстро обрастаешь друзьями, кумовьями, новоиспеченными родственниками. Городок опутывает паутина родственных отношений, в которой нипочем не разобраться пришлому человеку. Здесь даже проституции практически нет, потому что все друг друга знают. Ну как ты, к примеру, купишь девушку, если знаешь, что она дочка Ивана Петровича, внучка Петра Михайловича и племянница Марьи Ивановны".

Проституток и в самом деле в городе не увидишь. По слухам, они "бомбят" клиентов на шоссейных дорогах за Урюпинском.

Урюпинки – женщины ядреные, в соку, сказывается казачья кровь. Легкие, звонкие девчонки к тридцати годам наливаются осанистой полнотой, к сорока тяжелеют, одевают цветастые ситцевые платья с пояском, под которыми уютно трясется бюст и ходят ходуном широченные бедра. Модные платья и модные чувства у них не в цене.

Урюпинские мужички – обыкновенной серой русской расцветки, неладно скроены, но крепко сшиты. Правда, попадаются броские типажи со взбитыми на казачий манер чубами, хищными носами и сумрачно красивыми бровями.

Ночной жизни в Урюпинске нет. Все развлекаются кто во что горазд. Местная элита мужского рода устроила свой "Клуб революционных матросов". Женщины туда не допускаются. В клуб входят почти все видные жители города. Собираются в гараже, варят картошку в мундире, покупают селедку и водку и оттягиваются игрой "в дурака". Для проигравших стоит копилка. "Дурак" стоит пять рублей, "дурак с погонами" – десять. Раз в год копилку вскрывают и на общие деньги устраивают пир горой с женами и детьми.

Еще одно типично мужское увлечение – голубятни. Откуда-то из сороковых годов пришло убеждение, что все "настоящие пацаны" имеют своих голубей. И вот эти постаревшие мальчики с завидной страстью покупают и выменивают переливающихся всеми цветами радуги голубей, которые заводят в голубятнях нескончаемый свадебный гимн. "Они же как люди, только немые, – уверяют урюпинцы. – И "паруются" как люди, и любовь свою защищают до смерти". Есть даже местная порода – Урюпинский голубь.

Маленькие города обладают удивительной способностью удерживать тех, кто здесь промедлил, насылать оцепенение на приезжих. Начинаешь вживаться в местную жизнь, находить свои тихие радости, усваивать местные словечки. В том, что я вполне уже "урюпинская" девушка, меня убедила стычка с гостиничными кумушками. Вот как это было.

Каждый вечер три мои соседки по этажу собирались в кружок в одной комнате, ставили перед собой мешок с семечками и открывали дверь, чтобы удобнее было наблюдать за чужими передвижениями по коридору. Их общественные функции заключались в тщательной регистрации соседских ошибок, пороков и происшествий. Однажды поздним вечером, когда их непрестанно звонившие язычки не давали мне уснуть, я имела неосторожность попросить их закрыть дверь.

Они вылетели в коридор разом, все трое с удивившей меня резвостью.

– Это кто бы нам такое говорил?! – решительно начала одна из них с прилипшей над верхней губой семечкой. – Кто вчера пришел в гостиницу в два часа ночи в юбке до пупа пьянее грязи?!

– Мужики ее каждую ночь привозят. Нет, ну вы видали?! – добавила вторая.

– А кто вчера забыл выключить свет в общем коридоре?! – напала третья.

В этот момент я точно поняла, что я в Урюпинске. Они наступали на меня, грозные, как целое войско, в тапочках на босу ногу, в распахнутых ситцевых халатах, из-под которых выглядывало несвежее нижнее белье. Ошеломленная, я несколько секунд молча открывала и закрывала рот, как рыба под водой. Потом глубоко вздохнула, уперла руки в бока и вывалила перед ними необъятную груду дурных слов, которыми вынуждена давиться любая приличная женщина. С меня мигом слетела культурная оснастка – предмет моей гордости.

Мы стояли в коридоре, четыре сумасшедшие стервы, и орали так, как будто наступил конец света. Верно говорят мужики, что у бога самая плохая выдумка – это бабы.

Не знаю, кто из нас получал больше удовольствия от этой перепалки. Куда делись мои светские манеры, французские духи и вечернее платье? Я ничем, в сущности, не отличалась от моих товарок. Мне бы метлу в руки или на худой конец кулек семечек, и я бы себя показала.

Наоравшись вдоволь, мы разбежались по комнатам и захлопнули двери. Далее я сделала то, что сделала бы любая кухарка. Я сняла туфли, на цыпочках подкралась к двери и, с наслаждением припав ухом к замочной скважине, тридцать минут простояла в такой неэстетичной позе, слушая, что говорят обо мне соседки. Тогда-то до меня и доперло все остроумие и точность главного лозунга, написанного большими буквами на центральной площади Урюпинска. Лозунг этот так хорош и так уместен, что я процитирую его во весь голос:

«УРЮПИНСК – ЭТО МЫ!»

ЛЮБОВЬ

Эта история разобьет сердце всякого человеческого существа, у которого еще есть сердце, способное разбиться. Каждый, кто понимает, что такое смерть, поэзия, красота и чудо, вспомнит свои восемнадцать лет. Речь пойдет о страсти. О той, что не торгуется. Для которой и жизнь – недорогая цена. Которую нельзя осуждать и нельзя оправдывать. Можно только наблюдать ее последствия с невольной дрожью и страхом перед могуществом стихии, как смотрит человек на молнию, торнадо или тайфун, а потом, оправившись от изумления, говорит: «Так не бывает!» ТАК БЫВАЕТ.

Страсть пагубна. Либо она убивает, либо умирает сама. Она убила Антония и Клеопатру, Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду. Для нее не имеет значения, какой век сейчас на дворе, потому что страсть вне времени. Подходить с меркой логики и разума к одержимому страстью так же нелег, как если бы мы попытались привлечь к суду вулкан или прислать повестку грозе.

Речь не о любви, а о любвище. Дошедшие до нас предания о прославленных любовниках прежних времен едва ли превосходят в силе и неистовстве историю, которую я собираюсь вам рассказать. Историю сумрачную и романтическую, как баллада.

Жила-была девочка в городе Самарканде. Не девочка, а кусочек радуги. Милая, послушная и нежная, как овечка. С красивым и страстным именем Зарема. Родители в ней души не чаяли. А рядом жил мальчик-таджик по имени Хуршет. Дети дружили, как дружат все дети. Потом родители Заремы, крымские татары, переехали в Симферополь, где папа Заремы, которого все звали дядя Шевкет, открыл свой небольшой, но прибыльный торговый бизнес.

Время шло, торговое дело развивалось, потребовались рабочие руки. И они нашлись.

Из Самарканда в Симферополь на заработки к дяде Шевкету приехали три брататаджика, одного из которых звали Хуршет, Тот самый мальчик Хуршет, который теперь вырос и похорошел так, что девушки на улице оглядывались ему вслед.

Красивый малый. Рост метр восемьдесят, фигура как у бога, глаза как косточки сливы. Загляденье, а не парень. Работящий, веселый и вспыльчивый. В небольшом квартале Симферополя, где в одноэтажных частных домиках живут крымские татары, в основном выходцы из Узбекистана, Хуршет был, что называется, "первый парень на деревне". В этом тесном маленьком мирке соседей и знакомых о нем много толковали, много судачили.

Помните, с чего начинается трагедия Шекспира "Ромео и Джульетта"? С незначительной и вроде бы не идущей к делу влюбленности Ромео в некую Розалину. Проба сил, период ученичества в любви. То же случилось и с нашим героем. Роман со взрослой женщиной, матерью двоих детей, которая совсем потеряла голову от мальчишки и ушла от мужа. Она забрасывала Хуршета сумасшедшими письмами, шпионила за ним, ходила к гадалкам и пыталась колдовать.

Эта скандальная связь дала великолепный повод к сплетням в квартале, – ведь здесь так мало пищи для воображения.

Между тем дядя Шевкет преуспевал, – дела шли в гору. Его авторитет и влияние в мусульманской общине возрастали. Три очаровательные дочери дяди Шевкета считались лучшими невестами в районе. Каждому парню лестно было бы взять в жены девушку из такой почтенной, обеспеченной и набожной семьи. Особенной популярностью пользовалась Зарема, любимица отца, цветок его жизни. Едва опушившаяся душенька с последним розовым лучом детства на щеках. Миниатюрная нежная фигурка, внимательный взгляд красивых удлиненных глаз, улыбка солнечным зайчиком дрожит на губах. Все любили ее за приветливое ласковое обхождение, ровный нрав и послушание. Она много читала, интересно рассуждала и всерьез интересовалась религией. Но главным увлечением Заремы были цветы. Весь дом она уставила горшочками с цветами, могла часами ухаживать за ними, плакать над сломанным стеблем и всегда твердила, что цветы – как дети. И как ребенку дают монетки на мороженое, так отец дарил Зареме деньги на очередной горшочек с какой-нибудь геранью.

Жизнь, казалось, сулила одни дары. Но нельзя искушать богов длительным благоденствием, и на крепкую мусульманскую семью посыпались удары судьбы.

Сначала ушла из дому старшая дочь дяди Шевкета Динара, решительная и упрямая девушка с таким же твердым, как у отца, характером. Она и раньше огорчала семью своим своеволием, а тут влюбилась и убежала с молодым шалопаем. Этот практичный негодяй вытянул у дяди Шевкета немало денег с помощью Динары. Он даже заставил девушку оформить на него новую машину.

Зарема резко осуждала сестру. Своей любимой подруге Диане (одной ей Зарема поверяла нехитрые свои секреты) она говорила: "Как можно уйти из дому и так оскорбить отца?! Я бы ни за что не смогла так поступить. Это просто плевок им в душу".

Но беды на этом не кончились. Умер от рака мозга единственный сын дяди Шевкета, четырнадцатилетний веселый мальчик. Весь мир для родителей Заремы стал черным.

Именно тогда девушка показала себя преданной дочерью. Не раз она говорила матери: "Не плачьте о нем, мама. Ему только хуже от этого. Он сейчас ангелом летает над вами и видит ваши слезы". – "У вас есть утешение, – твердили сердобольные соседи родителям Заремы, – бог наградил вас чудесной дочерью".

Именно в ту пору в жизнь Заремы вошел Хур-шет. Они часто виделись, болтали и играли в нарды. Хуршету очень нравилась милая дочка хозяина. Иногда он оставался ночевать у них в доме.

Никто не скажет теперь, как это произошло: любовь сразила их как пуля или подкралась незаметно, как вор. Сами они считали для себя главным днем 17 октября, день их первого настоящего свидания. Никто из родни не расслышал поспешных шагов их страсти, влюбленные были осторожны. Тайна, которая напряженно встала между ними, сделала их сообщниками. Хуршет любил Зарему по-новому, как ребенка и как невесту. Чувство его было полно слепого и жаркого целомудрия. Она была девственницей и должна была остаться девственницей до свадьбы. Ни один циничный момент не оскорбил их отношений.

"Как ты можешь верить ему, Зарема? – удивлялась Диана. – У него были женщины до тебя. Все эти истории, о которых люди говорят. Столько шуму". – "Я ему доверяю, – спокойно отвечала Зарема. – Мне Хуршет никогда не солжет". В ту пору она записала в своем дневнике: "Любить человека – это значит видеть его таким, каким его задумал бог". И не Зарема ревновала Хуршета, красавчика и любимца женщин, а Хуршет ревновал скромную и невинную Зарему.

Рядом с ним она казалась пятнадцатилетним ребенком. Ее макушка едва доставала до его груди, но она неплохо с ним управлялась, эта девочка. "Он ее во всем слушался, – рассказывает Диана. – Она запретила ему пить, и он бросил, ей не нравилось, что он курит, и он никогда не курил в ее присутствии. Он,., даже не знаю, как лучше выразиться… Он ее безмерно уважал. Зарема вообще сильный человек. И никто никогда не мог заставить ее сделать то, чего она не хочет".

Все лето Зарема сходила с ума от любви. Она запоем читала любовные романы – те дешевые одноразовые книжонки, которые продаются на всех лотках. Она покупала их, а когда не хватало денег, обменивалась книжками с подругами. Иногда проглатывала роман за ночь. Девочкам в этом возрасте безразлично, какие книжки читать – плохие или хорошие, какое вино пить – дешевое или дорогое, ибо хмель в них самих. Зарема много размышляла о любви и делала записи в дневнике: "Быть человеком – это много, но быть женщиной – еще больше", "Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина, и гораздо более редкий". И еще: "Если счастье случай, то бог с ним; хотелось бы, чтобы счастье пришло как заслуга".

Что помнят взрослые о любви восемнадцатилетних? "Щенячья любовь" или "Перемелется, мука будет", – снисходительно говорят они, забывая о том, что такое восемнадцать лет. В них заключены все чары веков, потому что все тело и душа человека находятся в брожении. Это ужасающий перелом всего существа, после которого иногда жить не хочется. В этом возрасте мало чего боишься – не страшны ни старость, ни смерть.

Время шло, и слухи, и шепотки достигли ушей дяди Шевкета. Он не был в восторге.

После скандальной истории со старшей дочерью, которая обошлась ему в копеечку, он на каждого очередного жениха смотрел как на проходимца и претендента на его деньги. Тем более Зарема только что поступила в институт, отцу хотелось, чтобы она благополучно его закончила. А тут еще и не слишком пристойная репутация Хуршета. Какие-то женщины, страсти, скандалы, а ведь страсти – они бессовестны.

Отец, в котором спорили любовь к дочери и досада, вызвал Зарему для серьезного разговора. Он говорил о невозможности раннего брака и главным образом упирал на учебу. Зарема, почтительная дочь, молча выслушала его, потом сказала: "Хорошо, папа. Я поняла". Отец успокоился. Не может любимая дочь пойти против его воли.

Родители видят детей каждый день, но видят их затуманенными любовью глазами. Им трудно предугадать их поступки.

– А что я должен был сделать? – говорил мне потом дядя Шевкет. – Предостеречь ее. И потом: почем я знаю, серьезные ли у него намерения? Мне хватило проблем с Динарой. Может быть, Хуршет хотел лишить Зарему невинности и бросить.

– А если бы Хуршет пришел к вам и прямо попросил бы руки вашей дочери, что бы вы сделали?

– Я бы купил билет до Самарканда, посадил Хуршета на поезд и отправил бы его домой. И вся история закончилась бы. Какая может быть любовь без благословения родителей?

"Именно этого Зарема боялась, – говорит ее подруга Диана. – Она даже хранила у себя паспорт Хуршета, чтобы отец не смог отправить его на родину силой".

Влюбленные теперь виделись тайком. Обычно Зарема говорила родителям, что идет в гости к Диане, и уходила на свидание с Хуршетом.

– Ее мучило то, что приходится врать, – говорит Диана. – Зарема очень честный человек.

– А не могла она просто убежать с Хуршетом? – спрашиваю я.

– Нет, это было против ее правил. Неблагородно и нечестно.

За неделю до годовщины их любви мать Заремы потребовала от Хуршета, чтобы он вернул все фотографии, на которых они с Заремой вместе. "Подумай сам, – сказала она. – Вы там везде в обнимку. Что люди подумают? Что скажет будущий муж Заремы, если их увидит? Ведь когда-нибудь она выйдет замуж". Хуршет принес фотографии, порвал их на глазах у матери Заремы и швырнул на стол. Своему брату он потом сказал: "Что же мне теперь делать? Украсть ее, что ли?" 13 октября отец застал Зарему плачущей на кухне. "Что с тобой, доченька?" – спросил он. "Душа болит, папа, – сказала она. – Если б вы знали, как у меня болит душа". – "Сходи к Диане, может быть, она тебя утешит".

– В тот день она пришла ко мне какая-то странная, подавленная, – рассказывает Диана. – У меня сидели гости, и мы не смогли поговорить. Потом пришел Хуршет, она вышла с ним на двор. Они о чем-то долго говорили. Она вернулась радостная, чем-то воодушевленная. Я ее спросила: "Ну, как?" А она мне в ответ: "Теперь у нас с Хуршетом все хорошо". Потом мы пошли гулять втроем, и Зарема с Хуршетом стали спорить, какой день можно считать началом их любви – 15 или 17 октября (а 15 числа у отца Заремы день рождения).

Зарема настаивала на семнадцатом. Вот и все, что я знаю.

Никто не знал, какая сила таится в этой девочке. За хрупкой внешностью – цельная натура, твердая и яркая, как алмаз. Никому она не могла позволить разрушить храм своей первой любви, но и покупать любовь ценой позора она не хотела. У нее было сердце льва. Поставленная перед выбором между честью и страстью, она выбирает третий путь – смерть. Кто бы мог подумать, что ребенок может решиться на такое дивное преступление во имя любви. Она записывает в свой дневник стихи:

"Маленькая женщина, вперед! Ты мужчины своего защита. С женщин начинается народ.

В женщине душа народа скрыта". 17 октября Зарема в последний раз говорит родителям, что идет в гости к Диане.

На самом деле она встречается с Хуршетом, и вдвоем они отправляются на Петровские скалы. Это красивое место с сухой и чистой землей находится на высоте около 25 метров. Из скалы бьет родник. Чабан, пасущий на горе баранов, видел, как юноша и девушка гуляли на вершине и о чем-то долго говорили. Я думаю, в тот день Зарема и Хуршет сказали друг другу слова, которые и не снились величайшим поэтам мира.

В четыре часа дня они подошли к обрыву в том состоянии подъема, когда все на земле не в счет. Зарема вынула из прически шпильки и распустила волосы по плечам. Потом влюбленные связали свои руки вместе поясом от куртки Заремы. Внизу под скалой сидела парочка подростков. Хуршет свистнул, чтобы привлечь их внимание, а потом крикнул им: "Что вы там делаете?" Подростки не ответили. Через несколько секунд Зарема и Хуршет прыгнули вниз. На скале остался букет алых роз, коробка конфет и два листочка со стихами, которые Хуршет написал любимой на ломаном русском языке (он плохо говорил порусски). Говорят, стихи такие наивные, как будто их писал ребенок. В этом прощальном привете – присяга в верности бессмертным чувствам смертного мира.

"Парень был раза в два тяжелее девушки, и скорость падения у него была выше, – говорит следователь Сергей, который первым выехал на место трагедии. – Поэтому руку девушки вырвало из петли пояса с такой силой, что переломало все кости. Но все равно, она и после смерти была красивой".

Мы идем с Сергеем к Петровской скале, и я спрашиваю его по пути:

– А ты мог бы покончить жизнь самоубийством из-за любви?

– Че я, дурак, что ли?

– А если бы вам запрещали жениться?

– Ну, есть разные способы, – туманно отвечает Сергей. – Явочные квартиры, к примеру.

Человеку, который не любит, кто свободен от миража любви, акт самоубийства представляется бессмысленным. Одно предположение, что среди нас найдутся люди, способные отдать жизнь за такую непонятную, фантастическую вещь, как страсть, вызывает у нас, здоровых циников, усмешку. Но, стоя на вершине Петровской скалы, я подумала, что это красивая смерть. "Того погибшим звать нельзя, кто погибает так прекрасно".

Милые дети! Какую загадку вы нам загадали? Неужто правда, что ради нескольких сполна пережитых мгновений можно с презрением отшвырнуть от себя жизнь? О чем думала Зарема, очень юная, очень гордая и очень чистая, в минуту наивысшего утверждения своей личности? Какая пламенная отвага у этой девочки! Ее душа была как площадь для боя быков, на которой шло сражение между долгом и любовью. Она принадлежала к тому редкому, глубоко впечатляющему типу женщин, которые не экономят свои чувства, осторожно играя с любовью, а сгорают в экстазе одной единственной страсти. Все как бы тлен для таких натур в минуты их духовного ослепления.