Текст книги "Извилистые тропы"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Находящийся в Мадриде Тоби Мэтью «чрезвычайно похудел и стал почти прозрачным», – писал 29 мая из Испании маркиз – теперь уже герцог Бекингем – Фрэнсису, благодаря его за «сердечные поздравления в связи с высокой честью и великой милостью, которые его величество оказал мне». Переговоры по поводу королевского брака проходили, судя по всему, успешно, и летом 1623 года Тоби Мэтью и его наставник виконт Сент-Олбанс постоянно обменивались письмами, но тема «величайшего гения» в них не развивалась, и даже если Фрэнсис как-то отозвался на постскриптум к письму Тоби, осторожный дипломат этот отзыв уничтожил.

В конце июня Фрэнсис, все еще живший в Грейз инне, сообщил своему другу в Мадрид, что оттачивает эссе, они «хорошо переведены на латынь искусными перьями, которые по-прежнему преданы мне. Ведь все эти современные языки рано или поздно компрометируют книги, а поскольку я потерял много времени в своей земной жизни, я буду счастлив, если Господь позволит мне обрести потерянное в потомках.

Теперь что касается эссе о дружбе; я счел Ваши слова о нем простой любезностью и дал обещание написать его в знак благодарности за любезность. Но поскольку Вы спрашиваете о нем, я непременно выполню свое обещание».

Бэконовское эссе «О дружбе», переработанное и расширенное на основе первоначальной версии, стало одним из самых известных, оно тем более интересно, что вдохновил Фрэнсиса написать его Тоби Мэтью.

«Вы можете принять корень сарсапариллы, чтобы освободить печень; железо, чтобы освободить селезенку; серный цвет для легких; бобровую струю для мозга, однако ни одно средство так не облегчает сердца, как истинный друг, с которым можно поделиться горем, радостью, опасениями, надеждами, подозрениями, намерениями и всем, что лежит на сердце и угнетает его, своего рода гражданской исповедью или признанием… Но совершенно очевидно, что если у кого-то ум занят множеством мыслей, то его разум и понимание поистине проясняются и раскрываются в беседах и рассуждениях с другим человеком; он легче разбирает свои мысли, он располагает их в более стройном порядке, он видит, как они выглядят, когда облекаются в слова; наконец, он становится мудрее самого себя и за один час рассуждения вслух достигает большего, чем за целый день размышлений… Я предлагаю следующее правило на тот случай, когда человек не может подобающим образом сыграть свою собственную роль: если у него нет друга, он может сразу покинуть сцену».

Может ли человек желать лучшей награды, чем эта?

Возможно, летом 1623 года Фрэнсис и в самом деле принимал корень сарсапариллы, леча печень, и серный цвет, леча легкие, потому что 29 августа он писал герцогу Бекингему, прося прощения за то, что промедлил с письмом: «Признаюсь Вашей светлости, я был болен… и при этом одновременно отбивался от двух напастей – от своей собственной болезни и от своих собственных докторов с их чудачествами. Из письма мистера Мэтью я понял, что Ваше сиятельство помнит обо мне, чему я несказанно счастлив, и что я буду первым, кого Вы пожелаете видеть по возвращении в Англию, за что я смиренно целую Ваши руки».

Письмо написано из Грейз инна, из чего мы можем заключить, что он оставался там во все время своей болезни и в Горэмбери не ездил ни разу. Возвратившихся в октябре из Испании принца Уэльского и герцога Бекингема ожидали экземпляры «De Augmentis Scientiarum» – в переводе на латынь – и дополнения к «Усовершенствованию наук»; Фрэнсис, оправившийся к этому времени от своей болезни, надеялся, что Бекингем выхлопочет для него должность ректора Итон-колледжа. Должность эта была вакантна с апреля, со смерти бывшего его ректора, и хотя Фрэнсис сразу же предложил свою кандидатуру, первый министр сэр Эдвард Конуэй не смог дать ему твердого обещания. Если герцог замолвит за него словечко перед королем, дело, бесспорно, решится в его пользу. Фрэнсиса никогда не покидало желание формировать умы будущих поколений, обучать молодых людей, которые однажды, по праву рождения и воспитания, займут высокие посты в парламенте и в правительстве; к тому же Итон находился недалеко от Виндзорского замка, что может оказаться полезным. К сожалению, герцог уже обещал этот пост другому – его в конце концов получил сэр Генри Уоттон, – и Итон-колледж лишился ректора, которого считали «величайшим гением, которого родила Европа».

Каких же успехов за все это время добились герцог Бекингем и принц Уэльский в Испании? Не слишком больших, если судить по сведениям, которые сообщал Джон Чемберлен Дадли Карлтону. Сначала Англия ликовала. На улицы выкатили огромные бочки и вынесли бурдюки с вином, повсюду жгли костры; когда принц и маркиз прибыли в Ройстон, его величество заключил их в объятия и все зарыдали. Но вот празднества кончились, и «наши придворные, а также особы, которые ездили в Испанию, начали с возмущением рассказывать, как негостеприимно их встретили в Испании, – сообщал Чемберлен в середине октября Дадли Карлтону, – они не видели ничего, кроме грубости, невежества, скупости, чванливой нищеты и прочих проявлений неуважения… и хотя все считали, что испанцы и мы должны жить в мире и все больше сближаться, однако на самом деле никогда еще между нами не было так мало общего и так много взаимного недружелюбия…»

Джона Чемберлена чрезвычайно раздосадовало, что в Ройстоне Тоби Мэтью возвели в рыцарское достоинство – «одному Богу известно, за какие заслуги». За поддержание мира между высшими сановниками испанского двора и их английскими гостями, как можно догадаться, потому что очень скоро стало известно, что герцог Бекингем поссорился с испанским послом графом де Гондомаром и вернулся из Испании противником союзного договора с ней. Фрэнсис, конечно, узнал об этом лично от Тоби Мэтью, как и о возможном созыве парламента. Он больше не был ни членом тайного совета, ни членом палаты лордов, но ему так хотелось высказать свое мнение, ведь нынешнее настроение в высоких кругах способствовало усилению оппозиционных фракций, и даже сама власть герцога могла пошатнуться. Он должен написать его сиятельству письмо с наставлениями, но сначала следует набросать вкратце то, о чем он хочет ему сказать.

«В нашей стране есть три основные разновидности людей. Это партия папистов, которая Вас ненавидит; партия протестантов, включающая тех, кто называет себя пуританами, их любовь к Вам еще не окрепла; и особая партия высокопоставленных особ, которая, по сути, состоит из заключивших перемирие врагов и готовых поссориться друзей… Нужно сохранять беспристрастность… держаться от всех на достойном расстоянии и вести свою собственную игру, показывая, что у Вас, как у пчелы, есть не только мед, но и жало… Вы выступаете отважно, но, мне кажется, Вы не собрали свои войска… Если случится война, необходимо сразу же объединиться с Францией… И самое главное, обеспечить безопасность Ирландии… потому что болезнь всегда поражает самый слабый орган… Вы хорошо играете в шары, только не надо замахиваться со слишком высокой позиции. Вы знаете, что хороший игрок пригибает колени чуть ли не к земле, посылая шар. Я не сомневаюсь, король поймает Испанию на крючок и заложит фундамент величия для своих детей здесь, на Западе. Мое же призвание – науки… Мне не дано с легкостью преодолевать трудности».

Он писал и не мог остановиться, и, читая эти советы, мы восхищаемся Фрэнсисом Бэконом, экс-лордом-канцлером, чей ум устремлялся в будущее, к союзу с Францией, а не к договору с Испанией, и каждую минуту помнил, что католическая Ирландия может стать добычей испанских захватчиков. После того, как он привел свои мысли в порядок, можно было выработать ясную установку. Только от одного пункта он отказался: «Предложить свои услуги для поездки во Францию». Он перенес болезнь и еще не совсем оправился, ему скоро исполнится шестьдесят три года, но если он все еще может послужить королю и своей стране, он готов, несмотря на унижения и стыд, которые он пережил, попав в опалу.

Созыв парламента был назначен на февраль нового, 1624 года, обеим палатам будет сообщено о последних событиях, касающихся переговоров с Испанией о заключении мира и о брачном контракте. Согласно вынесенному Фрэнсису приговору он не имел права заседать в палате лордов; однако почему бы ему не набросать тезисы речи, которую он бы произнес, если бы присутствовал на открытии сессии, и более того – составить пространный документ под названием «Соображения касательно войны с Испанией», который он адресовал лично принцу Уэльскому и который начинался словами: «Ваше высочество носит имя великих императоров. Карл превратил Францию в империю, Карл же сделал империей Испанию; не пора ли и Великобритании стать империей?»

Этот документ был расширенной и детально проработанной версией трактата на ту же тему, который Бэкон написал в 1619 году, когда еще был высоко во власти, и здесь мы опять видим, что Фрэнсис, почти всю свою жизнь проявлявший миролюбивые взгляды, на склоне лет выступает в роли «ястреба», ясно понимая, что объединенные силы Великобритании, Франции и Нидерландов способны разбить и победить армию и флот Испании. Он сравнил соотношение сил Англии и Испании в 1588 году, когда была построена и уничтожена «Непобедимая Армада», с 1623 годом и удивительно точно определил, насколько оно изменилось в пользу Англии и ее ближайших соседей: любой военачальник, командующий ли флотом или армией, который прочел тогда этот документ – если кто-то из них его прочел, – без сомнения, должен был почувствовать уважение (как почувствовал бы и его нынешний полководец) к человеку, который выразил такие чувства:

«О доблести я не говорю; примем ее доказательства как нечто само собой разумеющееся, но вспомним пословицу, что доблесть испанца в глазах смотрящего на него, а доблесть англичанина в сердце солдата». И далее он делает блестящий выпад в сторону «голубей», которые протестовали против каких бы то ни было выступлений, называя их «схоластами, вообще-то очень достойными людьми, но более способными держать в руках гусиные перья, чем мечи».

Он предложил, чтобы палата общин назначила специальную комиссию, предоставив ей право запрашивать сведения и советы от любых военных и гражданских лиц, не входящих в состав палаты общин, но стоит ли упоминать, что к его рекомендации никто не прислушался. Мы ведь на самом деле не знаем, видел ли тогда этот документ принц Уэльский или еще кто-то из высших сановников. Как бы там ни было, переговоры о брачном союзе были прерваны – вероятно, по желанию обеих сторон, и когда парламент собрался в феврале 1624 года, было отмечено, что принц Уэльский присутствовал на его заседаниях каждый день. Возможно, он все-таки прочел документ виконта Сент-Олбанса. Когда парламент проголосовал за прекращение переговоров о брачном союзе и за сбор средств для поддержки графа-палатина, Англия ликовала, на улицах снова жгли костры. Фрэнсис Бэкон, как говорили, внес в фонд уличного веселья четыре дюжины вязанок хвороста и двенадцать галлонов вина. Может быть, силу и влияние он утратил, но во всеобщей радости участвовать готов, и пусть кредиторы идут ко всем чертям.

20

«Мы отплыли из Перу, где пробыли целый год, взяв с собой провизии на двенадцать месяцев; путь наш лежал в сторону Китая и Японии через Южно-Китайское море; дул попутный восточный ветер, хотя и очень слабый, и так продолжалось больше пяти месяцев. Но потом ветер переменился на западный, и несколько дней мы почти не продвигались вперед, порой нам даже хотелось повернуть обратно. Но потом поднялся сильный южный ветер, вернее юго-юго-восточный… мы оказались среди разъяренной водной стихии, без еды, и поняли, что погибли, и приготовились к смерти».

Что это? Девятнадцатый век, Роберт Льюис Стивенсон, начало одного из его морских романов? Ничуть не бывало. Это первые строки «Новой Атлантиды», фантастической утопии, которую Фрэнсис начал писать в 1624 году и так и не закончил. Но читаем дальше:

«И так случилось, что на следующий день ближе к вечеру мы увидели… словно бы плотные кучевые облака, это внушило нам некоторую надежду, что поблизости земля; мы знали, что эта часть Южного моря совершенно не исследована и что здесь могут находиться острова и континенты, еще не открытые европейцами… Через полтора часа мы вошли в просторную гавань, которая была портом прекрасного города… но мы сразу же увидели группы людей с дубинками в руках, казалось, они не желают позволить нам сойти на берег, однако никаких угроз не слышалось… К нам направилась небольшая лодка, в ней сидело человек семь или восемь; у одного из них в руках был желтый деревянный жезл с синими наконечниками, человек этот без малейших признаков опасения поднялся на борт нашего судна… Достал небольшой пергаментный свиток… на этом свитке были написаны на древнееврейском языке, на древнегреческом, на прекрасной классической латыни и на испанском языке следующие слова: „Ни один из вас не сойдет на землю; и не далее чем через шестнадцать дней вы должны отплыть от этого берега, если только вам не будет позволено остаться дольше. А пока, если вам нужна пресная вода, еда, помощь больным и если ваш корабль нуждается в починке, напишите все, что вам необходимо, и вы получите все, на что способно милосердие“. Внизу была печать в виде крыльев херувима, но не раскрытых в полете, а сложенных, и рядом с ними крест… Часа через три после того, как мы послали наш ответ, появился человек – судя по всему, местный житель. На нем было одеяние, похожее на плащ с широкими рукавами из непромокаемого камлота [41]41
  Очень дорогая и красивая восточная ткань из верблюжьей шерсти и шелка.


[Закрыть]дивного голубого цвета, гораздо более красивое и нарядное, чем наша одежда; зеленый камзол и зеленый головной убор, похожий на тюрбан, аккуратно свернутый и не такой большой, как у турок; из-под него выбивались пряди волос».

После того как вся команда корабля поклялась, что они не пираты, что за последние сорок дней не пролили ни капли крови и что все без исключения христиане, людям разрешили сойти на берег на следующий день и взять с собой больных. Они все исполнили, и на суше их отвели в просторный дом, построенный из синеватого кирпича, дом назывался «Приют чужестранцев». Здесь им позволили отдыхать в течение трех дней, принесли еду и питье, такие освежающие и укрепляющие, каких никто из них не пробовал в Европе, а также пилюли, чтобы ускорить выздоровление больных. По прошествии трех дней к ним пришел управляющий «Приютом чужестранцев» и рассказал, что он христианский священник, а поскольку его гости тоже христиане, он ответит на их вопросы, потому что правительство дало им разрешение провести шесть недель на острове, который называется Бенсалем.

И вот, разговаривая с ним каждый день, офицеры судовой команды, которых было шестеро, узнали удивительную историю острова. Узнали, что три тысячи лет назад Бенсалем хоть и был островом, но представлял собой часть огромного континента, именуемого Атлантидой и имел множество судов, которые плавали по всему миру. Вот почему они знают древнееврейский, древнегреческий и латынь. Но произошла катастрофа. Гигантская волна нахлынула на континент и погребла под собой все города и почти всех жителей, те немногие, кому удалось спастись, за несколько столетий одичали чуть ли не до первобытного состояния, и то, что осталось от некогда гордого и могучего континента, сейчас называется Америкой.

Остров же Бенсалем остался невредим во время катастрофы благодаря защите Всевышнего и святого апостола Варфоломея, и это позволило жителям острова и их потомкам сохранять все эти долгие века свои знания и мудрость, исповедуя христианскую веру и следуя обычаям; их король и правитель, которого они называли Соломона, установил порядок в обществе, получивший название «Храм Соломона», и посвятил себя изучению деяний Господа и его созданий.

Изолированные от всего остального мира, островитяне таким образом избежали пагубного влияния со стороны, но некоторым братьям «Храма Соломона» было позволено путешествовать по миру, не раскрывая своего имени, общаться с людьми разных стран и, возвращаясь, рассказывать об открытиях в науках, искусствах, в производствах, о новых изобретениях, чтобы вводить все эти новшества на своем собственном острове; но благодаря своей отрезанности от остального мира в этих неизведанных водах Тихого океана и образу жизни, который они вели, им удалось уберечь свои собственные открытия от алчности людей, желающих все прибрать к своим рукам.

Гостям Бенсалема позволили гулять по городу и его окрестностям и осматривать все, что захочется. «Теперь мы чувствовали себя свободными людьми, – повествует рассказчик „Новой Атлантиды“, – и жизнь наша была наполнена радостью… мы знакомились со многими жителями города, которые приняли нас с таким открытым сердцем, оказали нам столько доброты и предоставили столько свободы, что мы готовы были забыть обо всем, чем дорожили у себя на родине; и к тому же мы постоянно встречались с вещами, достойными внимания и описания, и если бы в мире существовало зеркало, чтобы показать людям достойную страну, то это оказалась бы здешняя страна».

Когда рассказчику позволяют встретиться с одним из Отцов Храма Соломона и тот посвящает его в тайны ведущихся на острове работ, мы словно переносимся из приключенческого романа девятнадцатого века в научно-фантастический роман двадцатого.

«Пещеры… глубиной шестьсот саженей… Эти пещеры мы называем Нижним уровнем. И мы их используем для коагуляции, отвердевания, замораживания и консервации тел… а также для производства новых искусственных металлов… иногда мы к тому же используем их для лечения некоторых болезней и для увеличения продолжительности жизни… У нас также много разнообразных удобрений, которые мы вносим в почву, чтобы сделать ее более плодородной.

У нас есть высокие башни… и их мы называем Верхним уровнем… С этих башен мы ведем наблюдения за атмосферными явлениями: за ветром, дождем, снегом, градом; а также за метеорами…

У нас также есть немало искусственных колодцев… камеры здоровья… сады, где мы прививаем растения всеми известными нам способами… парки и вольеры для разнообразных животных и птиц… на них мы испытываем яды и различные лекарства… оживляем тех, кто, как нам кажется, умер…

Мы умеем создать высокую температуру, сравнимую с температурой Солнца и других небесных тел… Приборы, которые генерируют тепло всего лишь с помощью движения… приборы, которые позволяют видеть близкие предметы словно бы удаленными на большое расстояние… и далекие предметы, словно они находятся рядом… У нас также есть хранилища звуков… и мы умеем передавать звуки по каналам из труб разных размеров на далекие расстояния… Лаборатории, где механизмы вырабатывают такую скорость, которая вам неизвестна… и обладают такой разрушительной силой, которая во много раз превосходит ваши самые совершенные пушки и мортиры… Мы также научились имитировать полет птиц и умеем летать по воздуху; у нас есть суда, которые могут опускаться под воду и плавать на глубине…

У нас есть лаборатории, где можно обманывать чувства с помощью искуснейших трюков, создавая разные призраки, привидения и вообще видимость вещей, которые на самом деле не существуют. Вот, сын мой, некоторые из богатств, которыми обладает Храм Соломона».

Простого читателя, не ученого и не историка, который тем не менее прочел «Усовершенствование наук» и другие переведенные с латыни труды Фрэнсиса не только без напряжения, но даже и с удовольствием, «Новая Атлантида» в очередной раз и поразит, и взволнует, потому что до сих пор Фрэнсис Бэкон не писал ничего подобного. Мы уже вспоминали приключенческие романы девятнадцатого века Роберта Льюиса Стивенсона, добавим еще имена Жюля Верна и Герберта Уэллса; но все эти писатели близки к нам по времени, а автора «Новой Атлантиды» отделяет от них два с половиной столетия.

Какие источники его питали, у кого он черпал вдохновение? Без сомнения, стиль и описание начала путешествия приводят на память «Судовождение, судоходство, морские путешествия и открытия Великобритании» Ричарда Хэклута, впервые опубликованные в 1589 году и потом переиздававшиеся в 1598, в 1599 и 1600 годах. Жадно поглощавший все интересное, Фрэнсис, конечно же, прочел сочинение Хэклута еще молодым барристером в Грейз инне и, конечно же, сделал из него выписки. Более того, Ричард Хэклут, как и Фрэнсис, владел акциями компании «Торговля с Виргинией»; и, несомненно, они знали друг друга лично.

Еще одной знаменитостью при дворе Елизаветы того времени был доктор Джон Ди – астролог, математик и алхимик, он был страстно увлечен идеей открытия водного пути на Дальний Восток через Арктику, но позднее, уже в Богемии, он стал членом мистического общества Розенкрейцеров, которое распространило свое учение по всей Германии – «братство жаждущих познания и просвещения», его тайные члены именовали себя «братьями Розы и Креста». Их манифесты – «Fama» (на немецком) и «Confessio» (на латыни) – были опубликованы в 1615 году, и Фрэнсис Бэкон, без сомнения, читал последний и знал о братстве розенкрейцеров. Поражает сходство между «Храмом Соломона» в «Новой Атлантиде» и учением «Розенкрейцеров»; Фрэнсис Йейтс, автор «Розенкрейцерского просвещения», считал, что Фрэнсис Бэкон положил в основу своей утопии манифест братства, но сам не был его членом. Нет никаких доказательств и тому, что он входил в какое бы то ни было другое тайное или мистическое общество.

В «Новой Атлантиде» Бэкон развил в жанре утопии мечту об идеальном устройстве общества будущего, которая преследовала его всю его жизнь. Много лет тому назад, еще в 1595 году, когда он, молодой барристер, участвовал в написании сценариев для праздничных представлений в Грейз инне, пьеса «Gesta Grayorum» была посвящена той же теме: орден «Рыцарей шлема» живет в соответствии с правилами, очень похожими на те, что установили для себя братья «Храма Соломона». Однако он был уверен, что мир, о котором он мечтал, возможно построить не благодаря новому устройству общества, а благодаря новому пониманию роли естественных наук, и мы видим, как неуклонно он развивает эту мысль в последующие годы в «Cogitata et Visa» и в «Усовершенствовании наук». Потому-то он и хотел стать вице-канцлером университета – но так никогда и не стал, – а если не вице-канцлером университета, то хотя бы деканом колледжа, ну на крайний случай ректором Итона, но и в этом ему было отказано. Студентами, учеными нужно руководить в их исследованиях. Нужно изучить все, что есть на небе, на земле и под землей. Но никто его не слышал. Никого это не интересовало.

Что ж, нет так нет. Он напишет утопию, напишет по-английски: об острове в Тихом океане, с пещерами и башнями, где оборудованы лаборатории, а мудрый Отец «Храма Соломона» – это он сам, Фрэнсис, тот, кем он мог бы стать, не маг Просперо из «Бури» с волшебной палочкой и сонмом повинующихся ему духов, а глава научного учреждения, где рядом с ним трудятся влюбленные в науку люди.

Сказка всего в тридцать страниц, он не дописал ее, отложил в сторону. Опубликовал ее уже священник Рэли через год после смерти Фрэнсиса, с предисловием, в котором он обращался к читателю с такими словами: «Милорд сочинил эту сказку, желая показать на примере „Храма Соломона“ или колледжа Шести Дней Творения модель или, если угодно, идеальный образец научного учреждения, в котором ученые исследуют природу и делают великие и замечательные открытия для блага человечества. Так случилось, что его светлость завершил только одну часть. Разумеется, его замысел так грандиозен, что полностью воплотить его в жизнь невозможно, однако многое из того, что в нем заключено, доступно силам человека. Его светлость хотел также в этой сказке предложить свод законов, которые бы обеспечили стране наибольшее благосостояние и благополучие; однако он понимал, что это будет долгая работа, а желание составить „Естественную историю“ отвлекло его, потому что это сочинение интересовало его гораздо больше…».

Возможно, сказалось и разочарование. В апреле стало известно, что новым ректором Итона скорее всего назначат сэра Генри Уоттона, и в середине лета назначение было утверждено; итак, Фрэнсису не суждено встречать во дворе колледжа «школьника с книжной сумкой, с лицом румяным, нехотя, улиткой ползущего в школу» [42]42
  Шекспир. «Как вам это понравится», акт II, сцена 7. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]и формировать из него ученого мужа. Придется ему довольствоваться студентами-правоведами Грейз инна и множеством помощников-секретарей, которые так его любили.

Как раз в это время, в середине лета 1624 года, Фрэнсис опять заболел, как и год назад, и его помощники, сидя у его постели, записали под его диктовку 280 апофегм, или кратких поучительных историй, анекдотов, которые он собрал за свою жизнь. Больного это занятие не утомляло, потому что он прекрасно помнил все эти истории, а вот для помощников оно, возможно, оказалось немалым испытанием. Как и следовало ожидать от «величайшего гения Европы», многие из этих анекдотов проникнуты острым чувством юмора. Фрэнсис собрал апофегмы из самых разных источников: из античной литературы, из истории, из современной ему жизни, какие-то принадлежат самой королеве Елизавете, две-три его отцу. Вот что может прийтись по вкусу нынешнему читателю:

«Одному высокому сановнику во Франции грозило смещение с поста, но жена похлопотала за него, и все уладилось, после чего один шутник заметил: „Ну да, он был на волосок от гибели, но спасся, отрастив рога“».

«В Риме жил молодой человек, очень похожий на императора Августа. Август об этом узнал, велел привести к себе молодого человека и спросил: „Ваша матушка никогда не бывала в Риме?“ Тот ответил: „Нет, цезарь. А вот батюшка бывал“».

«Александр любил повторять: „Две вещи убеждают нас в том, что мы смертны, – сон и страсть“».

«Когда к сэру Эдварду Коуку приходила к обеду какая-нибудь высокопоставленная особа, не известив его заранее, он имел обыкновение говорить ей: „Что ж, поскольку вы не сообщили мне, что придете, вы будете обедать со мной; но если бы я узнал об этом заранее, то это я обедал бы с вами“».

«Один джентльмен однажды приехал на турнир с головы до ног в оранжевом и выступил очень неудачно. На следующий день он приехал в зеленом и выступил еще хуже. Один из зрителей спросил своего соседа: „Интересно, зачем этот джентльмен выступает в одежде разных цветов?“ На что другой ему ответил: „Как зачем? Чтобы все говорили, что джентльмен в зеленом выступил хуже, чем джентльмен в оранжевом“».

«Тайный совет убеждал королеву Елизавету, что против ее жизни постоянно плетутся заговоры, в особенности их пугал последний… по каковому поводу они советовали ей отказаться от прогулок на свежем воздухе без надежной охраны, что она имеет обыкновение делать. На это королева ответила, что лучше умереть, чем жить в заточении».

Джеймс Спеддинг считал, что Фрэнсис опубликовал свои апофегмы, потому что был в долгу и у издателя, и у типографии, и это вполне могло соответствовать действительности, ведь его долги росли и росли, как всегда. Мы не знаем, кто из «досужих помощников» усмехавшегося больного записал эти анекдоты, но вряд ли это был священник Рэли, тот явно предпочел бы другой тоненький сборник, который вышел в это же время – «Стихотворные переводы некоторых псалмов на английский язык», – посвященный Бэконом поэту Джорджу Герберту, «хилый плод моей болезни».

Интересно, а как отнесся бы ко всему этому Тоби Мэтью? В обоих книжицах не ощущается присутствия не только «величайшего гения», но хотя бы даже таланта. Может быть, Фрэнсис разбирал пожелтевшие страницы с душевными излияниями своей матери, покойной леди Бэкон, и, кое-где подправив их, решил напечатать вместе с апофегмами?

Каковы бы ни были причины, побудившие Фрэнсиса Бэкона напечатать апофегмы и псалмы, несомненно одно: он тяжело болел все лето и осень, как и многие другие тогда, и взрослые и дети. Джон Чемберлен писал в сентябре из Лондона: «У нас эпидемия, хотя никто этого не признает. За последнюю неделю умерло 407 человек, из них 150 дети, и почти все от сыпного тифа, который свирепствует не только в Лондоне, но и по всей стране». Он называет несколько имен умерших и заболевших, среди последних упомянут и лорд Сент-Олбанс.

В письме, посланном Дадли Карлтону за границу три месяца спустя, перед самым Рождеством, он сообщает о публикации апофегм Фрэнсиса: «…только что вышли на этой неделе, но успеха никакого, все говорят, что его ум и талант иссякли; он также перевел в стихах несколько псалмов, видно, на старости лет сделался святошей; Вы получите и апофегмы, и псалмы, если я найду, с кем их послать».

В своих немногочисленных письмах, которые Фрэнсис писал осенью, он ни разу не упомянул про сыпной тиф, но герцогу Бекингему жаловался на «болотную лихорадку», которая не менее мучительна и опасна. Он все еще не получил официального помилования, которого так добивался, и нет никаких подтверждений, что ему выплатили пенсию. Летом Фрэнсис узнал, испытав при этом смешанные чувства и ощутив иронию происходящего, что лорда-казначея Крэнфилда, первого графа Миддлсекса, который стал владельцем Йорк-Хауса, обвинили в злоупотреблениях и заключили в Тауэр, сместив со всех должностей и наложив на него огромный штраф, и потом сослали в его имение, как три года назад сослали его, Фрэнсиса. В те времена мало кому из государственных деятелей удавалось не сорваться с извилистой тропы, которая ведет к вершинам власти.

И все равно, хотя виконт Сент-Олбанс больше не принимал участия в управлении государством, его совет относительно союза с Францией не пропал даром, и, без сомнения, он в очередной раз иронически усмехнулся, когда узнал в ноябре 1624 года, что переговоры о браке принца Уэльского и принцессы Генриетты Марии, дочери короля Людовика XII, близятся к успешному завершению. Планировалось, что в начале января нового, 1625 года герцог Бекингем переплывет Ла-Манш со свитой пэров и привезет принцессу в Англию.

А вот к совету Бэкона посоветоваться с высшими военными властями прежде, чем посылать британские войска для возвращения Рейнских и Пфальцских княжеств, к сожалению, никто не прислушался. В Голландию были отправлены 12 000 солдат из шотландских и британских полков для участия в совместных действиях с графом Мансфельдом, но ясных и четких приказов они не получили, а командиры оказались на редкость бездарны. Английские солдаты до такой степени разложились, что на своем пути грабили и разоряли все вокруг, как будто «это была вражеская территория», вынужден был сообщить Джон Чемберлен. «Мы слышали, что они уже устроили бунт, так что граф Мансфельд не решается к ним выйти». Позднее половина солдат поумирала от болезней и голода. Очевидно, что никто не позаботился о снабжении войска продовольствием и боеприпасами, и операция кончилась позорным поражением.