Текст книги "Рок-н-ролл под Кремлем"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Каким таким «дядей Куртом»? – Пьющий медведь вновь почесал нос – Я такого и вообще не знаю!

– Пятнадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят второго года вечером, около девяти часов, вы встретились со знакомым дяди Коли, который представился вам как дядя Курт. После этого вы с ним встречались? Может, как раз в Брюсселе?

– Когда?! – Пока еще не разжалованный полковник Рогожкин вытаращил глаза. Белки у него имели желтоватый оттенок и были испещрены красными прожилками. – В каком году?! Думаете, я помню, с кем встречался тридцать лет назад?! Но ни с каким дядей Куртом никогда не встречался точно. У дяди Коли таких знакомых не было. И потом, откуда он мог взяться в Брюсселе? Ерунда какая-то…

Реакция вполне правдоподобная. Но как ни маскируйся, а ложь на фонограмме тоже проявит себя.

– Спасибо, Алексей Михайлович! – Евсеев выключил диктофон. – На первый раз вполне достаточно.

– А что, будет и второй? – Лохматые брови поползли вверх, сминая в гармошку кожу на покатом лбу. – С меня вполне хватит и первого…

Евсеев развел руками.

– К сожалению, не все в жизни от нас зависит, Алексей Михайлович. Вы человек военный и знаете это лучше меня, потому что дольше служите. Сейчас вас накормят и отведут отдохнуть в нашу внутреннюю гостиницу, а завтра мы продолжим разговор…

Рогожкин хотел было возразить, но вошедшие в кабинет «волкодавы» одним своим видом отбили к этому охоту.

* * *

…Шурочка жила на Сретенке, в глубине старых московских дворов, – «сам не найдешь, я выйду на угол…»

Жара отпустила, брызгал дождик, дул прохладный ветерок – примерно такая погода стояла в день знакомства. За три месяца их отношения в плотском плане сильно не продвинулись: обнимались, целовались – этим дело и ограничивалось. Во-первых, у них не было «свободной площадки» – квартиры или хотя бы комнаты, позволяющей остаться наедине и исследовать друг друга без одежды, как при детской игре «во врачей». А во-вторых, что на самом деле являлось «во-первых», Юрин опыт любовных похождений исчерпывался всего несколькими скоротечными актами. Первый произошел со случайной знакомой на новогодней студенческой вечеринке с обязательными алкогольными излишествами и связанными с ними неприятными ощущениями. Дело происходило в одной большой комнате, в углу загадочно мигала гирляндами тощая сосенка, на широкой тахте, на диванчике и в глубоком кресле возились пары.

– Перестань, ты мне порвешь колготки… – слышался сдавленный шепот слева.

– Ничего, новые куплю, – страстно шептал в ответ Боря Козицкий. Раздался чмокающий звук поцелуя.

Справа молча пыхтели. Юра настороженно прислушивался, и это отвлекало его от главного.

– Ну что, ты спишь, что ли? – шептала его девушка, кажется Вера, подставляя мокрый рот. Потом она взяла дело в свои опытные руки и довольно быстро довела его до конца.

По паркету прошлепали к столу чьи-то босые ноги, раздалось бульканье, и голос Козицкого, пытаясь воспроизвести интонации диктора телевидения, торжественно произнес:

– С Новым годом, дорогие товарищи! Приглашаю всех встать и выпить!

– Принеси мне фужер сюда! – капризно потребовал Федун, но Боря был принципиален.

– Нет, и не проси! Ибо вино – благородный напиток, и пить его подобает стоя!

Щелкнул выключатель.

– Ой, зачем, выключи!

Девушки принялись поспешно поправлять одежду и приводить в порядок растрепанные прически. Потом они, как ни в чем не бывало, пили за наступивший новый год, и только голые ноги Веры и Алки перечеркивали наведенный марафет и раскрывали содержание происшедшей в темноте возни. Юля осталась в колготках, но довольный вид Федуна и подозрительные пятна у нее на кофточке выдавали пару с головой.

Никаких особо приятных воспоминаний о прелестях любви у Юры не осталось. «И очень хорошо, что не осталось, – прокомментировал потом верный друг Леня. – Вполне мог на винт намотать…»

Шурочка стояла на углу, как и договорились, в накинутом на плечи легком плащике, под которым угадывалось вычурное, все в рюшках и воланах, светло-сиреневое платье. В платоническом плане их отношения продвинулись гораздо дальше: Юра представил ее родителям как возможную невесту, а теперь она вела его на смотрины в свою семью.

Они клюнули друг друга в щеки: поздоровались.

Юра прижимал к груди огромный сборный букет, этакую русскую икебану: каллы, астры, гвоздики, розы – все, что было у бабушки возле метро. На плече, в знакомом рюкзачке, звякали бутылки.

– Ты моих споить хочешь? – Шурочка вопросительно кивнула на перезвон. – Зачем столько набрал?

– Три разного, – сказал Юра Евсеев. – На любой вкус. Кто что хочет. Я же должен произвести хорошее впечатление…

Его родителям невеста понравилась.

– Хорошая девушка, чистенькая, умная, – сказал Петр Данилович. – Думаю, собеседование она пройдет без проблем. Судимых-то родственников у нее, наверняка, нет…

– И хозяйственная, – кивнула Клавдия Ивановна. – Сразу фартук надела, стала посуду мыть. Хотя это не показатель: смотрины – одно, а семейная жизнь – другое… По-моему, она немножко болтушка. Ты ей деликатно подскажи, если дело к свадьбе пойдет, что у тебя специфика службы и рот надо держать на замке…

Профессиональную тайну Евсеевы сохранили: Петр Данилович представился отставным военным, что, в принципе, соответствовало действительности, а трудовую деятельность Юры в разговоре вообще обходили стороной. Шурочка визитом осталась довольна, теперь хорошее впечатление следовало произвести жениху.

– Букет надо разодрать, – деловито произнесла Шурочка. – На три. Пришли бабушка и тетя! – объяснила она.

Стали «раздирать».

Юра зубами порвал шикарный оберточный целлофан, озаботился:

– А тебе? Надо драть на четыре… Но получатся четные букеты… Давай я лучше сбегаю еще куплю… Хотя далеко, да и нет там больше…

– Не заморачивайся, никто не будет считать, – заверила Шурочка, ловко обертывая три вполне приличных, хотя и мало напоминающих «икебану» букетика. – А мне сейчас не надо, мне отдельно купишь…

Юра Евсеев с трудом перекусил ленту. На каждом букете удалось даже завязать банты, так что получилось вполне прилично.

– Все! – сказала Шурочка. – Ты – не бойся. Они – рафинированные интеллигенты…

– Лишь бы не аристократы, – улыбнулся Юра. – Никита Михалков в одном интервью объявил себя аристократом… Меня это насторожило: как-то вроде нескромно самому о себе так…

– Они аристократы духа, – заверила Шурочка. – Для них условный, книжный мир гораздо важней реального. Ты все поймешь.

– Меня уже трясет! – выпалил Юра.

– Не бойся, никто тебя не съест, – подбодрила Шурочка. – Пошли!

Дому оказалось лет сто, может, чуть меньше. Четырехэтажный, он казался очень высоким, по фасаду из красного кирпича змеились глубокие трещины. Диссонансом с этой архаикой смотрелись несколько металло-пластиковых окон и блоков сплит-систем.

– Новые русские выкупают квартиры, – Шурочка перехватила его взгляд. – Тихое место, центр… Моим тоже предлагали. Но для них это унизительно…

Гулкий подъезд запирался разболтанным замком, врезанным в древнюю, когда-то крепкую дверь. Здесь было на удивление чисто: не пахло ни кошками, ни людьми.

Миновав несколько бронированных дверей с телекамерами, по стертым каменным ступеням они поднялись на четвертый этаж. Шурочка вставила ключ в замочную скважину, вокруг которой курчавилась грязная вата, вытрепанная из-под заскорузлого, в трещинах, дерматина. Это была обивка по моде шестидесятых годов прошлого века: с ремнями наперекрест и круглой пуговицей посередине. Юре вдруг показалось, что сейчас он окажется в прошлом. Так и произошло.

Щелкнул замок, и Евсеев перешагнул через стертый порог в странную прихожую – маленькую, но высоченную, словно пенал, поставленный «на попа». Было тесно: тут стоял очень старый, порядком облезлый трехстворчатый шкаф, висела вешалка, большое зеркало искажало отражения, как в комнате смеха, хотя, конечно, не так сильно. Из глубины квартиры слышались голоса.

– Пойдем в библиотеку…

Шурочка провела его в комнату с синими, в непонятных желтых разводах стенами, где за старомодным, круглым столом оживленно беседовали три женщины и мужчина. Вдоль двух стен от пола до потолка тянулись книжные полки из некрашеных, потемневших от времени досок. На них стояли разнокалиберные фолианты и множество толстых журналов. В углах тоже лежали стопки «Знамени» и «Нового мира», перевязанные шпагатом.

– Ну и что, что его знает вся салонная Москва и он выпустил два сборника? – театральным голосом вопрошала некрасивая рыжая женщина лет сорока. – Я прекрасно чувствую литературный текст, и я вижу, что это не поэзия, а обыкновенная халтура!

– Избегай резких выводов, Ида, – покачала головой пожилая, но моложавая дама. – В свое время мне давали рецензировать рукописи Бродского, по тем меркам мне тоже казалось, что это ерунда… А он стал нобелевским лауреатом…

– Не тот случай!

– Знакомьтесь, это Юра! – звенящим голосом объявила Шурочка, и четыре пары глаз внимательно уставились на пришельца. Именно пришельца, потому что Юра вдруг почувствовал себя инородным телом, ворвавшимся в совершенно другой, непонятный ему мир.

– А это моя мама, Елизавета Михайловна, – Шурочка указала ладонью на довольно молодую, симпатичную даму в белой, под горло, кофточке, с такой же, как у нее, копной светлых волос. У нее внимательный строгий взгляд, Юра даже немного поежился и, коротко наклонив голову, протянул цветы.

– Очень приятно. Юрий.

– Это бабушка, Анна Матвеевна…

Назвать бабушку старушкой ни у кого бы язык не повернулся. Да и слово «бабушка» ей не шло: просто дама постарше, в темном неброском платье и с собранными в узел на затылке волосами. Но лицо морщинистое, видно, не признает кремы, лосьоны и косметологов, а круглые старомодные очки усугубляют впечатление. И смотрит она не только строго, но и оценивающе. Снова шаг вперед, поклон, протянутый букет.

– Очень приятно. Юрий.

– Это тетя Ираида, – указала Шурочка на женщину, прекрасно чувствующую литературный текст.

В отличие от всех остальных, тетя улыбалась. Выглядела она соответственно имени: вытянутое лицо, лошадиные зубы, растрепанные рыжие волосы. Нервные пальцы вертели незажженную папироску.

– Очень, очень приятно… – Юра в очередной раз коснулся подбородком груди и вручил последний букет.

– А это папа, Петр Петрович…

Папе можно было с одинаковым успехом дать и сорок пять лет, и шестьдесят. В первом случае он должен был сильно пить, а во втором – просто прожить бурную жизнь. Он поднялся навстречу – седой, высокий, слегка сутулый, и, пристально глядя на Юру, протянул руку.

– И вовсе он не папа, – возразила мама. – Наш папа был Александр, я назвала Шурочку в его честь. Только он сгинул где-то в Мордовии. Но Шурочка – Александра Александровна, а не Александра Петровна! Когда Петр появился, Шурочке уже было…

– Мама! – сердито воскликнула девушка. – Что ты прямо с порога…

– А что? Молодой человек пришел в семью. Пусть принимает все так, как есть!

Юра крепко пожал папе-не папе руку, ловко сбросил с плеча и передал многообещающе звякающий рюкзачок:

– Не знаю… Старался, чтобы на любой вкус. Водка, коньяк и шампанское.

Папа-не папа повеселел.

– Сейчас я все быстренько в холодильник… А ты, Шура, давай, пошустри насчет закуски…

Глядя на себя со стороны, Юра испытывал удовлетворение: не растерялся, чувствует себя уверенно и спокойно, все выходит четко и вроде само собой. На практическом занятии в Академии по теме «Знакомство» он бы получил «пятерку». Преподавательница прикладного этикета Беатриса Карловна Дорн осталась бы им довольна.

– И я, конечно, подготовила отрицательную рецензию! – продолжала рассказ тетя Ираида. – Что тут поднялось!

«Надо вести себя так, будто ты пришел к хорошим знакомым, – просто и естественно. Выбери предлог и перехвати инициативу, – учила манерная, пендитная немка. – Переключи разговор на себя, окажись в центре внимания, и твой социальный статус в группе сразу повысится…»

Юра улыбнулся присутствующим и непринужденно осмотрелся.

– Какая-то интересная раскраска стен, – заинтересованно произнес он и, подойдя, потрогал рукой. На пальцах осталась синяя пыль. – Никогда не встречал такую…

– Обычная побелка и золотой накат, – пояснила бабушка. – Были такие валики с узорами, их окунали в краску, а потом катали по стенам. Но это было давно. Уже лет сорок ремонт не делали…

Действительно: стены потрескались, на высоком потолке – желтые следы протечек, а в одном месте потолок обвалился, обнажив темные квадраты дранки.

– Да, с потолками в пять метров ремонтироваться не просто, – вмешалась Ираида, закуривая. – Проще эту квартиру продать, а новую купить…

Юра впервые услышал о столь странном методе. Новая квартира тоже ведь обветшает, значит, ее тоже продавать? И потом, меняя «убитое» жилье на отремонтированное, обязательно теряешь комнаты или метры. Пару раз переехал, а потом иди в подвал или на чердак? Но тема разговора не должна быть неприятной для хозяев, поэтому он продолжал осматриваться в поисках более приятного предмета для беседы.

Между окнами висели удивительные часы – старинные, на толстой цепи, как карманный «Брегет» у покойного деда.

– О-о-о, сразу видно, это антикварная вещь…

Юра вежливо засмотрелся на отблескивающий перламутром циферблат, замысловатые резные стрелки, римские цифры…

– Они были в ремонте, – заметив его интерес, воскликнула бабушка, с удовольствием нюхая цветы. – Они как раз были в ремонте…

Вошедшая в комнату Шурочка резко шагнула к бабушке, выхватила из ее рук букет, хорошенько тряхнув при этом за руку:

– Стол почти готов! Где большая ваза, я все цветы поставлю в воду!

– А вы понимаете в антиквариате? – спросила Ираида с некоторой язвинкой в голосе. Очевидно, ей не понравилось, что он переключил внимание на себя. – Ах да, вы же, кажется, работаете в архиве? И сколько сейчас зарабатывает архивариус?

Папа-не папа вернулся на свое место. Он выглядел оживленным и даже помолодевшим. Юра замялся:

– Это зависит от дела, которое… – Он спохватился. – Оклад нормальный. А премия зависит от важности… открытия.

– Надеюсь, ученая степень у вас уже есть? – ненавязчиво поинтересовалась Елизавета Михайловна.

– Ираида, Лиза, это неприлично! – строго укорила бабушка.

– Почему? – длиннолицая Ираида выпустила облако дыма. – Материальные возможности потенциального Шурочкиного жениха не должны быть для нас секретом.

– Во всяком случае, на коньяк у него хватает! – потер руки Петр Петрович.

Польщенный поддержкой, Юра скромно потупился.

– Ну, это же не «Хеннесси»…

– Не что? – не поняла Елизавета Михайловна. Ираида тоже недоуменно подняла брови.

– «Хеннесси» – это французский коньяк, – пояснил Юра. – Но он очень дорогой. Мне не по карману.

– Пока не по карману, молодой человек, – поднял палец папа-не папа. – Пока! Когда я, наконец, защищу свою диссертацию, я обязательно выпью «Хеннесси»! И вы, юноша, рано или поздно разбогатеете и будете пить это французское пойло стаканами!

«Вряд ли, – подумал Юра. – На нашей службе можно разбогатеть лишь предательством. И потом, кто пьет коньяк стаканами? Только свиньи…»

Образ Беатрисы Карловны замахал двумя руками. Но Юра и сам понимал, что ничего подобного вслух произносить нельзя, он выбрал учтивый и вдумчивый вопрос, который должен был поднять его рейтинг еще на несколько пунктов.

– А какова тема вашей диссертации?

– М-м-м… – Петр Петрович поморщился, как от зубной боли. Елизавета Михайловна желчно усмехнулась.

– М-м-м-м…

Он напрягся, то ли вспоминая, то ли придумывая, и, наконец, выпрямив спину, слил фразу, будто воду из бачка: «Конструктивистский модернизм второго тысячелетия как компенсационное проявление внутренней несвободы советской интеллигенции»…

Юра задумался. Надо сказать что-то умное, но он не мог разобраться в нагромождении терминов. Только одно бросалось в глаза…

– А каким образом во втором тысячелетии оказалась советская интеллигенция? И какая у нее несвобода?

– Мне нравятся его вопросы, – тонко улыбнулась Анна Матвеевна.

Папа-не папа замер, вытаращив глаза. Но только на миг:

– Молодец, юноша, вы зрите в корень. Когда я начинал работу, там шла речь о модернизме шестидесятых годов. Но время обгоняло мою диссертацию, приходилось уточнять название – модернизм семидесятых, восьмидесятых, девяностых… Про второе тысячелетие я придумал только сейчас. И сел в лужу…

– Ты это делаешь постоянно, – сказала в сторону Елизавета Михайловна. – Как мне это надоело!

– Придется переработать название, – не обратив внимания на реплику супруги, продолжал Петр Петрович. – Но это не так-то просто, ибо многое предстоит осмыслить заново… Да… За это стоит выпить!

– А как же сам текст? – удивился Юра. – Его ведь тоже придется перерабатывать?

– Самого текста нет, – резко бросила Елизавета Михайловна. – Петр, перестань морочить людям голову!

– Не согласен, – возразил папа-не папа. – Текст есть, только он в моей голове. Я уже и так кандидат наук, и мне не нужны никакие подтверждения! Близкие люди должны меня понимать! Но если дело пойдет на принцип, то я выйду на защиту! Да, выйду!

Голос его дрогнул, как будто он пообещал взойти на Голгофу.

Елизавета Михайловна встала:

– Там уже, наверное, все готово… Пойдемте мыть руки…

Потрескавшаяся ванна, отвалившаяся плитка, облупленное по краям зеркало, устойчивый запах сырости, текущий бачок и стоящее рядом ведро с водой… Впечатления не улучшало даже специально повешенное белоснежное полотенце. Похоже, эти люди еле сводят концы с концами… Мысль мелькнула и пропала было, но когда Юра вошел в гостиную и увидел старый-престарый сервант с разномастной посудой, протертый диван и допотопный черно-белый телевизор, то понял: Шурочка живет в бедности! И самодельные платья с воланчиками – не от хорошей жизни…

Стол содержал гораздо меньше изысков, чем предшествующая ему беседа: тарелки с вареной колбасой и сыром, порезанная толстыми ломтями и засыпанная кольцами лука селедка, миска с салатом, похожим на «оливье», салат из помидоров… И все.

Его мама Клава подготовила к смотринам куда более щедрое угощение: салат из крабов, мясная и рыбная нарезка, красная и черная икра в выпеченных собственноручно тарталетках, запеченная в духовке утка с яблоками и много других вкусностей…

«Бедная Шурочка! – Юра незаметно взял сидящую рядом девушку за руку – Надо забирать тебя в нормальные условия… Конечно, родительская квартира тесновата, но можно стать в очередь в Управлении… А если поехать в провинцию, то там реально сразу же получить жилье…»

Его размышления прервал папа-не папа, торжественно появившийся из кухни.

– Горячее прибыло! – радостно возвестил он.

В одной руке Петр Петрович держал большую миску дымящейся картошки, в другой – все три принесенные Юрой бутылки, причем коньяк был отпит почти наполовину.

Застолье началось и поехало по наезженным рельсам. Женщины пили шампанское, Петр Петрович – коньяк, Юра попросил водки. Красивых тостов никто не говорил.

– За знакомство! – призвал Петр Петрович, рюмки и фужеры сошлись со стеклянным звоном.

В горячке Юра опрокинул «Русского Размера», Шурочка тут же протянула кусочек селедки на вилке и ложку с горячей, разваренной картофелиной. Юра стал все это жевать, улыбаясь, радуясь новому ощущению и удивляясь удивительной сочетаемости водки именно с такой закуской. Ему даже захотелось еще выпить.

Петр Петрович тут же налил еще.

– За дружбу!

Коньяк он совершенно спокойно закусывал селедкой и нахваливал:

– Хороший коньячок, давно не приходилось пробовать…

Елизавета Михайловна свела брови.

– Не пей как лошадь!

– И-и, милая, лошади пьют ведрами… Но только воду! – Петр Петрович расхохотался. – А водку только человек может! Потому что человек – венец природы!

Ираида пила шампанское, курила тонкую папироску и внимательно разглядывала Юру.

– Молодой человек, мудреные марки коньяков вы знаете, – наконец проговорила она. – А как насчет Кафки? Или что там говорил Заратустра? Сложное интеллектуальное чтение вас интересует?

Юра уже выпил несколько рюмок и захмелел. Расслабился. И к «экзамену» отнесся легкомысленно.

– Заратустра. Не знаю я, что он говорил. Но точно скажу: трезвым он говорил одно, а пьяным – другое…

Застольный гомон стих. Шурочка дернула его за рукав. Четыре пары глаз рассматривали невежественного юнца в упор. Шутка не удалась.

Юра смутился.

– А Кафка… Придумать, как человек превращается в таракана…

– В клопа, – тихо поправила бабушка, не поднимая глаз от тарелки.

– …и как родственники убивают его яблоком… По-моему, это чистая патология. Ему бы обратиться к психиатру…

Ираида покачала головой.

– Ужас. Тихий ужас…

– Что ты, в самом деле, Лиза? – укорила бабушка. – Молодой мальчик, работает в архиве. Что ты к нему пристала? Я Кафку тоже не очень… Разве только «Замок»…

«Ничего, – подумал Юра. – Когда придет время, я расскажу, что никакой я не архивист, а капитан ФСБ! И вы перестанете относиться ко мне с этой мягкой снисходительностью!»

– А Солженицына ты читал? – спросил папа-не папа и опрокинул очередную рюмку – Не то, что все знают, а серьезные вещи. «Случай на станции Шепетовка», например… Или «Матренин двор»… Или «Красное колесо»?

– Нет, каюсь. Не доводилось.

– Ну и ладно! – Папа-не папа с сожалением вытряхнул в рюмку последние граммы коньяка. – Ты их не слушай! – приказал он. – Ерунда это все! Жрать нечего – а книги покупают! И что толку?

– Что значит – «жрать нечего»? – взвилась Елизавета Михайловна. – Мы так с Шурочкой решили: курицу не делать, а лучше – торт! Немного закусить – и чай! А тебе бы только все опошлить…

– Мама! – Шурочка порывисто встала. – Я ставлю чайник. И несу торт.

Чай был жидким, а торт посредственным. Мама Клава готовила значительно лучше. Или меньше экономила.

«Ну ничего, – решил Юра. – Мама полюбит Шурочку, несмотря на все эти мелочи. А готовить она научится…»

Тем временем за столом накалялись литературные страсти.

– Если хотите знать, то мне они все не нравятся: и Синявский с Даниэлем, и Гинзбург, и Бородин, – папа-не папа откинулся на спинку стула и раскачивался на задних ножках. – Так и я могу написать!

Ираида вскинула брови. Елизавета Михайловна рассмеялась.

– Ну ладно, Петя, – примирительно сказала Анна Матвеевна. – Не забывай, что это люди другого времени. И в том времени они были востребованы и воспринимались совсем по-другому…

Петр Петрович со значительным видом поднял палец.

– Вот именно! Когда их преследовали и запрещали, тогда их понимали и хвалили! А стоило все разрешить, и они закончились! Где тот же Солженицын? Какие гениальные романы он пишет?

Шурочка наклонилась и, дыша шампанским, горячо зашептала Юре в ухо:

– Пойдем в мою комнату, они будут еще долго спорить…

В маленькой квадратной комнатке размещались только сервант со стулом и узкая кровать. Перед окном раскачивались ветви какого-то дерева, по стеклу бежали струи дождя. Шурочка щелкнула задвижкой и с улыбкой подошла вплотную. Но ничего не говорила. Смотрела – и все, будто чего-то ждала…

Если бы Юра не выпил пять рюмок водки, он бы не понял – чего. Но опьянение делает человека проще и понятливее, поэтому он отдался на волю чувств, стал жадно целовать девушку, потом увлек ее на кровать, поднял широкую юбку, открывая белые ноги с развитыми бедрами, перечеркнутыми узкими шелковыми трусиками, затем весьма естественно снял их, попутно сбросив домашние тапочки, и, придавая акту раздевания законченность, зашвырнул красный комочек в угол. Беатриса Карловна была бы довольна! Правда, этому она его не учила… Но все равно была бы довольна.

Когда все закончилось, Юра испытывал не столько физическое удовлетворение, сколько огромную душевную радость. Победа! Победа!! Правда, он многого не понял… Может, потому, что каждую минуту ожидал стука в дверь. Он посмотрел на задвижку – хлипкая, не выдержит хорошего толчка…

– Не бойся, – тяжело дыша, сказала Шурочка. – Они как глухари: когда увлечены, ничего не слышат… Я скажу, что готовила для тебя книги.

Юра почесал в затылке… Книги его сейчас не интересовали.

– Так ты, это… девушка?

Шурочка расхохоталась.

– Уже… нет! – Она с трудом произносила слова, настолько сильным был смех. Она буквально корчилась на кровати!

«Что тут смешного?» – растерянно подумал Юра, понимая, что сморозил какую-то глупость.

– Но… была?

Полуобнаженное тело забилось в истерике. Девушка закрыла лицо руками.

– Ну конечно, была! – прорвалось сквозь пальцы. – Разве ты не почувствовал?

Юра посмотрел на простыню, но никаких признаков дефлорации не увидел. Проанализировал свои ощущения – в них таковых тоже не оказалось. 3начит, Шурочка смеется над ним?

– Подожди, ты же говорила, что позвонила мама и ничего не было?

Шурочка перестала смеяться. Одернула бесстыдно задранную юбку, села, обхватив колени, посмотрела изучающе-строго, как ее бабушка.

– Один раз позвонила, другой – не звонила… Разве это имеет значение? Ты же не мальчик?

– Н-н-у, да… – вынужден был согласиться Юра. До него дошло, что он идет по неправильному пути. Образ Беатрисы Карловны Дорн укоризненно качал головой, приложив ладони к впалым щекам. Надо было срочно исправляться.

– Нет, я просто так спросил, извини. По глупости…

Взгляд Шурочки смягчился.

– Ну, пойдем к нашим…

Они вернулись к столу. Там ничего не изменилось. Их отсутствия никто не заметил. Интеллектуальный, а на взгляд Юры, совершенно никчемный и бессмысленный спор продолжался.

– И «Метрополь» – говно! И «Континент»! – бушевал растрепанный и красный папа-не папа. Его окончательно развезло. – Оценивалась не литература, а политика! – Петр Петрович стукнул кулаком по столу. – Если я напишу роман и попаду в струю, то могу получить «нобелевку»… Мое последнее эссе привлекло внимание всей литературной Москвы!

– Пять страниц в сборнике тиражом пятьсот штук?! – вскинула брови Елизавета Михайловна. – Всей Москвы?

– Ну и что?! Заинтересованные люди передают экземпляры друг другу, перепечатывают их, отсылают знакомым… Главное – идея, свежесть мысли! Вася Гольштейн сказал, что его бывшая жена звонила из Парижа и восхищалась тем, как я обозначил проблему! Когда я напишу роман, его переведут во всем мире!

Елизавета Михайловна махнула рукой.

– Не надо романа! Напиши маленький рассказ, направь в редакцию, а потом мы прочтем рецензию!

– Нет! Я не хочу размениваться! Я создам нетленку!

– Петя, ты давно обещал починить унитаз, – деликатно говорила Анна Матвеевна. – Бачок уже два года не работает. Сколько можно с ведром ходить…

– Нет-нет, не принижайте Петину духовность, – возражала Ираида.

Юра ушел, не прощаясь: здесь это допускалось. На прощанье Шурочка вручила ему стопку книг и поцеловала взасос.