Текст книги "Жизнь и приключения Робинзона Крузо [В переработке М. Толмачевой, 1923 г.]"
Автор книги: Даниэль Дефо
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
X
ХОЗЯЙСТВО РОБИНЗОНА. СЛЕД НА ПЕСКЕ. ДИКАРИ
Хоть Робинзон и решил не совершать больше таких опасных морских плаваний, но мысль, что он почти лишился лодки, все же не давала ему покоя. Каждый день ломал он голову, как перевести ее снова домой? Напрасно успокаивал он себя мыслью, что и без лодки живется ему отлично, все же очень хотелось иметь ее под руками. Наконец, он не выдержал и пустился снова в путь, чтобы навестить лодку и еще раз хорошенько осмотреть местность.
Сначала он пошел морским берегом к тому месту, где приставал прежде, а потом прямо прошел на ту горку, с которой обозревал местность после своего спасения. Теперь, в безопасности, ему еще раз хотелось посмотреть на морское течение, едва не погубившее его. Но каково же было его удивление, когда он не увидел никаких признаков его: море было спокойно – ни волн, ни ряби, ни мутной, желтоватой полосы. Куда же оно девалось?
Всякие догадки приходили в голову Робинзону: не зависит ли бурное течение от направления ветра? Или оно в связи с приливом и отливом?
Он решил весь день посвятить наблюдениям и, в конце концов, его догадка подтвердилась.
Вечером, поднявшись снова на горку, он ясно увидел знакомое течение, только оно проходило на этот раз немного дальше от рифов. Конечно, оно не прекращалось и в другое время суток, но передвигалось с места на место. Значит, изучив это движение, можно было безопасно перевести лодку снова на другую сторону острова. Но при мысли, что тогда снова придется огибать рифы и на такое большое расстояние уходить в море, Робинзон пришел в ужас:
«Нет, уж довольно искушать судьбу! – подумал он. – Как могу я знать, на какие непредвиденные опасности можно там наткнуться? До сих пор леденеет кровь в жилах, когда я вспоминаю, как мою лодку уносило все дальше, и я терял уж из виду берега, бессильный чем-нибудь помочь себе, – чтобы снова начать эти опыты. Уж пусть эта лодка так и живет здесь, а на той стороне я сделаю себе другую, что будет даже очень удобно в конце-концов».
Так он и решил и с успокоенным сердцем вернулся домой. Робинзона теперь тешило все б ольшее благоустройство его жилища. За все протекшие годы, проросшие колья наружной ограды превратились мало-по-малу в развесистые деревья, а так как потом он еще подсаживал их, то весь склон был покрыт густо разросшейся рощицей, за которой никому в голову не пришло бы искать человеческого жилья. Палатка для хорошей погоды на чисто выметенном дворике была всегда в полной исправности, жилое помещение пещеры снабжено необходимой мебелью, с аккуратно разложенными и расставленными вещами в небольших шкафах. Погреб и кладовая, значительно расширенные и укрепленные деревянными подпорками, содержали много добра. В главном отделении, из которого был прорыт ход наружу, за ограду, чтобы можно было выходить без помощи приставной лестницы, находился амбар, т.-е. тут хранилось зерно в больших, плотно сплетенных корзинах.
В другом отделении, самом глубоком, были запасы масла и других молочных продуктов в самодельных глиняных горшках и горшочках. У потолка висели связанные вместе гроздья изюма и пачки табачных листьев. Один угол был предназначен для запасов сушеного мяса. Даже отрезанный от внешнего мира, Робинзон мог бы существовать долгое время при помощи этих запасов.
Под горой, вблизи дома, тянулись поля. Земля была так плодородна, что давала прекрасные урожаи из года в год на том же месте. В случае же истощения почвы легко было перейти на другое место – удобной земли кругом был непочатый край.
Вторая усадьба находилась в лесу. Деревья ограды тоже разрослись, и так как Робинзон подстригал их верхушки, то они шли не вверх, а внутрь и давали густую тень. В палатке тоже все было в порядке: была удобная кровать, с мягкой подстилкой из козьих шкур, одеяло и подушка.
Стояли стол и стул, а в шкафу на всякий случай всегда хранился некоторый запас сухой провизии.
Около «дачи» были главные виноградники, с которых Робинзон собирал виноград для изюма, и на время созревания его он всегда переселялся сюда.
Для стад его было сделано пять загонов с высокими оградами, сообщающиеся между собой воротцами. Таким образом козы всегда имели в изобилии пищу без всякого труда с его стороны.
Содержание стада было вопросом не только удобства, но гораздо более значительным делом: оно позволяло всегда иметь питание без помощи пороха и если бы запасы его кончились у Робинзона, он всегда бы мог прокормить себя, не горюя сильно о пропаже. А никто не знал, сколько лет продлится его заточение или владение (трудно было разобрать) на острове и прожить он мог и сорок лет и пятьдесят.
«Дача» была как раз на полпути между домом и покинутой лодкой, и Робинзон всегда делал там основательную передышку, а то и ночевку, когда шел на берег. Делал он это нередко и заботился, чтобы все снасти хранились в полном порядке.
Иногда он и катался на ней, но всегда совсем недалеко от берега и внимательно исследовав перед этим состояние моря.
Всего этого добился Робинзон только при помощи своих рук, трудом и терпением, и ему казалось, что никто и ничто уж не нарушит его покой, потому что прошло уже пятнадцать лет его жизни на острове без всяких перемен. Но вышло не так.
Однажды утром он шел по морскому берегу, направляясь к своей лодке. Вдруг он увидел на песке совершенно отчетливый след голой человеческой ноги. Словно гром поразил его! Он остановился совершенно ошеломленный. Потом оглянулся, прислушался – не было ничего подозрительного. Тогда он взбежал по береговому откосу, чтоб лучше осмотреть местность, быстро прошел немного дальше – нигде никаких других следов присутствия человека. Вернувшись к следу, он стал внимательно осматривать его. Сомнения быть не могло: пятка, пальцы, подошва виднелись совершенно отчетливо. Но откуда он явился здесь?
Рис. 12. Робинзон видит след человеческой ноги.
Робинзон терялся в догадках и не мог остановиться ни на одной. Не помня себя, он поспешил домой. Через каждые два-три шага он оглядывался назад, пугался каждого куста, каждого дерева, пень вдали принимал форму человека. Ужасные, пугающие образы проносились в его мозгу, все предметы принимали страшные формы в его взбудораженном воображении. Ни один заяц, ни одна лиса, спасаясь в безумном страхе от собак, не спешили так укрыться в своем логове, как он. Добравшись до дома, он стремительно проник в него, но потом никогда не мог вспомнить, как он это сделал? По приставной ли лестнице или через наружный ход?
Всю ночь не заснул он ни на минуту. Если возможно, он боялся теперь еще больше, не видя предмета, который вызвал этот страх. Мучила совершенная непонятность появления следа. Где человек, которому он принадлежал? Где другие следы его присутствия? Где лодка, которая привезла его? Один ли он был или о товарищами?
Все было непонятно. Теперь Робинзон каялся, что оставил там лодку. Что если они видели ее? Нет, не видали наверно, потому что иначе принялись бы разыскивать владельца ее! Но, может быть, ничего не доказывает, что они уехали?.. Может быть, они вернутся целой толпой, доберутся до него и убьют?.. Убьют и съедят… Робинзон не сомневался, что след принадлежал дикарю-людоеду. А если даже не найдут его, то увидят поля и выгоны, угонят и перебьют коз, вытопчут хлеб, и голодная смерть ожидает его. Как был он так безрассуден, что никогда не подумал запастись хлебом по крайней мере года на два, на три, чтоб быть обеспеченным при разных непредвиденных несчастиях, вроде этого. Как долго мечтал он о появлении человеческого существа на своем острове, каким счастьем считал возможность снова услышать человеческую речь, а теперь погибал от страха только от тени, от намека на приближение человека!
Первые трое суток после напугавшего его открытия он даже не высовывал носа из дома. Запас питьевой воды истощился, необходимо было выйти. Его мучила также мысль о козах, которых он доил каждый вечер. И вот, набравшись храбрости, он вышел. Действительно, это было необходимо, потому что некоторые козы уже захворали, не будучи подоенными во время. Робинзон старался успокоить себя: не раздул ли он понапрасну все происшествие?
Может быть, только и всего, что след этот его собственной ноги, оставленный в то время, когда он ходил в последний раз к лодке? Какого же дурака он разыграл, поверивши в им самим сочиненную страшную сказку!
И он понемногу снова приступил к необходимым работам: стал доить коз, толочь муку, печь хлеб. Но как неуверенно все же делал он все это!
Как несмело шел, с каким страхом озирался по сторонам, готовый каждую минуту бросить все и удариться в бегство, спасая свою жизнь. То и дело прислушивался он, взбегал на пригорки, чтоб оглядеть окрестность. Но так как все было по-прежнему спокойно, то становился спокойнее и он. Чтобы окончательно утвердиться в своей догадке, что след был его собственный, он решил сходить еще раз на берег и сличить отпечаток со своей ногой. Дождей это время не было и, по всей вероятности, след был цел. С этой целью он отправился в путь. Но когда пришел, то во-первых, отчетливо вспомнил, что очень давно не был на этом месте берега, а, во-вторых, когда для сравнения он поставил ногу на след, то оказалось, что тот значительно больше его ноги.
Тогда Робинзон задрожал, как в лихорадке. Все закружилось в его голове. Нельзя больше обманывать себя: на острове есть люди, или хоть один человек.
Может быть, они только приплывают, а может быть и живут постоянно на отдаленном от него западном берегу, где никогда не бывал из-за трудной гористой дороги гуда. Каждую минуту могут притти и захватить его врасплох.
Как оградить себя от этой опасности?
Но страх плохой советник: решения, одно другого неисполнимее, приходили в голову Робинзону.
Первой мыслью его было скрыть все следы своего пребывания на острове: переломать все изгороди и выпустить весь скот, а потом перекопать поле и тоже изломать его ограду. Затем уничтожить без следа свою «дачу», находившуюся ближе к тому месту, где был след.
Он не знал покоя ни днем ни ночью, наконец, раз, совсем разбитый, заснул крепко и глубоко и зато проснулся таким бодрым, каким давно уж не чувствовал себя. Теперь он мог рассуждать несколько спокойнее. Ведь он знал давно, что недалеко от острова находится какая-то неизвестная земля. Почему же предполагать, что она тоже необитаема? В противном же случае вполне вероятно, что на такой обильный плодами и дичью остров, как его, иногда приезжали люди. Но так как за пятнадцать лет одинокого существования своего, до последних дней не было и следа присутствия на нем других людей, то надо предположить, что дикари, приезжая сюда, оставались очень недолго. Вероятно, с попутным ветром приезжали и к вечеру с попутным же уезжали. Что было делать им здесь долго, не имея жилищ и имущества? И выходили они, по всей вероятности, всегда на ближайшем берегу, т.-е. на противоположной стороне острова. Значит, вероятность встречи очень мала, если быть осторожным; надо только хорошенько укрепить свое жилище на случай каких-нибудь неожиданностей. На том Робинзон и успокоился.
В крепости его было одно слабое место: ничем не защищенный выход наружу через пещеру, служившую кладовой. Надо было так или иначе исправить Эту оплошность. Подумав, он решил построить вокруг жилья еще одну ограду на таком расстоянии от прежней стены, чтоб выход из пещеры пришелся внутри укрепления. Впрочем, это оказалось и не таким уж трудным делом: частый ряд деревьев, который он насадил когда-то, так разросся, что нужно было очень немного, чтоб заполнить промежутки между стволами. Внутренняя решетка, укрепленная широкой, плотно убитой земляной насыпью, была очень крепка и надежна.
Теперь две стены окружали крепость Робинзона. В наружной он оставил семь очень небольших отверстий и в каждую такую щель вставил по мушкету. Их он вывез когда-то с корабля, и до сих пор они лежали без употребления в кладовой. Вычистив их и приведя в полный порядок, Робинзон рассчитывал, что в случае нужды они сослужат ему хорошую службу.
Но и на этом не хотел он остановиться. Большое пространство за наружной стеной засадил он теми деревцами, которые, как он видел, легко и быстро принимались и пускали ветви. По прошествии двух лет тут уж красовалась густо зеленеющая рощица, совершенно скрывающая следы человеческого жилья.
Для входа и выхода Робинзон пользовался двумя приставными лестницами.
Другой крупной заботой его было обеспечить безопасность своего стада. Им кормился он и одевался, и него вложил столько труда, что лишиться его было, бы чрезвычайно тяжело. Но как сохранить коз от дикарей, которые могли бы случайно набрести на загоны в один из ближайших своих наездов? Близ той горы, в которой были выкопаны кладовые, находились подобные же песчаные горы в большом числе. Не выкопать ли в одной из них пещеру, настолько большую, чтоб можно было загонять туда все стадо?
Но это дело потребовало бы очень много времени, да и ежедневный перегон стада был бы хлопотлив, несмотря на то, что козочки стали давно совершенно ручными.
Лучше было устроить еще хоть два загончика, удаленные один от другого и непременно в самом глухом месте острова, так что если бы даже погибла одна часть стада, то уцелели бы другие.
Робинзон немедленно принялся за работу. Место он нашел подходящее как нельзя более. Это была небольшая полянка в чаще леса, того самого, в котором заблудился раз Робинзон при осмотре острова. Полянку эту обступал лес со всех четырех сторон почти непроходимой чащей, и не стоило большого труда заполнить промежутки между деревьями.
Недели через четыре новый выгон был огорожен, и можно было перевести туда коз. Робинзон отделил десять штук и двух козлов в придачу и небольшими партиями переправил их на новоселье.
Таким образом те два года, которые следовали после того незабываемого дня, когда Робинзон увидел след человеческой ноги, были полны непредвиденного труда. Только страх, который никогда не покидал его окончательно, заставил взвалить себе на плечи работу, о которой он не помышлял раньше.
Спокойствие духа, которым наслаждался Робинзон последние годы, не возвращалось к нему с тех пор. Редкий вечер не ложился он спать с мыслью, что, может быть, не доживет до утра, что ночью могут напасть дикари, убить и съесть его.
Борясь с трудностями, которые выдвигала ему одинокая жизнь на острове, преодолевая препятствия, неизбежные в каждой работе, Робинзон знал, с чем он имеет дело и чего следует ему добиваться.
Теперь же опасность грозила из-за угла; он не знал ни дня ни часа, когда она предстанет перед ним, и эта неизвестность держала его в постоянном беспокойстве.
Покончив, между тем, с первым загончиком, он собрался делать второй. Для этой цели он пустился в другую сторону острова и случайно вышел да западный берег, где еще никогда не бывал. Спускаясь с возвышенности, с которой открывался вид на море, ему вдруг показалось, что вдали виднеется лодка. Дома у него хранилась подзорная труба, теперь же, простым глазом, он не мог с достоверностью сказать, обмануло его зрение или нет, потому что быстро потерял из виду то, что принимал за лодку.
Внизу, на прибрежном песке, он заметил дымок, подымающийся от покинутого костра. Вот оно! Робинзон почувствовал, как бешено забилось его сердце и, забыв весь страх, прыжками спустился с горки и подбежал к разбросанным головешкам, но в ужасе попятился назад: то, что принял он издали за головешки, были обуглившиеся человеческие кости, полуобглоданные куски ног и рук и головы с еще сохранившимися волосами. Невозможно выразить, какой ужас охватил его душу!
Он знал, что дикие племена часто воюют между собой и что побежденные становятся добычей победителей, об этом рассказывали ему когда-то еще матросы на корабле.
Отвращение и гнев сменили первое ощущение ужаса в душе Робинзона. До какой зверской жестокости может дойти человеческая природа!
У него закружилась голова, потемнело в глазах, и он едва удержался на ногах. Ни минуты лишней не захотел он оставаться на ужасном месте, а с возможной поспешностью поднялся назад на возвышенность и углубился в лес. Поселись он случайно на этой стороне острова, не добрым бы кончилась его жизнь! Ужаснейшая из казней ожидала бы его!
Но, странно, с этого дня он меньше стал бояться дикарей. Может быть, оттого, что омерзение и презрение к ним очень уж сильны были в его душе. Кроме того, он все больше убеждался, что эти незваные гости никогда не приезжают на остров за добычей. Вероятно, у них было все, что нужно, и им нечего было искать тут. Почти восемнадцать лет прошло жизни Робинзона на острове, и ни разу до сих пор не встречал он следов человеческого пребывания, значит, если сам он будет осторожен и постарается не попадаться им на глаза, то может еще прожить хоть двадцать лет в том же одиночестве. Теперь, при желании, он легко мог бы из какой-нибудь засады поглядеть на дикарей, но они ему были так отвратительны, что он и думать об этом не хотел. И вот, последние два года он почти безвыходно просидел в той части острова, где было расположено его хозяйство. Даже на лодку, стоившую ему таких трудов, ни разу не сходил он посмотреть, стараясь примириться с мыслью, что она окончательно для него пропала.
Больше всего опасался теперь Робинзон стрелять, чтобы выстрелами не привлечь внимания. К счастью, стада давали возможность прекрасно обходиться без охоты. Только силками иногда ловил он птицу, чтобы по-разнообразить свой стол.
Но все же без оружия никогда не выходил он из дома: ружье, два пистолета, топор всегда были при нем. Он даже не мог быстро двигаться из-за тяжести своего вооружения.
Гнев его на дикарей все не проходил: целые дни, а подчас и ночи, ломал он голову, как бы наказать хорошенько этих извергов. Ему хотелось перебить их всех до одного и спасти несчастную жертву.
Но как это сделать? Сперва замышлял он подвести мину под их площадку для пиршеств, заложить туда 5–6 фунтов пороха и взорвать его в нужную минуту. Но, во-первых, жалко было пороха, которого оставалось немного, а, во-вторых, трудно было угадать как раз тот момент, когда все соберутся вместе.
А при неудаче, все дело кончилось бы так, что большинство отделалось бы только испугом.
Или не зарядить ли все ружья, спрятаться в засаду и в самый разгар кровавого пира, когда можно будет с уверенностью сказать, что каждый выстрел убьет или ранит нескольких, выпустить все заряды, а потом выскочить самому с пистолетами и саблей. Будь их хоть двадцать человек, он всех их истребит!
Эти мысли не давали совершенно покоя Робинзону, даже по ночам видел он во сне, что стреляет в дикарей.
Наконец, он решил начать приводить в исполнение свои планы. Осторожно начал он пробираться в другую часть острова, чтобы найти подходящие места для засады. Вид разбросанных костей уже не пугал его так, как в первый раз, а только увеличивал гнев и жажду мщения. Место для засады было вскоре найдено, и даже два. Первое – была небольшая пещера на склоне горы над местом пиршеств. Отсюда мог Робинзон издали завидеть приближение гостей и затем незаметно спрятаться в лес. А там, в одном огромном дереве нашел он дупло такой величины, что свободно помещался в нем. Отсюда можно было отлично наблюдать за дикарями и без промаха стрелять в них, выбрав удобный момент. Затем он привел в порядок все свое оружие, зарядил и пистолеты, и мушкеты, и ружья, теперь дело было только за неприятелем.
Но его-то как раз и не оказывалось. Ежедневно, вооруженный зрительной трубой, уходил Робинзон на свой наблюдательный пост и по несколько часов просиживал там в ожидании. Но море оставалось пустынно на всем протяжении, которое охватывал его глаз через подзорную трубу. Так прошло не меньше, чем месяца два, а то и больше. Наконец, ему это надоело.
К тому же, сперва смутно, а потом все яснее и определеннее стали пробуждаться в Робинзоне новые мысли. Успокоенный тишиной, он снова в вечерние часы смог наслаждаться красотой заката, снова увидел прелесть окружающей природы, и в душе его встал вопрос: а имеет ли он право убивать этих людей? Имеет ли он достаточно оснований, чтоб самовольно лишить их главного блага – жизни? Конечно, их зверские нравы отвратительны, но учит ли их кто-нибудь лучшему? Несомненно, в глазах людоедов – людоедство не составляет преступления, и совесть их не упрекает за это. Они делают себе пищу из своего собрата с тем же спокойствием, с каким мы убиваем быка. Откуда знать им всю омерзительность этого действия?
К тому же ему, Робинзону, они не причиняли никакого вреда. Другое дело, если бы пришлось защищать свою жизнь, но теперь зачем вмешиваться ему в их племенные распри? Почему он является мстителем за кровь, которую они проливают?
Эти размышления привели Робинзона к выводу, что большим счастьем для него явилась неудача его воинственных приготовлений, потому что она помешала ему совершить большую несправедливость. Ведь если они и убийцы, то не более тех европейцев, которые убивают своих военнопленных без всякой пощады. И Робинзон окончательно охладел к своей затее и, наконец, отказался от нее совершенно.
Теперь ему казалось и крайней неосторожностью объявлять войну дикарям. Ведь только в том случае, если бы удалось перебить их всех до единого, можно было бы не бояться их мести. Если же дома узнают о несчастьи, постигшем единоплеменников, то, конечно, уж ему несдобровать.
И Робинзон решил окончательно вернуться к прежнему образу действия: как можно лучше заметать свои следы и всеми мерами стараться оставаться невидимым.