Текст книги "Шутки кончились. Книга стихов"

Автор книги: Дана Сидерос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

А в каморке темно и тихо, только кучер грызёт паркет.

Только мерно гудит процессор, да лакеи в углу смолят.

На столе: в башмачке окурки, стылый кофе, двойной билет

И контракт на пол-королевства с личной подписью короля.

2004

«Волонтёры находят их у помоек...»

Лину Лобарёву

Волонтёры находят их у помоек:

облезлыми, грязными,

с ожогами, переломами, язвами,

пятнами от чернил.

Сокрушаются: «Да за что же их?»,

гладят по хребтам переплётов кожаных

и несут

в приют для бездомных книг.

Хозяин приюта три месяца щей не ел,

у него проблемы с деньгами и помещением,

в кармане – одни счета.

Он целыми днями чистит, шьёт и разглаживает,

если при этом бы шли продажи, но нет.

Не берут ни черта.

И писали в газету,

и рекламу давали уже —

никакого толку.

Но зато, когда он засыпает среди стеллажей,

книги тихо урчат на полках.

июнь 2010

«В окнах маячат узкие тени веток...»

В окнах маячат узкие тени веток.

Он открывает дверь, раздвигает шторы.

Он говорит: проснись, за окошком лето,

Смоемся к морю.

Он говорит: я умру, между рёбер колет.

Он говорит: хватит игр, я сдаюсь, послушай.

Он ей приносит вредную кока-колу,

Гадкие суши.

Он начинает кричать: ну чего ты хочешь?

Каждое утро мольбы, уговоры, пассы...

Я прекращу войну, я построю хоспис,

Встань, просыпайся.

Слухи о спящей принцессе катают в прессе.

Капли, панк-рок, инъекции, лёд за ворот...

Десять придворных врачей казнены, и десять

Ждут приговора.

Старый король смолит, утонувши в кресле.

Он ведь неплохо танцует, воюет, чинит:

Он устранил бы любую причину, если б

Знал, в чём причина.

Ни прорицаний, ни яблок, ни ведьм, ни прялок.

Всё было в норме, во всяком случае, внешне.

Просто причин просыпаться ничтожно мало.

Глупость, конечно.

Вечер неспешно стынет, приказы розданы.

Сказка идёт как идёт, и не поспоришь с ней.

Старый король закупается папиросами,

Мазью от пролежней.

январь 2009

СТОРОЖ

Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,

Не пытайся найти прореху в броне ограды.

Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!

Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.

У волшебных яблок другой алгоритм работы:

Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.

Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,

Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,

Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,

Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.

И сбежать нельзя, разве что отключить радары,

Разогнать команду и уплыть доживать на остров,

Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,

Не спеша записывать сны, что к утру поспели...

Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.

Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.

Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик —

Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!

Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить,

Но собак спущу.

Для твоей же, конечно, пользы.

май 2009

ВСТРЕЧА

Ну, здравствуй, лётчик.

Ты назвал бы шутником

Тебе сказавшего, что «мальчик остаётся».

Я от замашек балаганного уродца

С тех пор избавился, как будто, целиком.

Вот разве что

     услышать зов колодца,

Какой бы ни был жаждою влеком,

Не удаётся.

Как я живу здесь?

Сыто и богато.

Земля – прекраснейшая из моих планет.

Я ем баранину на завтрак и обед

И зависаю на игральных автоматах.

Вот разве что

     угнаться за закатом,

Немного передвинув табурет,

Не выйдет. Нет.

Давай не будем

     ставить глупых точек.

Не придавай значения речам.

Змеиный яд немного подкачал.

Я отравился этим ядом, лётчик.

И отличить один цветок

          от прочих,

Как раньше я, бывало, отличал,

Не получа...

Куда лететь?

Процесс необратим.

Да у меня багаж не меньше тонны —

Кредит за дом, счета за телефоны,

Приятели,

     подруги,

          побратим...

Тяжёлый пыльный город.

А над ним

Звенят о чем-то звёзды.

Тихий звон их

Невыносим.

октябрь 2007

ПОДМАСТЕРЬЕ

Когда разобьёт паралич усталого Буратино,

Его отвезут на склад со всякими деревяшками.

(А что? Весьма неплохая, добротная древесина.)

Не глядя, швырнут на полку со скрипками, неваляшками.

Завалят сверху матрёшками

И прочими погремушками.

Он от роду не был прост, ходить не желал под леской

И польку не танцевал с другими марионетками.

А ежели в драку лез, то повод и впрямь был веский.

Нанять потом адвоката попробуй – с пятью монетками.

С прохлопанными задатками

И устаревшими шмотками.

Он не был могучим энтом, не знал пилы и камина.

Не воевал наёмником у старого мистера Джюса.

Обычный сухой чурбан, как говорила Мальвина.

Фарфоровой дряни дай лишь повод – окрестит трусом.

А он ведь ходил по трассам,

И лез на вершины без троса.

Стругаю бирюльки детям. Тружусь. Набиваю руку.

Как жаль. Сыграл старый Карло в своей же работы ящик.

Мне пары лет не хватило освоить его науку.

Я максимум мелкий резчик – недоучки образчик.

А впрочем, был бы заказчик —

Работник своё обрящет.

На деревянном срезе – потемневшие кольца,

Отметины тяжких лет. Холодный. Тоскливый. Долгий.

Но вырезать человека пойди найди добровольца.

Шепчу: прости меня, брат. Ты будешь каминной полкой.

И круглой резной шкатулкой.

И новой модной заколкой.

апрель 2007

СТО СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ

Шли-то к старым местам, всё пели

Про любовь к тишине, и вот

Угораздило поселиться

В эпицентре морского курорта.

Шумно, скучно. И всех веселий —

Из-под днищ, из-под тёмных вод

Наблюдать подгоревшие лица,

Гроздью свесившиеся с борта.

Я любуюсь, как с глупой улыбкой

Ты ногой попираешь прибой.

И бока подставляешь светилу,

Что безмозглый осётр на мангале.

Я тебе не «грудастая рыбка» —

Ты, похоже, не playwaterboy.

Я бы, может, тебя посетила —

Сердобольные сёстры не дали.

Тут ведь, знаешь, одни предрассудки —

Без надзора и булькнуть не смей.

Этот сказочник ваш напортачил,

А нам, молодым, достаётся.

Уплывёшь на какие-то сутки —

Расшумятся, как стадо моржей.

Волю дай им, по заводям рачьим

Нас рассадят, да по колодцам.

Пятый день собираюсь признаться,

Всякий раз пропадает голос.

Ты, хотя и двуногий – красивый.

Я гляжу и никак не привыкну.

Пусть в далёкой своей резервации

Ты и правда богат и холост,

Но с тобой обжиматься под ивой

Не подумаю. Лучше уж вы к нам.

Приходи, здесь от края до края

Необъятные тысячи миль.

Здесь и солнце, и пение ветра,

И лазурные волны – задаром.

Приходи, я тебя приглашаю

На лихую морскую кадриль.

Если будешь учтив и приветлив —

То забью тебе место омара.

сентябрь 2007

МУЛЬТЯШКИ

Я буду, конечно, бездельник Том – не самый удачливый из котов, умеющий вляпаться, как никто, в какой-нибудь переплёт.

Ты будешь Джерри – грызун и дрянь, известный умением кинуть в грязь и изворотливостью угря; коварный, как первый лёд.

Мы будем жить для отвода глаз в каком-нибудь Хьюстоне, штат Техас, и зрители будут смотреть на нас с пяти часов до шести.

Ты выдираешь мои усы, я сыплю мышьяк в твой швейцарский сыр, и каждый из нас этим, в общем, сыт, но шоу должно идти.

Весь двор в растяжках и язвах ям, вчера я бросил в тебя рояль, но есть подтекст, будто мы друзья, а это всё – суета.

Нам раз в неделю вручают чек. Жаль, сценарист позабыл прочесть, что жизнь мышонка короче, чем... короче, чем жизнь кота.

Надежда – в смене смешных гримас, в прыжках, в ехидном прищуре глаз, в отсутствии пафосных плоских фраз, в азарте, в гульбе, в стрельбе...

Ты сбрасываешь на меня буфет

кричу от боли кидаюсь вслед

бегу и вроде бы смерти нет

а есть только бег бег бег

декабрь 2008

ПАНИКА

После всё, что от них осталось,

привезли в обувной коробке

два служителя Ордена Идиотских Подвигов.

Говорят, был не бой, а танец:

взмахи, па, искры, свист и рокот.

Свидетели плакали в голос:

катарсис подлинный.

Говорят, узнав, как они погибли,

даже родня покатывалась со см

е

ху.

Впрочем, на панихиде всё было чинно.

Говорят, о них уже пишут гимны,

шьют в их честь сувениры из синтепона и меха,

тёзкам их наливают бесплатно в

и

на.

Говорят, без упоминания их имён

не обходится даже репортаж о погоде,

даже интервью с заштатной кухаркой.

Все подряд слетелись, как мухи на мёд,

и изрекают разные глупости, вроде:

«Видно, Буджум ошибистей Снарка!»

Прелесть в том, что кто бы как ни галдел,

какие бы умники ни кружили звенящим роем,

чьих бы ни задевали чувств,

действительное положение дел

известно только мёртвым героям.

И мне.

Но я промолчу.

сентябрь 2009

«Степан просыпается рано – после семи не выходит спать...»

Уважали дядю Стёпу

За такую высоту.

Шёл с работы дядя Стёпа —

Видно было за версту.

Сергей Михалков

Степан просыпается рано —

после семи не выходит спать.

Встаёт, стопкой книг подпирает

продавленную кровать.

Идёт умываться,

в проёме дверном не застряв едва.

Решает не бриться: зачем?

Весь день в дому куковать.

Стоит у конфорки, согнувшись,

накинув пальто из драпа:

«Как холодно, Господи,

а ведь уже середина лета...»

Квартиры в старинных домах

бывают похуже склепа.

Степан хочет сесть на стул,

но, подумав, садится на пол.

Вчера приходил репортёр —

микрофон на манер тарана.

Хотел секрет долголетия,

обстоятельства смерти сына,

рассказ, как живётся в бывшем Союзе

бывшему великану...

Степан бормотал бессвязно,

сидел пустым манекеном.

А что тут расскажешь? Автору

приспичило сдобрить поэму пафосом.

Мол, «будет герой жить вечно»...

Вечно.

Попробуй сам!

Сегодня мутно и тихо,

от пола ног не отнять.

Согреться бы как-то,

убить бы ещё полдня —

часов до шести: в шесть обычно

детишки приходят и в дверь звонят,

и тащат его во двор

показывать очередных щенят,

и вечно им нужно снимать с берёзы

какого-нибудь кота,

и виснут на нём, и просят:

«На плечах покатай!»

Но самое главное —

они ему не велят сутулиться.

Степан выдавливает себя

из сырой квартиры на улицу,

Степан распрямляет плечи,

вытягивается

во весь свой

     огромный

          Р О С Т,

Степан становится выше заборов,

выше вороньих гнёзд.

«Деда, а можешь достать до звёзд?»

Нет, говорит Степан,

только до третьего этажа.

И смеётся так,

что во всём квартале

стёкла дрожат.

август 2008

«В волшебном городе N огни Рождества светлее и резче...»

В волшебном городе N огни Рождества светлее и резче.

Дети-сироты, получая с утра подарки

               согласно обычаю,

Знают, что их принёс Дед Мороз,

               дух снегов и метелей.

Знают – у него в упряжке олени

               или северные овчарки.

Распихивая по полкам и ящичкам нужные красивые вещи,

Они хотят, чтобы мир был немного обыденнее и циничнее,

Чтобы волшебный дед

          оказался обманкой родителей,

Подкладывающих чадам

               рождественские подарки.

А Дед, наблюдая за ними

          из снежного своего запределья,

Жалеет,

         что существует,

          пожимает плечами:

«Ну что я могу сделать?»

февраль 2008

«Муж у Мэри был лилипут...»

Муж у Мэри был лилипут.

Он приезжал к ней свататься

на полосатой кошке, дарил земляники букетик.

Не самый видный жених, но лет-то уже не двадцать.

Подруги все при мужьях,

при хозяйстве,

при детях.

Свадьбу сыграли тихо, родственников жениха

рассадили по книжным полкам и стульям детским.

Он много работал,

был ласков,

Мэри носила его на руках.

Это не метафора, не надейтесь.

Он ей показывал множество

невероятных вещей:

пляс кобольдов в дикой чаще,

потаённые двери.

Она готовила только из маленьких овощей:

щи из брюссельской капусты,

салат из томатов черри.

С детьми не сложилось: врач

что-то пел про набор хромосом.

Всё это похоже на драму.

Неправда.

На самом деле

это хорошая сказка

со счастливым концом.

Они прожили вместе всю жизнь и умерли в один день.

Даже в старости она была хороша,

красилась,

носила короткое.

Он, хотя и не вышел ростом, был совсем не из робких.

Их хоронили под старым дубом.

Его – в обувной коробке.

Её – в огромной обувной коробке.

октябрь 2010

«У сверстников драки, распри, подражание взрослым...»

Феликсу Максимову

У сверстников драки, распри, подражание взрослым, группы по интересам и дворовые банды. У Пита воздушные змеи, предрассветные росы, поиски Неверленда, воспалённые гланды. У сверстников джаз и вина, у Пита опять всё странно: внутри натянуты стропы, галдят перебором струны. У сверстников перемены, а Пит говорит: «Мне рано», Пит живёт во вселенной, считает ночами луны. У сверстников семьи, вклады, у Пита снова неладно: дикие злые ритмы множатся и растут в нём. У Пита сороконожки строк на листе тетрадном топчутся многостопно, шепчут о недоступном.

Питер сидит на крыше, птицам рогалик крошит. Питер стартует в небо с жестяного карниза. Питеру снится мама, говорит: «Мой хороший, хватит уже игрушек, час нашей встречи близок». Пит нездоров, у Пита свита в белых халатах – уровень текста в теле выше нормы в три раза. Что ж, типовая плата за пол-лета полёта: кровь атакуют буквы, текст даёт метастазы.

По вечерам в больницу к Питу приходит Ванда. Ванда совсем не Венди, Ванда скорее Стелла: высока, светлоглаза, фору любому из вас даст, горы бы своротила, если бы захотела. Ванда плюёт на горы, Ванда глядит устало, как, словно старый свитер, строчками тает тело. Гладит тощую руку, не говорит о раке: «Я удержу тебя, Пит, у меня же бульдожья хватка. Главное, не подходить к парому, не заходить в реку. Главное, записать в тетрадку, слить тебя на дискетку».

Питер смеётся, дескать, смешная шутка.

июнь 2008

МОЛИТВА

Подари мне запрет.

Настоящий. Добротный. Железный.

Чтобы с демоном-стражем,

со страшным клеймом на руке.

Чтоб нарушившим слово грозили горящие бездны!

И проказа. И насморк.

И скрип на пустом чердаке.

Для чего, расскажи,

мне лелеять безгрешную душу?

Для кого мне хранить

твой стерильный ухоженный дом?

Подари мне запрет.

Я его с наслажденьем нарушу.

Ну... хотя бы без стража,

а просто с ужасным клеймом.

Ты, наверное, прав.

Ни к чему мне такие масштабы.

Я готов прекратить рвать цветы и кататься с перил.

Я согласен на полную чушь.

Запрети мне хотя бы

есть плоды с тех деревьев,

что ты мне на днях подарил.

Так и сбрендить недолго...

Броди меж дерев век за веком...

Даже Ева даёт.

И похмелья с утра нет и нет.

Пожалей меня, Отче,

позволь мне побыть человеком.

Подари мне запрет.

Я прошу, подари мне запрет.

март 2007

ПОЧТИ БЕЗЫМЯННОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Или вот, скажем, некий известный зодчий,

Даже не молодой, а уже на склоне,

Сбит под своим же зданием, скажем, трамваем,

Умирает в больнице для бродяг и пропойц.

Прямо вот в полдень, даже не среди ночи.

Где-нибудь, скажем, в какой-нибудь Барселоне.

Вы возразите: «Позвольте, так не бывает».

Я вам отвечу: «Бывает ещё не такое».

Кстати, не самый худший сценарий смерти.

Всё же испанское солнце, брусчатка, клёны.

Скажем, трамвай – это больно, но лучше рака,

Да и бедняцкий покой веселей колонии.

Полупрозрачным стоять у трамвайной дверцы

Под невозможным небом его Барселоны...

Он подмигнёт, мол, что ты, не нужно плакать.

Я поклонюсь: «Вы прекрасны, сеньор Антонио».

Вот бы и жить поселиться за облаками

Где-нибудь недалеко от этого места.

И продырявить себе втихаря оконце

Над бесконечно строящимся собором —

Этим безумным термитником, над домами,

Воском свечным оплывающими в сиесту.

Но Барселона осталась за тем каталонцем.

Так что придётся

Искать другой

Город.

ноябрь 2007

«Я могу рассказать, каково возвращаться обратно...»

Я могу рассказать, каково возвращаться обратно

На каминную полку сквозь злую зеркальную гладь.

Как небрежно пасьянсы рукою раскладывать ватной

И безмолвную пешку вперёд и вперёд подвигать.

Все цыплята владеют французским – поверишь едва ли.

Нам кухарка на ужин готовит цыплят табака.

А на завтрак сегодня сырое яйцо подавали,

Я осколки пыталась собрать, но не вышло пока.

Все цыплята владеют французским. Все кошки – цыплята.

Есть ли кошкам от этой идеи какой-нибудь прок?

В два часа – два часа изученья учёных трактатов.

В шесть часов – «файф-о-клок». Добрый вечер, Клубничный Пирог.

Хочешь ты или нет – все цыплята владеют французским.

Да, дурная посылка подчас убивает игру.

Я могу научить, как читать этот бред без закуски,

Но науку мою ты опять позабудешь к утру.

Я могла бы сказать, каково возвращаться обратно.

Но в дверях гувернантка, в руках её – туфли и зонт.

Семь часов – время чинно бродить по аллеям опрятным,

С каждым шагом тебя забывая, мой ласковый Дронт.

март 2006

ЭГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ

«Предположим, тебе шесть лет...»

Предположим, тебе шесть лет.

Вокруг закипает лето.

На тебе голубое платьице и белые сандалеты.

Дома ждут котлеты, кисель и повтор балета.

Это здорово. Но занимает тебя не это:

ты стоишь на крыше,

туча вот-вот тебя краем тронет...

Платье всё в гудроне.

Сандалики все в гудроне.

А внизу мальчишки присвистывают с уважением,

примеряются к крепким новеньким выражениям:

проиграли малявке.

Малявка взлетела вверх, проворная, как коза.

Ты стоишь и стараешься не реветь,

а ведь нужно ещё слезать.

Ты не помнишь, куда ставить ногу,

где держаться руками,

и не знаешь, как показаться маме.

Предположим, тебе двадцать три.

У тебя проекты, дедлайны,

безразмерная майка,

шампунь

          с ароматом киви и лайма.

Лето плавит асфальт, чтобы это сносить

нужно сделаться далай-ламой

или, может быть,

саламандрой, виверной, ламией.

Ты стараешься выглядеть глупо,

               нелепо и неопрятно.

Бесполезно.

Они раскусили тебя: ты не помнишь путей обратно,

не умеешь рассчитывать силы,

никогда не отводишь взгляда

и полезешь куда угодно ради пустой бравады.

Брось. Подумаешь, жарко...

Говорят, к обеду станет ненастно.

Может быть, повезёт, и удастся прожить подольше —

вот так же, на спор.

август 2009

ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ

Однажды тебе перепадает фамильная брошь,

а ты недостаточно для неё хорош.

Не стар, не лощён. Звенишь и блестишь, как грош.

Залечиваешь за месяц любую брешь,

С большим вдохновением врёшь,

с аппетитом ешь.

Ты слишком беспечен, резок и бестолков

для гладких камней, серебряных завитков,

отглаженных лацканов, пышных воротников —

таких, что от зависти в трещинах шкаф, —

из кружева и шелков.

Что за толк в шелках?

Носить эту роскошь такому, как ты, негоже,

поэтому ты пристёгиваешь её прямо к коже,

чтобы чувствовать боль и становиться ещё моложе,

безумнее, веселее... Дурак со стажем

при музах в цветочной ложе,

при мёртвых в их экипаже.

Никто ничего не скажет:

кривляйся, реви, дурк

у

й.

Вечно нагой малыш

с дырочкой в правом боку.

ноябрь 2009

«Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта...»

Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:

ты, говорят, не девочка, а мечта,

коса у тебя густа,

зелены глаза и нежны уста,

приходи, говорят, поболтать.

У нас, говорят, красота,

не то, что у вас там.

А то и вовсе оставайся у нас,

здесь уют, тишина,

земляника, ландыши, белена.

Оставайся, ты нравишься нам.

Я говорю, куда мне... и так полный воз вас тут.

И к тому же, мне рано – малолеток нигде не любят.

Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,

глянь на Оленьку: восемь лет – а уже в клубе.

Я смотрю на Оленьку,

та улыбается мне сквозь ретушь.

Я говорю: «Нет уж!»

И бегу, отбиваясь

от назойливых рук листвы,

к живым.

июль 2009

«Бывает, просыпаешься поутру...»

Бывает, просыпаешься поутру:

пафосный, хмурый, смотришь с тоской в окно.

Что бы сказал сейчас твой ушедший друг?

Не всё ли равно?

Ты заметил? Они давно сжимают кольцо.

Скоро, должно быть, уйдёшь к ним сам.

У меня в плеере полно мертвецов:

их музыка, их голоса.

Это не страшно, выдохни, оглянись.

Даже забавно, эдакая игра:

мёртвые говорят из книжных страниц,

из старых телепрограмм.

Мёртвые в каждом доме, в любой толпе,

На улицах, в пожелтевших газетах.

Я, например, не знаю, где я теперь,

Когда ты читаешь это.

апрель 2010

«Много курю опять, это в сентябре-то...»

Много курю опять, это в сентябре-то,

внутренне сжавшись, пью свои двести грамм.

Врач прописал мне водку.

И сигареты.

И задушевные разговоры по вечерам.

То есть, врачей было много.

Собрали кворум,

спорили,

слушали что-то в моей груди...

Мне непонятно, где добыть разговоры,

даже один.

май 2010

УЛОВКА

В тишине, в полусне

я пишу про снег,

блики луны на дне,

немоту камней,

про объятья корней,

пять лихих коней,

пляс луговых огней,

рокот горных недр,

прелесть дурных манер,

усмирённый гнев,

оголённый нерв.

Я пишу о весне,

о большой войне,

о лесах в огне...

Только бы не

о том,

как ты дорог мне.

август 2010

«А знаешь, здесь мило: весна, цветочки...»

А знаешь, здесь мило: весна, цветочки.

Асфальт шершав и устойчив.

Девицы жужжат в ожидании лета.

Пичужки, сверчки, стрекозки.

Бежим к горизонту, к условной точке,

с упорством и прытью гончих

и втайне надеемся, что планета

окажется всё же плоской.

Здесь очень неплохо: чаёк, малина,

и звёзды ясней и ближе.

Мы копим на пони (внесли задаток):

с ним проще бежать от снега.

Ты там, где забвение дышит в спину.

Там, где не успел – не выжил.

Дыхание сбивчиво. Отдых краток.

И бег – содержание бега.

Здесь солнце играет столбиком ртутным,

искрит, трещит, как шутиха.

Не смейся: тут, правда, ужасно... мило.

Ну, знаешь – стрекозки, лето.

Бежим. И каждый своим маршрутом.

Ты смерть обгоняешь лихо.

А я где-то здесь. Меня не хватило

перехватить эстафету.

май 2007

«Однажды тебе намекнут, что ты здесь всего лишь гость...»

Однажды тебе намекнут, что ты здесь всего лишь гость,

Ты резво отчалишь в свой светлый небесный город,

А я вдруг проснусь с осознанием: всё закончилось.

Не верится, что так скоро.

Я буду на радостях пить и плясать шесть дней,

Работать, как кроткий и очень способный пони.

Ты, в общем, порядком достал приходить во сне

И врать, что простил и понял.

Когда ты уйдёшь, я в момент задушу всех выдуманных

Чудовищ, сменяющихся с частотой в два герца,

И липкая благодать переполнит выбоины

И полости в сердце.

Я буду слюнявый дебил, брат напольных ваз,

Нелепейший и счастливейший Бобби Браун,

Довольненький, как молоденькая вдова,

Степенный и мудрый, как лиса с виноградом.

Осталось ещё отучиться с тобой беседовать,

Когда никого нет рядом.

август 2008

«Давай, ты придумаешь лекарство от всех болезней...»

Давай, ты придумаешь лекарство от всех болезней,

А я буду придумывать новые болезни,

Которые не лечатся этим лекарством.

Давай ты изведёшь всё-всё оружие,

А я буду тайно делать новое.

Tы отменишь все землетрясения

                    и наводнения,

А я буду метать в Землю кометы.

Ты найди и расстреляй всех террористов,

А я воспитаю им замену.

Ты прекрати все войны,

И я пойду на кого-нибудь войной.

Давай, ты попробуешь накормить всех досыта,

А я буду выжигать твои посевы.

Давай?

Людям нужно что-нибудь эдакое.

2004

«Когда в дощатую крышку входит последний гвоздь...»

Когда в дощатую крышку входит последний гвоздь,

Внутри, вопреки ожиданиям, не смещается ось,

В гриве не добавляется серебристых волос,

Просто думаешь: «Всё, началось».

Тебе достался отличный социальный пакет:

Волшебнейший Неверленд, опаснейший Нантакет.

Видишь высокую даму там, вдалеке,

С лезвием на древке?

Она окружит тебя вихрем ласк своих и забот,

Считай её нянькой, участливой фрёкен Бок.

Пока тебя не поманят за море труба и гобой,

Она будет присматривать за тобой.

Поблажек не жди, надеждой себя не тешь.

Она не даст тебе медлить и заниматься не тем,

Ты будешь крепко пришит десятком её нит

е

й

К немоте, к темноте.

Смотри, она уже становится за плечом

И начинает отсчёт.

октябрь 2009

ЛЕЙКЕМИЯ

считалочка

Пятнадцать. Шестнадцать.

How do you?

Возраст такой – всё, как со всеми.

Просто белые опять бунтуют.

Но это не страшно,

Это на время.

Просто белые взрывают небо.

И душит жар,

И сон так м

а

нит,

И ноют суставы.

Семнадцать.

Мне бы

Небесной манной —

Немного money.

И мы собираем какие-то деньги,

Беспомощно меряя площадь плаца.

Тебе идёт этот шарф,

Надень-ка!

И что, что белый?

Восемнадцать.

А счёт идёт. Надо что-то делать.

Уже на минуты.

Девятнадцать.

Когда красные побьют белых,

Всё станет, как было.

Не смей сдаваться.

Сколько циферок

Разномастных.

Двадцать.

И тело пошло

Вразнос.

Когда белые

Бьют красных,

Это не империя —

Это лейкоз.

Пора на крыло. Из скучного тела

В цветное небо

Воздушным змеем.

Мы твой двадцать первый отметим белым.

А может быть, красным —

Оно вкуснее.

2004

«Задача криков в эфире...»

Задача криков в эфире —

слегка оживить народ,

а то ведь ползут,

как заспанные улитки.

«Вдохни огонь нашей ночи!»

«Узнай, что значит полёт!»

«Взгляни

на наши в натуре взрывные скидки!»

Ну что же, эфир кричит.

Вверху, в густой темноте,

тревожные СМС сбиваются в стаи.

А ночью город не спит,

считает своих детей,

никак не может понять,

кого не хватает.

март 2010

НЕСТИХИ

Почитаешь с утра про бомбёжки и про налёты,

Мыслишь: нет, чёрт возьми,

          я не ведусь на это,

Я сижу, починяю примус,

               решаю ребус

И мечтаю купить когда-нибудь

               новый глобус.

Всю вторую войну нас спасали Туве Марика

И её хвостатые крохотные зверюшки,

Но она устала от нас,

          перешла реку,

               растворилась.

И теперь нам, возможно, крышка.

Мне плевать,

          я пью чай,

               ковыряю свои идеи,

Я читаю статьи про детей, дожди и удои

В регионе,

          удалённом от места действий.

Например, на Луне.

Или в Северной Каролине.

У меня здесь фонарики, эльфы и кока-кола,

У меня здесь сонеты, л

и

мерики и ск

е

ллы,

Орхидеевые сады,

          ледяные скалы,

Изумрудные травы

Шира и Муми-дола.

Крепко сжатые зубы крошатся.

Сводит скулы.

август 2008

«Куплю тебе бусы из слёз исполинских сосен...»

Куплю тебе бусы из слёз исполинских сосен,

Духи из страны, где ветер лих и несносен,

Безумный оранжевый плащ, сапоги на осень,

Лазурный шарфик из запредельных высей.

Куплю тебе платьев, какие тогда носили,

Смешных, невесомых, расцветок невыносимых.

И стану тебя наряжать в невозможный синий

В кровавых маках и звёздах японских лилий.

Тебе не идёт этот жуткий крахмальный белый,

Все эти покровы и ленты...

Тут что ни делай —

Сегодня тебе не подходит твоё же тело.

Ты как? Всё прошло нормально?

На поезд села?

И как там у вас относятся к новосёлам?

май 2009

«Самое время бросить работу и уехать на дачу...»

Самое время бросить работу и уехать на дачу.

Мазать на раны деревьев садовый вар

и молча бродить в какой-нибудь хвойной чаще.

Здесь – задыхаются двигатели.

               Своды метро плачут.

Всюду срезают траву,

               срезанная трава

пахнет травой, но гораздо ярче и слаще.

Гул поездов приобретает тональность стона.

Автомобили, дома, небо, ветер, птицы

становятся прозрачней стекла.

Твоя чёртова непрерывность в одну сторону,

возможно, никогда не родится.

А в другую – уже пресеклась.

Был бы слесарь, токарь —

               было бы больше толка

в том, над чем просиживал днями,

               чему так много отдал.

Ты болтаешься, выкушенный из кровотока,

шевеля обрубленными корнями,

подбирая оголённые провода.

Самое время пасть на колени, слушать звон колоколен —

Для соблюдения правил,

               законов жанра,

И чтобы звон вымывал из памяти лица.

Но ты торопливо вбиваешь строку за строкою,

Подгоняемый невидимым голодным пожаром.

И никак не можешь

               остановиться.

май 2009

«Ты думаешь: когда увидишь его...»

Ты думаешь: когда увидишь его,

кровь твоя превратится в сидр,

воздух станет густ и невыносим,

голос – жалок, скрипуч, плаксив.

Ты позорно расплачешься

и упадёшь без сил.

А потом вы встречаетесь, и ничего:

никаких тебе сцен из книг.

Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.

Просто садишься в песок рядом с ним,

а оно шумит

и омывает твои ступни.

февраль 2010

ЭГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ РЕЧЬ

                    Я был когда-то...

                               Чебурашка

Когда-нибудь, после воплей, соплей и паники,

После юности, зрелости... что там ещё за ней?

Я привыкну, усохну, осяду и стану паинькой,

Я пойму всё на свете и поеду в гости ко мне.

Я скажу мне с издёвкой, что все мои откровения

С высоты моих лет – просто плюнуть и растереть,

Впрочем, тут же добавлю я, это в рамках моего понимания:

Мне бы моего нынешнего необъятного уникального многогранного опыта хотя бы треть...

А я буду думать, что если будущее такое, то значит и нет его,

Но в то же время возьму себя в руки, скажу мне: «Смотри, смотри:

Это даже хуже, чем забыть меня семилетнего,

Это как сделать аборт носящей меня матери».

Я тем временем буду учить, говорить, изливаться патокой,

Смотреть снисходительно, разрешительно, гордо.

А потом я повалю меня, постаревшего, на лопатки

И с молодецким задором начищу мне морду.

сентябрь 2008

«...В каждой такой примерочной – дивные зеркала...»

...В каждой такой примерочной – дивные зеркала,

в них ты всегда чуть краше и чуть стройней.

Правильный цвет парчи и расстановка ламп:

фокус простой, но ты изумлён и нем...

Ты примеряешь преданность – сорок шестой размер —

преданность как-то не очень тебе идёт.

Энтузиазм пестрит.

Снобизм безвкусен и сер.

Радость уместна разве что под дождём.

Искренность дорого стоит.

Глупость ещё вчера

всю разобрали – модный сейчас фасон.

Ты остаёшься в белье (беспомощность)

и в башмаках (хандра).

Отодвигаешь шторку, выходишь вон.

Смотришь с улыбкой, как расступаются

гости и персонал,

молча идёшь мимо касс,

манекенов,

мимо полок с тряпьём

к выходу. А снаружи на плечи

вдруг ложится весна.

Смотришь на новый наряд и думаешь:

«О! Наконец, моё».

апрель 2009

ОРФЕЙ

I

шаг в шаг в тишине

такт в такт

в висках и руках

тик-тик

ни голоса

ни теней

как

так

контакта

не чуя идти?

кап

капает с потолка

свод

всё ниже

и у же

ужи

и жабы

на

над

и под

страх тяжек

неудержим

II

Эвридика

В арсенале – знание норм, новостей и цифр,

Кавалер, годящийся без труда в отцы,

Заморочки какие-то про развитие личности,

Закорючки – как у отличницы.

Всё расписано чётко: с кем спать, что жевать, где пить.

Губки бантиком: «Сумочку эту купи-купи!»

Дозы выверены давно: то лицо, то личико.

За провал – порицание, вычет, кол.

В сетевом журнальчике – правильный юркий слог.

Вот вам фото, ой-ей, куда вчера занесло!

Вот стишки. Не читайте: там что ни ямб, то Юнг.

Оцените сам факт, восхититесь духовностью.

Вот она у зеркала, на лице рисуя лицо,

Проверяя, подходит ли к платью новенькое кольцо,

Вдруг на миг замечает себя.

И видит что-то такое,

Что не даст ей теперь покоя.

И в конце недели, всплакнув, для храбрости выпив чуть,

Эвридика снимает трубку

Звонит врачу.

III

Орфей

Про него говорят: «Есть у парня собственный стиль!»

Он напорист и хищен, как Челентано в молодости,

Он точён и при этом плавен, во взгляде то мёд, то сталь:

Господин фрилав, чайлдфри, фриланс и фристайл.

Вот он в баре. Празднует новенький свой роллс-ройс.

Снова соло – с очередной герлой не срослось,

Слово к слову льнёт, он остёр, он шутить мастак.

Мыслит: видно ли им, как он выжат, как он устал...

Между третьим мартини и вторым бокалом вина

У альтиста где-то за кадром лопается струна

И как будто хлещет его: он белеет, мямлит: «Мне надо...» —

И, раскланявшись, ретируется с маскарада.