Текст книги "Тихая гавань"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Глава 24

На следующий день Мэтт приехал в город около пяти и через четверть часа был возле отеля. Войдя в вестибюль, он долго бродил по нему, озираясь по сторонам, словно опасаясь засады, и ровно в шесть уже стоял перед дверью номера, где остановилась Салли. Скривившись, Мэтт заставил себя позвонить. Меньше всего на свете ему хотелось находиться тут, но он решил, что пришло время покончить с этим раз и навсегда. Иначе она так и будет преследовать его до конца его дней.

Салли распахнула дверь – в черном платье и таких же черных туфлях на высоченных каблуках она выглядела строгой и элегантной. Черное выгодно подчеркивало сияющее золото ее волос, и она казалась старшей сестрой Ванессы. Даже сейчас она все еще удивительно красива.

– Привет, Мэтт, – прощебетала она, кивком головы указав ему на стул.

Через мгновение в руках у него оказался бокал мартини. Выходит, она помнила его вкусы, хотя с тех пор они сильно изменились. Но Мэтт предпочел промолчать.

Себе она налила того же. Усевшись на диван напротив него, Салли со вздохом поднесла бокал к губам. Возникла неловкость, но вскоре мартини сделал свое дело. Как и следовало ожидать, не прошло и нескольких минут, как их снова потянуло друг к другу. Вернее, так решила Салли, потому что Мэтт не чувствовал ничего. Он пока еще не понял, что произошло, – просто того, что он так боялся, не случилось, и с души у него словно камень свалился.

– Почему ты так и не женился снова? – спросила Салли, поболтав оливки в бокале.

– Ты меня вылечила, – с улыбкой бросил в ответ Мэтт, откровенно любуясь ее ногами. Они были все так же хороши, что и десять лет назад, а короткая юбка давала ему полную возможность вдоволь налюбоваться ими. – Все годы я жил настоящим затворником, знаешь ли. Бежал от людей… и рисовал…

Сказал он это так, чтобы она ни в коем случае не почувствовала, что в его затворничестве виновата только она. Нет, Мэтт нисколько не жалел об этом. Он успел полюбить свою жизнь и ничуть не стремился расстаться с ней. А уж если начистоту, то теперь она нравилась ему куда больше, чем та, прежняя, когда вместе с ним жила Салли.

– Но как ты мог?! – нахмурилась она.

– Честно говоря, меня это полностью устраивает. Я добился всего, чего хотел, и мне нет нужды кому-то что-то доказывать, потому что я и так уже все доказал – себе самому. Живу на берегу океана, рисую детей… собак…

Вспомнив о Пип, Мэтт улыбнулся про себя. Почти сразу же перед его мысленным взором встало лицо Офелии. И почему-то сейчас она показалась ему намного привлекательнее его бывшей жены. Вернее, они обе были очень красивы, но каждая по-своему.

– Тебе нужно снова начать жить, Мэтт, – мягко сказала Салли. – Ты никогда не думал о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк?

Что касается Салли, то она уже думала об этом. Сама она так и не смогла полюбить Новую Зеландию, а от Окленда ее просто тошнило. Ну а теперь она свободна и может поступать, как ей заблагорассудится.

– Никогда! – честно ответил он. – С этим покончено – навсегда.

Достаточно ему было только подумать об Офелии, и колдовские путы, мягко опутавшие его волю благодаря чарам Салли, развеялись как дым.

– А как насчет Парижа? Или Лондона?

– Может быть. Но не теперь. Когда я устану жить Робинзоном Крузо, тогда разве что… Но до этого еще далеко. А сейчас, когда Роберт будет еще четыре года учиться в двух шагах от моей халупы, меня и пинками не выгонишь в Европу.

Ванесса говорила, что года через два собирается поступать в Беркли. Вот и еще одна причина никуда не ехать. Мэтту хотелось находиться рядом с детьми. Слишком долго он не видел их – и сейчас намеревался насладиться каждой минутой, чтобы быть вместе с ними.

– Удивляюсь, как тебе все еще не надоело! Жизнь отшельника, я хочу сказать. Как вспомнишь, каким ты был раньше – веселым, сумасбродным…

И к тому же владельцем крупнейшего нью-йоркского рекламного агентства, у которого от клиентов просто отбоя не было. Им с Салли приходилось арендовать то дома, то яхты, то самолеты, чтобы не давать клиентам скучать. Вспомнив об этом, Мэтт грустно усмехнулся – теперь все казалось ему такой суетой!

– Наверное, я повзрослел. Знаешь, такое случается.

– Ну, во всяком случае, ты нисколько не постарел, – игриво заметила Салли.

Наверное, Салли решила прибегнуть к другой тактике, раз предыдущая не сработала, подумал Мэтт. Уж ее-то никак нельзя представить живущей на берегу в покосившейся от времени и ветра лачуге! Салли бы скорее повесилась, чем решилась на такое.

– Однако я чувствую себя старым, дорогая. Но все равно – спасибо за комплимент. Кстати, ты тоже.

Салли даже похорошела с тех пор, а легкая полнота ей шла, придавая изящной фигуре некоторую пикантность. Раньше, насколько помнил Мэтт, она была, что называется, кожа да кости, хотя ему это тоже нравилось.

– Ну и какие же у тебя теперь планы? – с интересом спросил он.

– Пока не знаю. Думаю. Еще не могу прийти в себя от шока… – Салли совсем не походила на убитую горем вдову. Впрочем, и неудивительно – какое уж тут горе? Скорее она походила на узника, обретшего наконец свободу. В отличие от Офелии, невольно добавил он, которая искренне оплакивала погибшего мужа. Между этими двумя женщинами лежала пропасть. – Подумываю о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк. – Салли бросила на него смущенный взгляд. – Ты, наверное, решишь, что я сумасшедшая, но иной раз я думаю даже, а вдруг… – Взгляды их встретились, и в комнате повисло молчание. Салли не договорила. Впрочем, Мэтт и так догадался. Он хорошо се знал. Да, все дело в том, что он знал ее слишком хорошо.

– Послушай, если я даже соглашусь поехать с тобой, попробовать начать все сначала… словно и не было всех этих лет… Боже милостивый, что за бред?! – с нарочито-печальной улыбкой Мэтт поднял на нее глаза и внутренне возликовал, когда она кивнула в ответ. Выходит, он угадал. Впрочем, он всегда знал, что у нее на уме. И куда чаще, чем она думала. – Проблема в том… видишь ли, ведь все долгие десять лет я мечтал именно об этом! Но ты была далеко, твоим мужем стал Хэмиш, и надежды для нас не было. А сейчас, когда его уже нет, когда ты сама предлагаешь мне вернуться… забавно, знаешь ли, но мне почему-то не хочется. Наверное, все перегорело… Странно, ты так же красива, как и раньше, вернее, еще красивее… может, еще пара мартини, и я бы затащил тебя в постель и решил бы, что умер и попал на небеса… Ну а что потом? Ты – это ты, а я – это я, а стало быть, и все причины, по которым наш с тобой брак когда-то распался, остались при нас. Я опять стану тебя бесить… для чего? Ну а если честно, то как бы я ни любил тебя, Салли, я бы скорее умер, чем согласился вернуться к тебе. Понимаешь… цена слишком уж высока. Я хочу, чтобы рядом была женщина, которая бы меня любила. А ты… не уверен, что ты вообще когда-нибудь меня любила. Любить – это ведь не только брать, но и отдавать, а ты этого никогда не умела. Поэтому в следующий раз я… словом, мне тоже хочется не только любить, но и быть любимым.

Не успели его слова сорваться с языка, как Мэтт вдруг почувствовал себя неожиданно легко. Слава Богу, он набрался решимости и высказал все. Забавно, однако, – после стольких лет ему выпал шанс, о котором он мог только мечтать, а он отказался. Мэтта охватило ликование – восхитительное чувство вновь обретенной свободы переполняло его, и даже легкий привкус горечи и разочарования не мог испортить сладость сознания одержанной победы.

– Ты всегда был романтиком, – обиженно фыркнула Салли. Впрочем, неудивительно – она давно уже привыкла получать все, что ей хочется.

– А ты нет, – с улыбкой бросил Мэтт. – Может быть, именно в этом все и дело. Ты всегда старалась выбить из меня «романтическую дурь», а я верил в нее и верю до сих пор. Как для тебя все просто! Не успела схоронить одного мужа и уже ринулась эксгумировать другого! А уж если вспомнить, как ты отлучила меня от собственных детей! Господи, да ведь ты едва не прикончила меня! Зато теперь я свободен и счастлив, что это так!

– Ты всегда был чокнутым, – рассмеялась Салли. Мэтт не стал с ней спорить – он-то хорошо знал, что сделал именно то, что нужно, может быть, в первый раз в жизни. – Ну ладно, а как насчет того, чтобы просто поразвлечься немного?

Мэтт догадался, что в надежде добиться своего Салли метнула на кон свой последний козырь, и почувствовал внезапную жалость к этой женщине.

– Глупо… и к тому же потом нам будет совестно смотреть в глаза друг другу, – спокойно проговорил он. – А после что? Ты думала об этом? Наверное, нет. А вот я думал. Потом у тебя опять появится кто-то еще. И что тогда делать мне? Снова биться головой об стену? Извини, дорогая, что-то не хочется. Нет, спать с тобой – все равно что пытаться приручить акулу: то ли приручишь, то ли нет, а руки лишишься точно. А я, знаешь ли, вовсе не горю желанием снова зализывать раны.

– И что теперь? – Салли плеснула себе в бокал мартини. Вид у нее был взбешенный. Мэтт усмехнулся – она налила уже третий бокал. А сам он, едва сделав глоток, отставил бокал в сторону. Наверное, постарел, хмыкнул он про себя. Во всяком случае, мартини уже не доставлял ему такого наслаждения, как прежде.

– Теперь? Теперь мы поступим, в точности как ты хотела: пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями. Ты отправишься в Нью-Йорк, а потом отыщешь себе нового мужа, переедешь в Париж или Лондон, а может, в Палм-Бич и станешь растить детей. И в следующий раз мы с тобой встретимся на свадьбе у Ванессы и Роберта. – Это было как раз то, о чем мечтал Мэтт.

– А как же ты? – зло прищурилась Салли. – Неужто так и останешься отшельником?

– Почему бы и нет? Словно старое дерево, пущу корни и стану наслаждаться жизнью вместе с теми, кто придет посидеть в тени моих ветвей, насладиться покоем и тишиной. Знаешь, в такой жизни есть свои прелести.

«Только не для тебя, моя дорогая», – усмехнулся про себя Мэтт. Подобную жизнь Салли презрительно именовала «преснятиной». Она жить не могла без волнений, а если их не было, то ничтоже сумняшеся создавала их сама.

– Послушай, ты ведь не такой уж старый, чтобы так думать. Господи, да ведь тебе всего только сорок четыре! Хэмишу стукнуло сорок два, когда он умер. А рядом с тобой он казался почти мальчишкой.

– Вот-вот… и теперь его нет в живых. Так что, может, тихая жизнь не так уж плоха, как тебе кажется? Ну, как бы там ни было, с этого дня наши с тобой пути разойдутся. И слава Богу, иначе я доведу себя до психушки, а ты, чего доброго, просто прикончишь меня. Перспектива не из приятных, верно?

– У тебя кто-то есть?

– Может быть, дорогая, может быть. Но тебя это не касается. Если бы я любил тебя, то бросил бы все и последовал за тобой на другой конец света. Ты ведь меня знаешь, Салли. Вот такой уж я романтический дурак, хоть и старый. Проблема в том, что я тебя не люблю. Раньше думал, что любил, а вот увидел тебя и понял – нет. Все перегорело. Все-таки десять лет прошло. Я и сам не заметил, как это случилось. Осталась только любовь к детям, какие-то старые воспоминания и больше ничего. Может быть, где-то в глубине души я все еще люблю тебя… но не настолько, чтобы простить то, что ты сделала.

Мэтт встал, поцеловал ее в макушку и молча двинулся к двери. Салли не шелохнулась, не пыталась его остановить – только смотрела ему вслед. Все-таки она хорошо его знала. И понимала, что это конец. Раз Мэтт сказал, так и будет. Так было всегда, и так будет впредь. Уже перед самой дверью Мэтт обернулся.

– Пока, Салли, – бросил он. В душе его царило ликование. Мэтт едва удерживался, чтобы не пуститься в пляс. – Желаю удачи.

– Ненавижу тебя! – выплюнула она ему вслед. Голова у нее кружилась от выпитого мартини. Еще мгновение, и она услышала, как хлопнула дверь.

Но в ушах Мэтта этот звук означал свободу. То, что мучило его столько лет, осталось наконец позади.

Глава 25

В сочельник Офелия с Пип пригласили Мэтта к себе на обед – назавтра наступало Рождество, и Пип заранее облизывалась, предвкушая подарки. Они вместе нарядили елку, а Офелия настояла на том, чтобы собственноручно зажарить утку, уверяя, что это старинная французская традиция. Пип, люто ненавидевшая утку, с большим удовольствием предпочла бы обычный гамбургер, но Офелия твердо стояла на своем – в этом году у них будет самое настоящее Рождество! Хотя бы ради Мэтта. С тайной радостью она отметила, что давно уже не видела его таким умиротворенным и счастливым.

В последнее время оба были слишком заняты, иим никак не удавалось толком поговорить. Мэтт и словом не обмолвился Офелии о свидании с Салли, так и не решив, стоит ли ей рассказывать о его разговоре с ней. Все, что случилось между ним и Салли, он считал слишком личным, чтобы это обсуждать, тем более с Офелией. Во всяком случае, пока он был не готов. Но как бы там ни было, Мэтт чувствовал себя так, словно перед ним наконец рухнули стены тюрьмы. Он весь сиял, и Офелия хотя и не знала, в чем дело, однако догадывалась, что что-то произошло.

Они заранее договорились вечером обменяться подарками, но Пип уже с самого обеда не находила себе места. Притащив свой подарок, она торжественно вручила его Мэтту, а потом накинулась на него, когда он поклялся, что откроет сверток только на Рождество.

– Нет! Сейчас! – Казалось, Пип снова превратилась в ребенка – от нетерпения она даже топала ногой. Глаза ее сияли. Затаив дыхание, она смотрела, как Мэтт осторожно разворачивает бумагу. Но вот бумага упала на пол, иМэтт радостно захохотал. В руках он держал пару мужских тапочек – пушистых и желтых, словно огромные цыплята. Мэтт незамедлительно всунул в них ноги и радостно объявил, что тапочки пришлись впору.

– Какая прелесть! – восторженно вздохнул он, не отрывая от них взгляда. И крепко обнял Пип. – Просто чудо до чего хороши. Приедете ко мне на озеро Тахо – будем ходить в них все трое. Только смотрите, не забудьте прихватить свои, идет?

Мэтт так и просидел в них весь обед. Пип торжественно пообещала уложить тапки прямо сегодня. И тут же онемела от восторга, когда Мэтт преподнес ей новенький, сверкающий велосипед. Взгромоздившись на нее, Пип стрелой пронеслась из столовой в гостиную, едва не сбив по дороге елку, и вылетела из дома, крикнув, что покатается немного, пока мать занята уткой.

– Ну а вы как – готовы получить свой подарок? – лукаво спросил Мэтт у Офелии, когда они, уютно устроившись в гостиной, маленькими глотками потягивали белое вино. Мэтт немного робел, считая идею довольно-таки рискованной. И все-таки очень переживал, не обидится ли она. Он даже думал, не отказаться ли ему от этой идеи, но в Конце концов убедил-таки себя, что Офелия обрадуется.

Офелия молча кивнула. Пип все еще не вернулась, и сейчас Мэтт даже обрадовался, что они остались наедине. Помявшись, он протянул ей сверток. Офелия сделала большие глаза. Что там может быть? Большая плоская коробка… Офелия встряхнула ее… нет, не гремит.

– Что это? – спросила она, нетерпеливо разворачивая бумагу.

– Увидите, – загадочно блеснув глазами, ответил Мэтт.

Послышалось шуршание бумаги, последняя обертка упала на пол, а вслед за тем раздался сдавленный крик Офелии. Не в силах сдержаться, она ахнула, и глаза ее моментально наполнились слезами. Офелия застыла – прикрыв ладонью рот, она закрыла глаза. По лицу ее струились слезы. В руках она держала портрет Чеда – сын, как живой, улыбался ей с холста. Желая доставить удовольствие Офелии, Мэтт написал его портрет – в пару к портрету Пип на ее день рождения. Офелия долго молчала. Потом открыла глаза, прижала к груди портрет и со слезами спрятала лицо на груди Мэтта.

– О Господи, Мэтт… спасибо… спасибо вам!

Отодвинувшись, Офелия снова бросила взгляд на портрет сына. Казалось, он сейчас заговорит. Сердце ее разрывалось от боли. Только сейчас она снова почувствовала, как безумно скучает без него… и вместе с тем его смеющийся взгляд подействовал на нее, как чудодейственный бальзам на раны. Портрет получился замечательный.

– Как вам удалось?! – Чед на портрете очень похож. Даже улыбка была его.

Вытащив что-то из кармана. Мэтт молча протянул ей руку, и брови Офелии поползли вверх. В руках он держал фото Чеда, которое когда-то незаметно утащил и унес с собой.

– Наверное, у меня клептомания, – хмыкнул Мэтт. Увидев снимок, Офелия облегченно засмеялась.

– Господи, вот он где! А я-то его везде искала! Решила даже, что его прихватила Пип… ну и не хотела спрашивать, чтобы лишний раз не расстраивать се. Думала, фотография лежит у нее в письменном столе или в шкафчике… и искала потихоньку. Но так и не нашла. – Офелия с улыбкой поставила фото на прежнее место. – Ах, Мэтт, как мне отблагодарить вас?!

– Вам нет никакой нужды меня благодарить. Просто я люблю вас, Офелия. И хочу, чтобы вы были счастливы. – Он уже хотел сказать все, что успел передумать за это время, но тут в дом вихрем ворвалась Пип. За ее спиной громким лаем заливался Мусс. Язык у пса свисал чуть ли не до земли – видимо, все время он так и бегал вслед за ней.

– Классный велосипед! Мне нравится! – завопила она, с треском врезавшись в столик, стоявший в прихожей, и чудом не зацепив другой, после чего, вспомнив о тормозах, остановилась в двух шагах от матери с Мэттом. Велосипед был почти взрослый. Пип влюбилась в него с первого взгляда. Офелия молча протянула ей портрет Чеда, и Пип моментально притихла.

– Ух ты… в точности как живой!

Она бросила взгляд на мать. Руки их сплелись, и Пип с Офелией долго молча смотрели в глаза друг другу. В комнате повисло молчание. И вдруг чуткий нос Офелии уловил характерный аромат. Утка не только поджарилась, но, судя по запаху, уже начала потихоньку подгорать.

– Вот здорово! – ахнула Пип, когда раскрасневшаяся Офелия поставила блюдо с уткой на стол.

Они с удовольствием пообедали и прекрасно провели вечер, но Офелия все никак не могла решиться отдать свой подарок Мэтту и колебалась до тех самых пор, пока Пип не отправилась в постель. Подарок был не совсем обычным. Офелия долго колебалась, но потом все-таки решила, что Мэтту он понравится. И сразу же поняла, что не ошиблась. Стоило только Мэтту развернуть подарок, как лицо у него стало в точности таким же, как у Офелии, когда она увидела портрет Чеда. Мэтт поднял на нее глаза, и у него перехватило дыхание. На ладони у него лежал старинный брегет, который принадлежал когда-то еще отцу Офелии. Вещица не только старинная, но и красивая, и теперь ей некому было ее подарить – у нее не осталось ни отца, ни сына, ни мужа, ни брата. Когда-то она берегла часы для Чеда… но теперь его не было, и Офелия решила отдать их Мэтту… Руки у него задрожали. Судя по всему, его так же сильно очаровали часы, как Офелию – портрет сына.

– Просто даже и не знаю, что сказать, – покачал он головой, не в силах оторвать глаз от драгоценной безделушки. А потом привлек Офелию к себе и нежно поцеловал в губы. – Я люблю вас Офелия, – тихо прошептал он.

То, что он испытывал сейчас к этой женщине, так не похоже на его чувства к Салли. Незримые, но прочные узы связывали его с Офелией. Его чувство, может быть, и нельзя отнести к такому светлому и поэтичному чувству, как любовь, зато оно было надежнее и сильнее. Их обоих с неудержимой силой тянуло друг к другу. Ни один человек не сделал бы для нее того, что сделал Мэтт, и Офелия это понимала. Впрочем, и Пип тоже. А в глазах Мэтта Офелия стала единственной женщиной – может быть, одной на миллион. И мысль об этом наполняла его сердце счастьем. Им хорошо и спокойно друг с другом, и у обоих возникло чувство, что, пока они рядом, им уже ничего не угрожает.

– Я тоже люблю вас, Мэтт… Счастливого Рождества! – прошептала она и поцеловала его. В этом поцелуе заключалась и нежность, и симпатия, и страсть, которую Офелия прятала даже от самой себя.

Когда же он наконец, распрощавшись, уехал, то уносил с собой матово поблескивавший старинный брегет ее отца. Офелия, лежа в постели, не сводила глаз с улыбающегося на портрете сына. А возле постели Пип дремач ярко-красный велосипед. Все трое испытывали счастливые минуты.

* * *

Но само по себе Рождество, которое мать с дочерью встретили вдвоем, выдалось совсем не таким радостным. Все их попытки развеселиться оказались тщетными. Перед глазами все время стояли лица тех, кто в такой день должен быть рядом… но кого больше уже не было с ними. Очень заметно стало отсутствие Андреа. А Рождество без Чеда и Теда смахивало на излишне затянувшуюся дурную шутку. Офелия кусала губы, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть: «Ладно, с меня хватит! Немедленно выходите, мне уже надоело!» – и только потом одергивала себя, напоминая, что их уже нет. Но хуже всего, что даже самые сладостные, самые дорогие для нее воспоминания о прежних счастливых днях сейчас были отравлены горечью. Она рада бы забыть обо всем, но пустующее место Андреа за столом все время напоминало ей о ее подлом предательстве.

Да, день для них выдался нелегкий, и обе втайне радовались, когда он подошел к концу. Не сговариваясь, они с Пип забрались в широкую постель Офелии и, погасив свет, облегченно вздохнули. Слава Богу, Рождество наконец позади, и завтра они уже будут вместе с Мэттом и его детьми в домике на озере Тахо. Как и обещала, Пип собственноручно сунула в дорожную сумку их пушистые шлепанцы. Еще не было и десяти, а она уже сладко спала в объятиях матери. Однако Офелия долго не могла уснуть. Устремив невидящий взгляд в темноту, она лежала без сна, прижимая к себе дочку.

И все-таки в этом году ей стало полегче – может быть, потому что прошло время и они уже успели привыкнуть к мысли, что Чеда и Теда больше нет и семья их уменьшилась ровно наполовину. Правда, обе они только сейчас, кажется, окончательно поняли, что это уже навсегда. Прежней жизни, когда они были счастливы вместе, пришел конец. Конечно, когда-нибудь жизнь снова засияет для них яркими красками, но не так, как раньше.

После звонка Мэтта обе немного повеселели. Андреа так и не позвонила, а у Офелии не было ни малейшего желания звонить самой. Она вычеркнула ее из своей жизни навсегда. Пип как-то раз попыталась завести разговор о ней, но, заметив, какое лицо стало у матери, больше не упоминала имени Андреа. Офелия ясно и недвусмысленно дала ей понять – Андреа для них больше не существует.

И вот сейчас, когда она без сна лежала в постели, молча прижимая к себе дочь, а из темноты на нее смотрели улыбающиеся лица мужа и сына, мысли Офелии вернулись к Мэтту. Она вдруг вспомнила написанный им портрет, его всегдашнюю деликатность, то, как он относился к Пип, как он заботился о них обеих! С тех пор как они познакомились, Мэтт стал для них своего рода ангелом-хранителем. Офелия вдруг поймала себя на том, что уже просто не представляет себе жизни без Мэтта. Наверное, она незаметно для себя влюбилась в него и теперь просто не знала, что делать дальше. Офелия настолько привыкла к мысли, что в ее жизни больше нет и не будет места мужчинам, что в сложившихся обстоятельствах даже растерялась немного. И не потому, что до сих пор любила Теда, – с того черного дня, когда в ее руки попало злополучное письмо, она вообще больше не верила в любовь. Обман, предательство и неизбежное разочарование, боль, когда теряешь тех, кому привык доверять, – вот что такое любовь, думала она. Лучше уж умереть, чем второй раз пройти через предательство, решила она, даже с таким добрым и любящим человеком, каким на первый взгляд казался Мэтт. В конце концов, он ведь всего только мужчина, а мужчины имеют обыкновение причинять боль, всякий раз прикрываясь словами, что делают это, дескать, только из-за любви. Снова поверить во всю их чушь, рискнуть всем, что у нее осталось в жизни, – нет, ни за что! Офелия знала, что больше не способна кому-то верить, даже Мэтту. В душе ее вдруг шевельнулась непрошеная жалость. Учитывая, сколько ему пришлось пережить, Мэтт заслуживал большего.

Однако на следующий день, когда они с Пип вышли из дома, на душе у обеих было легко. Офелия прихватила с собой цепи на колеса – на случай, если дорогу занесет снегом. Но к их радости, дороги везде расчистили, и, следуя подробным указаниям Мэтта, Офелия с Пип очень быстро и без особых проблем добрались до Скво-Вэлли. Дом, который снял на праздники Мэтт, поразил их с первого взгляда – огромный, с внушительным количеством комнат и пятью спальнями, три из которых занимали Мэтт с детьми, а две ожидали появления Офелии с Пип.

Когда они приехали, Ванессы и Роберта не было дома – они отправились покататься на лыжах, – а Мэтт поджидал их в гостиной. В камине весело пылал огонь, восхитительно пахло горячим шоколадом, а на столе стояло блюдо с аппетитными сандвичами. Гостиная, обставленная строгой и элегантной мебелью, привлекала своим уютом. Под стать обстановке был и сам Мэтт – в узких черных брюках и пушистом сером свитере, он словно разом скинул десяток лет. Он выглядел очень привлекательно, и сердце Офелии невольно дрогнуло. Ее с каждым днем все сильнее тянуло к нему… и все же она боялась. Она повторяла себе, что ничего не решено окончательно, что у нее еще есть время оборвать их отношения, хотя и отдавала себе отчет, что этим больно ранит его. Но лучше уж пережить разочарование, повторяла она про себя, чем вновь погрузиться в ту бездну ужаса и отчаяния, которую оба слишком хорошо помнили. Необходимость доверить свою судьбу другому человеку пугала ее невероятно, хотя соблазн с каждым днем становился все сильнее. Офелию терзали сомнения, и тем не менее она чувствовала, что нити, связывавшие их, становятся все крепче. Теперь она уже просто не представляла своей жизни без него. И несмотря на все свои страхи, понимала, что любит Мэтта, хотя боялась в этом признаться.

– Ну как, не забыли захватить шлепанцы? – чуть ли не с порога спросил Мэтт у Пип. Та радостно закивала в ответ. – И я тоже, – объявил он.

Сразу развеселившись, они натянули на ноги мохнатые тапочки и уселись у огня.

Мэтт включил музыку. Очень скоро появились и Роберт с Ванессой. Офелии они понравились с первого взгляда, а улыбка на лице дочки подсказала ей, что и та рада встрече с ними. Ванесса моментально подружилась с Пип, а когда она смотрела на ее мать, в глазах девушки читалось искреннее и неподдельное восхищение.

Деликатность и изящество, с которыми держалась Офелия, произвели на нее приятное впечатление. К тому же ее окружала аура доброты, которую просто невозможно было не почувствовать. В ней замечалось много общего с Мэттом, и Ванесса не упустила случая сказать об этом отцу, когда они вдвоем накрывали на стол, а Офелия с Пип, поднявшись к себе, разбирали вещи.

– Теперь я понимаю, почему она тебе понравилась. Знаешь, она и в самом деле очень славная, честное слово. Только печальная, даже когда улыбается. Как обиженный ребенок – сразу хочется обнять ее и утешить, верно? – То же самое не раз приходило в голову и ему. – И Пип мне сразу понравилась! А какая она хорошенькая, ты заметил?

К вечеру девочки, несмотря на разницу в возрасте, уже стали настоящими подругами. Ванесса снизошла даже до того, что предложила Пип перебраться к ней в комнату, и та чуть не запрыгала от радости и восторга. Она уже была без ума от Ванессы. Какая она необыкновенная, замечательная и к тому же красавица, без умолку трещала она, торопливо натягивая пижаму. Офелия молча улыбалась.

Когда молодежь разошлась, Офелия с Мэттом еще долго сидели у огня, пока в камине не остались одни только угли. Они говорили и не могли наговориться: о музыке и о живописи, о политике и детях, о родителях, о картинах Мэтта и своих планах на будущее. Они говорили о людях, которых знали, и о собаках, с которыми играли, когда были еще детьми. В своем неосознанном стремлении узнать друг о друге как можно больше они ничего не скрывали. Уже попрощавшись, они потянулись друг к другу, губы их слились в поцелуе, и оба почувствовали, как им не хочется расставаться. Их прошлое и будущее, их мысли и чувства, все, чем они так щедро делились друг с другом, связывали их новыми, прочными узами.

На следующее утро они вышли из дома большой компанией и вскоре ждали своей очереди возле одного из подъемников. Правда, Роберт очень скоро убежал, присоединившись к компании своих приятелей по колледжу, с которыми неожиданно столкнулся нос к носу, Ванесса взялась опекать Пип, а Мэтт предложил остаться с Офелией.

– Не стоит вам портить удовольствие из-за меня, – запротестовала она.

На Офелии был старый лыжный костюм, который она купила сто лет назад, но даже в нем она умудрялась выглядеть элегантно. На голову она натянула шапку из какого-то неизвестного пушистого меха, и Мэтт не мог оторвать от нее глаз. Смеясь, Офелия уверяла, что при ее умении держаться на лыжах новый лыжный костюм просто ни к чему.

– Никакого удовольствия вы мне не портите, – уверял ее Мэтт. – Между прочим, я уже лет пять не стоял на лыжах. И сейчас приехал только из-за детей. Так что не известно еще, кто кому оказывает услугу.

Впрочем, как вскоре выяснилось, на лыжах они держались почти одинаково и прекрасно провели утро, катаясь с пологих горок. Ничего другого они и не хотели.

Поближе к обеду Офелия с Мэттом отыскали уютный ресторанчик и устроились там в ожидании детей, которые появились очень скоро с раскрасневшимися от мороза и удовольствия лицами. Пип сияла, Ванесса тоже улыбалась. Она успела познакомиться с какими-то довольно приятными молодыми людьми, и они катались большой компанией. Впрочем, для нее это было всего лишь забавным приключением, не больше. Ванесса, к счастью, не унаследовала от матери ее тягу к представителям противоположного пола.

Молодежь, перекусив, снова умчалась кататься, а Мэтт с Офелией, присмотрев долгий, пологий спуск, отправились туда. Вскоре повалил снег, и они решили, что пора возвращаться домой. Включив музыку, Мэтт принялся разводить в камине огонь, а Офелия приготовила горячий пунш с ромом. Устроившись на диване с книгами и газетами, они потягивали маленькими глотками обжигающе-горячий пунш, время от времени улыбаясь друг другу. Офелия не переставала удивляться, до чего ей всегда легко и просто рядом с Мэттом. С Тедом было не так. Он вечно требовал к себе внимания, всегда выражал недовольство и постоянно дергал ее по всякому поводу. Разница между ними просто очевидна. С Мэттом их связывало глубокое взаимное уважение, какое-то внутреннее спокойствие, свойственное их натуре, и тщательно скрываемая страсть. И что самое главное, они были друзьями.

– Хорошо-то как! – мечтательно вздохнул Мэтт. И ryi же решил рассказать Офелии о своей последней встрече с Салли.

– И вы больше ничего не чувствуете к ней? – Сделав глоток, Офелия украдкой бросила на него взгляд из-под ресниц. Ее все-таки немного тревожила мысль о Салли, в особенности после того, как стало известно, что она овдовела.