Текст книги "Жизнь и приключения Робинзона Крузо [В переработке М. Толмачевой, 1923 г.]"

Автор книги: Даниэль Дефо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

XIII
РОБИНЗОН И ПЯТНИЦА

Встав утром, Робинзон нашел уж Пятницу на ногах, видимо, нетерпеливо дожидающегося его. Увидав своего спасителя, дикарь весь просиял улыбкой, подошел к нему и снова поклонился до земли, выражая этим свою преданность и благодарность.

Робинзон весело поднял его: ему не хотелось, чтобы новый товарищ выражал свои чувства таким рабским способом.

День предстоял трудный, было много работы.

Вот хорошо, если б Пятница смог тоже помогать ему! На утренний завтрак Робинзон принес молока и несколько хлебцев. Пятница долго вертел в руках один из них, видимо, принимая за плод какого-то неизвестного дерева и не решаясь отведать его. Только пример Робинзона помог ему, и скоро он принялся уничтожать свою долю с большим удовольствием, подражая тому, обмакивал кусок в молоко, усмехаясь довольной, детской улыбкой.

Насытившись, Робинзон вскинул на плечо ружье и, поманив с собой Пятницу, вышел из дома. Была пора уборки ячменя, но предварительно надо было позаботиться о мясе на обед, потому что из-за сильной жары эти дни дома не хранилось много дичи. Они углубились в лес, вдали показалась дикая коза с козленком, Робинзон прицелился и выстрелил, козленок упал.

В то же время упал на землю и Пятница, на лице его было выражение жестокого ужаса, он чуть не лишился чувств. Потом, приподнявшись, стал оглядывать свое тело, вероятно, чтоб убедиться, что он жив и не ранен.

Постаравшись ободрить беднягу, Робинзон знаками послал его за убитым козленком. Тот вернулся, с величайшим любопытством оглядывая животное: он все-таки не понимал, откуда пришла смерть. Чтоб дать ему наглядный урок, через несколько времени Робинзон заметил на дереве большую птицу, показал, пальцем сперва на ружье, потом на нее: «Вот, мол, смотри! Сейчас я в нее попаду!»

Выстрел раздался, теперь Пятница перепугался уже меньше и даже с видимым удовольствием сам побежал за упавшей птицей, но все же на ружье поглядел с боязливым почтением и недоумением. Робинзон сообразил, что дикарь ни разу не видал, как ружье заряжается, и, вероятно, думал, что в этой вещи сидит какая-то живая, разрушительная сила. Но пока он предпочел и не объяснять ему всех подробностей.

Огражденное поле, поросшее одинаковыми злаками, тоже не мало удивило Пятницу. Робинзон вынул из кармана хлебец и старался объяснить его происхождение, но из этого ничего не вышло. Пятница помотал головой с видом полнейшего непонимания. Зато работу, за которую взялся Робинзон, он перенял очень быстро, хоть и не понимал ее цели и так хорошо помогал, что дело пошло вдвое быстрее. Как весело было работать вдвоем!

Когда жара начала становиться невыносимой, Робинзон решил взяться за приготовление обеда. Для этого не стоило возвращаться домой, он разложил небольшой костер у большого камня и взялся было за убитую птицу с намерением общипать ее. Но Пятница просительно протянул к ней руки, объясняя, что хочет, чтоб это дело было предоставлено ему.

Робинзон уступил, но к его удивлению и огорчению, тот, только выпотрошив птицу, во всех перьях бросил ее прямо в разгоревшийся огонь. Робинзон промолчал, утешаясь мыслью, что есть еще козленок в запасе, которого можно будет зажарить при неудаче. Когда птица совершенно обгорела со всех сторон, черный повар вытащил ее из огня, счистил перья, ловко удалил обуглившуюся поверхность и подал хозяину кусок жаркого. Робинзон должен был признать, что такого вкусного и сочного мяса он не едал еще ни разу. Потом Пятница сбегал ненадолго в лес, принес пригоршню каких-то зеленых шишек, бросил в горячую золу и, когда они испеклись, предложил отведать Робинзону. И снова тот должен был признать, что эти плоды, которые он считал несъедобными, оказались превкусной пищей, напоминающей несколько картофель. Так прошел их первый общий обед.

Теперь нужно было отдохнуть.

Выбрав тенистое местечко с мягкой травой, Робинзон прислонил к дереву незаряженное ружье, топор же предпочел положить под себя и знаками предложил дикарю расположиться на отдых. Тот немедленно, с видимым удовольствием растянулся вблизи и тут же заснул. Но, несмотря на усталость, Робинзону не спалось. Вот, возле него доверчиво спит давно жданный человек, спутник его жизни. Но будет ли он ему братом и другом? Правда, он кроток и послушен, но, может быть, он просто еще робеет? Ведь это дикарь, людоед, от которого вряд ли можно ожидать чувств настоящего человека. Можно ли, засыпая рядом с ним, быть вполне уверенным, что он не убьет спящего, чтоб остаться полновластным хозяином острова и владельцем всего виденного им?

Робинзон думал, что ружье внушает такой страх дикарю, что он не решится его тронуть, но топор придвинул поближе, чтоб удобно было, при надобности, сразу схватить его рукой.

Сон все-таки овладел им, и он крепко заснул.

Когда же открыл глаза, первое, что он увидел, был Пятница, который, сидя около него с зеленой ветвью, охранял его сон, отгоняя мух и москитов. Топор вывернулся из-под него и валялся около. Робинзону стало стыдно за свой страх.

Возвращаясь домой после работы, он решил немедленно взяться за одежду для Пятницы, потому что ему противно было видеть около себя совершенно нагого человека. За долгие дождливые дни он сработал кое-что про запас: были штаны из козьей шкуры да и у куртки не хватало только рукавов. На первое время можно было предложить хоть это.

Робинзону казалось, что дикарь, признавая, видимо, превосходство белого, будет очень доволен уподобиться ему одеждой, но вышло не так.

Во-первых, очень долго тот понять не мог, как следует ему поступать с данными вещами, потом, как мог выразительнее, стал объяснять, что одежда ему вовсе не нужна. Он указывал на остатки каких-то черных и красных полос, накрашенных на руках и ногах, и только сокрушенно мотал головой, видя, что они стерлись во многих местах.

Но сделав строгое лицо, Робинзон все же приказал надеть все принесенное. Что за несчастный вид принял тогда Пятница! Он показывал, что куртка всюду жмет и трет его, а в штанах он не может ступить и шагу. Но настойчиво потребовал Робинзон, чтоб он не снимал одежды. Дикарь покорно смолк, но печально притих и не сказал ни слова весь вечер.

Когда же пора было итти доить коз и Робинзон позвал его с собой, то бедняга шел с таким трудом, словно гири были привешены к его быстрым ногам.

Козы, кажется, внушали ему сегодня еще больше страха, он, видимо, чувствовал себя совершенно беспомощным и опять не решился войти в ограду.

На обратном пути Робинзон дал ему нести один из горшков молока. Дойдя до дому, дикарь, едва поставив горшок, повалился на землю в полном изнеможении. Робинзон сердито отвернулся, ему казалось, что дикарь хитрит и притворяется. Но ужин прошел в полном безмолвии и, когда, наконец, на ночь Робинзон позволил дикарю раздеться, тот с явным наслаждением отбросил от себя меха и угрюмо отошел для сна в самый дальний угол двора.

На следующее утро он оделся с большой неохотой, платье, видимо, продолжало сильно стеснять его, но он уж не просил разрешения раздеться. Работал несравненно хуже вчерашнего, собирал какие-то плоды с одного кустарника, которые Робинзон как-то отведывал, но счел совершенно несъедобными и теперь посмеивался про себя на невзыскательность вкуса дикаря.

Тот набрал их целую корзиночку, подобранную где-то на дворе.

Днем Робинзон позвал его купаться. Дикарь плавал и нырял, как рыба, но выскочил из воды раньше Робинзона и убежал в прибрежные кусты. Когда тот позвал его, одевшись сам, дикарь сейчас же выбежал, но в каком виде! Все тело его было покрыто красными полосами, разводами и кругами. Так вот на что понадобились ему неведомые плоды! Он, видимо, был очень доволен собой: смеялся, прыгал, размахивал руками. Робинзон спросил его, куда дел он свою одежду? Он указал на кусты, но постарался объяснить, что теперь никакой одежды ему не нужно, что он красив и так.

Робинзону стало досадно на глупого дикаря, он строго приказал ему сейчас же смыть всю пачкотню и одеться как следует. Тот не сразу понял, чего от него требуют, но когда, наконец, сообразил, то лицо его выражало удивление и глубокую печаль. Он бросился к ногам своего владыки и стал умолять позволить не надевать ненавистного платья. Робинзону вдруг стало совестно: в самом деле, какое право имеет он мучить бедного человека? Платье, надетое на него насильно, не сделает его ни на шаг ближе к образованному миру, а только заставит видеть в Робинзоне сурового господина.

Он поднял Пятницу с колен и дал ему знак, что позволяет не носить одежды.

Каков был восторг бедного человека! Он сделал несколько отчаянных прыжков от радости, затем схватил в охапку платье и собрался отправить его в воду. Едва удержал его Робинзон, объяснив, что эти вещи пригодятся ему самому. По дороге дикий Пятница бегал, скакал, махал руками и радовался, как молодое животное, освобожденное от ярма.

Но Робинзону очень неприятно было постоянно видеть около себя голого и еще раскрашенного человека, и он не всегда скрывал свое отвращение.

Пятница, видимо, замечал это и стал изо всех сил стараться вознаградить за уступку своей услужливостью и прилежанием. Он как будто чувствовал себя виноватым и хотел загладить свою вину.

Но было ли это так на самом деле? Не был ли больше виноват сам Робинзон? Можно ли было с первых же дней насильно подчинять дикаря своим вкусам? Правда, намерение у него было хорошее: ему хотелось поскорее сделать из дикаря подобного себе человека. Робинзон понял, что нужно прежде всего говорить на общем языке.

И принялся со всем усердием учить Пятницу по-английски. Тот с радостью перенимал каждый день новые слова, а Робинзон приучался видеть его без одежды.

Так как теперь пищи требовалось гораздо больше, а ручных коз Робинзон не хотел истреблять, то на охоту понадобилось ходить гораздо чаще прежнего. Пятница исполнял обязанности быстроногой охотничьей собаки, с необыкновенным проворством бросаясь за раненым, но убегающим животным и по одному легкому шелесту листвы распознавая присутствие дичи. Но его, видимо, не удовлетворяло это, Робинзон заметил, что он часто осматривает деревья и кусты, словно разыскивал что-то. И раз подвижное лицо его выразило удовольствие, он знаком попросил у Робинзона топорик, бывший с ним, ловко срубил несколько тонких, прямых деревьев и, очистив от ветвей, взвалил на спину, потом заторопился домой.

За эти дни Робинзон настолько освоился со своим товарищем, что ввел его в свое жилище, где не мало забавлялся изумлению и благоговейному страху его перед незнакомыми вещами. Теперь Пятница уселся в угол, завладел ножом, который сразу полюбился ему, и взялся что-то мастерить. Через несколько часов он вскочил и диким прыжком выразил свое удовольствие, потом поднес Робинзону напоказ свою работу. Это был большой лук, сделанный на-диво, тетива была сплетена из крепких волокон какого-то незнакомого Робинзону растения, на земле были разбросаны тонкие прямые стрелы, с птичьим пером, вставленным в расщеп с одной стороны, и наконечником, отточенным остро из железного дерева. В нетерпении стал тащить дикарь Робинзона в лес, видимо, весь горя желанием испробовать свое оружие. А тому и самому хотелось поглядеть на искусство чуждого племени.

Дичи не пришлось долго искать: заслышав их голоса и шаги, из густой травы выскочил, спасаясь, зайчик. Миг – и с тонким свистом настигла его стрела, и зверек упал мертвым. Торжествуя, проплясал Пятница свой танец, высоко подняв добычу над головой. Через час спинные корзины их были полны. С смешанным чувством восхищения и какого-то неясного недовольства следил Робинзон за охотником. Теперь он должен был признать, что силы их равны и что во всяком случае не беспомощности можно было приписать послушание и покорность Пятницы. Теперь же пора было остановить рвение охотника, потому что дичи было столько, что трудно будет переесть и в несколько дней. Но сделать это было трудно: глаза дикаря горели, все лицо выражало упоение охотой, движения сделались особенно ловки и гибки. В ту минуту, когда Робинзон окликнул его, он, как кошка, подкрадывался к дереву, где сидел большей серый попугай, мясо которого было так жестко и невкусно, что убивать его было только совершенно ненужной жестокостью. Попугай, спугнутый криком, улетел дальше, а Пятница с видимой досадой оглянулся на Робинзона.

Тот, помогая себе и словами и движениями, указал на множество добычи и постарался объяснить, что жестоко убивать животных без всякой надобности. Пятница внимательно следил за объяснениями и, видимо, что-то соображал. Потом лицо его просветлело, и он несколько раз кивнул головой, выражая свое согласие.

– Да, да! Робин хороший! – и пошел за ним покорно, как ребенок. А Робинзон с невольным уважением вспоминал удивительную ловкость, догадливость и силу дикаря, добровольно признавшего его превосходство. Кроме того, оружие дикаря давало большую экономию пороха, потому что стрельба из ружья становилась совершенно лишней.

После сытного обеда и отдыха, Робинзон решил остаться дома и заняться уборкой впрок дичины, потому что в противном случае от жары на другой же день все протухнет.

Он поманил, было, на помощь Пятницу, но тот, подойдя и увидав, в чем дело, пренебрежительно передернул плечами, махнул рукой на лес – там, мол, этого добра много, – ушел и снова развалился в тени.

А, между тем, дело было скучное: надо было очистить дичь, нарезать мясо ломтями, продеть его на прутья и выставить вялить на солнце. Через несколько времени Робинзону стало досадно: неужели он, белый образованный человек, должен трудиться для дикаря, а тот, посмеиваясь, будет только следить за его работой и потом пользоваться готовым? Нет! Этого не должно быть ни в каком случае! И, подойдя к Пятнице, он потянул его за руку и строгим голосом приказал взяться за работу. Тот подчинился, как всегда, но его движения были неловки и вялы, и Робинзону не раз пришлось учить его, как лучше приняться за незнакомый ему труд. Все же вдвоем они покончили гораздо скорее, и Робинзон с удовольствием поглядел на аккуратно связанные в пучки перья, кожу животных, положенную отмачиваться в воду, и ряд нанизанных кусков мяса. Приближалась дождливая полоса, и надо было серьезно позаботиться о запасах, принимая в расчет богатырский аппетит Пятницы.

Но тот совершенно не разделял удовольствия своего сожителя, работа утомила и надоела ему, и он лежал теперь в тени, угрюмый и мрачный.

На веселые заговаривания Робинзона он отвечал неохотно, в этом вялом, нахмуренном человеке трудно было узнать недавнего ловкого молодца.

Робинзону стало досадно, он понять не мог, как такой неутомимый охотник мог устать от сравнительно небольшого труда. К этому лентяю не хотелось относиться с прежним, дружелюбием. Да и сам Пятница вел себя иначе.

Он еще боялся своего господина и смотрел, как на высшее существо, которое может его заставить делать все, что угодно, но его уж не тянуло самому поговорить и посмеяться с ним.

Между тем, ближайшие дни сулили много работы. Хлеб еще не весь был убран, кроме того необходимо было увеличить поле в виду нового едока и вообще позаботиться о запасах.

Робинзон боялся, что дикарь, перестав его бояться, перестанет и слушаться и будет годен лишь для охоты, и потому не бросал своего повелительного голоса и обращения. Чтоб объяснить ему необходимость работы, он постарался указать на приближающееся дождливое время. Оказалось, что Пятница отлично его знает. С забавными ужимками, стал он показывать, как несчастны бывают люди в это время года: как они прячутся в пещеры, как не находят достаточной пищи и худеют, как сыро и холодно бывает кругом. Робинзон одобряюще объяснил, что с ним Пятница может не бояться всех этих бед, что они будут и сыты и в тепле. Тот внимательно выслушал это объяснение, но, по-видимому, не согласился с ним. Он ответил, что Робинзону хорошо, потому что он белый, птицы и звери слушаются его, ему же все равно будет плохо.

Трудно было объяснить что-нибудь яснее, и Робинзон решил, что время само докажет его правоту, пока же приходилось действовать просто приказанием.

Пятница был очень силен и ловок, но его усердие первых дней почти пропало. Он покорно делал все, что приказывал ему Робинзон, но, видимо, без малейшего удовольствия. Несколько раз случалось так, что объяснив ему, что от него требовалось, Робинзон уходил и работал в другом месте, но, вернувшись, находил своего товарища либо спящего в тени дерева, либо стреляющего в птиц. Только тогда и работал он, когда тут же, за его спиной стоял Робинзон и беспрестанно понукал его.

– Почему ты не работаешь? – спрашивал он лентяя.

– Устал! – неизменно отвечал тот.

Но все же, работая усердно сам и заставляя работать Пятницу, Робинзон успел и приготовить, и засеять поле, и сделать все нужные запасы.

Раз утром он был разбужен жалобными стонами Пятницы.

– Что с тобой? Болит что-нибудь?

– Холодно… плохо… вода… – испуганно проговорил тот, указывая пальцем наружу.

Действительно, шумел сильный дождь, и слышно было завывание ветра. Пятница, должно быть, успел прогуляться, потому что волосы его были мокры, и он дрожал всем телом.

– Ничего, не бойся: тебе будет хорошо! – ободряюще сказал Робинзон и бросил ему одеяло из козьих шкур, в которое тот с наслаждением закутался.

– Есть хочу! – просительно протянул он опять, вероятно опасаясь, что с холодом пришел и голод.

– Сейчас поедим! Разве ты забыл, сколько мяса у нас насушено? А мука? А изюм? А кокосы и ананасы? Молока стоит два горшка!

Пятница даже привскочил от радости. Он, видимо, сейчас только в первый раз сообразил, как полезны запасы.

– Ай, хорошо! Ай, хороший Робин! – восклицал он.

– Ну вот, видишь! А ты ленился работать. Теперь будет хорошо и тебе и мне. Не станешь больше, сердиться на работу?

– Нет! Белый хороший, запасы хорошие…

– Если так, затопляй-ка печку и давай варить горячий суп, чтобы согреться!

Пока дикарь проворно исполнял это приятное приказание, Робинзон, глядя на него, думал о том, что до сих пор тот повиновался ему отчасти из благодарности за спасение его жизни, отчасти из страха. Сейчас он, кажется, впервые сознал, насколько Робинзон умнее его.

Все последующие дни Пятница был необыкновенно услужлив и не переставал удивляться предусмотрительности Робинзона, которую он никак не мог понять. Так как он продолжал зябнуть, то Робинзон снова предложил ему одежду, которую на этот раз тот принял с удовольствием и часто сверху кутался еще в одеяло. Вообще, непогода действовала на бедного дикаря очень плохо: он целые дни готов был неподвижно сидеть у огня или спать, закутавшись как можно плотнее.

Робинзону казалось, что он похож на животное, переживающее зимнюю спячку.

XIV
НЕЛАДЫ. БОЛЕЗНЬ И ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Настали снова теплые дни. Солнце обсушило землю, все зазеленело и расцвело снова. Воскрес и Пятница. Прежде всего он схватился за лук и стрелы.

– Идем! Идем! Много птица стрелять будем! – тянул он Робинзона. За время дождей он сильно подвинулся в английском языке и теперь довольно свободно мог объясняться.

Но как ни полезно и приятно было сходить иногда на охоту, но не ждали и другие работы, а к ним у Пятницы не было ни малейшей склонности. Он словно забыл, почему был сыт во время дождей, и старался всячески избавиться от труда.

Раз Робинзон, обходя утром свое поле, заметил, что дикие козы сломали в одном месте изгородь.

Он позвал Пятницу, показал, в чем дело, велел заделать отверстие, а сам занялся чем-то другим.

Работа была нетрудная и небольшая, но, заглянув на другой день, Робинзон убедился, что отверстие разломано было шире, и порядочный клин ячменя был объеден козами. Он очень рассердился.

– Смотри, что вышло из-за твоей лени! Отчего ты не сделал того, что я велел?

– Я не мог! Топор сломался! Не будь сердит! – робко ответил дикарь, явно испуганный гневом своего господина.

Он указал на топор, соскочивший с топорища.

– Так отчего же ты не поправил топора? Смотри, сколько ячменя теперь пропало!

Пятница равнодушно взглянул на попорченное поле.

– Не будь сердит! Топор сломался! – упрямо повторил он. Робинзон видел, что тот просто боится его, и до поля ему нет никакого дела. Ни слова не говоря, он сам взялся за работу, а Пятница куда-то исчез.

Дня через два снова повторилось приблизительно то же. Пятнице поручено было принести плодов из лесу, с корзиной за спиной он ушел с видимым удовольствием, но прошло очень много времени, а он не возвращался. Робинзон начал беспокоиться, не случилось ли с тем чего недоброго, почудились уж дикари, незаметно высадившиеся на остров и взявшие его в плен. Он вскинул ружье на плечо и пошел на поиски. Пройдя немного, он вдруг заметил в кустах корзину, наполовину наполненную плодами, но самого Пятницы нигде не было видно. Робинзон решил подождать здесь. Немного времени спустя из лесу показался Пятница, За плечами у него были лук и стрелы, между тем, как из дому он вышел с пустыми руками. Не замечая Робинзона, он снял свое оружие, запрятал его глубоко в кусты и пошел за корзиной. И вдруг вздрогнул, встретив взгляд, следивший за ним.

– Где ты так долго был. Пятница? – спросил Робинзон.

– Не сердись! Мало было плодов! Искал далеко!

– Ты, верно, охотился?

– Не охотился, собирал плоды!

– А для чего же у тебя лук и стрелы лежат в том кусте?

Этот вопрос так смутил Пятницу, что он побледнел и выронил корзину.

– Белый все знает! – в ужасе проговорил он, падая на колени. – Не сердись! Не буду больше!

– Хорошо, Пятница, я не буду сердиться, только скажи мне правду, зачем ты обманывал меня?

– Я правду, – смиренно ответил дикарь. – Ты любишь хлеб и молоко, а я люблю убивать и есть. Ты сердит… Когда не знаешь, я стреляю!

Робинзон постарался объяснить ему, что он не сердит, но необходимость заставляет работать, но что Пятница, покончив с ежедневными делами, может охотиться сколько душе угодно. У него же самого было очень горько на душе. Какое доверие можно иметь к человеку, который совершенно не понимает того, что от него требуют, и обманывает на каждом шагу? Как знать, что бродит у него в голове дикаря.

Все больше исчезала надежда найти себе в дикаре товарища и друга.

Раз вечером оба пошли на морской берег с намерением поймать черепаху. Погода была не очень жаркая, воздух был необыкновенно ясен, и полоска земли, видная вдали, вырисовывалась на этот раз вполне отчетливо.

Робинзон ушел несколько вперед, оглянувшись, он не увидел Пятницы. Тогда он повернул обратно и вдруг остановился в изумлении. Пятница стоял на коленях у самой воды, протянув руки к полоске земли, по щекам его текли крупные слезы, все лицо выражало такую тоску, что у Робинзона сжалось сердце.

– Пятница, что с тобой? – окликнул он его.

Тот медленно навернул голову и едва выговорил от рыданий.

– Там, там моя земля! Мои братья!

– Тебе хочется вернуться туда? Тебе худо со мной? – дрогнувшим голосом спросил Робинзон.

Пятница уныло повесил голову.

– Там, что хочу, то и делаю, – проговорил он, и его блестящие глаза с нежностью устремились на родину, – там все мое, там мои братья, здесь я один!

– А я то? Разве я не с тобой?

– Ты? Ты – белый! Ты велишь, я делаю…

Больно кольнули Робинзона эти простые слова.

Вот и дикарь тоскует, он понимает, что они не друзья, не братья. На одну минуту у Робинзона явилось сильнейшее желание броситься к Пятнице на шею и сказать:

– Будем друзьями, я тоже одинок, как и ты! Не работай ничего, если не хочешь, я готов трудиться за обоих, только люби меня!

Но что-то остановило его.

«А вдруг Пятница ничего не поймет и просто обрадуется, что можно жить чужими трудами!»

И сдержав свой порыв, Робинзон просто ласково похлопал по плечу дикаря и сказал ему:

– Полно, Пятница, не горюй! Нам обоим скучно здесь, но пока делать нечего, надо терпеть, Пойдем-ка лучше домой, не надо нам и черепахи!

Пятница еще раз с тоской оглянулся на родной берег и тихо поплелся сзади. Обоим было очень тяжело.

На утро, оставив Пятницу толочь ячмень, Робинзон пошел доить коз, потому что это дело было особенно ненавистно его товарищу. На пастбище, среди травы, он заметил какой-то мясистый толстый корень, вероятно вырытый случайно копытами животных. По своей привычке пробовать все с виду годное в пищу, Робинзон отломил кусочек и положил в рот. Корень оказался очень приятного вкуса, и понемножку он съел его весь. Потом, взяв горшки с молоком, отправился домой.

Но едва пройдя часть пути, Робинзон почувствовал странную дурноту. Сперва ему казалось, что она происходит от того, что солнце пекло невыносимо, но потом начались ужасные боли в животе, сердце словно перестало биться и, совершенно обессиленный, он упал на землю, не будучи в состоянии даже позвать на помощь.

Тут только он понял, что отравился неизвестным корнем. Страдания были так велики, что Робинзон рад был смерти, чтобы прекратить их.

Вдруг послышались шаги приближающегося Пятницы. С испуганным видом он бросился к больному, встал на колени, несколько мгновений вглядывался в него, потом разразился отчаянными рыданиями.

– Пить! – едва пролепетал Робинзон, надеясь водой залить огонь, жегший его внутри.

Пятница схватил горшок парного молока, стоявший тут же, и поднес его к губам. С жадностью глотал Робинзон, от молока тошнота еще усилилась, и началась жестокая рвота. Ему казалось, что пришли последние минуты его жизни, то же самое думал, вероятно, и Пятница, он стоял рядом, дрожа всем телом и бормоча какие-то слова на родном языке.

Но, передохнув немножко, Робинзон почувствовал, что ему значительно легче: резь в животе прошла, сердце не замирало больше, оставалась только сильная слабость Глаза его закрылись сами собой, и он крепко заснул.

Судя по солнцу, день уж шел к вечеру, когда он проснулся. Ему было гораздо лучше. Возле сидел Пятница, большим листом отмахивая мух, под головой у Робинзона была подушка, принесенная из дому. Такая заботливость тронула его, он протянул руку Пятнице, улыбнулся и сказал, что здоров.

Дикарь пришел в неописанный восторг. Он вскочил с места, принялся скакать и кружиться, размахивая своим листом над головой.

Робинзон попробовал приподняться, но голова его закружилась, и он чуть не упал снова. Тогда Пятница, не слушая никаких возражений, схватил его и своими сильными руками понес, как маленького ребенка. Дома он бережно уложил больного в постель и опять уселся рядом, заботливо заглядывая в глаза. Робинзон едва мог уговорить его пойти приготовить себе какой-нибудь обед, потому что оказалось, что бедняга не ел весь день.

Три дня пролежал таким образом Робинзон, чувствуя легкую боль в животе, а, главное, сильную слабость. Вспоминалась ему часто его первая болезнь на острове, то, как он мучился, не имея сил добыть глотка воды, как одиноко и беспомощно лежал, тогда, как бесконечно тянулись часы выздоровления.

Теперь не то. Он видел, что каждая жалоба вызывает сочувствие на лице преданного человека, что все мысли этого человека направлены на то, чтоб помочь ему. Самая нежная мать не могла бы лучше ухаживать за больным сыном. Зная, что Робинзона тревожат необходимые работы по хозяйству, Пятница, не ожидая приказаний, поспевал повсюду и, между тем, находил время ухаживать за ним. Приготовляя обед, он применялся к вкусам Робинзона и давал его любимые кушанья.

Если лицо больного было невесело, он садился рядом и начинал петь песни на родном языке или старался завязать разговор по-английски. До сих пор успехи были неважны, он часто забывал самые обыденные слова, но теперь он изо всех сил старался говорить как можно больше и лучше.

На четвертый день Робинзон встал и вышел немного подышать чистым воздухом на дворик.

Пятница так и сиял от радости, он бегал из стороны в сторону, стараясь чем-нибудь услужить больному, ежеминутно оглядываясь на него и весело кивая головой.

– Отчего ты так радуешься моему выздоровлению, Пятница? – спросил его, наконец, Робинзон.

– Ты спас мне жизнь! – отвечал тот, склоняя голову и прикладывая руку к сердцу, – всегда помню!

Слезы навернулись на глаза Робинзона.

За услугу, оказанную почти бессознательно, по невольному желанию каждого спасти жизнь своего ближнего от жестокой смерти, этот благородный человек считает своей обязанностью служить и угождать ему, мало того – любит его всем сердцем, прощая и забывая, что, спасши ему жизнь, Робинзон обратил его почти в своего слугу и беспрестанно заставляет поступать против его вкусов и наклонностей.

Робинзону стало очень нехорошо на душе, нежная заботливость Пятницы даже мучила его, потому что он понимал, как мало заслуживал ее. Ему хотелось хоть лаской загладить свою прежнюю суровость. Но Пятницу смущало непривычное обращение, он, вероятно, приписывал его слабости и из сил выбивался, чтоб угодить Робинзону.

Как-то к обеду он испек удивительно вкусные лепешки. Протягивая руку за второй, Робинзон поинтересовался узнать, из чего они сделаны. Ничего не говоря. Пятница встал и подал ему тот самый корень, которым тот отравился. Робинзон так и ахнул.

– Неужели из этого? Да ведь это яд! Я от этого чуть не умер!

– Нет! – засмеялся черный повар, – это кассава. Сырой – умирает, на огне – очень хорошо!

Расспросив по возможности Пятницу, Робинзон, наконец, понял, что отравился корнем кассавы, о котором когда-то, еще дома, слышал рассказы, что им пользуются дикари вместо хлеба. Но для этого его растирают, выжимают весь сок и тогда пекут на огне.

Робинзону пришло в голову, что если бы он раньше не думал только о своем превосходстве над дикарем, так давно рассказал бы ему об этом растении. Так что вся болезнь его была следствием его самонадеянности и презрения к человеку, которого он считал ниже себя. А как часто в одинокие годы жизни на острове давал он себе слово в случае возвращения к людям быть всегда справедливым и добрым к ним, и вот сразу впал он в ошибку! Судьба свела его с человеком во многом лучше и добрее его самого, бывшим и сильнее и ловче, имевшим не мало знаний, не хватавших ему, но он не считал его равным, потому что тот был иной. О, как зол и неразумен он был! Робинзон мучился угрызениями совести и с нетерпением ждал своего выздоровления, чтоб переделать жизнь совсем на другой лад.

Силы его заметно прибывали, и скоро можно стало приниматься за работу. Это было настоящим праздником для Робинзона! Он решил трудиться так же усердно, как до появления Пятницы. Никаких приказаний больше не будет никогда. Правда, тот сильнее его, но зато с детства не привык к правильному труду и не понимает необходимости его. Робинзон надеялся, что, поживши подольше на острове и убедившись в пользе разных работ, он сам захочет принять в них участие. А пока не надо трогать его.