Текст книги "«Я вернусь, мама!..»"

Автор книги: Даир Славкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Мастерская старого балтийца

Полицейские до поры до времени оставили в покое семью Будников. Николай Романович получил от теляковского старосты официальное разрешение «на работу в кузнице в свою пользу, пока завод не будет пущен в ход». Правда, для этого пришлось основательно «позолотить» ручку старосты. Зато в кузницу начали открыто приходить заказчики: кто лемех в плуге наточить, кто борону наладить, кто коня подковать, привозили даже швейные машинки. Николай Романович никому не отказывал: чем больше людей толклось в кузнице, тем легче было затеряться среди них партизанским связным.

Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.

– Будет скоро у меня работы по самое горло! – хитро посмеивался в усы Николай Романович.

Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.

Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:

– Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!

Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.

Человек в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.

– Здорово, Николай! – приветствовал он Будника-старшего.

– Здорово, Алесь! – отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.

– Что слышно на Рысевщине? – спросил гость.

– Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется – добро будет. А у вас в Александрове?

– У нас жизнь стала дешевле пареной репы. – Приезжий понизил голос. – Тебе Романов привет передавал. – Мужчина зорко взглянул на Костю. – Сын?

– Сын, – ответил кузнец. – Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.

– Как заказ?

– Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!

Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.

– Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.

– Где он?

– Под сеном.

Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:

– Сделаю.

– Ну, будьте здоровы! – попрощался приезжий. – Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.

– Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, – тоже присказкой ответил кузнец.

Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло; над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.

– Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра – что в щели тараканы.

– Не горюй, мать, – сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. – Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.

Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.

– Папа, а что вы делаете? – спрашивает Толнк. Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:

– Лопату, песок грести. Весна же идет.

– Неправда! – смеется Толик. – Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.

Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:

– И мне, Валечка, налей.

– Не проси! – строго говорит Валя. – Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.

Толя недовольно сопит.

– Налей, дочка, и ему, – говорит мать. – Пусть полакомится.

– Вот время настало! – вздыхает Лена. – О сахаре дети забыли, сахарину и того нет.

– Ничего, ребятки, выдюжим. В гражданскую и осьмушки хлеба – на брата не перепадало, а выжили, победили. – Голос отца звучит спокойно, уверенно.

– Папа, расскажите о революции, – просит Костя. – Или о гражданской войне.

– Расскажите, папа! – Лена садится к столу поудобнее, готовится слушать.

– Ты, Николай, вспомни, как с Колчаком дрался да как я тебя раненого нашла, – подсказывает хозяйка.

– Нет, – подумав немного, говорит Николай Романович. – Я лучше расскажу вам, как довелось мне Ленина видеть.

В комнате становится тихо.

– Первый раз я увидел Ильича в апреле семнадцатого года, когда он из Финляндии приехал и с броневика выступал на вокзале, – начинает свой рассказ кузнец. – Вечер, тьма, только прожекторы светят. Народу – не сосчитать. И конечно, шпиков полно. Нашему отряду матросов приказ был: охранять вождя. Словом, мы держались начеку. Одним глазом на броневик с Ильичей смотришь, другим – на толпу: где что делается. Поэтому не всю я тогда ленинскую речь услышал.

Второй раз я видел Ленина уже после победы, в октябре семнадцатого года. Нас послали охранять Смольный. Ну, известное дело, и снаружи, у центрального входа, стоять довелось, пропуска на штык накалывать, и внутри здания караул нести. Как-то стою я в коридоре, возле одной комнаты. Там совещание только что кончилось, народ выходит. Вдруг вижу: Ильич! Я подтянулся, винтовку к ноге, замер по стойке «смирно». «Добрый день, товарищ!» – здоровается со мной Ильич. «Здравия желаю!» – говорю я ему в ответ. «Вольно, вольно!» – улыбается он и руку мне подает. «Как ваша фамилия?» – спрашивает. «Будник. Николай Будник», – отвечаю. «По произношению догадываюсь: вы – белорус». – Это Ленин мне. «Так точно, Владимир Ильич! Белорус. Минской губернии, Игуменского уезда, Узденской волости». – «Семья есть в деревне?» – спрашивает Ленин. «Жена там», – говорю. «А как с землей?» – «Земли, – отвечаю, – у мужика нет». – «Будет! Теперь земля будет принадлежать крестьянам». – Ленин вплотную ко мне придвинулся, говорит, а сам указательным пальцем легонько так постукивает по моей груди, будто мысли свои в душу мне вкладывает. И вдруг спрашивает: «Что вы собираетесь делать после того, как буржуазию и помещиков окончательно победим?» – А сам хитро так на меня поглядывает. «В деревню, – говорю, – вернусь, товарищ Ленин. Думаю, что там будет много работы для революционных балтийцев из Питера». Понравился мой ответ Ильичу, руки довольно потирает, улыбается. «Это вы хорошо сказали, товарищ Будник! Отлично! – И тут же: – Завтракали сегодня?» – «Никак нет, – говорю. – Я в карауле. Сменюсь, тогда и позавтракаю, и пообедаю разом». Ленин собрался было уходить. Вдруг на мои ботинки взглянул. «Что это у вас с ногами?» – спрашивает. Заметил-таки! А мне ботинки малы, пальцы в них подвернуты. «Пустяк, Владимир Ильич!» – говорю. И чувствую: краснею. Досада меня взяла: как же я ногу-то ровно не удержал? Пятно на весь отряд! «А все-таки?» – допытывается Ленин. «Да ботинки на номер меньше попались», – пришлось признаться.

Тут к Ленину подошли, позвали его. Подал он мне на прощанье руку. Задержал мою ладонь в своей. «Так хватит работы в деревне революционным балтийцам, товарищ Будник?» – спрашивает. «Так точно, хватит, Владимир Ильич!» – отвечаю. Через час сменили меня, вызывают к командиру. «Ты что, шаланда дырявая, про тесную обувь молчал? – напустился на меня командир. – Мне из-за тебя от самого товарища Ленина попало. Поешь – и марш на склад за сапогами!»

Николай Романович замолчал, надел очки и снова взялся за стамеску.

– Счастливый вы, папа, – вздохнул Костя. – Вы и вреволюции участвовали, и в гражданскую беляков били, и Ленина видели…

– Что ж, – серьезно согласился с сыном кузнец, – мне на жизнь обижаться не приходится. Да ведь каждому поколению свое.

Имущество великой Германии

Лесопильный завод со всеми прилегающими к нему постройками и подворьями делился на Рысевщину первую и Рысевщину вторую. На Рысевщине второй находился непосредственно лесозавод, усадьбы Будннков, тетки Мальвины и общежитие для рабочих, которое теперь пустовало. Рысевщина первая была большим складом лесоматериалов, готовой продукции завода. Здесь высились штабеля железнодорожных шпал, горы чурок для газогенераторных автомобилей – «газонов», хранились огромные запасы обрезного строительного леса и досок.

В первые месяцы оккупации немцам было не до этого хозяйства, затерянного в лесной глухомани. К концу зимы фашисты, однако, спохватились и решили богатство Рысевщины прибрать к рукам.

Зимним погожим днем приехала специальная комиссия во главе с комендантом. На заводе она не задержалась: пустить его в ближайшее время оккупанты, судя по всему, не собирались. Зато склад лесоматериалов, Рысевщину первую, немцы осматривали долго и внимательно, о чем-то громко переговариваясь. После их отъезда у входа на склады остался висеть большой железный щит с надписью, сделанной белой масляной краской: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение – расстрел!»

Вскоре дорога на Рысевщину, которая вела к шоссе Минск – Слуцк, стала оживленной: оккупанты вывозили пилолесоматериалы, «зеленое золото» белорусских лесов.

По утрам в строго назначенный час к складу подруливали три-четыре грузовика. В кузовах были военнопленные и эсэсовская охрана. Пленных привозили из концлагеря, который находился где-то под Минском. Одновременно из Узды прибывали полицейские. А следом шли машины за шпалами, строительным лесом.

Целыми днями на Рысевщине первой слышались немецкие команды, стук бревен, лай собак и рев моторов. Стихало все это к вечеру, когда после отправки последней партии древесины эсэсовцы загоняли пленных в грузовики и увозили их на ночь в лагерь. За ними следовал ЗИС – «газон» с полицейскими. До Узды приходилось ехать лесом, и всю дорогу полицаи палили из ружей и автоматов – отпугивали партизан.

Проходила ночь, а утром все повторялось, четко, с немецкой пунктуальностью.

Николай Романович терялся в догадках: почему партизаны позволяют оккупантам спокойно хозяйничать на Рысевщине? Кузнец все ждал вестей из отряда и, не дождавшись, отправил Костю в Алеховку. Мальчик должен был отвезти надежному человеку два окованных железом колеса и попросить срочно передать их Павлу Воложину, в лесничевку возле Даниловичей.

Спустя сутки ночью у Будников появился в сопровождении двух бойцов сам Романов.

Они обнялись с Николаем Романовичем как родные. Кузнец начал разговор без предисловия:

– Склад пора уничтожать!

– За тем и пришли, – ответил Романов. – Конечно, надо бы и фашистам перца подсыпать, да больно велика охрана. Начинать с ней бой среди бела дня пока нам не по силам. А вот полицейских прикончить, пожалуй, можно. Начнем со склада. Им мы займемся послезавтра вечером.

– Мне что делать? – спросил кузнец.

– Поступим так… – Романов немного помедлил. – Ты, Николай, с дочерью, чтобы вас все видели, поедете с утра пораньше через Теляково в Карпиловку, захватите с собой слесарный инструмент. Зайдете в третью хату от начала улицы. Придется чинить швейную ножную машину, а то и две.

– И все? – удивился Николай Романович.

– Мы не имеем права рисковать вами, – объяснил командир. – Немцы должны знать, что вас не было дома, когда горел склад. Однако скучать вам не придется. Ночью вместе с подпольщиками и моими хлопцами будете на шоссе Минск – Слуцк подпиливать столбы телефонной связи.

– Может, мне лучше взять Костю, а не дочь? – спросил Николай Романович.

– Нет. Бери дочь. А парень нам тут понадобится.

У Кости от этих слов даже дыхание перехватило.

– Я стрелять умею! – горячо заверил он Романова. – И у меня…

– Стрелять у нас есть кому, – охладил его пыл Романов. – Нам нужно на несколько минут задержать полицаев. План операции будет такой…

На следующее утро Костя с узелком в руках отправился на Рысевщину первую. У входа на склад дорогу ему преградил эсэсовец с автоматом. У ног фашиста сидела овчарка.

– Пан, дайте закурить, – попросил мальчик и сделал вид, будто затягивается папиросой.

Немец жестом показал: «Убирайся!» Но тут Костя вытащил из кармана три яйца. На лице у солдата мелькнула довольная улыбка.

– Гут, – сказал он, забрал яйца, достал пачку сигарет, высыпал несколько штук на ладонь, протянул Косте. Мальчик спрятал сигареты.

– Пан, пустите туда, к полицейским, – принялся просить Костя. – Майн фатер – полицейский. Я обед ему несу.

Он присел на корточки, положил узелок себе на колени, развязал его. Как на скатерти-самобранке на нем оказались: бутылка с молоком, хлеб, яйца, кусок сала, лук.

– Фатер полицай, – повторил мальчик, показал пальцем себе на рот, пожевал и добавил: – Эссен.

Охранник жадно глядел на разложенную перед ним снедь. Костя взял еще два яйца, протянул эсэсовцу.

– Возьмите себе! И это тоже! – Он пододвинул к краю платка кусок сала.

Немец рассовал еду по карманам, оглянулся и махнул Косте рукой:

– Дурхгее! Шнель!

Костя поспешно собрал свой узелок и шмыгнул за машину со шпалами, которая стояла возле ворот, оттуда за штабель досок. От штабеля к штабелю осторожно пробирался он по территории склада, пока не отыскал полицейских. Те сидели на досках и играли в карты. Рядом тлел костерок.

– Добрый день, дяденьки! – весело выпалил мальчик.

Полицейские разом повернулись в его сторону. Одного, кучерявого, Костя знал: он делал у Будников обыск, а потом допрашивал Костю и сестер в полиции.

– Откуда ты, шкет? – спросил кто-то из полицаев.

– Здешний, с завода, – бойко ответил Костя. – Сын кузнеца. Я самогонку принес. Вы мне за нее сигарет немецких дадите?

Костя вынул из-за пазухи бутылку.

– Погоди, погоди, – сказал, присматриваясь к Косте, кучерявый. – Не ты ли на допросе, когда я предлагал тебе сигарету, сказал, что не куришь?

– Правда, дяденька, правда! – закивал головой Костя. – Но я сигареты не для себя прошу. Я их полицейским в Теляково отнесу. А они меня за это на машине прокатят!

– Ну и балда! – захохотал полицейский со шрамом возле уха. – Ты мне побольше самогонки притащи, так я тебя прокачу аж до Узды!

– Правда? – просиял Костя. – Я, дяденьки, сегодня вам целых три бутылки нес. Так немец две отобрал. Третью, холера, не нашел.

Теперь смеялись все полицейские.

– Как же он тебя пропустил? – спросил кучерявый.

– Я сказал, что здесь мой папа служит.

– А у отца дома водка есть? – спросил высокий худой полицай.

– Больше нет. Но завтра ему за работу должны принести. – Костя хитро подмигнул. – Я отолью и притащу вам. Вот только немец может не пропустить меня. И овчарка у него страшная.

– Тогда мы к вам завтра сами заедем, – сказал полицай со шрамом.

– Что вы? – испуганно замахал руками Костя. – Отец у меня строгий. Я ведь от него втихаря… Вот что. Вы можете здесь задержаться? Как немцы уедут, я и прибегу.

– Нам задерживаться нельзя. – Кучерявый (наверное, старший у полицейских) в раздумье посмотрел на остальных.

– Да я мигом! – настаивал Костя. – Немцы за ворота, я – сюда! Только вы покатаете меня?

Полицейские тихо посовещались, наконец кучерявый сказал:

– Хорошо. Будем ждать. Но знай: обманешь – не поздоровится ни тебе, ни твоим родителям. А теперь давай бутылку и вот тебе сигареты.

Холодное зимнее солнце начало скатываться за зубчатые вершины елей, когда Костя появился на территории склада. Полицейские уже нетерпеливо поглядывали в сторону завода и обрадовались, завидев мальчика с большим зеленым чайником в руках. Загалдели разом:

– Молодец, шкет, не обманул!

– Давай-ка молочко от бешеной коровки!

– Пить быстро. Раз-два – и в машину! – распорядился кучерявый, – Не на день, на вечер тянет. Лес кругом.

– Испугался! – засмеялся полицай со шрамом. – Столько лбов, а его в дрожь бросает! Теперь только и выпить, когда немцы уехали. При них не разгуляешься.

Костя отдал полицейским чайник, а сам отошел к машине. Задачу свою он выполнил, задержал предателей. Теперь можно за штабеля – и ходу. Но вспомнились слова Романова: «Главное – не проморгать момент, когда полицаи в машину сядут. Тут мы всех разом и прикончим». Нет, убегать, прятаться пока рано. Можно еще кое-что сделать, чтобы все наверняка. Костя посмотрел в сторону полицейских: те присосались к чайнику, тянули самогонку по очереди, торопя друг друга.

Мальчик обогнул машину. Теперь полицейские не видели его. Костя быстро отцепил защелки капота, приподнял холодное железо и лихорадочно начал обрывать туго натянутые провода: один, другой, третий… Все! Костя опустил крышку, бросился за бревна. И вовремя! Полицейские уже подходили к машине. Кучерявый сел в кабину, остальные залезли в кузов. Шофер начал «раскочегаривать» свой «газон». Потом тоже уселся в кабину, нажал на стартер. Машина не заводилась.

Шофер вылез, поднял крышку капота.

– Ты что, ремонт на ночь глядя задумал? Дня тебе мало было? – закричал на него старший полицай.

Ответить шофер не успел – из леса грянул залп, резанула длинная пулеметная очередь. Перекрывая стрельбу, разнеслось дружное раскатистое «ура!»

Над складом полыхнуло пламя: горели шпалы, облитые бензином и мазутом, горели доски и бревна.

Утром на Рысевщину первую, как всегда, приехали немцы из Узды, эсэсовцы с пленными из лагеря. Они ничего не знали о случившемся – ночью партизаны уничтожили телефонную линию.

Там, где вчера был склад пилолесоматериалов, лежал белесый пепел, чадно дымили огромные головешки. Среди них торчал сожженный «газон» с обгоревшими трупами полицаев – ни один из них не ушел живым. Нетронутым остался только большой щит с закопченной надписью: «Имущество Великой Германии. Не трогать! За хищение – расстрел!»

Рысевщина первая перестала существовать.

Партизанский помол

Отгуляли метели первой военной зимы, миновали стужи. Шумными ручьями сбежал с полей растаявший снег. Только кое-где по ельникам да заболоченным чащам проглядывали белые рыхлые островки.

С весны в окрестных лесах начали действовать новые группы патриотов. Объединял эти группы, создавал партизанские отряды Минский подпольный горком партии.

Николаю Романовичу прибавилось работы. Партизаны теперь наведывались к нему и ночью и днем. Чаще всего к Будникам заглядывали бойцы и командиры одного из самых молодых отрядов, который возглавлял капитан Красной Армии Николай Михайлович Никитин.

Как-то под вечер в кузницу зашли командир роты и комиссар никитинского отряда Муравьев. Третий партизан остался с подводой, в которую был запряжен вороной конь.

Костя вышел во двор, присел на старом, почерневшем остове от телеги: ему было поручено наблюдать за дорогой.

– Давай сюда, кузнечонок! – позвал мальчика боец, дежуривший возле подводы.

Костя подошел, внимательно посмотрел на партизана. Парень был ненамного старше его, светловолосый, улыбчивый. «Он воюет, а я вот караулю…» – с завистью подумал Костя. Настроение сразу испортилось, и мальчик буркнул, сам толком не зная зачем:

– Я дядя кузнеца. Двоюродный.

– А не врешь? – Светловолосый даже привстал с большого мельничного камня, на котором сидел. – Такой молодой – и, пожалуйста, дядя!

– По материнской линии, – усмехнулся Костя. – Кого хочешь спроси.

Парень понял, что его «обули в лапти», но не рассердился.

– А ты веселый хлопец, – сказал он. – Давай к нам в отряд!

– Я бы хоть сейчас, – вздохнул Костя. – Да не берут.

– Сочувствую, – тряхнул белокурым чубом партизан. – Только что тебе делать в отряде? Немца голыми руками за холку не возьмешь. Если бы оружие у тебя было…!

– Тогда примут? – Костя от волнения даже перешел на шепот.

– Конечно! Да куда же ты? Эй, подожди!

Но Костя уже бежал со всех ног к заводской конюшне.

Он вернулся в тот момент, когда партизаны и Николай Романович выходили из кузницы.

– Ты что? Где взял? – строго спросил кузнец, завидев сына.

Партизанские командиры были тоже озадачены: Костя стоял перед ними с двумя карабинами – по одному на каждом плече. И с цинковым ящиком патронов под мышкой.

– Товарищ комиссар! Возьмите меня в свой отряд! – В голосе Кости были мольба и упорство одновременно.

– В отряд? – удивленно переспросил Муравьев.

– Да! Оружие у меня свое. – Костя свободной рукой показал на карабины.

– Оружие хорошее. Только…

– Опять «мал, подрасти»? – с обидой перебил мальчик и отвел в сторону сразу заблестевшие, глаза.

– Нет, брат, совсем не в этом дело. И вовсе ты не мал, – серьезно сказал комиссар. – Ты нам здесь нужен. Мы для вас с отцом ответственное задание подготовили.

– Какое? – вырвалось у Кости.

– Отец расскажет, – улыбнулся Муравьев. – А за оружие, патроны спасибо.

– И от меня тоже, – подмигнул Косте молодой партизан.

– Костя, сынок, вставай! – Николай Романович тряс за плечи сына. – Время с якоря сниматься. Курс на мельницу.

– Так рано, папа? – спросил Костя, не в силах разлепить веки. – А рожь привезли?

– Мешки уже на нашем возу, – ответил кузнец. Мальчик вскочил с кровати и быстро оделся. Возле нагруженной с верхом подводы, в которую был запряжен Рыжий, стоял недавний Костин знакомый с белокурым чубом.

– Готовы? – встретил он выходящих из избы Николая Романовича и Костю.

– Отчаливаем, – бодро сказал Николай Романович.

– Если ничего не изменится, – партизан поправил шапку, сползающую на глаза, – я у вас буду завтра.

– Не изменится, – Костя хмуро взглянул на парня. – Разве только тебя за картошкой пошлют.

Партизан не обиделся и ответил очень спокойно:

– Прикажут – я за картошкой поеду. Война – это, как говорит комиссар, работа. И тяжелая, и опасная, и ответственная. Ты ведь с отцом зерно молоть по заданию комиссара везешь, верно?

– Верно, – буркнул Костя.

…На воротах мельницы надпись по-немецки и по-русски: «Закревщина. Пункт помола. Работает от комендатуры. Заказы принимаются только по разрешению властей».

Они подъехали к самым воротам. Навстречу вышел полицейский. Черная пилотка надвинута на самый лоб, мутные глаза смотрят недобро.

– Куда лезешь? Останови коня! Сегодня работаем на армию фюрера.

– А нам как же? – спросил кузнец.

– Населению завтра. Теперь заказов немного. Почти все на жерновах мелют. А вы где столько зерна взяли? – Он подозрительно оглядел подводу.

– Здесь и мое, и соседское, – объяснил кузнец.

– Документы есть?

– Как же, с собой, – Николай Романович сунул руку за пазуху и вынул бумажник. – Я человек известный, кузнец. Живу недалеко от гарнизона, заработки хорошие. Вот аусвайс, вот разрешение властей. Мне сам господин комендант Гудермарк благодарность за спасение лесопильного завода объявлял.

Полицейский проверил и возвратил документы.

– Все равно, – равнодушно сказал он, – сегодня не пропущу.

Наутро Николай Романович с сыном снова были у ворот мельницы. Они стояли вместе с теми, кто хотел смолоть мешок-другой ржи. Мимо по шоссе промчались машины с немцами в кузовах. К одной была прицеплена пушка.

– Куда это понесло окаянных спозаранку? – тихо спросил кто-то.

– Их не разберешь, – откликнулся старик в дохе. – Может, с облавой на партизан, а может, по деревням снова безобразить: молодых парней и девчат хватать, чтобы угнать в проклятую Германию.

Кузнец в разговор не вмешивался. Слушал, молчал. Потом закурил. Не успел как следует затянуться – в лесу раздались два взрыва и сразу затрещали пулеметы, грохнула, будто удар грома, пушка.

Стрельба вскоре утихла. Помольщики, собравшись в кучку, гадали, где был бой.

– Напротив Заболотья.

– Нет, левее, за Борками.

– Не скажи. Где те Борки! Это под Рысевщиной… Костя вздрогнул, осторожно взглянул на отца. Тот был внешне сдержан, спокоен, только бледность залила щеки. И Костя понял: бой шел рядом с их домом, а может быть…

Помол прошел спокойно. Только когда они выезжали из ворот, полицейский остановил подводу и приказал сбросить один мешок, якобы потому, что он был с меткой немецкой военной части. Две марки, которые дал Николай Романович, однако, убедили полицая, что он «ошибся». С жадностью схватив – деньги, пропустил их.

Едва они подъехали к высокому бору, из густой чащи вышел человек, огляделся – на дороге никого – и подбежал к возу. Это был светловолосый партизан.

– Ты? – не поверил своим глазам кузнец. – Тут, возле самого гарнизона? Что случилось?

– Потом, потом расскажу! Поворачивайте быстрее на боковую дорогу!

Когда зеленые ели плотной стеной отделили их от шоссе, молодой партизан рассказал о том, что с ним приключилось.

– Прибыл на Рысевщину за мукой, вас еще нет. Поговорил с хозяйкой и решил навстречу вам двинуть. Выехал на дорогу – а передо мной немецкая колонна. Что делать? Шарахнул во фрицев гранатами, сам с телеги – и в чащу!

– Так это, значит, они с тобой воевали? – спросил Николай Романович.

– Со мной, – усмехнулся парень. – Даже из пушки несколько раз пальнули.

– Не задели? – спросил Костя.

– Сам удивляюсь! Сколько пороха извели и ни одной царапины, – засмеялся партизан. – Теперь – в путь! Молодцы! С ответственным заданием справились отлично.

– Постой, а муку ты на чем отвезешь? – Костя вопросительно посмотрел на парня.

– У вас коня возьму, – спокойно, как о давно решенном деле, ответил белобрысый парень.

– Рыжего?! – У Кости заколотилось сердце. – Не дам!

– Спокойно, Кастусь. – Кузнец положил свою тяжелую руку на плечо сына. – Коль надо, то и говорить не о чем.

Костя бросил вожжи на мешок с мукою, отвернулся. Потом спрыгнул с груженого воза, пошел прочь.

– Ты куда это? – белобрысый удивленно поднял брови. – Поедем вместе: на Ободец, Чурилово, Александрове – Мне лошадь твоя только до Александровского леса нужна: там до лагеря рукою подать. Выгрузим муку и возвращайся себе домой.

Костя остановился.

– А не врешь?

– Мне врать резону нет. Довезешь до первого поста, и будь здоров. А вам, – парень повернулся к кузнецу, – видимо, лучше где-нибудь в ельнике темноты дождаться: дорога теперь под надзором. Каждый встречный угадает по виду, что вы с мельницы. Ну и, конечно, заинтересуется, почему без муки.

– Правда твоя, сынок.

Кузнец слез с воза. Тяжело груженная подвода, поскрипывая, поехала по неровной лесной дороге.