Текст книги "С первого взгляда"
Автор книги: Даниэла Стил
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Она улыбнулась его словам, а он пододвинул стул к кровати и сел, чтобы поговорить с ней. Он видел, что ей страшно.
– У меня что-то ужасное?
Ночью она в какую-то минуту решила, что у нее, наверное, рак или по крайней мере прободение язвы, но когда ее рвало, крови не было. Она надеялась, что это утешительный знак, но его взгляд ей не понравился. Чутье подсказывало, что ей не понравится и то, что он скажет, и чутье ее не обмануло.
– Я не считаю, что у вас что-то ужасное, – осторожно произнес он. Она в волнении теребила длинную прядь своих рыжих волос и в этой огромной кровати вдруг показалась ему испуганной маленькой девочкой. – Однако я немного обеспокоен. Мне бы хотелось отвезти вас сейчас в клинику и сделать несколько анализов.
– Зачем? – Она глядела на него широко раскрытыми глазами, и он понял, что ее страх перерос в панику. – Что это такое, как вы думаете? – К ней вернулась уверенность, что у нее все-таки рак.
– Я ничего не могу сказать определенного без УЗИ и томограммы, но думаю, что у вас, возможно, приступ аппендицита. – Он был почти уверен в этом, но не хотел ставить официальный диагноз без обследования на приборах. – Я бы хотел отвезти вас в Американский госпиталь в Нейи. Это очень приятное место, – сказал он ободряюще, потому что глаза ее стали наполняться слезами. Он знал, что Американская клиника испугает ее меньше, чем Пти-Сальпетриер, где он также работал. Ему была предоставлена привилегия посещать пациентов и в Американской клинике, но он редко пользовался этой привилегией.
– Но мне нельзя! У меня во вторник показ коллекции, а в понедельник репетиция. Я должна быть там, – пролепетала она вне себя от ужаса и увидела, что он нахмурился.
– Поверьте мне, мадам О’Нилл, что если ваш аппендикс прорвется, вы никак не сможете быть на показе. Понимаю, ваш показ очень важная вещь, но не сделать обследования сейчас было бы верхом безответственности.
Он видел, что состояние ее очень тяжелое.
– А если это аппендикс, меня придется оперировать? – спросила она прерывающимся голосом, и он ответил ей не сразу. Его можно было принять за элегантного гостя на чопорном светском банкете в ресторане отеля, который заглянул к ней в апартаменты, но при всей своей светскости говорил он как опытный серьезный врач, и ее испугали его слова.
– Возможно, – наконец произнес он. – Мы будем знать это более точно после обследования. С вами когда-нибудь такое случалось? Или что-то подобное, в последние несколько дней или недель? – Она покачала головой.
В последнюю ночь в Милане ее слегка подташнивало, но она подумала, что это из-за еды. За ужином она ела белые итальянские трюфели с пастой, сумасшедше дорогое блюдо. Джейд и Дэвид тоже чувствовали потом тяжесть в желудке, и все согласно решили, что в ее недомогании повинны белые трюфели. В Милане ее не рвало, а вот две последние ночи… Наутро после ужина с трюфелями она чувствовала себя прекрасно. Доктору она о том случае не стала рассказывать из страха – вдруг он решит, что она больна уже давно, и станет еще решительнее настаивать на немедленном обследовании.
– Мне кажется, я чувствую себя лучше. Меня уже несколько часов не рвало.
Она упрямилась, как ребенок, и его это совсем не умиляло. На кой черт ему сдались несговорчивые пациенты посреди ночи, он не привык иметь дело с иностранцами-знаменитостями и упертыми американками. Жан-Шарль Вернье привык к тому, что его больные и его студенты выполняют все, что он им велит. Он был известный профессор, и к его мнению относились с неизменным уважением. Он сделал вполне правильное заключение, что она одержима своей работой.
– Может быть, мне сейчас стоит отдохнуть, посмотрим, как я себя буду чувствовать завтра, и тогда все и решим? – Она с ним торговалась, и он рассердился, в его взгляде появилось нескрываемое раздражение. Ему было ясно, что она ни за что не хочет ехать в клинику и старается от нее отвертеться. Она же понимала, что если туда попадет и ей сделают операцию, показ во вторник пройдет через пень колоду. У нее не было уверенности, что кто-то другой, даже Джейд и Дэвид, способен провести его с таким блеском, как она. За всю свою карьеру художника-модельера она не пропустила ни одного показа своей коллекции. И к тому же у нее не было ни малейшего желания делать операцию во Франции. Она займется всем этим, когда, бог даст, вернется домой, или хотя бы в Нью-Йорк. – Давайте все-таки подождем еще один день? – попросила она, глядя на него своими зелеными глазами, которые казались очень большими и темными на мертвенно-бледном лице.
– Очень скоро может наступить ухудшение. Если аппендикс и в самом деле воспалился, вы же не хотите, чтобы он прорвался?
От этих слов ее пробрала дрожь. Ее совсем не привлекала перспектива того, что внутри ее что-то разорвется.
– Конечно, не хочу, но, может быть, он и не прорвется. Может быть, у меня что-то другое, не такое страшное, вроде желудочного гриппа? Я вот уже три недели нахожусь в путешествии.
– Вижу, вы очень упрямая женщина, – сказал он, сурово глядя на нее с высоты своего внушительного роста. – Не вся жизнь заключается в работе. Нужно заботиться и о своем здоровье. Вы путешествуете не одна? – деликатно спросил он, хотя было понятно, что в апартаментах, кроме нее, никого нет. Другая половина постели была не смята.
– С двумя помощниками, но они улетели на выходные в Лондон. Я могу полежать в постели до понедельника, и даже если это аппендицит, может быть, приступ пройдет.
– Возможно, но, судя по всему, острое состояние у вас продолжается уже около двух суток. Это плохой знак. Мадам О’Нилл, я должен сказать вам, что, по моему мнению, вам следует поехать в клинику.
Он говорил строго, и по его выражению лица было ясно, что он серьезно рассердится, если она откажется выполнить его предписание. Ее раздражала его настойчивость, а его – ее упорство еще больше. Глупая, непрошибаемая, избалованная особа, думал он, привыкла делать только то, что хочется. Еще одна американка, помешанная на деньгах и на работе. Ему встречались такие пациенты и раньше, хотя трудоголики, которых он лечил, почти все были мужчины. Пренеприятнейшая ситуация. Он – известный уважаемый врач, у него большая практика и нет ни времени, ни желания убеждать больную, которая отказывается от его помощи, пусть она хоть трижды знаменитость. В своей профессии и в своем мире он не меньшая величина, чем она.
– Я хочу подождать, – упрямо повторила она. Он понял, что ее ничем не прошибить. Как это ни глупо, она недоступна доводам здравого смысла.
– Я вас понимаю, но согласиться с вами не могу. – Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и рецептурные бланки из своего докторского чемоданчика. Написал что-то на бланке и протянул его ей, она взглянула на бланк, надеясь, что он прописал ей какое-то чудодейственное средство, от которого она сразу поправится. Но вместо прописи увидела номер его мобильного телефона. Тот же самый номер, по которому она ему звонила. – Номер моего телефона вы знаете. Я высказал вам свое мнение относительно того, что вам следует делать. Если вы не пожелаете воспользоваться моими рекомендациями и если вам станет хуже, позвоните мне в любое время дня и ночи. Но тогда я уже буду настаивать, чтобы вы легли в клинику. Вы согласны поступить так, как я вам предлагаю, если вам не станет лучше и если, напротив того, вы почувствуете себя хуже? – говорил он ледяным тоном и очень жестко.
– Да. Тогда я соглашусь, – подтвердила она. Все, что угодно, только бы выиграть время. Она должна продержаться до вечера вторника и не имеет права допустить, чтобы ей стало хуже. А там, бог даст, все и пройдет. Может быть, у нее и в самом деле всего лишь желудочный грипп и доктор ошибся. Она от души надеялась, что он ошибся.
– Значит, мы договорились, – сухо произнес он, встал со стула и поставил его туда, где он стоял раньше. – Я настаиваю на своей рекомендации ради вашего блага. Звоните мне без колебаний. Я отвечаю на звонки в любое время дня и ночи. – Он хотел, чтобы она осознала, что положение серьезное, но не хотел казаться слишком грозным и слишком уж ее запугивать, ведь тогда она из страха не посмеет позвонить ему, если ей станет хуже.
– А вы не можете мне чего-нибудь прописать на тот случай, если опять станет плохо? Ну, чтобы прекратилась тошнота? – Ее и сейчас подташнивало, подташнивало все то время, что она лежала в кровати и разговаривала с ним, но признаваться ему в этом она не хотела. Она сегодня ночью в клинику не поедет, не поедет, и все. Может быть, он просто перестраховщик, а то и просто трус, не желает рисковать, убеждала она себя. Боится, что ему предъявят обвинение в недобросовестности, если он хотя бы не предложит ей лечь в клинику. Ментальность у нее была предельно американская и совершенно чуждая доктору.
– Это было бы неразумно, – сухо ответил он в ответ на ее просьбу. – Что бы у вас ни было, я не хочу смазывать картину. Для вас это опасно.
– Несколько лет назад у меня была язва, может быть, сейчас она снова открылась?
– Тем больше оснований сделать ультразвуковое обследование. Скажу вам со всей серьезностью: я буду настаивать на этом до вашего отъезда из Парижа. Когда вы уезжаете?
– Не раньше пятницы. Я могу приехать в клинику в среду к вечеру, когда закончится показ. – Она надеялась, что к тому времени окончательно поправится.
– Надеюсь, так вы и сделаете. Позвоните мне в среду утром, я договорюсь об ультразвуковом обследовании для вас. – Говорил он деловито и холодно, и Тимми решила, что его самолюбие уязвлено, потому что она не пожелала последовать его совету.
– Спасибо, доктор, – тихо произнесла она. – Простите, что заставила вас прийти сюда из-за пустяка. – Она говорила так искренне, что у него мелькнула мысль, а может быть, она на самом деле вполне милая, приятная женщина? Бог ее знает, до сих пор он видел только, до какой степени она упряма и как привыкла всегда настаивать на своем. Его это не удивляло, ведь он знал, кто она. И решил, что она, видимо, привыкла управлять всеми и всем в своем мире. Единственное, что ей не подчинялось, это ее здоровье.
– Нет, не из-за пустяка, – вежливо возразил он. – Вы чувствовали себя очень плохо. – Он правильно угадал, что она принадлежит к людям, которые вызывают врача лишь в том случае, когда им кажется, что они умирают или близки к этому. Жан-Шарль согласился посмотреть ее, делая любезность своему нью-йоркскому пациенту, который оказал ей протекцию. И еще потому, что услышал в голосе Тимми отчаяние еще до того, как она назвала ему свое имя.
– Верно, но сейчас мне лучше. Знаете, а вы испугали меня, – призналась она, и он улыбнулся.
– Надо было сильнее испугать, чтобы вы поехали делать ультразвуковое обследование сейчас. Так и надо бы сделать, я убежден. Не ждите, пока станет совсем плохо, звоните сразу. Иначе может быть слишком поздно, и если это аппендикс, он прорвется.
– Постараюсь, чтобы до среды у меня нигде ничего не прорывалось, – усмехнулась она. Он взял свой чемоданчик. Несмотря на все свое дикое упрямство и нежелание считаться с ним как с врачом, она была ему почему-то симпатична.
– Надеюсь, ваш показ пройдет удачно, – вежливо пожелал он, посоветовал ей не вставать до показа с постели, как можно больше отдыхать весь завтрашний день и вышел.
Дверь за ним закрылась, но Тимми продолжала лежать в постели, ей было очень страшно, и при этом она чувствовала, что избежала какой-то катастрофы. Она наотрез отказалась поехать сейчас в клинику. Одна мысль об этом наводила на нее ужас. Она ненавидела больницы и даже, случалось, врачей. Бывала у них редко и то лишь когда чувствовала, что ей совсем плохо, а сейчас, что греха таить, был именно тот самый случай. Тимми полежала не двигаясь несколько минут и позвонила Заку. Ей было очень страшно и одиноко, и она потянулась к нему. Тревожить Дэвида и Джейд в Лондоне не хотелось. А в Лос-Анджелесе сейчас три часа дня, она наверняка застанет его дома. Он часто бывает в это время дома, особенно по субботам. Он уже вернулся из тренажерного зала, и где бы ни собирался провести вечер, идти туда еще рано. Но когда она позвонила сначала на домашний телефон, а потом на мобильный, ей ответил автоответчик, и единственное, что она могла сделать, это оставить ему сообщение, сказать, что она заболела и просит его отзвониться. Ей необходимо было с кем-то поговорить, а поскольку он – мужчина, с которым она спит, то при всей кратковременности их отношений он казался ей самым подходящим собеседником. Хотелось услышать знакомый голос, который утешит ее хоть ненадолго, хотелось, чтобы через темноту к ней протянулась дружественная рука.
Она полежала еще около часа не шевелясь, с тревогой думая о том, что говорил доктор, и наконец примерно в половине второго заснула. Ее за это время ни разу не вырвало. Зак ей не отзвонил. Где он мог быть? Она понятия не имела.
Наутро она проснулась в десять и – о чудо! – почувствовала, что ей стало лучше. Позвонила Жилю и сказала, что сегодня никуда не поедет. Она надеялась побывать в базилике Сакре-Кёр, послушать пение монахинь, которое ей так нравилось, но решила, что разумнее остаться в постели и не провоцировать болезнь. Весь день она спала, просыпалась, снова засыпала, пила куриный бульон, потом чай, и наконец к вечеру заказала немного риса. К тому времени как уже поздно вечером вернулись Джейд и Дэвид, она чувствовала себя лучше. Они были в восторге от поездки, благодарили ее за ужин в «Гарри баре», рассказывали о тусовках, на которых побывали, Дэвида переполняли впечатления от посещения Галереи Тейт. Тимми не сказала им ни слова о том, как ей было плохо, как она вызывала врача, как врач настаивал, чтобы она ехала в клинику на обследование и только благодаря какому-то чуду она избежала этого кошмара. Заснула она рано, а утром в понедельник проснулась с таким ощущением, будто никакого приступа у нее и не было, и потому решила, что доктор ошибся, хоть он и светило в медицинском мире. Ясно, что это всего лишь желудочный грипп. С чувством великого облегчения она надела джинсы, черный свитер и черные туфли-балетки и спустилась вниз, чтобы проводить репетицию в номерах, которые они сняли на двое суток для демонстрации своей коллекции.
Во время репетиции царила полная неразбериха. Но так бывало всегда. Фотомодели опоздали, выходили на подиум не оттуда и шли не туда, никто ничего не понимал, освещение установили не так, как надо, диски с музыкой, которые они привезли с собой, куда-то запропастились, нашли их только после того, как все разошлись. За многие годы Тимми привыкла к подобному хаосу на репетициях и теперь вдвойне радовалась, что не позволила уговорить себя лечь в клинику, где ей, возможно, без всякой необходимости удалили бы аппендикс. Она не доверяла французской медицине. Вечером она даже поужинала с Джейд и Дэвидом в ресторане отеля «Вольтер», и потом они все заглянули на банкет неподалеку. Оплачивал его Диор, и, как всегда на подобных мероприятиях, антураж поражал баснословной роскошью. Под люцитовым полом сияла вода бассейна, всюду расхаживали фотомодели топлес, и в три ночи, когда они наконец вернулись к себе в отель, Тимми едва держалась на ногах и тотчас же легла в постель. И с радостью подумала, что хоть она и смертельно устала, но больной себя вовсе не чувствует. Ни тени недомогания, какое счастье, что доктор ошибся.
Насколько на репетиции все шло вкривь и вкось, настолько гладко, как по маслу, прошла на следующий день презентация. Тимми не уставала радоваться, что сама за всем проследила. Упусти она хоть одну мелочь, в суете обязательно потеряли бы какие-то важные детали, она была в этом уверена. Доверить показ коллекции кому-то другому? Да ни за что на свете! Все они поздравили друг друга, и в восемь вечера Джейд и Дэвид вылетели в Нью-Йорк. Это была последняя демонстрация, им теперь предстоит провести несколько дней в Нью-Йорке, потому что там назначены деловые встречи, и всё – можно наконец возвращаться в Лос-Анджелес.
Тимми планировала вернуться в пятницу и провести субботу и воскресенье в Нью-Йорке, посетив сначала их фабрику в Нью-Джерси. На понедельник и на вторник у нее были назначены деловые встречи, а вечером во вторник они все полетят домой, в Лос-Анджелес. И вдруг в какой-то миг Тимми осознала, что Зак ей так и не отзвонился. Наверняка наказывает ее за то, что не взяла его с собой в Париж, и с тем большим злорадством, что прослушал ее сообщение на автоответчике, где она пожаловалась ему, что заболела. Мог ли он упустить такой замечательный повод и не поиздеваться над ней, тем более что его пожелание исполнилось. Раз она заболела, значит, ей плохо без него в Париже, зачем же он будет ей звонить. То, что она болеет и, возможно, жизнь ее действительно превратилась в кошмар, давало ему некое чувство превосходства над ней. Грустно, но Тимми знала, что душа у него мелкая и что он способен подолгу таить зло.
Она так устала после презентации и общения с несколькими журналистами и редакторами из «Вог», с которыми пришлось что-то пить в баре, что заказала ужин себе в номер. Джейд и Дэвид уже летели в Нью-Йорк. И Тимми, и ее помощники были без сил после напряженнейших недель представления коллекции готовой одежды. А представление ее не только в Нью-Йорке, но и в Европе, ложилось на них двойной тяжестью, и сейчас Тимми с трудом поднялась к себе. Не прикоснувшись к поданному ей ужину, она рухнула на кровать, не раздеваясь, и заснула.
Когда она проснулась, то не могла понять, который сейчас час. За окнами было темно, и единственное, что она ощущала, это режущую боль в правом боку. Боль была такая сильная, что она не могла вздохнуть, и сейчас у нее уже не было сомнений, что это такое. Доктор Вернье все-таки оказался прав. Она лежала на кровати и плакала, в отчаянии пытаясь нащупать на прикроватной тумбочке листок бумаги с его телефоном. Ее охватила паника, но листок все-таки нашелся, и она, корчась от боли, набрала номер его мобильного телефона. И тут увидела, что часы показывают четыре утра. Знала она только одно: с ней случилась беда, и беда большая. Он ответил после второго гудка, и она с трудом что-то произнесла. Сначала он ее не узнал. Она всхлипывала, борясь с болью и ужасом, но ей все-таки удалось назвать свое имя, и тогда он понял, кто это. И догадался, как минуту раньше догадалась она, что произошло. Аппендикс прорвался или вот-вот прорвется, это ясно как день. Она не звонила ему три дня, и он стал надеяться, что все обошлось и что он ошибся со своим диагнозом. Увы, ничего не обошлось, и он не ошибся.
– Доктор, простите ради бога, что звоню вам так поздно… – бормотала она, задыхаясь и всхлипывая, – я… у меня такие сильные боли… мне…
– Понимаю. – Ей не надо было ничего ему объяснять, он мгновенно проснулся и был собран и спокоен. – Я немедленно высылаю за вами машину «Скорой помощи». Оставайтесь в постели. Не двигайтесь. И не одевайтесь. Когда вы подъедете к клинике, я вас там встречу. – Он говорил ясно, твердо и уверенно, с профессиональным спокойствием, и она почувствовала, что ему можно довериться.
Он понимал, что она в крайнем отчаянии и в большой опасности. В такой ситуации медлить нельзя.
– Я ужасно боюсь… – И она заплакала не таясь, совсем как маленькая девочка. – У меня такие боли… что вы будете делать? – Ей не надо было спрашивать, она и без того все знала, и он не дал ей прямого ответа. Он просто успокаивал ее и говорил, что бояться совершенно не надо.
– Ваши помощники с вами? – Он вспомнил, что в прошлый раз она была одна. Это произвело на него тяжелое впечатление, и он сейчас тревожился за нее. Какая глупость, что она отказалась от обследования три дня назад, но что сейчас об этом вспоминать. Нужно как можно скорее отвезти ее в клинику и передать в руки хирургов. Они обследуют ее уже в операционной, готовя к операции.
– Они улетели в Нью-Йорк, – прошептала она.
– Вы одна?
– Да.
– Пусть кто-нибудь из прислуги отеля побудет с вами. А я вызову «Скорую помощь». Мадам О’Нилл, все будет хорошо, – сказал он уверенно и спокойно, но его уверенность и спокойствие не прогнали ее панику.
– Нет, все плохо, я знаю. – Она плакала навзрыд, как ребенок, и он подумал, что наверняка дело не только в аппендиксе, который вот-вот прорвется, есть еще какая-то беда! Она смертельно испугана, но он не хотел терять время.
– Когда вы приедете в клинику, я вас там уже буду ждать, – произнес он спокойно и разъединился. Выбора у нее не было. Заботясь о ней, он отправляет ее в Американскую клинику, а не в больницу университетского комплекса Пти-Сальпетриер, где работает и преподает сам. И в клинике, и в больнице он пользовался особыми привилегиями.
Тимми вызвала горничную, та через несколько минут пришла, села рядом, заботливо взяла за руку и так просидела с ней до приезда санитаров, санитары уложили Тимми на каталку, накрыли одеялами и быстро покатили по пустым коридорам отеля. Появление санитаров вызвало в вестибюле отеля немалый переполох: когда ее вывозили, вышел дежуривший в ту ночь помощник администратора. Через несколько минут машина «Скорой помощи» уже мчала Тимми по ночным улицам Парижа, а она тихонько плакала. Санитары не говорили по-английски и потому не могли ее успокоить. Наконец приехали и стали выносить ее из машины, ее глаза расширились от непереносимого ужаса, и первое, что она увидела, оказавшись во дворе больницы, был доктор Вернье, который ее уже ждал. Он взглянул на ее лицо, молча взял за руку и так и держал, пока ее быстро катили по коридорам клиники к операционной, где уже готовились ее оперировать.
– Я попросил приехать одного из лучших хирургов Парижа, – негромко сказал он, когда Тимми вкатывали в ярко освещенную операционную, и она поглядела на него глазами полными ужаса.
– Я боюсь, – прошептала она, сжимая его руку, боль была такая сильная, что только на это усилие она и была способна. – Прошу вас, не бросайте меня здесь одну. – И она громко всхлипнула. Он кивнул и улыбнулся ей. В эту минуту к ним подошла сестра с бумагами, которые ей надлежало подписать. Он объяснил Тимми, что это за бумаги, и спросил, кому они должны сообщить, что она находится здесь и что ситуация осложнилась, если она и в самом деле осложнится. Тимми задумалась на минуту и потом сказала, что никому звонить не надо. Ближайшим родственником она назвала Джейд Чин, объяснив им, что она ее помощница и ее можно будет найти в гостинице «Времена года» в Нью-Йорке. Дала номер ее мобильного телефона, но просила позвонить ей только в том случае, если случится что-то непредвиденное. Нет никакой необходимости тревожить ее сейчас, ведь она ничем не может ей помочь из Нью-Йорка. Он слушал Тимми и думал, как грустно, что у этой женщины, которая имеет так много, так знаменита и почитаема во всем мире, нет никого, кроме секретаря, кому можно было бы позвонить и сказать, что она заболела. Как много это открыло ему о ее жизни, о решениях, которые она принимала, и о цене, которую ей приходилось за эти решения платить. Ему стало жаль ее, и пока ей делали ультразвуковое обследование, он держал ее за руку. Диагноз, который он поставил три дня назад, оказался правильным. Ее аппендикс прорвался, и гной хлынул в полость живота.
– Пожалуйста, не оставляйте меня, – прошептала Тимми и судорожно вцепилась в его руку, он ответил успокаивающим рукопожатием.
– Конечно, не оставлю, – тихо проговорил он, наблюдая, как анестезиолог готовит ее к наркозу. Он действовал очень быстро, сейчас было ясно, что положение довольно опасное. Предстояло удалить остатки ее аппендикса и по возможности собрать вытекший гной. Пока анестезиолог говорил Тимми что-то по-французски, а Жан-Шарль переводил, по-прежнему держа ее за руку, она неотрывно смотрела ему в глаза.
– Вы останетесь, даже когда я засну? – спросила она. По ее лицу опять полились слезы.
– Останусь, если вы хотите. – От него веяло таким спокойствием, уверенностью, силой. Весь его облик убеждал ее, что на него можно положиться. И вдруг она почувствовала, что доверяет ему безоглядно.
– Я… да… я хочу, чтобы вы остались… и пожалуйста, зовите меня Тимми… – Переводя ей слова анестезиолога и объясняя, что будет происходить, он называл ее «мадам О’Нилл». Какое счастье, что она ему позвонила! Рядом с ней сейчас находится знакомый человек, она уже встречалась с Жан-Шарлем, ей рекомендовал его ее добрый друг в Нью-Йорке как прекрасного врача. Она знала, что находится в хороших руках, но все равно ей было страшно.
– Я здесь, Тимми, – сказал он, все так же держа ее за руку и твердо глядя ей в глаза своими сине-серыми глазами. – Теперь все будет хорошо. Я не допущу, чтобы с вами что-то случилось. Через минуту вы заснете. А когда проснетесь, я буду рядом с вами, – пообещал он с улыбкой. Как только она заснет, он выйдет и наденет куртку, брюки и колпак хирурга и будет присутствовать при операции, как обещал. Он всегда выполняет свои обещания, его больные знают, что он их не подведет, и Тимми сейчас это тоже почувствовала.
Вот анестезиолог наложил ей на лицо маску. Она все смотрела в глаза Жан-Шарлю, а он все продолжал говорить… несколько мгновений, и она заснула. Он быстро вышел из операционной, облачился в костюм хирурга, надел маску и стал мыть руки, невольно думая о женщине, которую сейчас начали оперировать, о том, как многого она лишила себя в жизни, чтобы добиться своего фантастического успеха, и вот теперь у нее нет ни единого человека, которому она могла бы позвонить в беде и который был бы рядом с ней и держал ее за руку. Когда она уходила в наркоз, он подумал, что никогда не видел таких печальных глаз и такого страха перед одиночеством. И еще ему показалось, когда он стоял рядом с ней, что держит за руку испуганного, всеми брошенного ребенка.
Как и обещал Жан-Шарль, все время, что длилась операция, он простоял возле Тимми. Все прошло удачно, хирург был доволен. Хирургическая бригада собралась уходить, ее повезли в послеоперационную палату, и Жан-Шарль Вернье пошел туда за ней. Он совсем ее не знал, три дня назад сердился на нее за упрямство и глупость, но сейчас он всем сердцем, всей душой, всем своим существом ощущал, что, кто бы она ни была, что бы ни происходило в ее жизни до этой ночи, он не может оставить ее одну. Кто-то должен быть с ней рядом. А кроме него, у Тимми никого нет. Ему открылось великое одиночество и великая неприкаянность ее души.
Когда она очнулась от наркоза в послеоперационной палате, то увидела его, он стоял рядом с ней. Она была еще словно в дурмане от транквилизаторов, которые в нее вкололи, но тотчас его узнала и улыбнулась ему.
– Спасибо, – еле слышно прошептала она, и глаза ее снова закрылись.
– Сладкого сна вам, Тимми, – тихо сказал он. – Завтра я к вам зайду. – И он бережно высвободил свою руку из ее пальцев.
Она уже снова крепко спала, и он вышел из палаты, попрощался с сестрами и спустился к своей машине. То, что он – ее лечащий врач и что за все время не отошел от нее ни на минуту, произвело на всех в хирургическом отделении сильнейшее впечатление.
Сам не зная почему, он испытывал к Тимми огромную жалость. По тому, как она смотрела на него ночью, он понял, что она много чего пережила в жизни и что радостного в этой жизни было мало. Сильная, энергичная женщина, которую знали все и которая так успешно управляла своей империей, не имела ничего общего с испуганным ребенком, которого он увидел ночью. Увидел, как много этому ребенку пришлось перенести и перестрадать, и его сердце откликнулось сочувствием и состраданием. Всю дорогу домой он думал о ней и смотрел, как над Парижем поднимается солнце.
А в клинике в Нейи Тимми спала крепким, спокойным сном. Сам того не зная, Жан-Шарль Вернье отогнал от нее демонов прошлого, которые слетелись к ней ночью, чтобы растерзать. А он увидел их в ее глазах, хотя и сам не мог понять, как это случилось.
Глава 3
Днем прооперированная Тимми лежала в постели и глядела в окно, и тут Жан-Шарль Вернье вошел к ней в палату. Он был в белом халате и со стетоскопом на груди. У него были свои больные в университетской больнице, где он работал, и он сначала посетил их, а потом уже поехал навестить Тимми в Американскую клинику в Нейи. Приехав, он сначала посмотрел ее медицинскую карту, расспросил сестер и узнал, что все идет хорошо. Они сказали ему, что она все еще спит, но утром проснулась в полном сознании и приняла совсем немного болеутоляющих препаратов. Он остался доволен. Ей кололи большие дозы мощнейших антибиотиков, чтобы побороть проникших в организм микробов, хотя он считал, что врачи очень быстро ликвидировали опасность заражения после того, как из прорвавшегося аппендикса хлынул гной. Да, ей было мучительно больно и страшно, но надо признать, что ей редкостно повезло, все могло сложиться во много раз хуже. Он внимательно понаблюдает за ней несколько дней, решил он, а потом она спокойно может вернуться к себе в отель. А пока он сам будет следить за ее состоянием, думал он, с улыбкой входя в ее палату. Всех своих больных он уже посмотрел и теперь может спокойно поговорить с ней, никуда не торопясь. Он сразу увидел, что она еще очень слаба, но выглядит гораздо лучше, чем можно было ожидать после вчерашних мучений.
– Ну что, Тимми, как вы чувствуете себя сегодня? – спросил он, внимательно глядя на нее своими серо-синими глазами. Какой у него заметный французский акцент! Она улыбнулась, обрадовавшись, что он назвал ее «Тимми». Она думала, что теперь, когда весь этот ужас остался позади, он вернется к прежнему церемонному обращению «мадам О’Нилл». И ей понравилось, как он произнес ее имя, – совсем на французский лад.
– Чувствую себя гораздо лучше, чем вчера. – Она смущенно улыбнулась. У нее болело все тело, шов словно горел огнем, но разве все это можно было сравнить с кинжальной болью, которую она испытывала ночью.
– Вам на редкость повезло, все могло кончиться гораздо хуже, – сказал он, садясь на стул, стоящий возле ее кровати, и потом только спросил: – Можно? – Он был сдержан и в то же время дружелюбен, и она все время помнила, как он держал ее за руку перед наркозом, когда она дрожала от страха. И ни на минуту ее не отпустил. И сейчас она увидела в его глазах то же участие, что и тогда.
– Конечно, – сказала она в ответ на его вопрос. – Я вам так благодарна за вашу доброту ко мне прошлой ночью, – проговорила она смущенно, взглянув своими зелеными глазами в его серо-синие. Они оба так ярко помнили, что он держал ее за руку. – На меня иногда нападает ужасный страх, – призналась она, сделав над собой усилие. – Он из далекого прошлого, из моего детства, вдруг просыпается, оживает, и я никак не могу его прогнать и тогда опять становлюсь пятилетней девочкой. Такое случилось со мной прошлой ночью, когда меня привезли в клинику, и я так вам благодарна, что вы меня встретили и все время оставались со мной. – Эти слова Тимми уже прошептала, глядя ему в глаза, потом отвела взгляд, а он спокойно смотрел на нее, сидя возле кровати на стуле. Нелегко ей было признаться ему, какой беспомощной она чувствует себя порой.
