Текст книги "Рок-н-ролл под Кремлем"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Вставай, пошли.

– Куда?

Леший кое-как поставил его на ноги и поволок за собой. Сержант сидел на корточках перед Шилой и осматривал его правую руку: через все предплечье шла рваная рана. Шила оставался в прежней скрюченной позе.

– Ну он и влип, – сказал милиционер, кивая на руку.

Леший никак не прокомментировал это замечание, рывком приподнял голову Шилы и насильно влил в рот еще одну порцию. Тот протестующе зашевелился, пытаясь выбить флягу. Леший схватил его за шиворот и приподнял.

– Стоять! Смирно! – гаркнул он.

Потом повернулся к сержанту:

– Колодец в двадцати метрах южнее. Дойдешь до развилки, сразу увидишь. Поднимись наверх и вызывай кого-нибудь – Крушинского своего или эмчеэсников. И «скорую» тоже. А я доволоку этих «овощей». Потом поможешь поднять.

Сержант ушел, а Леший, оставшись один на один с «овощами», сказал:

– Ну что, мать вашу, диггеры хреновы? Сейчас вы пойдете, куда я вам скажу. Пойдете ножками, волочь на себе никого не стану. Не захотите идти, рожи разобью, зубы повыбиваю, но идти заставлю. Здесь никто не останется. Понятно? Если когда-нибудь еще увижу вас под землей пьяных и непотребных – убью и скормлю крысам. Я не шучу. «Залаз», через который спускались на проспекте Мира, – забудьте. Таким говнюкам, как вы, место на дискотеке под «экстази». Повторять больше не буду. Вперед, пошли!

* * *

Последнего из пропавших – Люсика – обнаружили в районе Новокузнецкой. Только не под землей, не в дренажном коллекторе и не в тоннелях теплотрассы, а возле мусорного контейнера во дворе дома № 26 по улице Пятницкой. Обнаружили его не Хорек с Вано, и не эмчеэсники, а группа молодых парней и девчонок, периодически толкущихся во дворовой беседке, – точнее, один молодой человек из группы, который отошел по малой нужде за бетонную ограду мусорки. Нашли в тот же день, ближе к полуночи. У Люсика были две огнестрельные раны в животе (пули были кем-то извлечены при помощи режущего инструмента), он был упакован в пластиковый 100-литровый мешок и мертв совершенно однозначно и давно, более шести часов. Леший узнал об этой находке на следующий день от того самого сержанта, узнал и мысленно поблагодарил его за настырность, благодаря которой они спустились под землю вдвоем и благодаря которой у Лешего имелось стопроцентное алиби.

Глава 5
По следу шпиона

23 июля 2002 года. Москва

Евсеев перевернул последнюю страницу и закрыл тонкую папку из грубого коричневого картона с грифом «Секретно». Хотя ни один кодекс не предусматривал секретного судопроизводства, такой гриф ставился на всех делах, расследованных органами КГБ. Рассматривать их имел право только специально выделенный судья, имеющий допуск. Защиту осуществляли два-три адвоката, тоже с оформленным допуском. Естественно, зубры адвокатуры в их число не попадали: отбирали «ручных» – послушных и покладистых, так что неприятных сюрпризов, а тем более, упаси Боже, оправдательных приговоров ждать не приходилось. Опять же, в нарушение общего порядка, «комитетские» дела не поступали в судебные архивы, а возвращались в орган расследования, где хранились вечно.

Судя по сохранившемуся глянцу картона, папку трогало не очень много рук. По правде говоря, она выглядела как новенькая. И все-таки на пальцах остался тонкий целлюлозный пух, белесый, как пыльца на крыльях моли. Капитан невольно вытер руки о джинсы и перелистал папку еще раз.

Это было уголовное дело по обвинению Кертиса Вульфа по статье 83 Уголовного кодекса РСФСР, возбужденное 16 июля 1972 года: постановление идет первым листом следственного тома. На второй странице – анкета и фото молодого фотогеничного мужчины с правильными чертами лица и уверенным взглядом, хотя обычно после процедуры ареста и стрижки под ноль фотогеничность исчезает, да и от уверенности ничего не остается.

Да, это серьезный разведчик… Или, прибегая к газетному языку тридцатилетней давности, – матерый шпион. Который, к тому же, остался неразоблаченным…

Евсеев долго всматривался в фотографию, испытывая странное ощущение: совсем недавно, еще неделю назад, это древнее дело было всеми напрочь забыто и никому не нужно. Случайная находка кассеты, споры вокруг нее, разные версии и мнения, в том числе и настойчивые предложения выбросить старый хлам в мусорную корзину… Но теперь бесконечная цепочка причинно-следственных связей объединила 1972 и 2002 годы, причем в одной точке сошлись восемьдесят девятый номер гостиницы «Интурист», скользкий американский турист Кертис Вульф и запись вербовочной беседы… А главное – «дядя Курт» из малореальной абстракции, бесплотного голоса с осыпающейся магнитной ленты, превратился в конкретного человека!

Впрочем, стоп! Для окончательного превращения надо «привязать» Вульфа к кассете… Проблем с этим не будет: вон, толстый опечатанный пакет с магнитофонными бобинами допросов…

«Провести фонографическую экспертизу» – записал Евсеев в свой блокнот. Он испытывал настоящий охотничий азарт, который держит сыскарей на службе сильней, чем копеечная зарплата. Охота – азартное дело, а охота на человека – вдвойне или втройне…

Он вернулся к уголовному делу. Тут все точно, четко и скрупулезно. Протокол задержания подозреваемого. Протоколы допросов подозреваемого и свидетелей, в основном америкосов: какой-то Эдвард Файн, Анастасия Уиллар, Роберт Кикселла… Они по существу дела ничего не знают и подтверждают лишь факт въезда и пребывания Вульфа в СССР. Протокол изъятия и осмотра американского паспорта, фотографии документа крупным и сверхкрупным планом… Это главный и единственный свидетель обвинения. Заключение экспертизы. Постановление об аресте. Снова допросы – обвиняемого, экспертов, переводчиков, работников «Интуриста». Обвинительное заключение… Протокол судебного заседания. И, наконец, приговор…

Евсеев невольно усмехнулся. Вульфу здорово повезло. Судили его не за шпионаж, грозящий пятнадцатью годами тюрьмы или даже расстрелом, а за въезд в СССР по поддельному паспорту. Потом добавили еще статью об использовании заведомо подложного документа.

Паспорт Вульфа выглядел вполне натурально, все подписи и печати были настоящими. Однако в заключении криминалистической экспертизы указывалось на несоответствие толщины линий шестиугольников фона, равняющихся 0,3 пункта, американскому стандарту, равняющемуся 0,2 пункта, а также на отклонения в составе типографской краски обложки, где содержание синей составляющей оказалось на 16 процентов ниже стандартного. Текст отпечатан, как и положено, на струйном принтере, но краситель изготовлен на масляной эмульсии, в то время как для паспортов применяют водную основу, что затрудняет подделку, ибо тогда буквы осыпаются при любых подчистках и исправлениях… И химический состав бумаги незначительно отличался от стандарта. И толщина обложки. И так далее, и так далее. Всего восемь несоответствий.

Судя по протоколам допросов, Вульф сперва решительно отрицал факт подделки, затем выражал недоумение по поводу столь строгого отношения к столь ничтожному нарушению, потом вспомнил, что перед самым отъездом из США где-то потерял паспорт, а затем неожиданно нашел… Ну и наконец чистосердечно признался, что является членом нью-йоркского филиала коза ностры, в СССР приехал в поисках русского гангстера, родители которого якобы родом из-под Москвы, и паспорт ему изготовили специалисты Организации в частной типографии в Нью-Джерси. После такого объяснения Вульфа должны были экстрадировать из СССР и передать в руки американского правосудия как американского преступника – на что, очевидно, Вульф и рассчитывал. Но этого не произошло.

Он получил три года – максимум возможного, отбыл срок полностью в мордовской ИТК-7 для иностранцев, после чего убыл на родину. К последней странице обложки, с внутренней стороны, был приклеен конверт, в конверте – три фото, сделанные в режиме непрерывной съемки. Кертис Вульф поднимается по трапу самолета. Шаг, второй, третий. На нем мешковатый светлый костюм явно советского производства, лицо неожиданно располневшее, довольное, череп практически голый – волосы еще не успели отрасти.

Ничего больше в деле не было. Ни выпускника ракетного училища, ни факта его вербовки…

Евсеев вернул фотографии на место и закрыл дело. О шпионской деятельности Вульфа сотрудникам КГБ так и не стало известно. Судя по толстой папке дела оперативной разработки, коллеги что-то подозревали: к американцу в камеру подсаживали агентов, круглосуточно записывали его на магнитофон, пытались расколоть на допросах, да и в колонии не оставляли в покое. Но работали втемную, не имея никаких зацепок, поэтому крутились вокруг одного: почему ушел от наблюдения? А тот спокойно отвечал, что ни о каком наблюдении не знает и ни от кого не уходил. Так что результат у предшественников Евсеева получился нулевым. Правда, они поквитались с американцем для морального удовлетворения – все-таки три года от звонка до звонка…

А своему коллеге из будущего помогли: теперь можно сделать однозначный вывод, что вербовочная беседа происходила как раз тогда, когда Кертис Вульф ушел от наблюдения: 15 июля 1972 года в период между 20 и 23 часами!

Лейтенант поднял глаза и встретился взглядом с немолодым прапорщиком – дежурным архива. Тот явно куда-то торопился. Костяшкой указательного пальца он непрерывно постукивал себя по передним зубам и тихо насвистывал. Возможно, у него болят зубы, подумал Евсеев, он записан к зубному врачу и сейчас опаздывает. Но потом взглянул на часы и увидел, что уже половина седьмого.

Да, зубы здесь совсем ни при чем. Он торопится домой, потому что на работе скучно, монотонно, однообразно и серо. А что дома? Яркая жизнь, увлекательные события, всплески адреналина? Да нет, ничего этого, конечно, нет – такая же серость, однообразие и тоска: бутылка пива да телевизор. Потому что совершенно точно, что нет у этого прапорщика ярких мазков в жизни и никто не ждет его на углу Оружейного и Фадеева в красивом платье и с пышной шапкой волос, перехваченных пружинистым обручем… Нет у него Шурочки, нет самой красивой девушки в мире.

И Юра от души посочувствовал прапору.

…Три месяца назад, когда только-только проклевывалась весна, в традиционную дату коммунистического субботника, мэр объявил внеплановую, вроде не приуроченную ни к какому событию, генеральную уборку столицы.

Что удивительно: канули в Лету бесплатное образование и здравоохранение, профсоюзные путевки, исчезли народные дружины, в сотни раз взлетела квартплата, однако из всех достижений социализма в постсоветской России прижился только субботник, как его ни называй, потому что в нем заключена притягательная для правящих классов идея эксплуатации бесплатного труда.

И у них в Управлении – цитадели государственной безопасности, призванной разоблачать чуждую идеологию, охотно поддержали эту основополагающую для рабовладельческого и коммунистического строя идею: отложили поиск шпионов, разработку экстремистских организаций, противодействие терроризму и дружно вооружились тряпками, ведрами, граблями да лопатами. Потому что с незапамятных времен считается, будто этот сверхурочный бесплатный труд гораздо важнее основного и платного, ибо именно здесь проявляется идеологический стержень каждого работника, его сознательность и преданность партии и правительству… Тем более, что ожидался объезд городского руководства, а Юрино начальство, как и любое другое, любило показать себя с наилучшей стороны перед более высокими начальниками.

Юра на всю катушку принял участие в этом наиважнейшем мероприятии, а когда объезд произошел, работы быстро свернулись, и где-то в час дня он уже пил чай у своего давнего друга Лени, потому что тот схлопотал ангину и сидел дома с температурой.

Леня успел стать кандидатом искусствоведения, занимался вопросами кино, мотался – с огромным удовольствием! – по всевозможным кинофестивалям, мечтал стать продюсером и сделать такой фильм, который бы собрал всех «Оскаров», какие только есть, и снял такую кассу, какую еще никто не снимал. Юра не мог рассказать другу о своей мечте, потому что у контрразведчика и мечты засекреченные. Он только подумал, что каждому свое: одним ездить по кинопросмотрам, другим – ловить шпионов…

От Ленчика Юра шел пешком. Воистину говорят: ничто не бывает случайно! Что стоило ему повернуть направо, к метро, – как обычно, когда он возвращался от старого друга? Но Юра залюбовался чистым весенним небом, набухшими почками старых деревьев и пошел пешком. Немного саднило ладони, потому что брезентовых рукавиц не хватало: ко всеобщему изумлению, на этот субботник вышел весь высший командный состав. Молодежь, естественно, лопаты и грабли оставила себе, а рукавицы уступила начальству – ведь, не дай бог, заноза, а?.. Как завтра смотреть в глаза любимому руководителю?

Юра вспомнил своего начальника, полковника Кормухина, весьма грузного товарища, который неистово, дико покраснев лицом, выдирал из промерзшей земли громадную трухлявую доску, а Юра не выдержал, подошел, рванул эту доску, как говорится, одной левой…

Полковник был в новых брезентовых рукавицах, а Юра, естественно, без оных. Полковник обрадовался, что доска выдрана, победоносно отряхнул ладони и назидательно сказал:

– Годами хлам накапливается, лежит, будто так и надо… А мы мигом порядок наведем! Не-е-т, субботники недаром придуманы!

Юра вспомнил, улыбнулся. Перекинул легонький рюкзачок, в котором нес старый спортивный костюм, глянул в витрину большого универмага: высокий молодой человек в светло-сером весеннем пальто, темный пушистый шарф, темные брюки, ботинки на толстой «весенней» подошве… Солнце, пряный ветерок… Здание закончилось, и Юра с удивлением обнаружил, что вышел в какой-то незнакомый переулок. Это он-то, коренной москвич, который помнит наизусть каждую подворотню, каждый проходной двор, каждую скамеечку от Моховой до Пресненского вала!.. Какие-то дома, двух– и трехэтажные, «сталинской» постройки, трамвайная линия… Ветерок посвежел и бодро собрал красивые белые облачка в серую, быстро темнеющую тучку.

Странное чувство. Будто вдруг провалился в смежное пространство, в параллельную какую-то Москву. Школьником Юра перечитал много фантастических книжек и встречал подобные сюжеты: человек приходит домой с работы, а в квартире живут чужие люди, под окнами вместо троллейбуса ходит трамвай, а в магазине напротив неожиданно расположен кинотеатр…

Юра Евсеев завертел головой, отыскивая спасительную букву «М».

Ничего подобного. Зато проехала корытообразная телега, запряженная гнедой лошадью, и возчик в длинном, неопределенного цвета лапсердаке лихо крикнул:

– Тпру-у-у, разбойница! Видишь, люди ждут…

Возле кучи мусора стояли молодые парни в затрапезной одежке, они принялись сосредоточенно швырять в телегу ржавые батареи, обрезки труб, полусгнившие доски. Лошадь дергала ушами и переминалась с ноги на ногу.

– Потише, молодцы, экипаж не развалите! – трубно крикнул возница.

Странное чувство усилилось. То есть вокруг действительно была какая-то другая Москва! Юра встряхнул головой: ведь он не пил ни капли, а по воспитанию – материалист до глубины души!

Он почти поравнялся с компанией «молодцов» и тут заметил, что в стороне стоят несколько девушек, одна – просто… просто… Рассмотреть бы хоть чуть-чуть: высокая, стройная, с копной волос, подвязанных широким шелковым шарфом… точно, шелковым – сзади выбился кусок ткани и развевается, светится насквозь… А лицо – лицо напоминает старинный женский портрет, кажется «Незнакомка» называется…

И тут упали первые, редкие, но очень крупные капли дождя. Возчик взмахнул вожжами и погнал нагруженную телегу. Компания дружно завизжала, кто-то даже швырнул на асфальт лопаты и метелки, и все бросились, толкаясь, к выехавшему из-за угла зеленому микроавтобусу.

– Испугались? – крикнула эта, с копной и шарфом. – Петя, Валя, размокнуть боитесь? А инструменты мне собирать?

– Сейчас как хлынет дождь! – провизжали в ответ бегущие. – Вымокнуть хочешь?

Девушка рассмеялась радостно. Подняла лицо навстречу каплям.

– Какой же это дождь? – воскликнула она. – Это же брызги шампанского…

Она огляделась по сторонам, заметила Юру и улыбнулась.

– Молодой человек, не хотите потанцевать?

– Что?! – Он остановился и, чувствуя, что вид у него довольно глупый, усилием воли собрал лицо в обычное выражение. Но получился «комитетский» камень.

Девушка отвернулась.

– Тогда я сама…

Она выпрямилась, резко подняла локоть правой руки и приложила к животу квадратную брезентовую ладонь:

– Трам-там-там-там… Тра-та-та-та-та… там… там… – Выразительно вскидывая голову и развернув плечи, она прокрутилась несколько раз будто в танце с воображаемым партнером.

Это было как-то… совершенно невероятно. В Москве, в той Москве, какую Юра знал с детства, таких девушек просто не было. Те девушки были слишком обычные, они пили пиво и «Изабеллу», некоторые даже знали модный коктейль «Мохито», они танцевали модные танцы и боялись дождя, но и понятия не имели, что можно танцевать танго под дождем!

«Эта девчонка точно из прошлого века, – подумал Юра. – Чистая и неиспорченная…»

Бегущие остановились. Ребята на миг застыли, открыв рты. Девушки кривились.

– Сумасшедшая!

– Шурка, ты опять за свои штучки!

Но пристыженные парни вернулись. И бросились подбирать инвентарь.

Крупные редкие капли превратились в нормальный весенний дождь. Все мгновенно втиснулись в микроавтобус, и тот рванул с места. Сначала Юра Евсеев опешил. Потом отчетливо понял, что он больше никогда не увидит эту девушку. Он бросился за машиной со всех ног. Причем бежал чуть правее, чтобы водитель заметил его в большое боковое зеркало.

Водитель заметил, когда Юре уже казалось, что мировой рекорд скорости вот-вот сорвется. Водитель принял его за опоздавшего и резко затормозил. Похоже, на последнем дыхании Юра рванул дверь:

– Подвезете?!

Водитель вывернул к нему шею, наливаясь багровым возмущением:

– Чужой, что ли?!

– Свой! Свой! – звонко заступилась та, с копной волос.

В три погибели согнувшись, Юра полез между рядами кресел: там, около нее, был узкий, крохотный кусочек свободного пространства. И он ввинтился туда.

– Спасибо! Как тебя зовут?

– Александра. А тебя?

Если бы Юре Евсееву кто-то когда-нибудь предрек, что случится в его жизни такой момент и он, впервые встретив девушку, обратится к ней запросто, запанибрата на «ты», – он бы не то что не поверил, он бы, наверное, возмутился. Его семья, воспитание, школа и Академия – с отличием, причем не только по специальным знаниям, но и по обязательной этике поведения: количество вилок, не соответствующее количеству ножей, разновидности рюмок и фужеров – назубок, когда надо встать, а когда можно сесть, женщине первым руку не подавать, с инициативными знакомствами без служебной необходимости не лезть – ждать, пока тебя представят…

Но это лицо! Эти живые глаза с миллионом вопросов в каждом зрачке!.. Ни грамма косметики… Юра скосил взгляд: позади Александры сидела девушка и тоже во все глаза смотрела на него, на Юру. Но ее веки так густо были обведены темным карандашом, что казалось, будто в лицо тебе смотрит двустволка или обрез, плавно перетекающий в полукилограммовый слой белил, румян или чего-то там еще, что действительно опасается дождя.

А потом водитель остановился, показывая правый поворот, и Юра увидел за окном знакомую арку и вдруг словно прозрел, узнал место, куда попал: да это же Хлыновка, Хлыновский тупик! А сейчас они поворачивают на Большую Никитскую! Юра вынырнул в современную Москву, захватив с собой девушку из прошлого.

…Пожилой прапор давно уже перестал стучать костяшками пальцев по совершенно здоровым зубам. Прикрыв веки – для конспирации, он с интересом наблюдал за этим лейтенантом, повадившимся в архивный отдел. Евсеев, Петра Даниловича сын. Упорный малый. Любую старую папку с вековыми «делами» читает, как захватывающий детектив. Записывает что-то. Думает. Вот уже полчаса, не меньше, сидит и улыбается. Папку давно закрыл, руки на старой картонке. И – улыбается.

Евсеев поднялся, положил папку на конторку и расписался в девственно-чистом бланке ознакомлений, который прапорщик приклеил к твердой обложке. За тридцать лет он первым заинтересовался делом Кертиса Вульфа. Но далеко не последним…

– Не прячьте далеко это дело, мы его завтра заберем.

Прапорщик пожал плечами:

– Приносите запрос и забирайте. У нас они все на своих местах.

Евсеев вдруг подумал, что если бы на плечах прапорщика были другие погоны: генеральские, с шитыми золотом большими звездами, то он бы казался очень молодым. Все относительно…

– До свидания, – сказал лейтенант.

Интересный парень, вслед ему подумал прапор. Чего только не приходилось видеть за годы службы. Но таких вот улыбок в пыльном и скучном архиве – никогда не встречал.

А Юра Евсеев шел по длинному полутемному коридору медленно, разболтанной походочкой и думал о том, что за эти три месяца, что он познакомился с Александрой, они виделись всего раз десять. И это совершенно противоестественно. Потому что он хотел видеть ее каждый день. Каждый час. Ему нравилось в ней все: ее раскованность, ее жадный интерес ко всему на свете, ее одежда – небогатая, но всегда элегантная и необычная, не «содранная» со страниц модных журналов…

Александра, как оказалось, – художник, только что окончила Строгановку. Когда Юра еще там, в микроавтобусе, предложил встретиться завтра, в воскресенье, Александра не стала ломаться, сразу согласилась и предложила пойти на выставку французских живописцев. Потом немного смутилась: если тебе, конечно, интересно… Еще бы! Ему было интересно все!

Она пришла в светло-сером жакете до колен, из-под которого каким-то необычным веером выбивалась ярко-фиолетовая юбка.

– Нормально? – озорно спросила она, еще издали заметив его восхищенный взгляд.

– Не то слово! – ответил он. И кивнул на вьющийся вокруг колен веер: – Здорово!

– Я сама сшила! – похвасталась Александра. – Это просто! Я придумала! Не стала подшивать, как обычно, а – оверлоком, два раза!

– Тебе надо в модельеры пойти, – сказал Юра. При всей своей эрудиции он, к сожалению, не знал точного значения слова «оверлок».

– Ни за что! – парировала она. – Чтобы все ходили с такими подолами?

– Увидят – и «сдерут»! – так же весело ответил Юра.

– Пусть сначала допрут, как это сделать!

И они рассмеялись, и как-то так получилось, что он обнял ее прямо тут, на тротуаре. И испытал невероятную нежность. Впервые в своей жизни – не интерес типа «что, где, когда», а – нежность, и неожиданный острый укол в сознании: с кем она была до него? Была? Не была?

В галерее Александра вдруг отобрала у него карточку с наименованиями картин и фамилиями художников, которую вручили смотрительницы на входе.

– Тест! – сказала она.

Юра усмехнулся без особого энтузиазма. Но согласился. Дело в том, что при первом обмене информацией «кто есть кто» он, естественно, не сказал всей правды. Сказал первое, что пришло в голову, – работает в архиве. Это было полуправдой, ибо в архиве приходилось бывать часто: молодого посылали на нудную работу все, кому не лень. Что ж, Шурочка решила, что работник архива должен хоть как-то разбираться в живописи.

– Ну-у… – говорила она, глядя на пейзажи и натюрморты, – это слишком просто… А это вообще…

Даже ходила она не так, как все. Она была почти одного роста с Евсеевым на высоких каблуках (десять сантиметров как минимум), но никаких подсогнутых коленей, никаких усилий, идет легко, как в тапочках.

– А вот! Угадай, что это?

Она подвела его к картине. «Хорошо еще, что фамилию художника не спрашивает», – подумал Юра и погрузился в созерцание.

Ровный светло-голубой фон. По нему черточки, резко черные, будто сделанные рейсфедером. Длинные, покороче, снова длинные. Юра вгляделся: они, эти черточки, затягивали, завораживали. И чем больше он смотрел на их застывшее движение, тем большую испытывал тревогу. Тревога. Даже страх. Даже – безнадежность.

– Тьфу, – в сердцах сказал он. – Это… Что-то неприятное. Страшное. Что-то необратимое. Безнадега. Кого-то убили, что ли?

Он повернулся к ней. Она, торжествующе улыбаясь, поднесла к его глазам карточку, пальцем показала нужную строчку.

– Катастрофа на вокзале, – прочел Юра. Снова уставился на картину. – А впечатляет!

– Это и есть – «впечатле», – сказала Александра. – Импресьон. Ты – молодец. Думаю, сбежишь ты когда-нибудь из своего архива.

Юра шагнул к ней, встал совсем близко. В галерее было мало людей. Пустыня. И Юра сказал, очень волнуясь:

– Катастрофа – это если я тебя потеряю.

– Вот даже как? – лукаво засмеялась она. – Какой ты быстрый!

Потом они сидели в кафе – недорогом: сосиски, пицца, пиво…

– У тебя много… поклонников? – Юра с трудом подобрал нужное слово.

– Хватает. Я многим нравлюсь. Просто кошмар!

Она рассмеялась.

– Да, – согласился Юра. – Кошмар.

Про себя он решил, что на самом деле успех у мужчин Шурочка кошмаром не считает. Наоборот – печалилась бы, если бы его не было.

– И что, осаждают со всех сторон? Конфеты, букеты, театры?

Шурочка махнула пухленькой ладошкой:

– Конечно. Все, как обычно. Нового здесь не придумать.

– Ну а потом что? – допытывался лейтенант Евсеев, как будто допрос вел.

Девушка подкатила глаза и вздохнула.

– Что, что… Ничего. Повстречались и расстались. Поцелуи забылись, слезы высохли… Да и не было их – слез-то…

– А по-серьезному с кем-нибудь было? – затаив дыхание, спросил Юра. И это уже не был вопрос оперативника, это был крик души неопытного влюбленного.

– Ну ты даешь? – Александра глянула удивленно. – Мы же только познакомились…

– Я думаю, нас свела судьба, – волнуясь, сказал Юра. – И надолго. Отец познакомился с матерью – и сразу женился!

– Вот даже как… У меня был один ухажер, вроде серьезный, руку и сердце предлагал…

Она покраснела, потом рассмеялась снова:

– С ним уже почти дошли до главного… Но тут позвонила мама: «Ты курицу из морозилки вытащила? А картошку для салата сварила?» Как-то настроение пропало, и я его выставила. До завтра. А вечером пришла Наташка, моя подруга, и рассказала, что он уже всем кому мог руку и сердце раздал…

– Хорошо, – с трудом выговорил Юра. Он дрожал от возбуждения и радости.

Она говорила с ним совершенно искренне, и получалось, что у него нет соперника. И хотя лейтенант знал, что слова ничего не значат, сейчас в нем взял верх обычный штатский – работник архива: он поверил девушке на слово.

– Я… Со мной такое впервые, что я вот так запросто говорю с девушкой о подобных вещах… И ты говоришь так просто… И… Мне это нравится.

Он наклонился к ней, обнял за плечи, она не возражала. Юра, зарывшись лицом в копну ее волос, подумал, что это и есть счастье, что катастрофы нет и быть не может, он не допустит никаких катастроф! Он сделает ей предложение, представит начальству, она пройдет собеседование, Кормухин даст санкцию на брак, и это он, а не ее мама, будет напоминать Александре, чтобы она вытащила курицу из морозилки и сварила картошку для салата! Если в салате есть хорошо сваренная картошка – это всегда первостатейный салат…

* * *

Как и следовало ожидать, фонографическая экспертиза однозначно идентифицировала голос «дяди Курта» с голосом бывшего обвиняемого Кертиса Вульфа.

– Молодец… твой отец! – завуалированно похвалил Евсеева Кормухин, откинувшись на спинку кресла и вроде бы доброжелательно улыбаясь. Вроде бы – потому что за сложенными в улыбку губами не было ни веселья, ни расположенности, ни доброжелательности. Просто жест, гримаса. Про совместный труд на субботнике он давно забыл.

– Значит, змея ухватила себя за хвост… Дело закольцевалось!

У начальника отдела была манера говорить загадками и недомолвками. К тому же теперь он должен был уравновесить похвалу какой-нибудь гадостью.

– Только толку от этого никакого нет! Где мы теперь найдем твоего Вульфа?

Окрыленный было, Евсеев съежился, будто получил на взлете камень из рогатки.

– Не могу знать, товарищ полковник…

– Не знаешь? Вот то-то! А эту книжицу ты внимательно изучал, даже в отделе цитировал! А с какой целью?

Кормухин поднял маленькую брошюрку, которую сознательный работяга Кутьков принес из «Интуриста» вместе с микрокассетой. Из брошюры торчали несколько закладок.

– Гм… Да просто интересно было…

– Да, действительно, очень интересно, – со значением произнес полковник и, открыв одну из закладок, прочел:

 
Стремные ксивы мент облажал,
Пасть лыбит на вытерки клёвые.
Как член губами, клешней зажал
Ксивенку с английским левою…
 

В кабинете наступила зловещая тишина.

– Так исказить классику – «Стихи о советском паспорте»! Вы что, это одобряете?

– Никак нет…

Евсеев вспомнил, что Кормухин начинал работать в Пятом, идеологическом управлении. Боролся с диссидентами, изымал запрещенную литературу. А сейчас, наверное, мысленно перенесся в те годы…

– А тут имеются перлы и похлеще, – голос полковника налился гневом, а щеки покраснели.

 
Пахан и шобла – это ж два братана —
Кому из них шестерить ты пошел бы?
Мы говорим – шобла,
Подразумеваем пахана,
Мы говорим – пахан,
Подразумеваем шоблу…
 

Книжка смачно, как отыгравшая колода, шмякнулась о столешницу.

– Вы знаете, что за такие стихи давали пять лет?! – угрожающе спросил Кормухин.

Евсеев переступил с ноги на ногу.

– Слышал, товарищ полковник. Только я их не писал и не издавал. Мне отдал заявитель, вместе с кассетой. А я передал на ваше усмотрение.

Лицо начальника отдела принимало нормальный цвет. Он возвратился в реальное время и постепенно выпустил пар.

– Передали. Но без осуждения… Ладно. А почему вы в таком виде? Вы, офицер контрразведки, в служебное время ходите в джинсах!

– Виноват. Переоденусь.

– И немедленно! На глупости не отвлекайся, не за это нам платят зарплату! Давай, копай дальше! Ищи вражеского пособника дядю Колю!

– Есть, товарищ полковник! Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Евсеев четко повернулся через левое плечо и строевым шагом вышел из кабинета.

* * *

В 72-м число москвичей составляло около 7 миллионов. Из них 45 процентов мужского пола – это 3 миллиона 350 тысяч человек. Где-то миллиона полтора-два, если брать по-грубому – мужчины старше 30-ти, рожденные в предвоенные и военные годы. Имя Николай на тот период не было самым популярным, всего девятое место в списке употребляемости (потому что патриотичный советский народ любил своих героев, а Невский был все-таки Александром, Донской – Дмитрием, а Сусанин – Иваном), – откуда логично вытекает, что не более двухсот тысяч москвичей в возрасте 30-50 лет носили это славное имя.

Двенадцать процентов из них были неженаты – и Евсеев с большим облегчением отбрасывает в сторону 22 тысячи небритых похмельных индивидов. Остается 178 тысяч, не так уж и много… Но, чем ближе цель, тем тяжелей шагать. Владельцами карбюраторной «Волги» (впрочем, других «Волг» тогда и не было) являлись всего 9 тысяч 567 Николаев. Из них имели рожденную в законном браке дочь Марину в абитуриентском возрасте 17-20 лет – шестьсот двенадцать человек. Из них были женаты на Нинах Степановнах всего… Всего ноль человек. Ноль целых ноль десятых. Евсеев, полторы недели доивший по капле эту веселую статистику, сперва даже не поверил. Он стал перепроверять отчеты, поступавшие к нему в отдел со всех административных округов столицы (поскольку сводная информация за тот период отсутствовала), потратил еще один день – и получил тот же результат. «Дядя Коля», счастливый обладатель «Волги», Маринин папа, Нин-Степановнин муж и пособник ЦРУ, казалось бы, готовый материализоваться в прокуренном воздухе кабинета, напротив – постепенно растворялся среди мужского населения Москвы