Текст книги "Анархизм: от теории к практике"

Автор книги: Даниэль Герен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Действительно, проект экономической структуры, представленный за два месяца до конгресса в Сарагосе Диего Абадом де Сантильяном в его книге «Экономический организм революции», был совсем иным.

Сантильян не был, как многие другие, бесплодным и строгим эпигоном великих анархистов XIX века. Он сожалел, что анархистская литература двадцати пяти – тридцати последних лет столь мало занималась конкретными проблемами новой экономики и не открыла оригинальных перспектив для будущего, в то время как на всех языках анархизм породил изобилие трудов, в которых концепция свободы обсуждалась исключительно абстрактным образом. В сравнении с этими неудобоваримыми произведениями, ему представлялись блестящими доклады, сделанные на национальных и международных конгрессах Первого Интернационала. В них, отмечал Сантильян, можно найти гораздо более глубокое понимание экономических проблем, чем в последующие периоды.

Сантильян не был человеком отсталым, он был человеком своего времени. Он знал, что «бурное развитие современной промышленности создало целый ряд новых задач, предвидеть которые в прошлом было невозможно». Нет никаких сомнений в невозможности возвращения к римским колесницам или примитивным формам ремесленного производства. Экономическая обособленность, местечковое мышление, «малая родина», дорогая сердцам многих испанских крестьян, ностальгирующих по золотому веку, маленькие средневековые «вольные коммуны» Кропоткина – все это должно быть сдано в музей древностей. Все это остатки устаревших общинных концепций.

С экономической точки зрения не может существовать никаких «вольных коммун»: «Наш идеал – коммуна ассоциированная, являющаяся частью федерации, интегрированная в общую экономику страны и других территорий, присоединившихся к революции». Коллективизм, самоуправление не есть замена частной собственности одним многоголовым владельцем. Земля, фабрики, шахты, транспортные средства являются продуктами труда всех и поэтому должны служить всем. В наше время экономика не может быть ни местной, ни даже национальной, но только мировой. Характерной чертой современной жизни является слияние всех производительных и распределительных сил. «Обобществленная экономика, управляемая и планируемая, является настоятельной необходимостью и соответствует тенденциям развития современного экономического мира».

Для выполнения функции координации и планирования Сантильян предусматривает Федеральный экономический совет, не имеющий политической власти, но представляющий собой простой координационный орган, осуществляющий экономическое и административное регулирование. Он получает директивы снизу, от заводских советов, объединенных одновременно в синдикальные советы по отраслям промышленности и в местные экономические советы. Федеральный совет, таким образом, это итоговое звено приема указаний от двух цепочек органов, основанных на территориальном и на производственном принципе. Низовые органы предоставляют ему статистику, что позволяет в любой момент быть в курсе действительной экономической ситуации. Таким образом, он может выявить основные недостатки, области, в которых необходимо неотложно развивать новые отрасли промышленности или новые зерновые культуры. «Жандарма более не потребуется, когда верховная власть будет заключаться в цифрах, в статистике». Государственное принуждение в такой системе неэффективно, оно бесплодно и даже невозможно. Федеральный совет следит за распространением новых норм, взаимодействием регионов, за укреплением общенациональной солидарности. Он стимулирует поиск новых методов работы, новых производственных и сельскохозяйственных технологий. Он распределяет рабочую силу между различными регионами и отраслями экономики.

Нет сомнения, что Сантильян многому научился у Российской революции. С одной стороны, она научила его остерегаться опасности возрождения государственного и бюрократического аппарата, но, с другой, научила тому, что победоносная революция не может избежать прохождения через промежуточные экономические формы,[102]102
  Не следует путать с промежуточными политическими формами, которые анархисты, в отличие от марксистов, отрицают. – Прим. автора.


[Закрыть] в которых какое-то время продолжает существовать то, что Маркс и Ленин называли «буржуазным правом». Например, не может идти и речи об отмене банковской и денежной системы одним махом. Эти учреждения должны быть преобразованы и использованы в качестве временного средства для организации обмена, чтобы обеспечить функционирование жизни общества и подготовить путь к новым экономическим формам.

Сантильян сыграл важную роль в Испанской революции: он был, последовательно, членом Центрального комитета антифашистской милиции (с конца июля 1936 г.), членом Экономического совета Каталонии (с 11 августа) и министром экономики правительства Каталонии (с середины декабря).

«Аполитичная» революция

Итак, Испанская революция в достаточной мере созрела как в головах либертарных мыслителей, так и в народном сознании. Поэтому не вызывает удивления, что испанские правые восприняли победу Народного фронта на выборах в феврале 1936 г. именно как начало революции. И действительно, массы, не медля, расширили слишком узкие рамки победы, принесенной выборами. Презирая правила парламентской игры, они не дожидались даже образования нового правительства, чтобы освободить заключенных. Крестьяне перестали платить арендные платежи землевладельцам, сельскохозяйственные работники захватили землю и начали ее обрабатывать, сельские жители избавились от своих муниципалитетов и установили самоуправление, железнодорожники вышли на забастовку, требуя национализации железных дорог. Строительные рабочие Мадрида потребовали введения рабочего контроля, что являлось первым шагом к социализации.

Военные под руководством генерала Франко ответили путчем на эти симптомы революции. Но тем самым они только поспособствовали развитию революции, которая фактически уже началась. В частности, в Мадриде, Барселоне, Валенсии, почти в каждом крупном городе, за исключением Севильи, народ перешел в наступление, осадил казармы, строил баррикады на улицах и занимал стратегические пункты. Повсеместно рабочие откликнулись на призыв своих профсоюзов. С полным презрением к смерти, с открытой грудью и голыми руками поднялись они в атаку против франкистских бастионов. Им удалось захватить вражескую артиллерию. Они вовлекали солдат в свои ряды.

Благодаря этому народному порыву, военный путч был остановлен в течение первых двадцати четырех часов. После этого стихийно началась социальная революция, неравномерно развивавшаяся в различных городах и регионах. Нигде она не достигла такой безудержной стремительности, как в Каталонии и, в частности, в Барселоне. Когда вновь образованные власти оправились от удивления, то обнаружили, что их попросту больше не существует. Все указывало на то, что существование государства, полиции, армии, администрации утратило свой смысл. «Гражданская гвардия» (Guardia civil) была разогнана или ликвидирована, победившие рабочие самостоятельно обеспечивали порядок. Самой неотложной задачей стало обеспечение продовольствием: комитеты распределяли продукты питания на баррикадах, превращенных в лагеря, а позже открыли общественные столовые. Квартальные комитеты организовали администрацию, а военные комитеты – отправку рабочей милиции на фронт. Народные дома превратились в настоящие муниципалитеты. Это уже была не просто «защита республики» от фашизма, это была Революция. Революция, которой не потребовалось создавать, как в России, свои органы власти по частям: выборы советов потеряли смысл в силу повсеместного присутствия анархо-синдикалистской организации, из которой выделялись различные базовые комитеты. В Каталонии НКТ и ее сознательное меньшинство, ФАИ, обладали гораздо большим влиянием, чем ставшие призрачными власти.

Ничто не мешало рабочим комитетам, особенно в Барселоне, де-юре захватить власть, которую они уже осуществляли де-факто. Но они этого не сделали. На протяжении десятилетий испанские анархисты предупреждали людей об обмане «политики» и подчеркивали примат «экономики». Они постоянно стремились отвлечь людей от буржуазной демократической революции, для того чтобы направить их к революции социальной, посредством прямого действия. На заре революции анархисты рассуждали примерно следующим образом: пусть политики делают, что хотят, мы «аполитичны» и возьмем в свои руки экономику. 3 сентября 1936 г. в «Информационном бюллетене НКТ-ФАИ» была опубликована статья под заголовком «Бесполезность правительства», в которой утверждалось, что проходящая экономическая экспроприация в силу самого своего факта приведет к «ликвидации буржуазного государства, которое умрет от удушья».

Анархисты в правительстве

Но очень скоро подобная недооценка правительства уступила место обратному отношению, и испанские анархисты неожиданно стали сторонниками использования правительства. Вскоре после революции 19 июля в Барселоне прошла встреча между анархистом Гарсией Оливером и президентом Генералитата (правительства) Каталонии буржуазным либералом Компанисом. Тот был готов уйти в отставку, но в итоге остался при исполнении своих обязанностей. НКТ и ФАИ отказались устанавливать анархическую «диктатуру» и объявили о своей готовности сотрудничать с другими левыми организациями. В середине сентября НКТ обратилась к премьер-министру центрального правительства Ларго Кабальеро с предложением создать Совет обороны из 15 представителей, в котором анархисты удовлетворились пятью местами. Тем самым они высказались за идею участия в министерствах, но под другим названием.

В конце концов анархисты получили министерские портфели в двух правительствах: сперва в Каталонии, а позже в Мадриде. Камилло Бернери, итальянский анархист, находившийся в Барселоне, 14 апреля 1937 г. написал открытое письмо товарищу министру Федерике Монтсени, упрекая ее в том, что анархисты находились в правительстве только в качестве заложников и ширмы «для политиков, заигрывающих с [классовым] врагом».[103]103
  Международная ассоциация трудящихся (МАТ), в которую входила НКТ, провела чрезвычайный конгресс 11–13 июня 1937 г. в Париже, на котором испанский анархо-синдикалистский профцентр упрекали за участие в правительстве и совершенные уступки. Воспользовавшись этим, Себастьен Фор решил опубликовать серию статей, озаглавленных «Смертельный наклон», в нескольких номерах газеты «Le Libertaire» (8, 15 и 22 июля). В них содержалась жесткая критика решения испанских анархистов войти в правительство. Недовольная этим НКТ добилась смещения секретаря МАТ Пьера Бенара. – Прим. автора.


[Закрыть] Правда заключалась в том, что государство, с которым испанские анархисты согласились объединиться, оставалось буржуазным государством, чьи официальные лица и политики зачастую имели всего лишь поверхностную лояльность по отношению к республике. Каковы же были причины подобного отступничества? Испанская революция была пролетарским ответом на контрреволюционный государственный переворот. Необходимость сражения антифашистской милиции против когорт генерала Франко с самого начала придала революции характер самозащиты, военный характер. Анархисты перед лицом общей опасности сочли, волей-неволей, что им не избежать объединения со всеми прочими профсоюзными силами и даже с политическими партиями, намеренными преградить путь военному путчу. По мере усиления поддержки франкизма со стороны фашистских государств, «антифашистская» борьба превратилась в настоящую войну классического типа, в войну тотальную. Либертарии могли в ней участвовать, лишь все более отказываясь от своих принципов, как в плане политическом, так и в военном. Они ошибочно решили, что победу революции возможно обеспечить, лишь выиграв войну, и, как признает Сантильян, «принесли все в жертву» войне. Тщетно Бернери оспаривал приоритет войны как таковой и заявлял, что разгром Франко может быть достигнут лишь войной революционной. Затормозить революцию означало притупить основное оружие республики – активное участие масс. Более того, республиканской Испании, подвергшейся блокаде со стороны западных демократий и серьезной угрозе наступления фашистских войск, чтобы выжить, потребовалось прибегнуть к советской военной помощи. А помощь эта могла быть оказана лишь при выполнении двух условиях: во-первых, она должна была пойти на пользу, в основном, коммунистической партии и, как можно меньше, анархистам; во-вторых, Сталин отнюдь не желал торжества в Испании социальной революции не только потому, что она была бы либертарной, но и потому, что она экспроприировала бы капиталы, инвестированные Англией, предполагаемым союзником СССР в «хороводе демократий» против Гитлера. Испанские коммунисты отрицали даже сам факт революции: с их точки зрения, законное правительство всего лишь подавляло военный путч. После кровавых дней мая 1937 г. в Барселоне, когда рабочие были разоружены военными силами под командованием сталинистов, анархисты во имя единства антифашистской борьбы запретили рабочим принимать ответные меры. Мрачное упорство, с которым они впали в ошибку «Народного фронта» вплоть до окончательного разгрома республиканцев, выходит за рамки этой книги.

Успехи самоуправления

Тем не менее, в экономике – в области, которой они придавали наибольшее значение, – испанские анархисты показали себя гораздо более непреклонными под давлением масс, а компромиссы, на которые им пришлось пойти, носили более ограниченный характер. В значительной мере самоуправление в сельском хозяйстве и промышленности смогло расправить свои крылья. Но, по мере усиления государства и ужесточения тоталитарного характера войны, обострилось противоречие между буржуазной республикой в состоянии войны и опытом коммунизма, или скорее либертарного коллективизма. В конечном итоге отступить пришлось, более или менее, именно самоуправлению, которое было принесено в жертву на алтарь «антифашизма».

По словам Пейратса, методичное изучение этого опыта еще только предстоит, и это будет непростой задачей, поскольку самоуправление было представлено в большом количестве вариантов в разных местах и в разное время. Этот вопрос заслуживает более пристального внимания, поскольку известно об этом относительно немного. Даже в самом республиканском лагере самоуправление более или менее замалчивалось, а то и просто хулилось. Гражданская война поглотила его и по сей день продолжает вытеснять из человеческой памяти. О нем нет ни слова в фильме «Умереть в Мадриде». Но все же, может быть, именно в нем и сосредоточилось самое положительное в наследии испанского анархизма.

На следующий же день после свершения революции 19 июля, явившейся грозным народным ответом на заявление Франко, промышленники и крупные землевладельцы впопыхах побросали свое добро и собственность и бежали за границу. Рабочие и крестьяне завладели оставленным имуществом. Батраки решили продолжать обрабатывать землю собственными силами. Все они совершенно стихийно объединились в «коллективы». 5 сентября созванный НКТ в Каталонии региональный съезд крестьян проголосовал за коллективизацию земли под контролем и управлением профсоюзов. Социализации подлежало движимое и крупное недвижимое имущество фашистов. Мелкие же землевладельцы могли свободно выбирать между частной и коллективной формой собственности. Это решение было узаконено несколько позднее: 7 октября 1936 г. центральное республиканское правительство конфисковало без какого-либо возмещения имущество «лиц, замешанных в фашистском мятеже». Эта мера была неполной с точки зрения закона, поскольку узаконивала лишь небольшую часть захвата имущества, уже стихийно осуществленного народом: крестьяне провели экспроприацию, не делая различия между теми, кто участвовал в военном путче, и теми, кто в нем не участвовал.

В слаборазвитых странах, где ощущалась большая нехватка технических средств, необходимых для крупного земледелия, бедные крестьяне в большей степени бывали соблазнены частной собственностью, доселе еще им не известной, чем социалистическим сельским хозяйством. Однако в Испании либертарное воспитание вкупе с коллективистской традицией компенсировали техническую неразвитость, противодействовали индивидуалистическим поползновениям крестьян, толкая их сразу же к социализму. Крестьяне победнее сделали такой выбор, а более обеспеченные, как в Каталонии, держались за индивидуальное хозяйство. Подавляющее большинство сельскохозяйственных работников (90 %) предпочло с самого начала вступить в коллективы. Тем самым был скреплен союз крестьян с городскими рабочими, поскольку последние были сторонниками обобществления средств производства по самой природе своих функций. Кажется, что социалистические настроения в сельской местности были даже более распространены, чем в городах.

Сельскохозяйственные коллективы создали для себя двойную систему управления: производственного и местного. Эти две функции были разделены, но в большинстве случаев существовали профсоюзы, которые брали их на себя или контролировали.

Для управления производством общее собрание трудящихся крестьян выбирало в каждом селе управляющий комитет. За исключением секретаря все остальные его члены продолжали заниматься физическим трудом. Работа была обязательной для всех здоровых мужчин от восемнадцати до шестидесяти лет. Крестьяне разделялись на группы по десять или более человек с делегатом во главе. Каждой группе отводилась зона земледелия или поручалась определенная функция, с учетом возраста членов группы и вида работ. Каждый вечер управляющий комитет принимал делегатов групп. Для решения местных административных вопросов коммуна часто созывала жителей на общее собрание, заслушивая отчеты об их работе.

Все было собрано в общий фонд, за исключением одежды, мебели, личного хозяйства, мелкого домашнего скота и птицы, садово-огородных участков для семейного использования. Ремесленники, парикмахеры, сапожники и т. д. сгруппировались в коллективы. Общинные овцы были собраны в стада по несколько сотен голов, а пастухи равномерно распределяли эти стада в горах.

Были испробованы различные системы распределения продуктов: одни, основанные на коллективизме, другие более или менее коммунистические, третьи – результат сочетания первых двух. В большинстве случаев вознаграждение устанавливалось в зависимости от потребностей членов семьи. Каждый глава семьи получал в счет ежедневной платы талон в песетах, который он мог обменять лишь на потребительские товары в коммунальных магазинах, часто располагавшихся в бывших церквях или пристройках к ним. Неиспользованная сумма клалась в песетах на индивидуальный резервный счет. Можно было получить из нее деньги на карманные расходы, но в ограниченном количестве. Аренда жилья, электричество, медицинская помощь, лекарства, услуги по уходу за престарелыми и т. п. были полностью бесплатными, как и школы, часто расположенные в бывших монастырях и обязательные для детей до четырнадцати лет, которым воспрещалось заниматься ручным трудом.

Вступление в коллектив оставалось добровольным, в соответствии с извечной заботой анархистов о свободе. Никакого давления на мелких землевладельцев не оказывалось. Поскольку они добровольно держались в стороне от общины, они не могли ждать от нее услуг и выгод, так как утверждали свою самодостаточность. Однако они вполне могли по собственной воле участвовать в общем труде и сдавать в коммунальные магазины свою продукцию. Они допускались на общие собрания, имели право на некоторые коллективные блага и преимущества. Им воспрещалось только иметь больше земли, чем они могли обрабатывать самостоятельно, и ставилось единственное условие: ни в чем ни самим, ни посредством своего имущества не нарушать социалистического порядка. Тут и там социализированные земли укрупнялись путем добровольного обмена на участки, принадлежащие крестьянам-собственникам. В большинстве социализированных сел количество единоличников, будь то крестьяне или торговцы, сокращалось с течением времени. Они чувствовали себя изолированными и предпочитали вступать в коллективы.

Однако кажется, что группы, применявшие коллективистский принцип вознаграждения за каждый рабочий день, оказались более устойчивыми, чем те, более малочисленные, где попробовали слишком быстро установить полный коммунизм, отмахнувшись от эгоизма, еще крепко сидевшего в человеческом сознании, особенно среди женщин. В некоторых селах, где деньги были отменены и население пользовалось общим фондом, где производство и потребление было ограничено узкими рамками одного коллектива, стали давать знать о себе неудобства и недостатки такой парализующей автаркии; индивидуализм вскоре одержал верх, вызвав распад общин в силу выхода из них мелких собственников и землевладельцев, вошедших в них, не приобретя подлинного коммунистического сознания.

Коммуны объединялись в местные федерации, в свою очередь, входившие в региональные федерации. Все земельные участки местной федерации образовывали, теоретически,[104]104
  «Теоретически», поскольку было несколько судебных разбирательств между деревнями по этому поводу. – Прим. автора.


[Закрыть] единое целое, без размежевания. Солидарность между деревнями достигла предела, а компенсационные кассы позволяли поддерживать беднейшие коллективы. Инструменты, сырье и избыточная рабочая сила предоставлялись в распоряжение нуждающихся общин.

Степень социализации на селе была различной, в зависимости от провинции. В Каталонии, местности, где преобладали мелкие и средние землевладения, где крестьяне имели сильные индивидуалистические традиции, социализация свелась лишь к нескольким показательным коллективам. Напротив, в Арагоне более трех четвертей земли было социализировано. Здесь прошла анархистская милиция, Колонна Дуррути,[105]105
  Дуррути, Буэнавентура (1896–1936) – известный деятель испанского и международного анархистского движения. В годы Испанской революции – командир легендарного анархистского добровольческого соединения, Колонны Дуррути. В составе Колонны Дуррути сражались анархисты из Испании, Франции, Италии, США, Германии и других стран.


[Закрыть] по дороге на Северный фронт для сражения с франкистами. Следствием этого было установление революционной «власти», построенной снизу, единственной в своем роде, в республиканской Испании и стимулировавшей созидательную инициативу сельских тружеников. Было образовано около 450 коллективов, насчитывавших в общей сложности около полумиллиона членов. В пяти провинциях Леванта, наиболее богатой части Испании (со столицей в Валенсии), возникло около 900 коллективов. Они охватывали 43 % населенных пунктов, 50 % производства цитрусовых и 70 % их сбыта. В Кастилии было образовано около 300 коллективов, в которых участвовало 100 тысяч крестьян. Социализация охватила также Эстремадуру и частью Андалусии. В Астурии[106]106
  Однако в северных не контролируемых анархистами областях, где во владение большими поместьями в авторитарной манере вступили муниципалитеты, батраки, к сожалению, не почувствовали, что это было революционным преобразованием: их зарплаты и условия труда не изменились, а самоуправления не было. – Прим. автора.


[Закрыть] она вызвала несколько робких, но быстро сошедших на нет попыток к сопротивлению.

Необходимо отметить, что этот «социализм снизу» не был, как думают некоторые, делом одних только анархо-синдикалистов. Самоуправленцы часто были, по свидетельству Гастона Леваля, «либертариями, сами того не ведая». В последних из перечисленных нами провинций, инициатива коллективизации исходила от крестьян социал-демократов, католиков и даже коммунистов, как, например, в Астурии.

Самоуправление в сельском хозяйстве, бесспорно, было успешным, за исключением случаев, когда оно саботировалось его противниками или было прервано войной. Успехи были достигнуты отчасти по причине отсталого состояния испанского сельского хозяйства. Побить прежние «рекорды» крупных землевладельцев было нетрудно, поскольку рекорды эти были плачевны. Около десяти тысяч землевладельцев обладали половиной территории Пиренейского полуострова. Они предпочитали оставлять значительную часть своих земель под паром, чем дать образоваться классу независимых фермеров или пойти на выплату батракам приличной заработной платы, что нанесло бы ущерб их положению средневековых властителей. Тем самым они сдерживали освоение природных богатств испанской земли.

Земельные участки укрупнялись, земля теперь обрабатывалась на больших пространствах в соответствии с общим планом и указаниями агрономов. Благодаря советам агротехников производительность возросла на 30–50 %. Увеличилась площадь засеваемых пространств, усовершенствовалась методика труда, человеческая, животная и механическая энергия стала использоваться гораздо рациональнее. Сельскохозяйственные культуры стали более разнообразными, развивалось орошение земель, лес был частично восстановлен, открывались питомники, строились хлева, создавались сельскохозяйственные технические училища, оборудовались показательные фермы, скот подвергался селекции и давал прирост, заработали вспомогательные области промышленности. Социализация показала свое превосходство как над уклонявшимися от ведения хозяйства крупными землевладельцами, оставлявшими невозделанными некоторую часть земель, так и над мелкими землевладельцами, которые обрабатывали землю по устаревшей технологии, засевали ее низкокачественными семенами, не употребляли удобрений.

Сельскохозяйственное планирование, по крайней мере, наметилось. В его основу легла статистика производства и потребления, поступавшая от коллективов, собираемая соответствующими окружными комитетами, а затем группируемая региональным комитетом, контролировавшим качество и количество производимой продукции. Торговля за пределами региона была возложена на региональный комитет, который собирал товары на продажу и в обмен на них приобретал товары, необходимые региону в целом.

Лучше всего сельский анархо-синдикализм проявил свои организаторские способности, как и способности к интеграции, в Леванте. Экспорт цитрусовых требовал наличия современных коммерческих методов; они были с блеском внедрены, вопреки некоторым, часто обостренным, конфликтам с крупными частными производителями.

Культурное развитие шло рука об руку с развитием материальным: началось обучение взрослых грамоте, региональные федерации составляли программы лекций, кинопоказов, театральных представлений в селах.

Эти успехи были обусловлены не только силой профсоюзной организации, но также и, в значительной степени, интеллектом и инициативой людей. Крестьяне, хотя большинство из них было неграмотными, продемонстрировали уровень социалистического сознания, практический здравый смысл, дух солидарности и жертвенности, который приводил в восхищение иностранных наблюдателей. Феннер Броквэй, тогда член британской Независимой лейбористской партии (позднее ставший лордом), посетив коллектив в Сегорбе, писал: «Состояние духа крестьян, их энтузиазм, их вклад в общее дело, гордость, которую они испытывают, – все это достойно восхищения».

Самоуправление было также опробовано в промышленности, в особенности в Каталонии, наиболее промышленно развитом регионе Испании. Рабочие, чьи работодатели бежали, стихийно взяли на себя обязанности по поддержанию работы фабрик. Более чем четыре месяца фабрики Барселоны, над которыми развивался черно-красный флаг НКТ, управлялись революционными рабочими комитетами без какого-либо содействия или вмешательства государства, иногда даже без квалифицированной помощи управленцев. Определенную роль сыграло то, что рабочих поддержали специалисты. В России в 1917–1918 гг. и в Италии в 1920 г. во время кратких экспериментов по захвату фабрик инженеры отказывались помогать новому опыту социализации; в Испании, напротив, многие из них тесно сотрудничали с рабочими с самого начала.

В октябре 1936 г. в Барселоне состоялся профсоюзный съезд, на котором были представлены 600 тысяч трудящихся, целью которого была социализация промышленности. Рабочая инициатива была узаконена декретом каталонского правительства от 24 октября 1936 г., который, утверждая свершившийся факт, привносил в самоуправление элемент правительственного контроля. Были созданы два сектора: социалистический и частный. Были национализированы заводы, на которых было занято свыше ста рабочих (заводы с пятьюдесятью рабочими подвергались национализации по требованию трех четвертей трудового коллектива), заводы, владельцы которых были объявлены народным трибуналом «мятежниками» или прекратили производство, а также предприятия, важное значение которых для национальной экономики оправдывало их изъятие из частного сектора (в действительности, было социализировано большое число прогоревших или влезших в долги предприятий).

Самоуправляемым заводом руководил управляющий комитет, состоявший из 5–15 членов, представлявших различные профессии и службы. Они назначались на общем собрании рабочими сроком на два года, причем половина из них сменялась ежегодно. Комитет назначал директора, которому делегировал часть или все свои полномочия. На очень больших заводах выбор директора требовал утверждения организацией, под опекой которой находилось предприятие. Кроме того, в каждый управляющий комитет назначался правительственный контролер. В сущности, это было не полное самоуправление, а разновидность со-управления в тесной связи с правительством.

Управляющий комитет мог быть отозван либо общим собранием, либо генеральным советом соответствующей отрасли промышленности (состоящим из четырех представителей управляющих комитетов, восьми представителей рабочих, четырех квалифицированных технических специалистов, назначаемых надзорной организацией). Этот генеральный совет планировал работу и устанавливал распределение прибылей. Его решения подлежали неукоснительному исполнению.

На предприятиях, оставшихся в частном секторе, выборный рабочий комитет контролировал производство и условия труда «в тесном сотрудничестве с предпринимателем».

Система оплаты труда на обобществленных фабриках была оставлена нетронутой. Каждый рабочий продолжал получать фиксированную заработную плату. Прибыли не распределялись на уровне предприятия. В результате социализации зарплата выросла совсем ненамного и была ниже, чем в секторе, оставшемся частным.

Декрет от 24 октября 1936 г. представлял собой компромисс между стремлением к автономному управлению и тенденцией к государственной опеке и, одновременно, соглашение между капитализмом и социализмом. Он был составлен министром-анархистом и утвержден НКТ, поскольку анархистские руководители участвовали в правительстве. Как они могли возражать против вмешательства правительства в самоуправление, когда сами держали в своих руках рычаги власти? Проникнув в овчарню, волк, в конце концов, понемногу начинает в ней хозяйничать.

На практике выяснилось, что, несмотря на значительные полномочия, которыми располагали генеральные советы в каждой отрасли промышленности, рабочее самоуправление могло привести к эгоистичному сепаратизму, к своего рода «буржуазному кооперативизму», как отмечает Пейратс, поскольку каждое производственное предприятие заботилось лишь о собственных интересах. Были коллективы богатые и бедные. Одни могли себе позволить выплачивать относительно высокие зарплаты, в то время как другие с трудом могли платить столько же, сколько до революции. Одни в избытке располагали сырьем, другим его не хватало и т. п. Такое отсутствие равновесия было довольно быстро устранено путем образования центральной уравнительной кассы, позволявшей справедливо распределять ресурсы. В декабре 1936 г. профсоюзное совещание, проходившее в Валенсии, решило координировать деятельность различных отраслей производства в общем и органичном ключе, что должно было позволить избежать вредного соперничества и растраты усилий.