Текст книги "Лейтенант Рэймидж"

Автор книги: Дадли Поуп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Еще как, сэр! Я вышиб из седла всех, за исключением одного или двух в последнем ряду.

– Где же ты научился такого рода, хм… искусству?

– Я же вырос в лесу, сэр, в Южной Каролине.

– О, мадонна! – раздался из под банки голос с сильным иностранным акцентом. – Мадонна! И в такой час они болтают каких-то о лошадях и коровьих загонах.[23]23
  Игра слов: Каупенс в переводе с английского означает «коровий загон».


[Закрыть]

Рэймидж обернулся и посмотрел на девушку. Ему пришло в голову, что с тех пор, как они поднялись на борт, он о ней даже не вспомнил.

– Не будете ли вы любезны попросить вашего друга прикусить язык?

Она склонилась к своему соотечественнику, лежавшему почти у самых ее ног, но он и сам все понял.

– Прикусить язык? – воскликнул он на итальянском. – Как я могу прикусить язык? И с какой стати я должен это делать?

Рэймидж холодно ответил по-итальянски:

– Я не имел в виду «прикусить язык» буквально. Просто просил вас перестать разговаривать.

– Перестать разговаривать? И это когда вы сбежали, оставив моего раненого кузена лежать на берегу! Когда вы бросили его! Когда вы удираете, как заяц, а ваш приятель вопит от страха, как женщина! Мадонна, как я могу молчать!?

Девушка наклонилась к нему и стала говорить что-то, не повышая голоса. Рэймидж, которого терзала холодная ярость, радовался, что моряки не понимают, о чем речь. Внезапно итальянец выбрался из под банки и вскочил на ноги, заставив одного из матросов потерять равновесие и пропустить гребок.

– Сидеть! – рявкнул Рэймидж по-итальянски.

Итальянец не обратил на него внимания и начал сыпать ругательствами.

– Я приказываю вам сесть. Если вы не подчинитесь, мои люди принудят вас, – отрезал лейтенант.

Рэймидж перевел взгляд на девушку и спросил:

– Кто это такой, и почему так ведет себя?

– Это граф Пизано. Он проклинает вас за то, что вы бросили его кузена.

– Его кузен мертв.

– Но мы слышали его голос, он звал на помощь.

– Она ему больше не нужна.

– А граф Пизано уверен в обратном.

Верит ли она Пизано? Маркиза отвернулась от него, так что капюшон накидки снова скрыл ее лицо. Конечно, верит. Ему припомнилась Башня: неужели она также думает, что он играет краплеными картами?

– Почему в таком случае он не пошел спасать своего кузена? – огрызнулся Рэймидж.

Она повернулась к нему:

– А почему он должен был это делать? Ведь это вам поручили спасти нас.

Ну что возразишь против такой твердолобости? Рэймидж чувствовал в душе такую боль, что не стал и пытаться. Он пожал плечами и добавил:

– Все дальнейшие разговоры об этом эпизоде должны вестись также исключительно на итальянском. Скажите об этом Пизано. В мои намерения не входит подрывать дисциплину на шлюпке.

– Как это может угрожать дисциплине?

– Поверьте мне на слово. Помимо прочего, если эти парни поймут, о чем он толкует, его просто выбросят за борт.

– Какое варварство!

– Может быть, – с горечью сказал Рэймидж. – Но не забудьте, через что им пришлось пройти, чтобы спасти вас.

На некоторое время он погрузился в угрюмое молчание. Потом скомандовал:

– Джексон, компас. Каким курсом мы идем? Фонарь не открывать.

Американец на несколько секунд склонился над ящичком со шлюпочным компасом, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, чтобы разглядеть стрелку компаса в свете луны.

– Примерно зюйд-вест-тень-вест, сэр.

– Скажи, когда мы ляжем на вест. – Рэймидж плавно переложил румпель.

– Готово!

– Отлично, – ответил лейтенант. Он приметил несколько звезд, по которым можно выдерживать курс. Им предстоит проделать десять миль, прежде чем они, держась в паре миль от берега, обогнут юго-западную оконечность Арджентарио. Раненый моряк препирался с Джексоном. В конце концов последний вернул ему весло и перебрался на кормовую банку, усевшись напротив маркизы.

Девушка сказал вдруг негромко, словно про себя:

– Граф Питти был и моим кузеном. – И затянула потуже завязки плаща.

– Леди совершенно промокла, – заметил Джексон.

– Не сомневаюсь, что так. Как и все мы, – съехидничал в ответ Рэймидж.

Пусть отправляется к черту: с какой стати он должен беспокоиться о мокрых юбках женщины, считающей его трусом. Потом она вздохнула, слегка наклонилась к Джексону и соскользнула на днище шлюпки.

На мгновение лейтенант настолько оторопел, что не мог ничего предпринять. Еще в тот момент, когда она вздохнула, ему вспомнилось, что девушка ранена. И он был единственным человеком на борту, кто знал об этом. За исключением Пизано.

Глава 9

Положив между двумя банками решетки настила, Джексон обустроил для маркизы подобие грубой кушетки, но прежде чем он успел уложить ее, моряки, по собственной инициативе перестав грести, сняли рубашки и передали американцу, чтобы тот мог сделать из них подушку.

Потом они снова взялись за весла: легкий бриз поднял резкую зыбь, на которой шлюпка, едва остановившись, начала сильно раскачиваться. Рэймидж и Джексон уложили девушку на ложе. Рэймидж старался не думать, сколько крови она потеряла, он даже не знал, где именно находится рана.

Нижнюю часть туловища девушки прикрыли полой ее накидки и мундиром Рэймиджа. Поднимая ее, они заметили, что ткань на правом плече пропиталась кровью, и Рэймидж решил, что стоит рискнуть приоткрыть фонарь, чтобы исследовать рану. Эх, если бы на борту был хирург…

Лейтенант приказал Джексону передать компас Смиту, который был ближайшим из гребцов, и сидел буквально в футе или двух от изголовья девушки.

– Смит, определи курс по компасу, возьми направление на какую-нибудь звезду, и старайся держать на запад.

Он разоснастил румпель. Смиту предстоит удерживать шлюпку на курсе с помощью весел.

Теперь нужно разрезать одежду и осмотреть рану. Рэймидж извлек из ботинка метательный нож. Интересно, что на лезвии еще сохранились пятна крови французского кавалериста. Лейтенант опустил руку за борт и промыл сталь морской водой.

Его внимание привлек треск разрываемой материи: американец рвал рубашку на полоски, которые можно будет использовать в качестве бинтов.

– Вы готовы, сэр?

– Да, – ответил Рэймидж и склонился над девушкой. Боже, ее лицо было бледным, и бледность эта еще более усиливалась в мертвенным свете луны. Лежа с закрытыми глазами на спине, она напоминала тело, приготовленное для ритуала похорон. Кажется, у саксов было принято класть труп воина в лодку, поместив у него в изножье убитую собаку, и поджигать челн?

Лейтенант покрепче сжал нож в правой руке, и оттянул край платья левой. К черту стыдливость: речь идет о жизни и смерти девушки, и поэтому опасность того, что матросы увидят в лунном свете обнаженную грудь девушки, не стоит принимать во внимание. Начав осторожно разрезать ткань, он заметил, что веки маркизы затрепетали.

– Dove sono Io?[24]24
  «Где я?» (ит.)


[Закрыть] – прошептала она.

– Sta tranquilla: Lei e con amici.

Джексон с беспокойством посмотрел на него.

– Спрашивает, где она находится, – пояснил Рэймидж. Опустившись на колени, так, что нужно было лишь слегка наклониться, чтобы его голова оказалась на уровне с ее, он сказал:

– Не бойтесь, мы собираемся посмотреть на вашу рану.

– Спасибо.

– Джексон, свет.

Американец держал лампу, а Рэймидж распорол по шву ткань платья на плече и рукаве, затем разрезал шелк и кружево сорочки. Они были жесткими из-за пятен засохшей крови, казавшихся черными в свете фонаря.

Взмахнув в последний раз ножом, он убрал его обратно в чехол на ботинке и бережно отвернул одежду. В каждом слое виднелось идентичное отверстие. Верхняя часть плеча казалось белой, как у гипсовой статуи, но ниже, над внешней стороной ключицы, кожа потемнела и вздулась из-за огромного кровоподтека. Джексон слегка развернул фонарь, чтобы свет падал под более удобным углом, и Рэймидж смог рассмотреть саму рану, находившуюся в центре кровоподтека.

– С другой стороны, сэр… – прошептал американец.

Иначе говоря, подумал Рэймидж, надо узнать, не сквозная ли рана.

Он склонился над ней, осторожно приподнял ее левой рукой, и, просунув правую под одежду, аккуратно пробежался пальцами по лопатке и левой стороне спины. Выходного отверстия не было. Кожа была гладкой и холодной. Холод этот, казалось, проник по руке в самое его сердце. Ему хотелось прижаться к ней, согреть своим теплом, облегчить ее страдания. Пуля, этот чужеродный, обожженный порохом кусок свинца, все еще оставалась внутри ее тела, и мысль об этом заставляла его страдать.

– Спросите, знает ли она, как далеко находился лягушатник, сэр, – предложил Джексон.

Рэймидж наклонился и тихо сказал:

– Когда этот человек выстрелил, вы видели его?

– Да. Мы не догадывались о присутствии всадников, пока не раздался крик крестьянина. Как раз когда я обернулась, раздался выстрел.

– Как далеко они были от вас?

– Довольно далеко: это был удачный выстрел.

«Удачный выстрел!» – подумал Рэймидж.

Выслушав перевод лейтенанта, сказал:

– Это хорошо, сэр. На таком расстоянии пуля должна была быть уже на излете. Возможно, нам удастся вытащить ее.

Возможно! Во имя спасения жизни маркизы это необходимо было сделать, пока не возникла гангрена.

– Ты должен помочь мне, – распорядился Рэймидж.

Джексон поставил фонарь на банку, оторвал от рубашки еще несколько полос и намочил их в морской воде. Потом, снова взяв в руку фонарь, он протянул мокрую ткань Рэймиджу.

– Скажите, если станет слишком больно, – прошептал он. Она кивнула в ответ. Лейтенант принялся смывать запекшуюся кровь.

В течение пятнадцати минут, показавшихся ему часами, Рэймидж, используя острие ножа в качестве зонда, пытался обнаружить место, где засела пуля. Она ни разу не дернулась, не застонала, не призналась, что ей больно. Только вздрагивала время от времени, как от озноба, но лейтенант не знал, является ли причиной этого жар, холод, или боль – ему нередко приходилось видеть, как дрожь бьет людей, получивших тяжелое ранение.

Когда он поднялся, руки его тряслись, а затылок ныл от тупой боли. Лежащая перед ним маркиза казалось, уменьшилась в размерах, словно невыносимая боль заставила ее сжаться.

– Ничего хорошего, – негромко сказал он Джексону. – Я не решаюсь зондировать глубже.

Американец передал ему кусок сухой материи, который Рэймидж свернул и приложил к ране. Затем, завершив перевязку, приладил насколько возможно одежду и укрыл ее поплотнее мундиром.

– Это все, что я могу сделать, – с сожалением сказал он.

– Со мной все хорошо, – ответила маркиза. – Мне кажется, что вам это далось тяжелее, чем мне.

Рука ее поднялась и прикоснулась к его брови, и тут он почувствовал, что весь взмок от напряжения. Повернувшись к Джексону, она сказала:

– Благодарю так же и вас.

Рэймиджу нужно было время на размышление.

– Джексон, дай мне фонарь и карты. Потом возьми компас и сядь за румпель. Держи все время на запад.

Держа в одной руке фонарь, а в другой карты, лейтенант облокотился на планширь. Он чувствовал себя измученным, мысли его заполняло ощущение огромной черной беды. На самом деле, само море, земля, вся его жизнь казались огромной черной бедой…

Нужно сосредоточиться на главном, одернул он себя. Если маркизу не доставить к доктору в ближайшие несколько часов, рана станет гангренозной, а гангрена в плече означает смерть.

По его вине погиб ее кузен Питти. Неужели из-за него умрет и она? Ему казалось, что с того момента, как он прочел приказы сэра Джона, прошло невообразимо много времени, хотя на самом деле это случилось всего два дня назад. Если бы тогда он вернулся в Бастию и поднял тревогу, за ними послали бы другой фрегат…

В любом случае, что ему делать сейчас? Неотложная забота – спасение маркизы. Этим стремлением должен быть продиктован его следующий шаг. И он развернул карту.

Нужно подыскать место, где можно найти, или, если необходимо, похитить на время доктора. И в этом месте должна быть маленькая бухта или пещера, чтобы укрыть шлюпку и разместить девушку во время их пребывания на берегу.

Перед ним лежала прекрасно выполненная карта: очертания островов были так четки, что казались рельефными, а названия всех доступных портов были написаны аккуратным почерком покойного штурмана «Сибиллы», которому и принадлежала карта. Ближайшим был Порто-Эрколе, который смутно виднелся почти на одной линии с пиком Монте-Арджентарио. Но карта свидетельствовала о том, что берег там слишком скалистый, чтобы рассчитывать найти подходящее убежище.

Следуя линии побережья Арджентарио, описывающей почти полный круг от Порто-Эрколе, он заметил в двух-трех милях от порта Санто-Стефано большую бухту. Она называлась Кала-Гранде. Там имелось несколько маленьких заливчиков, и что еще более важно, утесы почти полностью скрывали ее с трех сторон.

Кала-Гранде – Большая бухта. За ней, обратил он внимание, располагались два горных пика: Спадино и Спаккобеллезе. Что означают эти названия? «Маленький клинок» и «Прекрасная ложбина». Как ложбинка между грудями, быть может…

«Бог мой, о чем я только думаю?» – одернул он себя. Рэймидж прикинул расстояние. Парням придется натрудить спины, работая веслами. Лейтенант свернул карту и убрал фонарь. Его движения привлекли внимание матросов.

– Ребята, – сказал он. – Мы направляемся в бухту, лежащую в дюжине миль от нас. Это нужно, чтобы я мог найти для леди доктора. Нам необходимо попасть туда до рассвета, чтобы успеть спрятать шлюпку.

– Как леди, сэр? – спросил моряк с раненой рукой.

Рэймидж чувствовал, что не вправе отклонить вопрос: как никак, они пожертвовали своими рубашками, не говоря уж о том, что рисковали собственными шкурами, участвуя в этой экспедиции.

– Состояние маркизы хорошее, насколько можно надеяться. Выстрел попал в плечо, но я не сумел достать пулю. Вот почему нам нужен доктор.

Раздался одобрительный говор: им гораздо лучше ее было известно, чем может кончиться такая рана.

Внезапно на носу шлюпки кто-то встал. Весла у этого человека не было, и Рэймидж едва удержался от стона – опять этот Пизано.

– Я требую…

– Parla Italiano, – рявкнул Рэймидж, не желая, чтобы моряки поняли, на чем именно настаивает Пизано.

– Я требую, чтобы мы продолжали идти к месту встречи, – уже по-итальянски продолжил граф.

– Почему?

– Потому что идти в Санто-Стефано слишком опасно – он оккупирован французами.

– Мы идем не в Санто-Стефано.

– Но вы только что сказали…

– Я сказал, что мы направляемся в бухту, и что я намерен доставить из Санто-Стефано доктора.

– Это безумие! – завопил Пизано. – Нас всех схватят.

– Мне придется кое-что прояснить, – ледяным тоном произнес Рэймидж. – В этой шлюпке вы обязаны подчиняться моим приказам, так что держите себя в руках. Если хотите сказать что-то, говорите нормальным тоном – вы беспокоите матросов…

– Я?!

– И выставляете себя идиотом, визжа как недорезанная свинья.

– Вы! Вы!.. – Пизано на время лишился дара речи. – Вы трус! Трус! Как вы смеете так со мной разговаривать! Убийца! Это по вашей вине Джанна лежит раненая! И вы бросили там моего кузена Питти, – он сделал театральный взмах рукой, благодаря чему чуть не утратил равновесие, – вы, вы – тот, кого послали спасти нас!

Рэймидж снова откинулся на банке. Быть может, если позволить этому человеку излить душу, он заткнется, хотя бы на время?

– О чем это он, сэр? – поинтересовался Джексон.

– А, беспокоится по поводу маркизы и другого своего родственника.

– Это мешает ребятам, сэр, – сказал Джексон, когда вопли Пизано возобновились.

И в самом деле: матрос, сидящий рядом с Пизано, вдруг пропустил гребок, задев лопастью своего весла весло соседа спереди.

– Пизано! – не выдержал Рэймидж. – Успокойтесь! Это приказ. В противном случае я прикажу связать вас и заткнуть рот.

– Вы не посмеете!

– Если вы не сядете сию же минуту, я прикажу двум ближайшим к вам морякам привязать вас к сиденью.

Металлические нотки в голосе Рэймиджа убедили Пизано, что это не пустая угроза. Тем временем маркиза слабым голосом произнесла:

– Луиджи, пожалуйста!

Она попыталась сесть, но Рэймидж вовремя воспрепятствовал ей, причем случайно в темноте рука его коснулась ее груди.

– Мадам, не тревожьтесь. Я позволил ему болтать, в надежде, что у него устанет язык. Но мы не можем больше терять время.

Она не ответила, и Рэймидж снова облокотился на планширь. Если бы он обозвал Пизано свиньей во Флоренции, ему не избежать бы скорой мести. Для фанфаронов типа Пизано единственное, что имеет смысл в жизни – не уронить свой престиж, не оказаться в brutta figura. Такие люди не понимают слова «честь» в общепринятом смысле: для них ничего не стоит преступить через клятву, солгать, обмануть и смошенничать не моргнув глазом. На самом деле такие поступки вполне вписываются в их кодекс поведения, кодекс, определяющий всю их жизнь. Поэтому тот, кто поступает с ними таким же образом, не вызывает особого возмущения, ведь это общепринятые вещи. Но если кто-то позволит себе посмеяться над тем, как такой человек спотыкнется о ковер, сделает намек, что тот не настоящий мужчина или не блестящий наездник, не самый лощеный кавалер, когда-либо появлявшийся в салонах или не самый великолепный любовник во всей Тоскане, если кто-то подвергнет сомнению его мужественность в самом грубом ее понимании – приобретет пусть и трусливого, но смертельного врага. Такие как Пизано никогда не вызывают открыто на поединок, если только не имеют подавляющего преимущества: нет, они предпочитают прошептать несколько слов на ухо человеку с кинжалом. Честь Пизано будет удовлетворена в тот миг, когда он вручит деньги наемному убийце, сообщившему, что работа сделана.

Рэймидж заметил, что очертания шлюпки и людей сделались более четкими. В темноте силуэты гребцов были похожи на надгробные камни, то и дело кланяющиеся ему, теперь они превратились из черных в темно-серые, а свет звезд стал более тусклым. Ложный рассвет – каждодневный обман природы. Они гребли без единой остановки вот уже около трех часов.

Когда они достигнут Кала-Гранде, порт Санто-Стефано окажется отделен от них коротким и широким полуостровом Пунта-Ливидония. Если повезет, они смогут найти тропу, ведущую от Кала-Гранде к городу через гряду скал, образующих перешеек полуострова. Возможно, она проходит как раз по впадине между пиками-близнецами Спаккабеллезе и Спадино.

Все серее, серее, серее… Серыми стали матросы, серой стала девушка на своем алтаре из решеток настила, серыми стали волны, надвигающиеся на шлюпку рядами маленьких пирамид. Их стальной оттенок отдавал холодом и таил угрозу. Южный ветер слегка усилился, и каждая волна, приподнимая сначала корму шлюпки, а через мгновение нос, заставляла ее раскачиваться, словно качели.

Глава 10

Матросы вытащили гичку на узкую полоску песка на берегу Кала-Гранде. Не дожидаясь приказов Рэймиджа, двое моряков взобрались на вершину утеса и вскоре вернулись назад, волоча охапку веток и сухой травы, из которых соорудили подобие грубой кровати, используя траву в качестве матраса.

По знаку Рэймиджа маркизу вытащили из шлюпки, воспользовавшись решетками настила как носилками. Моряки обращались с ней с бережностью, которой человек посторонний отказался бы верить. Рэймидж видел, что на лицах их отражается противоречивая смесь чувств: они одновременно напоминали гордого, но смущенного отца, первый раз держащего на руках своего ребенка, и хорошо обученного солдата, несущего гранату с горящим фитилем, которая может в любой момент взорваться.

Рэймидж предпочел не вмешиваться, понимая, что их забота искренна. Он чувствовал также, что в отношении матросов к ней нет и намека на похоть, хотя это было бы вполне естественно, ведь им в течение многих месяцев не приходилось видеть женщин. При этом ему не приходило в голову, что они таким образом стараются услужить не только ей, но и ему самому.

Принявшись за работу, моряки делали вид, что совершенно не замечают Пизано, можно сказать, они старались избегать его, словно прокаженного. Итальянца, не привычного к такому обращению, это удивляло, поскольку в его понимании матросы находились на одной ступени социальной лестницы, что и крестьяне. Он попробовал затеять разговор со Смитом, не без основания предположив, что тот является третьим по старшинству в команде. Хотя Пизано и говорил по-английски с сильным акцентом, но выражался достаточно ясно. Однако Смит всего лишь вежливо покачал головой и сказал:

– Моя не понимай, мистер Заткни-Пасть.

Пизано закивал, не сообразив, что получил ответ на смеси матросского пиджина и сленга, как если бы разговор шел с каким-нибудь дикарем.

Когда он обратился к другому моряку с просьбой дать ему глоток воды, тот только оглядел его снизу доверху и продолжил заниматься своей работой.

– Почему они не отвечают мне? – спросил Пизано у Рэймиджа.

– Это не входит в их обязанности.

Посмотрев на часы, лейтенант увидел, что уже половина девятого: самое время им с Джексоном отправляться в город. Он бросил взгляд на берег, где двое матросов с помощью веников из веток старались уничтожить оставленные на песке отпечатки ног и глубокую борозду, прочерченную килем шлюпки.

Воздух уже сейчас был горячим, обещая знойный день. В дюжине миль от них невысоким трехгорбым холмом вставал из моря остров Джильо. Солнечные лучи блестели на поверхности воды, низко над горизонтом висела розоватая пелена, размывая границу между морем и небом.

Матросы расположились на песке, поглощая хлеб и воду, только что розданные Джексоном. Рэймидж подозвал Джексона и Смита. Как только они подошли, он сказал:

– Слушайте внимательно: ты, Джексон, пойдешь со мной в деревню, а Смит остается за старшего здесь. Если итальянский джентльмен предпочтет остаться у шлюпки, – лейтенант старался осторожно подобрать слова, – он будет находиться на твоем попечении, как любой другой член команды. Ты меня понял, Смит?

– Да, сэр.

– Леди нужно защитить любой ценой. Я предполагаю, что нас не будет часа два или три. Но если мы не вернемся до заката – значит не придем совсем. В таком случае с наступлением темноты садитесь в шлюпку и отправляйтесь на точку рандеву у Джильо. Как только окажешься на борту фрегата, доложи обо всем, что произошло. Тебе известно, насколько это срочно… Ты умеешь читать карту?

– Немного, сэр.

– Отлично, вот она. Пока меня нет, изучи ее. Если не встретите фрегат, отправляйтесь в Бастию. Все ясно? В таком случае выполняйте.

Едва Смит отошел на расстояние слышимости, Джексон спросил:

– Сэр, правильно ли я понял…

– Именно, но не стоит перегибать палку: я не хочу, чтобы его искромсали на куски кортиком только из-за того, что он начнет ныть.

Убедившись, что поблизости от девушки никого нет, Рэймидж подошел к ней и встал рядом на колени. Она не спала. Лицо ее заливала бледность, глаза блестели. Он заметил, что девушка старается поправить волосы здоровой рукой.

– Мадам, – негромко произнес лейтенант, и она вдруг протянула ему руку. На мгновение он растерялся, потом взял руку. Маркиза спросила:

– Где мой кузен?

– На некотором удалении от нас.

– Лейтенант, я хочу задать вам вопрос. Это касается моего кузена Питти: вы действительно возвращались за ним на пляж?

Вопрос был настолько неожиданным, что Рэймидж буквально онемел. Она сжала его ладонь, словно пытаясь сказать нечто, что не могла выразить словами.

– Мадам, мне не хотелось бы снова возвращаться к этому, во всяком случае, сейчас.

– Но вы это сделали? – настаивала она. Не дождавшись ответа, маркиза сказала вдруг, – я знаю, что возвращались.

– Но вы же не видели меня. Откуда вы знаете?

– Просто знаю. Я ведь женщина. Он был мертв?

Рэймидж снова не ответил. Нежелание говорить озадачило его самого. Что его останавливает? И вдруг он понял, что это всего лишь гордыня – как мог кто-то посметь сомневаться в нем? Осознав причину, он решил рассказать ей все, но пока думал, с чего начать, она прошептала:

– Не нужно отвечать. Но, лейтенант…

– Да?

Голос ее был слишком слаб, так что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать слова.

– Лейтенант, мой кузен Пизано тоже гордый человек…

«Тоже!?» – подумал Рэймидж. Слишком гордый, чтобы рисковать своей шкурой ради кузена Питти. Но это не имеет значения.

– Думаю, он погорячился вчера ночью, – продолжала маркиза.

– Согласен, я принял это во внимание.

– У нас мужчины заботятся только о том, чтобы не уронить свое достоинство, всегда быть в una bella figura, в то время как вы, англичане, думаете только о чести. Но все вы, мужчины, одинаково болезненно относитесь к этому, каким словом это не назови.

И она снова слегка сжала его руку, как бы стараясь преодолеть невидимую стену, разделяющую их.

– Если не в силу иных причин, то хотя бы ради меня, – сказал маркиза, – будьте снисходительны к нему и ко мне. И еще, – нижняя губа ее затрепетала, – я сожалею, что из-за меня и моих соотечественникам пришлось вытерпеть столько лишений и опасностей.

– Мы только выполняли свой долг, – холодно произнес Рэймидж.

Она выпустила его руку. Хотя этот голос принадлежал ему, у него было чувство, что какой-то злой чужак без спросу произнес эти пять слов, в то время как ему на самом деле хотелось заключить ее в объятья, прижаться к ней, сказать, что он все понимает насчет Пизано, что он готов свернуть горы, переплыть Атлантику, поддерживать свод небес – и все это ради нее.

– Простите меня. Давайте забудем о сказанном. Может, я могу помочь привести в порядок ваши волосы? – сказал он, полушутя.

Она посмотрела на него широко раскрытыми от изумления глазами, затем взволнованно произнесла:

– Неужели это настолько необходимо?

– Нет, но вы оставили дома вашу горничную…

Она приняла протянутую им оливковую ветвь мира.

– Да, бедная девушка – она была беременна. Я оставила ее в Вольтерре. И правильно сделала: безжалостный лейтенант Рэймидж все равно не потерпел бы такой роскоши с моей стороны.

– В этом нет нужды, я сам могу расчесывать вам волосы.

– Шесть раз в день? – лукаво спросила маркиза. – Кроме того, есть и другие вещи, которые служанка должна делать для госпожи.

Рэймидж залился краской.

– Гребень в кармане моей накидки, – сказала она.

Вытряхнув песок, застрявший между зубьев гребня и вытащив булавки, удерживающие волосы, Рэймидж приступил к расчесыванию. Да, это была напрасная потеря драгоценного времени, но через час, когда он будет идти по улице, его могут схватить вражеские солдаты, схватить и расстрелять, поскольку на нем не будет мундира. Стоит ли рассказать ей, как он намерен замаскироваться? Нет, не сейчас, не нужно отравлять эти последние секунды.

– Это первый раз, когда мужчина расчесывает мне волосы…

– И первый раз, когда мне приходится расчесывать волосы женщине.

Они оба рассмеялись, и Рэймидж посмотрел на матросов, смутившись вдруг при мысли о непристойных шуточках, которыми те, возможно обмениваются между собой, но никто не обращал на них внимания.

– Я не единственный на этом берегу, кто занимается ремеслом цирюльника.

– Неужели?

– Некоторые матросы помогают друг другу заплетать косицы.

– Косицы? Матросы?

– Хвостики. Матросы называют их косицами. И очень ими гордятся к тому же.

Наконец волосы были более-менее расчесаны. Они были черными, как вороново крыло, и вьющимися. Рэймиджу хотелось пропустить эти пряди сквозь пальцы, взъерошить, заставив ее засмеяться, а потом пригладить опять. Вместо этого он попытался приладить на прежнее место заколки.

– Лучше заплетите их в «косицу», лейтенант, – предложила она.

– Ладно, только лежите спокойно. Я соберу волосы на одну сторону – мы откроем новое веяние в моде.

– Ваши волосы тоже неплохо было бы расчесать, лейтенант. На затылке они вообще торчат вихром!

Он провел рукой по голове и обнаружил, что из-за засохшей крови несколько прядей торчат вверх, словно петушиный гребень.

– Это из-за пореза на голове, – пояснил Рэймидж.

– Как это случилось?

– Меня ранили, когда французы напали на наш корабль.

– Вы были ранены?

– Всего лишь легко, – сказал он, убирая гребень обратно в карман накидки и буквально ощущая, как тикают часы, отмеряя уходящее время. – Ну что же, мадам, вот вы снова самая прекрасная девушка на балу. Но вы должны простить меня – прежде чем отправиться в деревню, мне предстоит выполнить весьма неприятную работу.

– Неприятную?

– Да, но она не займет много времени. Скоро я вернусь вместе с доктором. – Ему хотелось припасть к ее губам, но вместо этого он с преувеличенной вежливостью поцеловал ей руку. – 'A presto…

Рэймидж направился к Пизано, который сидел на камне в нескольких ярдах от остальных.

– Пойдемте со мной, – отрезал он.

Пизано последовал за лейтенантом за кучу больших валунов. Когда они скрылись из виду, Рэймидж сказал:

– Я отправляюсь в деревню. Судя по вашим словам, сказанным накануне, вы скорее предпочтете остаться на суше, чем продолжить путешествие.

– С чего вы взяли? – настороженно спросил Пизано.

– Так да или нет?

– Я хочу знать…

– Отвечайте на вопрос, – продолжал настаивать Рэймидж.

– Конечно, я хотел бы продолжить путешествие, остаться будет равносильно самоубийству.

– Отлично. Мы сложены примерно одинаково, а ваша одежда лучше моей подходит для прогулки по деревне. Я был бы весьма признателен, если бы вы одолжили ее мне.

Пизано заверещал и стал было возражать, но Рэймидж оборвал его:

– На кону стоят человеческие жизни: жизни семи моих людей и маркизы, не говоря о вашей собственной. Так что я не намерен подвергать их неоправданному риску. А разгуливать по деревне в форме британского морского офицера и есть неоправданный риск.

– Это… это… это же насилие! – завопил Пизано. – Я буду жаловаться вашему адмиралу!

– Можете добавить этот пункт к списку ваших протестов, – хмуро ответил Рэймидж.

Тут Пизано потерял контроль над собой: он начал прыгать, размахивать руками, словно ловя на лету мух, лицо перекосилось от возбуждения, а речь превратилась в нечленораздельное бормотание.

Рэймидж часто заморгал и стал почесывать шрам на лбу; на теле густо, словно роса, высыпал холодный пот. Лейтенант понимал, что находится на грани потери самообладания, и в любой момент готов перейти ее: а в такие моменты он будет драться без пощады или убивать без сожаления. Пизано остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел на лицо англичанина так, словно видел его впервые: брови сдвинуты в одну линию, а темно-карие глаза представились графу парой нацеленных на него пистолетных дул. Длинный шрам, наискось пересекающий лоб над правым глазом внезапно превратился в белую линию на фоне загорелой кожи, на висках вздулись вены. Кожа на скулах натянулась, крылья носа расширились, нижняя губа искривилась. На мгновение Пизано пришел в ужас.

Рэймиджу потребовалось приложить немало усилий, чтобы не сорваться на крик. Кроме того, он старался строить фразы так, чтобы там было как можно меньше слов, содержащих звук «р».

– Из всего, что вы наговорили сейчас, вас касается только одно: граф Питти. Уверяю, он был убит. Что до остального, то факт, как я выполняю полученные мной приказы – это касается только меня. Мне предстоит ‘апорт… отвечать за их выполнение перед вышестоящими офицерами.