Текст книги "Лингвистика измененных состояний сознания"

Автор книги: Д. Спивак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Методологически правильным поэтому было бы ожидать со– , хранения существенных фило– и онтогенетических особенностей рефлекторной деятельности и в таких сложных формах, как языковое мышление и речь. Следует заметить, что гипотеза о качественном единстве онтогенеза и филогенеза языка, обсуждаемая в лингвистике еще со времен А. Шлейхера, в общем расценивается как методологически непротиворечивая [52, с. 103; 128]. Другое дело – то, что непосредственно, в экспериментальных условиях и в чистом виде, наблюдать глубинные, архаичные уровни языка ученым пока не приходилось, то есть отсутствовала практическая верификация этой гипотезы [28, с. 257]. С нашей точки зрения, решающую роль здесь должно сыграть наблюдение языка при измененных состояниях сознания.

Представляя собой сложное образование, обладающее как богат– «, ством внутренней структуры, так и системно-функциональными связями с деятельностью мозга и всего организма, естественный язык сочетает в своей структуре в каждый данный момент синхронические и диахронические аспекты. Поэтому неоправданным, механистичным было бы положение о буквальном прохождении

14

в обратном порядке однажды уже пройденных этапов языкового развития. Вместе с тем накопленный опыт наук о мышлении позволяет говорить об обратном прохождении фило– и онтогенетических этапов в принципе, в самом общем виде. Согласно обоснованной на материалах этих наук концепции А. Г. Иванова-Смоленского, формирование речи у здорового человека проходит четыре основных этапа, включающих непосредственную реакцию на непосредственный раздражитель, непосредственное выполнение словесных приказаний, словесную реакцию на непосредственный раздражитель и словесную реакцию на словесный раздражитель.

Анализ крупных онтогенетических этапов такого рода следует считать методологически релевантным. Методом лингвистики измененных состояний сознания (введен в 1980 г. [73; 75, с. 9]) является многократное наблюдение одних и тех же языковых структур в ходе непрерывной, последовательной, прямой или обратной, воспроизводимой диссолюции сознания.

Следует подчеркнуть, что такое положение обладает научной новизной и вытекает из принятой нами диалектико-материалисти-ческой парадигмы исследования. Видимо, исключительно методологическими установками следует объяснить тот факт, что ведущие зарубежные исследователи, имевшие возможность отчетливо наблюдать картину последовательной смены слоев языкового мышления по ходу диссолюции, полностью игнорировали эту картину, либо в принципе отвергая любую многослойность, неоднородность и некумулятивность языкового мышления [141, с. 84], либо сводя дело лишь к энантиоморфности мозга [139, с. 81]. Заметим, что нами не оспаривается роль последней в функционировании языка. Вместе с тем «горизонтальное», послойное построение языковых структур является, по материалам наших экспериментов, более сильным, подавляющим механизмом, чем «вертикальная» двусто-ронность. Методологически верным было бы включение последней в качестве важного фактора языковой способности на верхних ее уровнях в послойную, многоуровневую модель языка, что подтверждается и результатами существующих исследований речи афати-ков при измененных состояниях сознания [21].

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ТЕСТ И ЕГО ОБРАБОТКА

Основным инструментом лингвистики измененных состояний сознания является языковый тест, направленный на выявление особенностей структур языка при нарастающей диссолюции. Одной из характерных особенностей большинства применяемых в настоящее время в психолингвистике тестов является их зависимость от настроения испытуемого, его желания «перехитрить» экспериментатора, а также от влияния общей культуры испытуемых на результаты тестирования. Следует предположить, что для преодоления этих действительно значительно понижающих валидность существующих тестов трудностей структура теста и методы его обработки должны ориентироваться не на общий смысл речи ис-

15

пытуемых, характерный для нее словарный запас или другие ее стороны, поддающиеся в основном полуинтуитивной обработке, а на наличие формальных сознательно неконтролируемых структур. Испытуемый, желающий пройти массовый отбор успешно, легко может догадаться, что даже при физической нагрузке ему следует говорить рассудительно, «интеллигентным» языком, не обнаруживая утомления, но изменить, скажем, сравнительную склонность к образованию будущего времени при помощи приставки (сделаю) или вспомогательного глагола (буду делать) практически не в состоянии даже лингвист-профессионал. Разработанный нами тест рассчитан на исключительно количественную обработку лек-сико-грамматических структур при сохранении всех качественных, контекстно-семантических особенностей языкового мышления испытуемых.

Важнейшей характеристикой языковой способности на всех этапах диссолюции нам представляется отношение количества речевых знаков к количеству узкоденотативных знаков естественного языка [ср. 53, с. 85]. К речевым знакам нами были отнесены слова и словосочетания, абстрактное (словарное) значение которых актуализируется преимущественно в контексте, – прежде всего знаменательные слова с относящимися к ним служебными словами. К узкоденотативным знакам были отнесены высокочастотные лексические единицы, обладающие конкретным и высокоэмоциональным в данных условиях содержанием (имена собственные и слова типа укол, врач в больнице или горы, поход в полевых условиях). Сюда относится также лексика, функционирующая в основном вне речевого контекста, обладающая нечетким кругом денотатов и актуализируемая по-своему в каждой конкретной ситуации (слово-сочетания-«штампы», слова-заменители типа это, эта штука, того, ну, туда, звукоподражательная и бранная лексика).

Выделение узкоденотативных знаков свидетельствует о признании сложного, многоуровневого построения структурно-семантической организации обобщенного мышления и познания. Находящее себе содержательные параллели в диахронии [16, с. 230; 52, с. 103] и в общем признаваемое лингвистами-теоретиками для синхронии языка [26, с. 23], функционирование узкоденотативных лингвистических знаков может считаться одной из ведущих характеристик семиотической организации языка, поскольку структура грамматических классов в конкретной речевой ситуации преломляется через знаковые структуры. Если же принимать в расчет только задаваемые нормативной грамматикой литературного языка классные характеристики лексем, не учитывая ни знаковых, ни контекстуальных закономерностей построения языка, то в речи даже безусловно психически больных людей не удается выявить никаких особенных структурных изменений. В таких случаях все обычно сводят к нарушению вероятностной организации речи [38,

Другой важной характеристикой языка нам представляется способность испытуемого к формально-грамматической операции

16

над семантически почти пустым полем ( например, изменить в заданном направлении бессмысленную фразу типа глокой куздры Л В. Щербы или дораю достравлять у М. Пей; набор таких предложений для языков различных типов см. [143, с. 111]). Суть задания такого рода лежит в том, что, очевидно, осмысленных пре-и постфиксов при бессмысленном корне слова вполне достаточно для языкового мышления независимо от общей языковой культуры испытуемого. Как показывают специально проведенные исследования, мера осмысленности предложений такого рода обусловлена опять-таки контекстом [111, с. 104] и при восприятии не вызывает трудностей сравнительно с обычными предложениями [103].

Группу заданий, направленных на выявление знаковых закономерностей языка, завершает классический ассоциативный тест. Несмотря на наличие здесь авторитетных исследований, обобщенных в вышедшем под редакцией А. А. Леонтьева в 1977 г. словаре ассоциативных норм русского языка, весьма неясными остаются закономерности ассоциативной структуры высказываний, принадлежащих к дихотомии «парадигматика – синтагматика». Так, до сих пор не доказано, ассоциации которого из этих двух фундаментальных типов возникают раньше на диахронической оси. Существуют результаты экспериментов, свидетельствующие о том, что на появление слова-реакции, скорее, большее влияние оказывает, какой частью речи является слово-стимул, чем семантические факторы [27, с. 9 – 10]. Не менее важную роль играет, очевидно, конкретно-эмоциональное восприятие слова-стимула испытуемым [9, с. 12-15].

К заданиям, ориентированным на исследование классной грамматической организации речи, нами была отнесена и классическая методика неоконченных предложений [9, с. 14—15; 10, с. 95– 98]. Здесь регистрировалась склонность испытуемого к выбору глагольного или именного продолжения заданного начала предложения, что представляется важным в свете принципиального для развития русского языка усиления глагольности предложения [61, с. 76], дополнительно изучавшегося и в задании на преобразование неглагольного предиката – весьма спорной для русского и некоторых других индоевропейских языков части речи.

В исследовании морфологии наш тест в основных чертах повторяет разработанное известным лингвистом Г. Сэвином задание, где количество слов, запомненных и повторенных после содержащей какую-либо грамматическую конструкцию фразы, измеряет трудность ее восприятия. Результаты Сэвина позволили ему ранжировать важнейшие языковые конструкции в весьма отчетливой форме [150]. Важная корректива, внесенная нами в этот тест, состояла в учете убедительно эмпирически обоснованного закона Миллера, согласно которому испытуемым ввиду ограниченности речевой памяти воспринимаются при аудировании в основном 7±2 последних слова [89, с. 279 – 302]. Следовательно, наше задание, содержащее 9 – 10 слов, исключало возможность механи-

Y ^д' ^лгЬ 17

Частная библиотека ,_м. А. М. Горького 411.1ПаО

ческого запоминания и в то же время воспринималось испытуемым целиком (иначе см. [9, с. 35; 99, с. 15]). Общее число слов в других заданиях теста не превышало девяти для избежания этой трудности, причем союзы подсчитывались как отдельные слова, а предлоги считались за единицу со словом, к которому относились. Такое положение находит себе опору в онтогенетических [135, с. 167] и синтаксических [33, с. 164] исследованиях.

Наконец, целая группа заданий была направлена на выявление синтаксических закономерностей построения языка. В границах предложения уделялось внимание заданию, описанному в предыдущем абзаце, для анализа сложности восприятия различных типов утвердительных и вопросительных предложений. Значительное внимание было уделено также анализу закономерностей порядка слов в рамках предложения, поскольку материалы онтогенетических исследований языка позволяют предполагать наличие на глубинных уровнях языка взаимосвязи таких морфологических и синтаксических средств, как размещение членов предложения относительно предиката и активно-пассивная диатеза [135, с. 167 – 172; 159, с. 197]. Тема-рематическому построению сверхфразовых единств было посвящено задание, состоящее в составлении сложноподчиненного предложения из двух простых, последнее из которых могло относиться как к субъекту, так и к объекту первого. Таким образом, исследовалась склонность к использованию субъектного либо объектного подчинения при возможно решающей роли синтаксического соположения.

Состояние теории этого вопроса весьма наглядно отражает трудности, с которыми сталкиваются экспериментирующие лингвисты вообще. Так, если придерживаться публикаций лишь одного из самых авторитетных в данном узком вопросе автора, примерно одинаковой обоснованностью обладает как точка зрения об онтогенетической первичности объектных придаточных, так и в общем более близкое этому автору положение о первичности субъектного подчинения. Вместе с тем хорошо обоснована и точка зрения об отсутствии какой-либо закономерности при освоении придаточных предложений, причем нельзя исключить и возможности неоднократной д& достижения 9—10 лет смены предпочтения Г121; 122].

В целях четкости изложения и удобства практического пользования тестом настоящий раздел завершается типовой анкетой и инструкцией по ее количественной обработке, применяемыми в настоящее время при массовом отборе в качестве стандартного инструмента исследований на основе описанных принципов. Первоначальный вариант теста состоял из нескольких десятков построенных на основе изучения теоретико-лингвистической литературы заданий. Окончательный же отбор заданий, дающих самые большие численные различия при переходе от одного уровня диссолюции к другому, обусловливался исключительно практикой. (М)^{ЬМа КОНСТруктивным} нам представляется тот факт, что наиболее эфф ктивными с этой точки зрения в корпусе теста оказались 18

задания, за каждым из которых стоит разветвленная языковая теория с десятками различных подходов, будь то семиотическая теория, ассоциативная теория или концепция различных видов речевой памяти. Здесь нам видится реализация принципа лингвистики измененных состояний сознания, в соответствии с которым отбор адекватной лингвистической теории производится не перед экспериментом, а после него, причем эта теория как бы «выращивается» из основных для глубинных уровней языка структур [73, с. 147]. Приводимый ниже образец теста включает в скобках случайно отобранные ответы испытуемых (высказывания последних здесь и далее не редактируются и не исправляются нами). Своеобразная формулировка некоторых заданий обусловлена стремлением исключить влияние речи экспериментатора на речь испытуемого и будет подробнее разъяснена в следующей главе.

А. Ответить на вопросы. Как глаза? (Нормально). Как живот? (В порядке). Как голова? (Побаливает немного). Как плечи? (Тоже хорошо). Как руки? (Нормально). Как язык? (Тоже). Б. Ответить первым пришедшим в голову словом: месяц (май), хороший (плохой)у посмотреть (на товарища), сегодня (и ежедневно). В. Сказать другим словом то же самое: муж—жена (семья), брат—сестра (родственники), груши—яблоки (фрукты). Г. Окончить фразу: Судя по всему, мне нужно (домой). Д. Сказать другими словами: Ему, конечно, очень весело. (Он, конечно, сегодня веселится, хорошо ему). Е. Правильно сказать предложения: Девочка написать письмо. Письмо написать девочка. (Девочка написала письмо. Письмо написано девочкой). Ж. Составить предложение из двух данных: Он увидел рядом в автобусе знакомого. Он пробрался к нему (. . . который пробрался к нему). 3. Запомнить и повторить все: Брат взял книгу. Роза, окно, ручка, вода, месяц. (Фразу не помню. Окно, ручка, вода). Книга взята братом. Человек, небо, нога, письмо, нежность. (Книга взята братом. ' Человек, письмо). И. Коротко описать данную фотографию или обстановку эксперимента. К. Объяснить фразу: Белый нип уваляет пишонка. (Ну, нип какой-то, это,ударяет кого-то). Сказать эту фразу, начав со слова вчера. (Вчера нип убалил пишонка).

Выполнение заданий теста переводится в систему численных индексов, матрица которых характеризует языковую способность испытуемого на данный момент (в скобках ниже приведены значения индексов для конкретных ответов, данных как примеры в предыдущем абзаце). Задание А учитывает знаковые закономерности языка. Здесь подсчитывается по всем ответам отношение числа застывших выражений или словосочетаний-штампов (узкоденотативных знаков) к общему числу слов, причем словосочетание считается за одно слово (индекс Ai=0.5) и отношение числа словосочетаний-штампов, содержащих глагол, к общему числу штампов (Аг = 0). Задание Б учитывает общую связь речевых единиц, поскольку ассоциация строится либо парадигматически: месяц – год, либо синтагматически: месяц – май. Регистрируется отношение количества вторых к общему числу слов в ответе,

2*

19

(Bi=0.8), то же для первого и второго слов (Бг = 0.5), то же для третьего и четвертого слов (Бз=1). Задание В учитывает склонность к обобщению генерализованного (муж – жена = семья) либо негенерализованного (муж —жена = супруги) абстрактного типа, обычно связанного с единственным или множественным числом. Регистрируется отношение первых к общему числу слов в ответе (В = 1/3, округленно 0.3). Задание Г учитывает тенденцию к глагольному или именному построению грамматически обусловленной речи. Регистрируется отношение количества глаголов, считающихся за 1 с прямым дополнением, к общему числу знаменательных слов (F = 0). Задание Д учитывает тенденцию к употреблению неглагольного предиката сравнительно с другими частями речи. Регистрируются отношение числа неглагольных предикатов в продолжении к общему числу предикативных слов (индекс Д1 =0.5) и отношение первых к числу глаголов в ответе (Д2=1). Задание Е учитывает вероятность прогнозирования нечетких синтаксических связей. Если слово «девочка» стоит в именительном падеже в первой фразе, имеем индекс 1, если в творительном – то 0, и наоборот для второй фразы. Получаем пару индексов, из которых выводится итоговый по правилу (0,0) =0; (0,1) или (1,0) =0.5; (1,1) = 1 (индекс Е=1). Задание Ж учитывает роль контекстного соположения за счет двух альтернативных равновероятных вариантов продолжения: . . . который пробрался или ... к которому пробрался. Следующий индекс (Ж = 0) имеет величину 0 при объектном подчинении второго предложения и 1 – в противном случае. Задание 3 учитывает среднесрочную речевую память, причем количество запомненных после фразы слов измеряет трудность восприятия активной или пассивной конструкции. Регистрируется общее число запомненных слов («словесная память», индекс 3i=3 (по первой фразе), Зг = 2 (по второй), Зз – их сумма), а в случае не запомненной фразы из соответствующего индекса вычитается 2 при полном забывании, 1 – при частичном или перестановке слов («фразовая память», З4 = 1, Зб = 2, Зб = их сумма). Задание И измеряет ряд характеристик спонтанной речи. Рассчитываются индексы И], Иг, Из так же, как индексы Ai, Аг, Г, а также индекс И4: отношение числа простых нераспространенных предложений к общему числу предложений. Задание К учитывает способность формальной трансформации при минимальной семантической информации. При успешном выполнении задания постановки в прошедшее время индекс равен 1, при искажении бессмысленных морфем (корневых), сопровождаемом сохранением осмысленных морфем (пре– или постфиксов), К = 0.5, в других случаях К = 0 (здесь К=1). В спонтанной речи при объяснении фразы регистрируются те же 4 индекса, что и в предыдущем задании.

Глава II

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЯЗЫКА

ПРИ ИСКУССТВЕННО ВЫЗВАННЫХ ИЗМЕНЕННЫХ

СОСТОЯНИХ СОЗНАНИЯ

МЕТОДИКА ЭКСПЕРИМЕНТА

Основные закономерности построения языка при измененных состояниях сознания весьма четко наблюдаются в ходе психофармакологического лечения. Предпринятое при разработке нашей методики изучение научно-экспериментальной литературы позволяет утверждать, что с 1888 г., когда школа психологов К. Левина впервые отчетливо сформулировала значение психофармакологического воздействия как метода исследования психики в целом, до настоящего времени принципиального продвижения в исследовании языка и речи не произошло (обзоры итогов до начала 70-х годов см. [112; 156, с. 72—85]). В лингвистической литературе содержатся редкие указания на эпизодические единичные наблюдения над речью людей при отравлениях (Э. Смит, 1947 г.; Н. Геш-винд, 1968 г.; К. Мартиндейл, 1977 г.), однако существуют работы, авторы которых приходят к выводу об отсутствии влияния психофармакологических препаратов на язык и речь [42, с. 738], а, отмечая ухудшение речи, сводят дело преимущественно к чисто мышечным, артикуляционным трудностям [102].

Проведенные более компетентно с лингвистической точки зрения эксперименты позволяют отделить воздействие последних от внутренних, чисто психических факторов [142; 154], однако сколько-нибудь систематического анализа языковой способности во всей ее сложности ожидать не приходится. Не случайным в свете такого положения представляется то, что такой всесторонне осведомленный в проблематике измененных состояний сознания ученый, как руководитель проекта ISASC А. Дитрих, проводил это крупномасштабное исследование при помощи письменной анкеты, но в ее обработке ориентировался исключительно на смысл ответов испытуемых, принципиально не допуская никакого лингвистического анализа [130, ч. I, с. 193; ч. III, с. 226]. Нужно признать,

21

что до появления лингвистики измененных состояний сознания такая установка была единственно верной. ' Основой методики нашего эксперимента являлось выполнение многочисленных общих для экспериментального исследования мышления и речи принципов, подробно описанных в ряде пособий [20, 59 – 62]. Нужно заметить, что во многих из них влияние как смысла, так и построения заданий теста на ответ испытуемого оценивается недостаточно (например, в одном из них можно найти вопрос: У Вас возникает страх заболеть тяжелым заболеванием? Можно думать, что инверсия словосочетания у вас и другие особенности построения вопроса заставят любого нормального человека ответить на него утвердительно. . . [99, 14]).

К более сложным аспектам относится то, что испытуемому нужно хотя бы раз подробно объяснить задания теста и проследить за пробным выполнением им этих заданий. В нашем эксперименте эта трудность преодолевалась тем, что за несколько дней до начала эксперимента с испытуемым неоднократно наедине проходился весь тест, причем экспериментатор никак не реагировал на любой ответ. В ходе этой тренировки количество вводных слов сокращалось, заменяясь постепенно одним словом или жестом (например, в задании 3: теперь память! – экспериментатор кивает головой). Во избежание привыкания, а также утомления в ходе тестирования, задания при этом и при проведении самого эксперимента постоянно переставлялись внутри теста и каждое задание давалось по очереди с разными словами.

При подобного рода тренировках нами постоянно отмечалось, что многие испытуемые пытаются «перехитрить» экспериментатора, строя свои предположения о сути теста и следуя затем твердо выбранной однажды стратегии. В общем для нейтрализации такого поведения достаточен положенный в основу теста формально-грамматический подход. Например, испытуемому предлагается окончить фразу: Очень хотелось бы. . . Думая в основном о содержании, он продолжает: . . .стать вполне здоровым (или . . .прекратить с вами разговаривать при плохом настроении). Нами же регистрируется лишь относительная частота встречаемости глаголов в этом продолжении. Однако и такой подход недостаточен, поскольку к третьему проведению теста испытуемым уже просто скучно, и они просят прекратить исследование или нарочно отвечают невпопад.

С целью преодоления этой трудности, отмечаемой как очень значимая даже ведущими специалистами по тестированию [6, с. 229], нами был разработан подход, суть которого состоит в систематическом отвлечении испытуемого от теста путем приближения структуры последнего к обычному опросу врача. Разумеется, из этических соображений в начале экспериментов испытуемому излагается суть психолингвистического эксперимента и получается согласие на его проведение, каждый раз делается соответствующая запись в истории болезни, и экспериментатор категорически отказывается оценивать в любой форме успешность лечения

22

в целом или прохождения языкового теста в частности. .Однако в ходе психофармакологического лечения испытуемые проводят значительное время лишь под наблюдением низшего врачебного персонала, причем многие ведущие медики (в Западной Европе – до 53 % [109, с. 24]) предпочитают в это время не разговаривать с пациентом. Естественно, что любой интерес к себе испытуемые в это время оценивают положительно и охотно вступают в беседу, если при этом у них измерять давление или пульс, определять ширину зрачков, влажность языка. Выполнение этих несложных действий не затруднительно для лингвиста и даже может помочь ему примерно определить наступление очередной стадии измененного сознания, а в редком и крайнем случае неожиданного ухудшения состояния – своевременно позвать врача. С лингвистической же точки зрения такой подход сильно увеличивает эффективность теста. Прежде всего, с удовлетворением позволяя исследовать себя, испытуемый охотнее отвечает на вопросы. Кроме того, формулировка некоторых заданий, напоминающая врачебный опрос (например, вопрос как г лага?, заменяющийся позже простым прикосновением к глазам, или хочется чего-нибудь?', заменяющийся позже вопросительным жестом и словом чего-нибудь?), вообще воспринимается не как тест, а как простая беседа. Отметим, что это позволяет свести до минимума роль вводных слов и имитировать совершенно несвязанную, спонтанную речь. Наконец, в условиях сложного курса лечения любой человек неохотно говорит на посторонние темы, что рядом исследователей воспринималось как угасание абстрактного мышления. Наш же подход позволяет получить от многих испытуемых ответ даже в условиях предкоматозного состояния, когда теоретически речь почти невозможна, именно за счет эмоционального отклика, желания хорошо пройти лечение. К условиям валидности теста также следует отнести возраст испытуемых [ср. 127] и особенно их пол, весьма существенно влияющий, судя по материалам частотного анализа нормальной речи, даже на сложные явления языка типа залогов [17; 129]. Как известно, наблюдается также влияние ритмических факторов типа времени суток на функционирование некоторых структур типа речевой памяти: утром краткосрочная память функционирует лучше долгосрочной, а вечером – наоборот. С учетом этих сложностей, тестирование производилось в утреннее время с испытуемыми от 16 до 45 лет. Поскольку на средних и глубоких этапах дис-солюции наш тест не выявил существенных отличий мужской речи от речи молодых женщин, в эксперименте приняли участие и женщины в возрасте от 16 до 30 лет. Отмеченные принципы позволили значительно улучшить научную эффективность методики и достоверность полученных результатов.

23

ОСНОВНОЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Основной эксперимент проводился нами в психиатрических, терапевтических и хирургических клиниках на материале фармакологических средств: инсулина, кетамина, тремблекса и транквилизаторов (подробности организации эксперимента см. [73; 77]). Для большинства из названных средств исследуемая группа состояла из 15 – 25 испытуемых, носителей русского языка (из них несколько грузинских и киргизских билингвов) на ранней стадии заболевания шизофренией, без каких-либо выявленных, согласно нашей и другим общепринятым психолингвистическим методикам, расстройств языка и речи. Всем им с лечебной целью по предписанию и под контролем медиков проводилась терапия определенным видом лекарств. Возникающие здесь состояния были использованы нами с целью наблюдения речи во время, свободное у испытуемых от врачебных процедур или опросов.

Контрольная группа состояла из 5 – 6 человек в каждом случае. Принципиально новым было то, что здесь наблюдались психически совершенно здоровые люди, которым в связи с особенностями их лечения вводился тот же фармакологический препарат, что и основной исследуемой группе. Так, лицам, страдающим диабетом, с лечебной целью вводился инсулин, а лицам, нуждавшимся в анестезии в ходе хирургической операции, – кетамин. По привлечении литературных данных, доказывающих идентичность воздействия этих средств на сознание психически здоровых и больных людей, мы смогли совершенно исключить фактор заболевания из анализа основной группы [13, с. 51; 47, с. 60; 56].

Тестирование испытуемых проводилось многократно, согласно описанной выше методике. Помимо тренировки, основными этапами тестирования были состояние перед началом терапии («фон») и ряд последовательных бесед с испытуемым по ходу углубления диссолюции сознания. Регистрируемые в каждом случае медиками физиологические, психиатрические и электроэнцефалографические характеристики углубляющегося измененного состояния позволяли по данным этих наук предварительно разбить путь, проходимый сознанием, на стадии [ср. 39, с. 13 —16; 90, с. 208].

Сначала наблюдалась легкая сонливость (сомноленция) с увеличением латентного периода реакций. Затем наступало легкое оглушение с эпизодами обманов восприятий, умеренно выраженное (среднее), оглушение с визуальными проявлениями мышления и наглядно-образной символикой, связанной с измененным восприятием схемы тела. После этого наступало тяжелое оглушение и испытуемый переходил в сопор – состояние почти полного отсутствия реакций и сведения сознания к действию простейших рефлексов с постепенным развитием арефлексии, атонии и анестезии. Вслед за этим наступало прекоматозное и коматозное состояние, что служило поводом для прерывания лечебного действия препарата. При возвращении в нормальное состояние испытуемые проходят в обратном порядке эти же основные стадии.

24

Следует подчеркнуть, что все науки о мышлении в принципе сходятся в существовании и закономерном чередовании описанных стадий распада мышления [39, с. 13—16; 47, с. 20, 42, 55; 56, с. 738; 90, с. 34-35; 147, с. 750; ср. 91, 76-86; 120]. В дальнейшем изложении сомноленция, легкое, среднее и тяжелое оглушение, сопор и прекоматозное состояние сокращенно обозначаются соответственно как стадии А, Б, В, Г, Д и Е. Заметим сразу, что при анализе по всем индексам нашего теста нисходящего (от нормы – к коме) и восходящего (наоборот) процессов изменения языковой способности нами не было найдено между нами никаких существенных различий, что согласуется с полученными по психологическим и физиологическим методикам другими исследователями результатами [ср. 90, с. 208]. Поэтому далее диссолю-ция языка рассматривается независимо от ее направления (подробнее см. [77, с. 148]). Каждый препарат характеризуется своим временным графиком прохождения выделенных состояний. Так, при действии инсулина время нисходящей диссолюции сознания весьма велико, составляя соответственно 0.5, 1, 2, 3, 4 и 4.2 ч после введения препарата (через 3 – 4 дня после достижения первого шокового состояния). При действии же кетамина, напротив, наиболее длительным, а следовательно удобным для наблюдения является процесс восходящего развития языка от стадии Е до А и фона, наступающие обычно соответственно через 1, 1.2, 1.3, 1.5, 1.6, 2 и 2.2 ч после введения препарата. Мы обратились к больным, проходящим курс фармакотерапии при помощи средств, воздействие которых на организм качественно различно, и вместе с тем все они действуют не на локальные зоны мозга, а на весь организм в целом. Так, инсулин воздействует на такую важнейшую для организма систему, как сахарный баланс. Вызываемое здесь сахарное голодание клеток мозга (гипогликемия) однозначно связано с филогенетическим возрастом последних: чем они моложе, тем интенсивнее в них процессы обмена, а следовательно – чувствительность к гипогликемии. В основе действия кетамина лежит его влияние на холинореактивные системы, вообще первичные для всех процессов в нервной системе человека [24; 152, с. 100], и так далее. С нашей точки зрения, анализ лишь такого целостного, опосредованного всем организмом человека воздействия на мышление и речь может дать конструктивные результаты в исследовании языковой способности, «разлитой» по всему мозгу и тесно связанной с функционированием всего организма.