Текст книги "Вдовье счастье (СИ)"

Автор книги: Даниэль Брэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Как ни крути, здесь все чужое. Обычаи, одежда, люди, деньги. Время чужое, и это самое главное. Лукея и Ефимка были на моей стороне, когда воровали из дома вещи и продавали их для меня, но и кто-то из них же закрыл заслонку.

В ожидании, пока вернется Ефим и я смогу отправиться к кредиторам рангом повыше булочника и зеленщика – а пастыря я просто не хотела видеть лишний раз – я разложила на тарелочках присланные дворничихой Марфой фрукты, похожие на очень маленькие яблочки, и учила детей считать. Гриша сидел у меня на руках и смотрел, чем мы заняты, но внимания его надолго не хватало, и тогда он изворачивался и предпринимал безуспешные попытки вырваться и удрать, я раз за разом возвращала его на место.

Лукея занялась по моему указу пересмотром гардероба детей – чересчур много нарядного и абсолютно нет удобной и теплой одежды. Палашка на кухне гремела посудой, и судя по тому, что грохот был неравномерный, а вскрики и охи раздавались все чаще, была она кашеваркой весьма и весьма криворукой. Я сделала себе пометку ни за что не допускать детей на кухню, чтобы не вышло какой беды.

– Вот, барыня, что продать можно, – повернулась ко мне Лукея со стопкой детских вещей, положила их на расстеленную на полу чистую тряпицу, отцепила от ворота платья булавку и наклонилась, чтобы собрать все в узелок. Она как-то странно ойкнула, схватилась за грудь, я вздрогнула, и парочка монет все-таки выпала и тут же спряталась в ворохе курточек и рубашечек.

Я села прямо, ссадила с колен Гришу, крикнула:

– Палашка, иди сюда, живо!

Бледная как смерть Лукея тоже выпрямилась, руки ее судорожно шарили по лифу платья, примчалась Палашка, что-то, естественно, по пути уронив, застыла изваянием в дверном проеме.

– Присмотри за детьми, Палаша, – велела я, вставая и передавая ей Гришу. Палашка обтерла руки о юбку, приняла малыша, бочком подошла к остальным притихшим детям. Я кивнула, поманила за собой Лукею и пошла в холл.

Я ожидала, что слуги будут бескорыстны? Смешно.

– Показывай, – приказала я, закрывая дверь детской и указывая на столик в прихожей. Вероятно, на этом подносе должны лежать визитные карточки, или я ничего не понимаю в этикете этого времени. – Выкладывай все сюда.

Непривычно присмиревшая Лукея вытащила из-за пазухи небольшой узелок. Он развязался, и когда она отцепила булавку и наклонилась, монетки выпали – какая печаль. Я подошла, растрепала ткань, насчитала десяток серебряных монет и четыре золотые, скривила губы, сделала шаг к Лукее и без всяких колебаний ощупала ее лиф.

Ничего больше не завалялось. Я отступила, размышляя, как поступить, кроме того что дать ей пощечину.

– Ефим тоже деньги забрал? – спросила я. Лукея кивнула. – И сколько?

– Поболе, чем я, матушка, – кротко ответила Лукея. – Что ж теперь будет-то?

Великолепный вопрос, я и сама пока не решила. С одной стороны, стоило сразу наградить слуг за работу и риск, с другой – каждая копейка на счету. Плюс то, что слуги банально своровали – вот это уже требовало наказания. Но лупить старуху самой у меня не то что недоставало смелости, я не хотела это делать в присутствии малышей. Есть вещи, которые о родителях детям лучше не знать.

– На кухню пока ступай, – проговорила я, вся в раздрае. Вернется Ефим, улажу дела с кредиторами и подумаю.

Оплеуха за оплеухой. Жизнь как Тришкин кафтан, не успеваешь одно залатать, так прореха новая.

Глава двенадцатая

Я была уверена, что Ефим не вернется.

Я сама вручила ему деньги, предназначавшиеся кредиторам, и это почти сотня золотом плюс двадцать три серебром за фураж. После оплаты квартиры и покупки еды у меня оставались еще двести золотом и медная мелочь, но надолго ли хватит мне этих денег? Конечно нет. А я собственноручно лишила себя трети того, что у меня имелось, и не могу не расплатиться с теми, кому должен был передать деньги Ефим. Минус еще сотня.

– Спасибо, Всевидящая, что взяла деньгами, – пробормотала я. Слез не было, хотя плаксивость рвалась, как и обиженная на весь мир истерика, я и Вера-прежняя вступали в ставший привычным уже конфликт, я побеждала. Возможно, временно, и так будет далеко не всегда. – Только знаешь, пощадила бы ты меня, у меня все-таки дети…

Как местная богиня смотрит на воровство? Полагаю, как все нормальные боги – отрицательно. То, что меня обокрал Ефим, это карма, а еще не приходится сомневаться, что и кара, ведь Всевидящая существует, я сама видела, на что способны ее верные слуги.

На пороге своей комнаты я замерла, гадая, какую цену платят пастыри за свой удивительный дар. Если обитель тут не просто уютная келья, а постриг – не часовой занудный ритуал, то понятно, отчего так испугалась Лукея, почему Вера всеми силами избегала этот путь.

А у меня, может быть, выбора не останется.

– Переоденусь и поеду в город, – объявила я, входя в комнату. Старшие дети играли с яблоками, а Гриша беззастенчиво терзал бедную Палашку, и вид у нее был такой несчастный и вместе с тем многоопытный, что до меня запоздало дошло – да Лукея не стесняется при первой возможности скинуть на нее заботу о малыше, вот она и ходит растрепой. – Платье мне найди.

Я со вчерашнего дня ходила в тяжелом темно-вишневом платье, спала в нем не раздеваясь на скамье в детской, и с утра, перед тем как покинуть дом, лишь приказала Палашке переплести мне косу и уложить ее. Платье казалось мне вызывающим и слишком роскошным для делового визита… нет, не так, в брендовых шмотках ходят брать миллионный кредит, а не униженно просят об отсрочке платежа. У меня были более скромные наряды из тех, что я оставила, но Палашка почему-то смотрела на меня глазами-плошками, хотя Гриша тянул ее за волосы, и это было, несомненно, болезненно.

– Ай, пустите, барин, – пискнула Палашка и неопределенно пожала плечами. – Так что искать, барыня, когда вы все приказали собрать да продать?

– Я продала ненужные мне бальные платья, – сообщила я, хмурясь и начиная догадываться, что где-то поторопилась. – Отыщи что-нибудь.

– Так траур, барыня? – перебив меня, всхлипнула Палашка. – Какой бал. А сочное платье вы сами на пол бросили. А больше и нет…

Я действительно кинула в общую кучу платье похожего винного цвета, и кто бы меня предупредил, что эта обертка предназначалась для скорбящей дамы? Но винить прислугу было не в чем, настоящая Вера могла принять такое решение только взвешенно. Как бы издевательски ни звучало выражение «взвешенное решение» по отношению к ней.

Придется мне весь траур ходить в одном и том же, и знать бы еще, сколько он продлится. Что-то новое и незнакомое внутри меня огорченно захныкало, я покачала головой, потому что впервые в жизни оказалась на месте женщины, у которой трагедия – сломанный ноготок.

У тебя, дура, жизнь сломана, и вообще, снявши голову, не рыдают по волосам.

Палашка не спрашивала, что произошло и почему я позвала ее, а Лукею удалила, и чем ей заниматься теперь. Приказала барыня готовить, будет готовить, приказала ходить за детьми, будет ходить. А барыне необходимо решить, что делать с Лукеей… Продать ее – самый простой вариант, но крепостная старуха стоит до слез мало, а новую няньку надо кормить и платить ей жалование. Денег мизер, а после моей оплошности еще меньше чем было, но больше, чем было вчера, значит, живем.

Я быстро собралась, забрала деньги, драгоценности, все, что у меня оставались, взяла долговые расписки, кинула все в милый бархатный ридикюль, вытряхнув оттуда какое-то бессмысленное шитье, поцеловала малышей и вышла, наказав Палашке следить за детьми и уложить их спать, когда придет время. Никаких вопросов она не задавала, для нее нянчиться было не в новинку, мне показалось, что наоборот, ей это занятие по душе больше, чем стряпня и уборка.

На улице я впервые оказалась одна и растерялась. Мне нужно было взять извозчика, куда-то ехать, и я стояла у открытых ворот, разглядывая проезжающие экипажи и торопящихся людей.

Никому не было дела до одинокой красивой женщины. Не водятся в реальной жизни принцы, спасающие деву в беде. Твоя беда – твоя печаль, ты и расхлебывай.

– Ехать куда собрались, ваша милость? – раздался за спиной голос Фомы, дворника, и я с облегчением обернулась и закивала. – Так сей же час вам организуем.

Он моментально остановил коляску, и мне бы в голову не пришло, что это извозчик, по моим представлениям они выглядели все же иначе, не настолько шикарно, а может, это был тариф «комфорт-класс» для бар. Фома помог мне усесться, пока извозчик поднимал капюшон экипажа, а я облизывала губы, раздумывая о цене.

Я очень давно не задумывалась о ценах. Хотела – покупала. Было нужно – тратила. Не то чтобы я готова была переплачивать, вовсе нет, но и не приценивалась к товарам, которые мне нужны были здесь и сейчас, и не вздыхала обреченно, когда спрос на такси превышал возможности городских парков и ценник взлетал до небес.

– Куда изволите, вашмилсть? – осведомился извозчик. Он даже не был классическим мужиком в тулупе и галантностью своей напоминал приказчиков, как их описывали классики.

– Купец Парамонов… купец Ферапонтов, – назвала я первые фамилии, которые смогла вспомнить. Не хватало еще при извозчике лезть в бумаги, чтобы он догадался, что я бедна как церковная крыса, и еще, чего доброго, высадил меня. – Знаете, где их дома?

Что-то я сказала не так, потому что у извозчика брови спрятались под молодецким картузом.

– Как не знать, вашмилсть, – выдохнул он и зачем-то оглянулся в ту сторону, где махал метлой Фома. – Доставим.

И тут же мне представился шанс понять, чем я шокировала бедолагу, и сделать выводы.

– Давай на Моховую улицу, любезный! – услышала я молодой нетерпеливый голос, и извозчик принялся угодливо юлить:

– Никак нельзя, вашбродь, барыню вот везу, и капюшон поднят! Никак, никак невозможно!

Клиенториентированность на высочайшем уровне, может быть, этого господинчика ты, любезный, сегодня вечером повезешь от замужней зазнобы, и если ты ему угодишь, заплатит он тебе с лихвой, а я – а с меня можно взять строго по таксе. Интересно, сколько денег я прокатаю сейчас?

Очевидно, я поселилась в купеческом квартале, поскольку ехали мы недолго, минут десять, и коляска остановилась возле приятного глазу одноэтажного розоватого дома, извозчик подал мне руку и спросил:

– Ждать, вашмилсть, али нет?

Он, должно быть, возьмет плату за ожидание, но вряд ли я пробуду в доме купца долго.

– Жди.

Что сказать? То ли время я выбрала неудачное и купцы были заняты в лавках и разъезжали по делам, то ли меня не пускали на порог. В двух домах я оставила хозяевам выразительные записки, в которых просила о личной встрече и выражала надежду, что мне пойдут навстречу в бедственном моем положении и отсрочат выплату долга. Справедливости ради, никто возвращать деньги пока не требовал, но я играла на опережение, помня, что говорил Леонид. В третьем доме, как раз купца Парамонова, который собирался предъявить мне выплату за коляску, мне удалось поговорить с кем-то вроде приказчика или секретаря, и этот разговор мне не понравился. Секретарь цедил рубленые фразы сквозь зубы, недвусмысленно намекал, что с коляской мне придется расстаться, на что я подумала – будет отлично. И лошадь надо продать.

В четвертом доме, хозяину которого мой муж уже второй год был должен почти пятьсот золотом, ко мне вернулась вера в людей. Кредитор умер, всем заправляла его вдова, холеная, озабоченная купчиха, и я подивилась ее молодости и энергии. Она пригласила меня в кабинет, приказала горничной подать «легкое» – я поняла, что сегодня вполне обойдусь без ужина: горячие булочки, буженина, яблоки в меду и чай. Сладкий чай, настоящий, и хотя я не особо любила этот популярный в моем мире напиток, стоило мне поднести чашку к губам, как ностальгия прихватила до слез, и хозяйка перепугалась.

– Полно, Вера Андреевна, – произнесла она, дрожа и хлопая круглыми голубыми глазами. – Да неужто я зверь бездушный? У меня от Мефодия Лукича своих детей трое, разве я могу… да пропади они пропадом, эти пятьсот золотом, дайте, дайте сюда!

Она вырвала у меня из пальцев корешок долговой расписки, смяла его, загрохотала ящиками бюро, переворошила там все, нашла саму расписку, порвала ее вместе с моей квитанцией и швырнула в камин. Попало в огонь не все, но это было уже неважно.

– Полно, мелочи какие, что же я, из-за каких-то грошей… Машка! Машка, поди сюда, подлая! Опять спишь? Собери-ка, что уже Лука Мефодьич да Наталья Мефодьевна не носят, и с кухни собери, что с обеда осталось… Ну, что стоишь? Пошла, пошла! А вы кушайте, Вера Андреевна, кушайте…

Я кушала. Со мной обошлись как с нищебродкой, кинули объедки да обноски, но видит Всевидящая – о, она точно все видит! – я благодарна этой сердобольной женщине, тоже вдове и тоже матери. Она простила мне долг, накормила, выдала целый ворох детских вещей и еды… Я была готова обнять ее и рассыпаться в словах искренней признательности, но что-то подсказывало, что купчиха мой порыв не оценит.

– Прощайте, Вера Андреевна, – сказала она на прощание, и во взгляде ее была смесь презрения и брезгливости. Так смотрят на человека, которого больше вообще не желают видеть ни при каких обстоятельствах, даже если цена этому удовольствию пятьсот золотом. Я не ошиблась, когда я спускалась, услышала тихое: – На порог эту голодранку не пускать.

Что же, это, по крайней мере, до боли честно. И храни тебя и твоих детей Всевидящая, добрая женщина.

Вдовье счастье, оно такое. У кого-то пятьсот золотом – мелочи, у кого-то оскорбительное везение пахнет печеными яблоками и вчерашним гусем.

– К князю Вышеградскому, – распорядилась я, устраиваясь в коляске. Этого визита мне было и так и так не миновать.

Может быть, оттого что на душе было скверно – и не потому что на меня смотрели как на отброс, не потому что я разживалась подачками и была этому рада, а потому что бедняжке Вере бы хорошего психотерапевта и достижения фармацевтики двадцать первого века, – я ехала с дурными предчувствиями. Я то и дело хотела приказать извозчику повернуть и мчать что есть силы домой и останавливала себя криком разума. Я в красках воображала страшное: пожар, недосмотр Палашки, зачем я оставила эти мелкие яблочки детям, я с ума сошла, я вернусь, и лучше бы я не возвращалась… Меня трясло, дыхание перехватывало, перед глазами стояла пелена, ощущение было такое, что лучше бы мне умереть, только не испытывать это отчаяние, будто все уже произошло, и я не знаю, не знаю, не знаю, какие клавиши нажать – бэкспейс, ресет, контрол-зед, отменить, вернуть все как было…

– Вашмилсть! Вашмилсть! Барыня! – кричал мне извозчик, я его словно не слышала. Я сражалась сама с собой – славная это была и кровавая битва! Вера-из-будущего орала раненой чайкой, Вера-из-прошлого… Эй, эй, эй, ты заставишь меня считать, что случай с заслонкой не покушение, истеричная дура!

Я схватилась за обожженную ударом щеку и пришла в себя. Передо мной стояли перепуганный извозчик и пожилая торговка в тулупе и теплом платке.

– Тяжелая она, – повернувшись к извозчику, равнодушно пояснила старуха. – Бабы, они в тяжести все такие, хошь и барыни.

Типун тебе на язык, старая ты карга, и…

– Спасибо.

Старуха, расталкивая толпу своим лотком, живо сбежала, не желая продолжать со мной разговор. Я ее понимала – кликни я городового, и ей несдобровать, лупить барыню простолюдинке не позволено, вот бы наоборот. Извозчик видел и не такое, сделал вид, что совершенно ничего не случилось, я вытерла слезы и посмотрела на дом, возле которого мы остановились.

– Дом князя Вышеградского, – подтвердил извозчик. – Я вашумилсть как и ранее тут обожду.

Продолжая истерику, я должна бы предположить, что он уедет вместе с вещами и едой, но эта мысль смешна. От меня за эти разъезды по городу он получит намного больше, чем выручит за харчи и поношенные детские тряпки.

Я долго стояла под дверью, стуча молоточком по металлической пластинке. Безразличный дворник расчищал двор широкой лопатой и не обращал на меня никакого внимания, на дерево села толстая ворона, осыпала меня белой трухой и хрипло обсмеяла. Наконец дверь открылась, я взглянула на вышколенного статного слугу и сообразила, что понятия не имею, как представиться. С купцами было проще: «Я по делу о долгах Григория Дмитриевича»…

Я знаю, как меня кличут по имени-отчеству, но этого мало… Ах да, я же видела фамилию мужа на всех квитанциях, расписках и договорах, и все-таки Вера-прежняя во мне пробуждается как-то неправильно, решение элементарных задач становится непосильным.

Если так пойдет дальше, я сяду на берегу реки и заплачу.

– Вдова Апраксина к князю Вышеградскому.

Глава тринадцатая

Я склонила голову, чтобы слезы слуге в глаза не бросались, впрочем, вдовий плач – вдовья доля, никого не удивит. Вот след от пощечины – может быть.

Слуга посторонился, и я, ловко проскочив мимо него, очутилась в просторном и жарко протопленном зале. Князь не экономил на своем комфорте, а меня от духоты замутило, а после приступа тошноты напала паника. Что если старуха-торговка права? Что если Вера – я – снова беременна?

Слуга раздумывал, как поступить, хотя выталкивать меня взашей не решился. Он, без сомнения, знал, что мой муж оскорбил хозяина этого дома, как и знал, что мой статус вдовы – заслуга князя. И так же он знал наверняка, что я княжеская должница, и на холеном лице надменность сменилась мученическим выражением. Ридикюль намекал, что я явилась не с пустыми руками, а прочие обстоятельства вопили против этой заманчивой версии.

Я избавила его от страданий, без позволения прошла в зал и села на стул, скинув ридикюль на пол и чинно сложив руки на сдвинутых тесно коленях. Спина прямая, подбородок задран, глаза прикрыты, и слуга, подумав, закрыл входную дверь.

Он ничего не сказал и ушел. Дома ли князь и вообще в городе ли, может, он скрылся после дуэли, сколько мне ждать, чего ждать, но у меня не было выбора. Не то чтобы я надеялась, что и здесь мне повезет и князь, посыпав голову пеплом, порвет и спалит все векселя и долговые расписки, но хотя бы оценит трезво, что я ему все равно ничего не верну по щелчку пальцев.

Ждать пришлось долго – полчаса, может, час, мне давно надоело сидеть, я встала и, не по-дворянски помахивая ридикюлем, начала прохаживаться по залу, знакомясь с темными ликами княжеских предков, и опять я обнаружила в себе нечто новое. Я никогда не могла похвастаться живым воображением, может, потому и портнихой была посредственной, и книги сама никогда не пробовала писать, зато сейчас, заметив лестницу и несколько мужских портретов, я тотчас вспомнила сцену из знаменитого фильма и реплику «Он тоже Баскервиль!» – хотя точно помнила, что лестница, портрет и фраза относились к разным эпизодам…

О чем вспомнила Вера? Или не стоит искать предзнаменований и совпадений, действительно есть вон в том мужчине что-то от знаменитого актера, с которого и написали портрет для кино, и антураж располагает к ассоциациям, и ничего сверхъестественного нет.

Или все-таки есть?

Вот что самое сложное мне предстоит – научиться жить с двумя личностями, а еще – каждый раз угадывать, стоит ли все эти знаки принимать всерьез или списать их на хронический стресс у меня настоящей и на нездоровую психику меня прежней.

За размышлениями возле лестницы меня застала молоденькая девица в фартучке.

Увидеть меня она не ожидала, растерянно пискнула, открыла было пухленький ротик, но, похоже, узнала, пусть и не сразу, потому что не сказала ни слова, а это, насколько я понимала, со стороны прислуги в таком доме было похлеще, чем выдача мне оплеух на улице, и унеслась. Я воспользовалась моментом, похлопала себя по щекам, приходя в чувство и убеждая себя и Веру, что для нас обеих будет неплохо, если я в этом теле останусь – пока – одна. И не реветь!

В коридоре, ведущем в глубину дома, мелькнула юбка, я обернулась, полагая, что вернулась горничная, но вышла молодая богато одетая дама, остановилась в проеме, кивнула сама себе и неприязненно поджала губы. Затем дама вышла на свет, ухмылка сменилась на светскую высокомерную улыбку.

– Вера Андреевна, – произнесла она тоном, который давал понять – она допускала мое появление в этом доме, но была ему не особенно рада. А кто и в каком доме мне сегодня был рад? – Чем обязаны вашему визиту?

По возрасту дама годилась князю Вышеградскому в жены. Красивая, хотя Вере проигрывает, блондинка с голубыми глазами, по меркам этой эпохи чрезмерно худа, но держится как хозяйка положения. Во все времена лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным, а красота дает эфемерное превосходство, мне ли не знать.

– Я знаю, что князь готовится предъявить векселя, – ответила я чересчур прямо для беседы двух аристократок. – Платить мне нечем. Все, что я хочу, это уладить этот вопрос.

Княгиня села на голубой диван, указала мне на кресло напротив. Нас разделял низкий столик, на который я, недолго думая, пристроила ридикюль, княгиня же взглянула на меня так ошарашенно, будто я взгромоздила на стол ноги.

– Каким же образом вы хотите уладить, Вера Андреевна? – улыбнулась она, нежно смотря на меня холодными, ничего не выражающими глазами. – Вам сделали предложение, которое поправит ваше материальное положение? За ночь, минувшую с поклона, вы успели получить вознаграждение от некоего заинтересованного в вас лица? Я любопытствую, поскольку мне странно и хотелось бы знать, не оказал ли вам князь услугу, оставив вас вдовой?

Я не могла не восхищаться. Девчонке чуть больше двадцати, а она поднаторела в тонких издевках настолько, что мне нечего ей сказать, да и, наверное, ни к чему. Княгиня делала намеки, за которые мужчины сцепились бы на очередной дуэли, а Вера, скорее всего… черт знает, что она, но меня оскорбления нахальной девчонки не трогали абсолютно. Я опустила голову, уставилась в пол и только молилась, чтобы княгиня продолжала оттачивать на мне свое мастерство, делясь со мной самым ценным.

Такой необходимой мне информацией. Но княгиня как назло замолчала, за что получила от меня уже не комплименты, а пару нелестных эпитетов. Вслух же я бросила явную провокацию.

– Я готова и это обсудить с его сиятельством, – скромно заметила я, не поднимая головы, но все же косясь на торжествующую собеседницу, а она рассмеялась.

– О-о, Вера Андреевна! – смех ее звенел как колокольчик, и я подумала – ничего удивительного, что Вера сбежала со двора, роняя туфельки. Это мне легко пропускать мимо ушей весь яд, мне много лет, я прошла огонь, воду и медные трубы и знаю прекрасно, что слова не значат ничего ровным счетом. Пока эта куколка не пытается мне навредить делом, пусть развлекается.

Сколько раз меня предавали те, кого неосторожно можно счесть друзьями, и еще больше раз те, кого можно назвать заклятыми врагами, становились на мою сторону. Бизнес учит не затрагивать ряд спорных тем, улыбаться в лицо, строить козни за спиной и не испытывать угрызения совести, вступая в коалиции согласно исключительно собственным интересам. Бизнес учит держать удар и верно оценивать перспективы. Бизнес учит вовремя отступать и продолжать бороться, когда шансы на успех еще есть.

При дворе царят те же законы, и школа у юной змеи не малогабаритная кухня, раз после моих слов еще не разверзся ад с воплями и поножовщиной.

– Вы удивительно стойкая, – продолжала княгиня. – Оставшись вдовой человека, смерти которого рад весь Кроненберг, в долгах, с которыми в жизни не расплатиться, с четырьмя малолетними детьми на руках, вы все еще надеетесь пристроить повыгоднее единственный свой капитал… Но не думаю, что это сделка для князя, – добавила она с с искренним сожалением. – На вашем месте я обратилась бы к купцам. Они люди азартные.

Не хочешь ли ты сказать, что у меня под рукой Парфен Рогожин, готовый дать мне сто тысяч рублей? Я точно не буду дурой, которая бросит деньги в камин. Я еще попрошу, ста тысяч мне мало.

– Купец? – переспросила я, вытягиваясь в струнку. – Вы знаете имя купца, который предложит мне сто пятьдесят тысяч?

Княгиня оторопело хлопнула глазками.

– Погодите, милая, – зачастила я, подаваясь вперед и гипнотизируя ее алчным взглядом. – Я давно не выходила в свет, – надеюсь, я не заблуждаюсь, – возможно, вам лучше известно, кто готов сию же минуту предложить мне содержание? Не томите!

Змее сложно жалить, когда ей наступили на хвост охотничьим сапогом. Аристократка, которая чуть что демонстративно валилась в обморок, лишилась от моей откровенности дара речи. Я же убивала сразу двух зайцев: во-первых, давала ей повод для сплетен – кто знает, быть может, и вправду найдется дурак, не мне привередничать и строить из себя недотрогу, раз других возможностей заработать такие деньги у меня нет; во-вторых, сбивала с нее спесь, но это было второстепенно.

– Как… низко вы пали, Вера Андреевна, – наконец выдавила она. По лицу ее было ясно, что теперь она со мной рядом не сядет даже по самой поджавшей нужде, и это, конечно, ее проблемы.

– Ну что вы, – отмахнулась я со всей отпущенной мне небесами небрежностью, а ненасытный блеск в моих глазах стал еще пуще. – Если назвать все своими именами, то браки в их большинстве такая же пошлая сделка. Договоренности, деньги, все прикрывается только… – Как говорил пастырь, боже мой? Как он назвал местный брак? – Церемонией под шатром. Суть же от этого не меняется, правда ведь? Вы, например… Ваш брак…

Что мог сделать мой муж такого, что князь Вышеградский его зарезал? Наверное, оскорбил его жену. Не могу сказать, что сильно его осуждаю, она нарывается на очередной смачный плевок.

– Мой… брак? – княгиня вскочила и смотрела на меня как на змею, которую подкинули ей под одеяло. Что-то пискнув неразборчиво, она вылетела из зала, столкнувшись с выходящим к нам высоким мужчиной.

Я поднялась, чтобы рассмотреть князя Вышеградского лучше, и если мое внимание к его персоне был понятно, то взгляд, которым он впился в меня, был странным, по меньшей мере. Я вытаращилась на него, словно впервые увидела, что было относительной правдой, он же разглядывал меня, будто у меня отрос хвост. Я даже быстро оглянулась назад, чтобы проверить, не бью ли нервно по полу лишней конечностью.

А князь красив, из людей, которые запоминаются, и Вера определенно прогадала, влюбившись совершенно не в того человека.

Что если мой непутевый муж предложил меня князю? С аристократии станется заключать подобные договоры, но мог ли князь воспринять это как оскорбление? Я ничего не знаю о нравах этого времени, а Вера, если она в самом деле еще присутствует, готова мне помогать только истериками, спасибо ей огромное, но, пожалуйста, нет. Впрочем, если князь в Веру влюблен…

Тогда повод для смертельной дуэли остался для всего общества в тайне, иначе Лукея уже прожужжала бы мне все уши. Она замучила бы меня советами, как мне быть – а как мне быть, если Вера любила мужа?

Что не значит, что муж любил ее взаимно…

Пока я досадовала, что все проблемы могла бы решить одним махом, но у меня здесь не любовный роман и рассчитывать на влюбленного аристократа и на влюбленного купца-миллионщика бесполезно, князь вышел в зал, и я догадалась, что он не отсутствовал все это время, и ему доложили, что я пришла, но объявиться раньше ему что-то мешало. Он кивнул, выжидающе на меня посмотрел – что ему нужно, кроме того чтобы я развернулась и убралась из этого дома? Ах да, видимо, мне надо сесть.

Начало разговора не клеилось. Смолл-толк этой эпохи не предусмотрел речевых шаблонов на данный случай: «Простите, сударыня, что оставил вас вдовой!» – «Ну что вы, какая мелочь, право слово, а как вы смотрите на то, чтобы обменять жизнь моего мужа на – сколько я вам там должна?» – «Сударыня, ваш муж не стоит и половины, кроме того, он назвал меня земляным червяком, это низко!» – «Ну, князь, вы уже готовы торговаться, так что, думаю, не все потеряно»…

– Чем обязан вашему визиту, Вера Андреевна? – побарабанив пальцами по подлокотнику, спросил князь.

Он нет-нет, но бросал быстрые взгляды мне на грудь, и я постаралась как можно более незаметно коснуться голым запястьем лифа, потому что решила, что сквозь ткань проступает молоко, и князь от моего жеста так напрягся и даже отпрянул, что я застыла, а потом рассмеялась.

Князь побледнел, я посмотрела в его остекленевшие глаза и поняла, что уже не остановлюсь.

Глава четырнадцатая

Меня опять накрывала истерика, но лучше такая, чем от отчаяния. Хохот мой становился все громче, справиться с ним я не могла, в груди заболело, я уже не смеялась заливисто, а гоготала как лошадь, сквозь навернувшиеся слезы видя, как перепугался князь.

– Ваше… ха-ха-ха… сиятельство… ха… я приш… ха-ха-ха! Пришла не чтобы, ха-ха, убить вас, ха-ха-ха-ха! Хотя, ха-ха, вы об этом подумали, ха-ха-ха…

Попробуй не поверь такому признанию. Я не стала дожидаться, пока мне снова прилетит пощечина, и отвесила ее себе сама, и довольно сильно.

– На вашем месте, князь, я бы уже сиганула аж до Урала, – покашливая, призналась я. – Вы же думаете, что я от горя сошла с ума.

Я готова что-нибудь дать на отсечение, он так и решил, кроме того, он понятия не имеет, что такое Урал.

– Уверяю, если я не рехнулась от сумм, которые должен мой муж, то уже до конца своих дней останусь в здравом рассудке. Вы же были друзьями, вы знаете, сколько он должен? Полтора милли… сто пятьдесят тысяч золотом, – вовремя поправилась я. – А вот вы, князь, расписок с него не брали… кроме векселей на сорок три тысячи. Уверена, это не все, но знаете, у меня и этого нет. Так вот, – я хлюпнула носом, – у меня лишь один вопрос к вам: вы же знали, что мой муж не имеет за душой ничего. На что вы рассчитывали?

Князь, не ответив мне, встал, и я уже было предположила, что разговор завершен, но он подошел к столику и позвенел колокольчиком. Я запоздало вспомнила, что еще не расплатилась с извозчиком, а он все ждет, и нервно прикусила ноготь. В зале появился новый персонаж – лакей, похожий на таракана, и подобострастно уставился на князя.

– Принесите нам что-нибудь в мой кабинет, Казимир, – сдержанно велел князь, а потом обернулся ко мне: – Вера Андреевна, полагаю, мы сможем продолжить беседу в другом месте.

Я спорить не стала. Какая мне разница? Главное, что я еще могу что-нибудь выяснить и попросить отсрочку. Не то чтобы это меня спасло.

Вслед за князем я шла по таким же сквозным комнатам, как и в доме дяди моего покойного мужа. И в княжеском особняке спальни были проходными, и кабинеты, и комнаты для гостей. А кабинет оказался тупиковым, и я, устраиваясь в кресле, не удержалась:

– Значит, князь, вы не боитесь, что я убью вас? В отместку за смерть Григория Дмитриевича?

– Вы в самом деле считаете, Вера Андреевна, что я намеренно его убил?