Текст книги "Магомед, Мамед, Мамиш"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
– Как вы смели?!
А потом на Мамиша глянул.
– Ты тоже хорош!
Парни подобрались, насторожились: что будет дальше,; Мамиш с трудом узнал дядю: за одни лишь сутки, про-шедшие после их разговора, во взгляде Хасая затаилась боль. Глаза усталые, и в них мука. Съедает и съедает себя. И лишь одна дума: Октай! "Что же ты, смерти моей хочешь?" Внутри Мамиша что-то дрогнуло. Весь мир подарил бы Хасай Мамишу, если бы тот сказал: "Все я выдумал, соврал, из-за Р это, я же, знаешь, ни-как не могу свыкнуться с мыслью, оттого и не же-нюсь!.." И сейчас еще не поздно раскаяться. И Ха-сай понял бы Мамиша, как не понять? Ведь увел из-под самого носа! Хотя и не хотел, видит бог! Она сама. Он наклонился к Мамишу, тесно здесь, а сказать надо так, чтоб никто не услышал, не понял:
– Скажи, что оговорился, растопчу обидчиков! Шепнул или нет, но Мамиш расслышал, и даже больше того, что он сказал. Но Мамиш, упрямец, молчит, а гла-за говорят: "Нет! Все правда!" Лицо Хасая сделалось серым.
– Тогда пеняй на себя! – И к заместителю началь-ника:– Вот что! Надо наказать всех! И на работу сооб-щить, чтоб меры приняли! Всех наказали чтоб! И бра-тьев моих, и этих молодцов, присвоивших себе звание образцовой бригады! Я сам тоже позвоню их начальни-ку! Распустились! Стыд и срам!
А что? Правильно говорит! До запятой все верно. Братья молчали: Хасаю виднее, как поступать и что говорить; раз решил, что надо всех наказать, так тому и быть. Допрос уперся в тупик. Хасай, которого заместитель на-чальника Гумматов (А, Б, В, Г".), конечно, знал хорошо, сказал свое слово и ушел; слово справедливое, но не протокольное; Хуснийэ-ханум толком ничего путного сообщить не могла и тоже покинула милицию вслед за Хасаем – не переносит запаха сургуча и свежей крас-ки, хотя ремонт здесь был весной; она свое дело сдела-ла, сообщила, предотвратила и ушла. С чего все нача-лось? Значит, так: Мамиш оттолкнул своего дядю Агу; нет, еще раньше племянник оскорбил старшего дядю. А за что и по какому праву? Ах, и вчера его били, Ма-миша!.. За что все-таки? А? Гая переглянулся с Расимом: вот тебе и поскользнулся! Гумматов держит перо, чернила высыхают, и бумаге не терпится. А Мамиш молчит.
– взяточник мой дядя!
– ай-ай-ай!.. такого человека!..
– бабник!
Смешок А, смех Б, хохот В. Ухмыльнулся и Гумматов.
– а доказательства есть?
Какие тут доказательства?
– разве не видите,– переминается Гейбат, а потом садится на скамейку, раз не догадыва-ются предложить ему сесть,– разве не види-те, что конь копытом по голове его стукнул?
– а вас не спрашивают,– это А.
– и садиться вам не положено,– это Б.
– не мешайте составлять протокол,– это В.
И А, и Б, и В заручились одобрительным кивком Гумматова, а он с таким запутанным делом встречается впервые; ясно, что и ребята эти отличные, работяги, по глазам видно, все как на подбор, как же друга своего не защитить? Мамиш молчит.
– Так за что же вас? – окунул еще раз перо в черни-ла, и Ага ему сует шариковую ручку; на ракету похожа; Ага без подарков не может, а Гумматов простой ручкой любит писать, макает и пишет. И Гая Мамишу:
– Говори, чего молчишь?
– Не бойся! – Сергей ему. Голос будто сверху, с вышки: "Эй, чего раззевался?!"
чего пристали?
И Арам:
– Что же ты?!
не твоего ума дело!
У Расима удивленные глаза.
– Не дрейфь!
катитесь вы все!..
– Ну вот что,– заговорил Гумматов.– Хасай Гюльбалаевич, в общем-то, прав! Двустороннее (чуть не ска-зал "воспаление"!) хулиганство! Кто кому и что ска-зал – разбирать нам некогда, у милиции есть дела пова-жнее! Это дяди, а это их племянник, пусть разбираются в своих семейных делах сами! Но драка!покачал голо-вой.– Но оскорбления!– еще раз покачал головой.– Этого, ясное дело, мы не позволим. Особенно теперь! Газеты читаете? (Все слушают, никто не отвечает.) То-то!
Не станет же Гумматов рассказывать им о недав-нем совещании в министерстве, где, кстати, его включили в группу по составлению резолюции и одна его фраза даже попала в газету. – Не позволим никому!
"Ай да Мамиш!– мигает Гейбат Are.– Ай да племян-ник!.." И Гюльбала будто смотрит на Мамиша: "Что же ты?"– И далекое-далекое:– "Чего же ты молчал, там бы и сказал!"
с бритвой осторожнее, не задень тела!
Одной рукой Гюльбала тянет шелковую рубашку, а другой держит бритву, разрезает полосками шелк. Ма-миш затаил дыхание.
осторожно бритвой води!
А Гюльбала не спешит, молча наблюдает за его движе-ниями Мамиш.
хватит, что ли? пока кровь не пролил!
Но Гюльбала повернул того к стенке и разрезает ру-башку со спины, с лопаток; лишь раз то ли вздрогнул тот, то ли мурашки по спине пошли.
задел, что ли, что за человек ты? оставь хоть спину!
И спина исполосована и шелковая рубашка полосками треплется на ветру, как ленты бескозырки. Гумматов молча закончил составление протокола, пре-рванное приходом Хасая:
"...Братья Ага и Гейбат Бахтияровы учинили противо-законную расправу над племянником, сыном своей се-стры Магомедом Байрамовым, а последний, в свою оче-редь, позвал на помощь дружков из бригады, которые, а именно: Дашдемир Гамбар-оглы, Арам Аллахвер-дян, Сергей Анисимов, Расим Гамзаев и Селим Ажда-ров, учинили недозволенный дебош, избили инвалидов войны, вышеупомянутых брйтьев Бахтияровых..." Ми-лиция просила, в частности, нефтепромысловое управле-ние "принять меры общественного воздействия на чле-нов бригады образцового труда вплоть до лише-ния их (хотел премии, да раздумал) в порядке на-казания этого высокого звания". Прочел, подумал и между "порядком" и "наказанием" вставил еще слово: "временного"; еще раз перечитал и остался доволен протоколом – и палочка, как говорится, цела, и шаш-лык не сгорел.
Дядей отпустили. Куда идти? Ясно, куда, на работу. Дня два не будут людям на глаза показываться, помощ-ники и у того, и у другого есть. Потом, задержав немно-го, выпустили Мамиша и его товарищей.
И тут вдруг Саттар.
– Арам?!
Смотрит, а рядом Мамиш.
– А, и вы здесь...
Мамиш удивлен: откуда Саттар Арама знает? Арам мнется, неудобно, дойдет до Христофора, невесте по-том объясняй.
– Да вот дрались... Сам узнаешь!..– и быстро уводит ребят, а Мамиш уходить не хочет. Стоят, смот-рят друг на друга.
– Ну вот, мы еще раз с вами встретились. Не рады? – Какая уж, к черту, радость? Но почему-то по-веяло на Мамиша таким теплом, будто знает он Саттара давным-давно.
– Мамиш, чего ж ты? – нетерпеливо зовет его Се-лим.
– Надо идти.
А Саттар Мамиша не задерживает. Только руку ему
крепко-крепко жмет.
– Я думаю, это у нас не последняя встреча... Нет, нет, я вовсе не о деле!
непременно!
Ребята ушли, а Саттар – в милицию; он уходил по за-данию и снова что-то важное мимо прошло. Читает про-токол, другим следователем составленный, и ничего по-нять не может: за что они Мамиша? Поди свяжи то и это дело; случайность? "Мамиш, Мамиш..." У Саттара последнее время часто так, с опозданием; глядишь, и жизнь пройдет, ничего толком не сделаешь. Арам торопит ребят. А куда им спешить?.. Да и Гая не может идти так по улице, тенниска разорвана; он оде-вает рубашку Расима, Расим остается в шелковой май-ке, которая вполне может сойти за безрукавку. Что же дальше? Ребята молчат.
– Так нам и надо, дуракам!– Это только Гая мог за всех.– Хорошо ты нам отплатил, молодец!
покричи, покричи, полегчает.
– Вы меня спасли, не будь вас... Не надо сердиться, Гая.
– Ну и учудил ты, Мамиш! – Такой поворот, чисто сергеевский, Мамиш приемлет.
много чего ты понимаешь.
– Чего-чего, а этого,– Арам не может успокоиться, давно не был в такой передряге, да еще в милицию по-пал,– я от тебя не ожидал!
а чего ожидал, и сам не знаешь.
– Я и сам не пойму, как вышло.
– Ах дураки!
– Что, сами теперь будем драться? Тут поблизости, во дворе мечети, можем побоксовать!
– Да, а как шашлык?– решил Селим их как-то от-влечь.
– Без меня!– отрезал Арам.
– И без меня!– сказал Сергей.
– Тогда и я.– Расим.
– Ну нет! Чтоб еще и шашлык пропадал!..– та же злость в глазах, но сдерживается Гая, и не поймешь, в гости зовет или задание какое дает. А в Бузовнах второй костер прогорел и Полад дважды бегал на станцию. Третий разожгли. Как все мясо упря-чешь в холодильник? Из того, что не вошло в холо-дильник, можно по шампуру на каждого, вот и стали жарить. Ждали пятерых, а их шестеро на микроавтобу-се прикатило. И пришлось остывший костер снова раз-жигать, Полад это любит.
Шестым был Али-Алик, а с ним и НОВАЯ ГЛАВА – рассказ о том, как Мамиш и его товарищи ловят маши-ну, чтоб поехать в Бузовны, и встречают на углу Ком-мунистической и Полухина только что возвратившегося из далекой поездки Али, который уже побывал в угловом доме, но ни Мамиша, ни Хуснийэ-ханум не застал, не торчать же у ворот, зашагал к центру, и навстречу Мамиш; бросился на него, обнял, не отпускает, о Гюль-бале думает; и кажется ему, что и Мамиш осиротел, они же всегда вместе, и братья, и друзья. Невозможно поверить, что нет Гюльбалы. Чего он только не переви-дел, не перечувствовал за это время; оба взволнованы, замерли, единые в своем горе. Об Али знал лишь Гая, как-то Мамиш ему рассказал. И Гая, и ребята смотрят, терпеливо ждут.
"Вот письмо тебе от матери". До письма ли Мамишу? Сложил и в карман. У Али какое-то лицо незнакомое. Али не Али, другой человек словно. "Ну?" Молчит, гла-за подернуты влагой. "Говори же!"
– Нашел.
– Быть не может! Как это нашел!
– Вот так и нашел! До самого Оймякона доехал!
– А где это?– спросил Расим.
– На Индигирке.
– Полюс холода.– Арам все знает.
– Рассказывай.
У Али глаза были раньше какие-то вялые, а теперь
внутри что-то вспыхивает.
– Говори же!
– Вернулся, чтобы переехать. Навсегда.
– А как же мы?! -"Бегут, бегут из углового дома... Не-когда мощный корабль!.. И Гюльбала, и Тукезбан, и Али..."– Разбегаетесь?
– Что это ты?– не понял Али.
с тонущего корабля?!
Притормозил микроавтобус: "Подвезти?" А потом, ког-да влезли, говорит им:
– Вижу, все такси мимо – компания большая, а ехать вам куда-то надо, вот и развернулся, думаю, всех возьму.
– Говори же!
– Сразу узнала меня. Столпились вокруг муж ее, дети, это же мои братья, сестра, представляешь себе! В микроавтобусе трясло, шофер гнал, чтоб успеть и по своим делам.
– Если бы не Хуснийэ!..
– Ну да, что-что, а это она очень даже умеет!– согла-шается Мамиш.
а Гюльбала? а моя мать? что же ты о них не скажешь?
– И к матери во мне что-то проснулось будто. Не ска-зал никто, а я почувствовал, что это она. Только с язы-ком будет трудно.
– Что ты выдумываешь?– возмутился Сергей.– По-живешь там, быстро научишься.
– Вовремя ты нам встретился, твоя помощь во как понадобится.
– Моя?– удивился Али.
– Именно твоя!
Гая смотрит на Мамиша: "Дошло?" И только тут Али замечает: избитые же они! Ну да, ему же сказали, толь-ко переступил порог. И Мелахет была очень раздраже-на, хотя с чего бы? Ей, как уедет Али, забот станет меньше. И смысл сказанного Мамишем, когда садились в автобус, прояснился: "Если твои узнают, что ты с на-ми, несдобровать тебе!"
Мать боялась, не отпускала его: "А вдруг снова обма-нут!?" Пусть только посмеют! Неплохо бы попортить кровь кое-кому здесь.
А Гая с Мамиша глаз не сводит: "Понял?" Мамиш от-вернулся.
тебе что? и вам всем тоже!
Из-под колес клубится серо-белая пыль, не успевает влететь в машину.
Уговорить шофера отведать шашлык не удалось – спе-шил, а тут еще ждать надо, когда угли раскраснеются; легче зажечь новый костер, чем разжечь старый. "О чем это Гая с Арамом? Одного моего слова доста-точно! В горкоме...– услышал Мамиш.– При чем тут горком?" И Гая, и Арам смотрят на Мамиша, недоуме-вают.
– Не в микроавтобус лезть,– говорит Арам,– а туда идти надо было. В горком!..
Ну да, ведь совсем рядом были, когда встретили Али, сто шагов ходу.
идут, идут, так быстро, что Али еле поспевает.
– твоя помощь нам понадобится,– говорит Али Гая и смотрит на Мамиша. мол, дошло или нет?
– ты Али в это дело не впутывай!
– но ведь такой факт!
– без него! ему ехать надо! я сам скажу! с удостоверением Морского тут же выписали пропуска.
– а он со мной,– говорит Гая милиционеру, показывая на Али, что за вид у них, удивля-ется милиционер, но вопросов не задает – ведь они с Морского, секретарь горкома, смуглая, в круглых очках, внимательно слу-шает Гая.
Как и тогда слушала, а Гая рассказывал. "Молодцы, что пришли!"-хвалила она за наклонное бурение.
Гая рассказывает... но почему она улыбает-ся, как и тогда?
– молодцы, что пришли!– восклицает по-азербайджански.
Тогда она тоже сначала по-азербайджански, а потом пе-решла на русский, чтобы всем понятно было.
Мамиш хочет прервать Гая: "постой, ты не о том!.." а секретарь уже помощника вызы-вает, от улыбки ни следа, и помощнику:
– секретаря парткома! И Хасая Бахтиярова!
– не надо, я сам! постойте!
Гая возмущен, Арам удивлен, ребята изумлены, Али побледнел, слова сказать не мо-жет.
– ну уж нет!– говорит секретарь.– завтра с утра чтоб явились! и Хуснийэ-ханум Бах-тиярову тоже!
– ее не надо!– просит Али.– она помогла мне!
секретарь смотрит на Гая:
.– вы что, не понимаете, куда пришли?!
и уже не остановить, помощнику:
– вот ее телефон.
А в первый раз, когда встали, чтобы прощаться, под-нялась, жмет им руки поочередно. Зазвонил телефон.
– Одну минутку!.. Да, да, у меня... Да, да, Дашдемир Гамбар-оглы будет выступать!– И смотрит на Гая, шепчет, прикрыв рукой трубку:– Это первый!..Вся сосредоточена.– Да, да, непременно!..– положила трубку.– Ну вот, вы слышали... Непременно скажете, товарищ Дашдемир, о том, какую борьбу мы ведем в рес-публике! И первый об этом просил, чтоб сказали!
– Обязательно скажу!
И пригласила всех на торжественное собрание – шутка ли! Миллиард тонн нефти дала родная земля Мамиша с того времени, как здесь вырыли первый нефтяной ко-лодец!.. Миллиард тонн!
Ликуют, радуются, их Гая на трибуне! И на него смот-рит весь огромный зал, смотрят, повернув головы, боль-шие люди, старые потомственные рабочие, гвардия отцов и дедов, седоусые, в орденах... И Мамиш с ребятами впились в него глазами. А как интересно рассказы-вает Гая!.. Мамиш вспоминает Морское, первое свое ра-бочее утро. Он проснулся, когда солнце еще было на той половине земного шара. Над морем стоял туман, серый, редкий, охлаждающий горло; туман быстро исчезал: море будто глотало его. Горизонт алел. Из-за моря вы-полз красный ломоть солнца, на водную гладь про-лилось пламя. Солнце медленно, уверенно поднималось, росло, округлилось, и вот уже трудно смотреть на не-го оно больно слепит глаза. Умылось в море и, чистое, глянуло на буровые. Петляя и разворачиваясь, раски-нула эстакада далеко-далеко свои ветви-рукава. И на отдельных мощных основаниях, будто стражи моря, ве-личаво возвышались стальные вышки... А вечером, когда возвращался после первого своего ра-бочего дня, помнит, никогда не забудет: слева – заходящее солнце, красноводое море, черные на фоне солнца буровые; справа – гигантские серебристые резервуары-нефтехранилища, островерхие вышки, темнеющее, чернеющее море; над головой – прозрачное, беззвезд-ное пока небо и движущийся вместе с грузовиком, на-чинающий уже желтеть полумесяц. Ликуют ребята, горд Мамиш, что и его доля в этом миллиарде. А во втором отделении – квартет "Гая". Чуть ли не по заказу Гая!
Гая и Арам смотрят на Мамиша:
– Ну, что ты нам скажешь?! И все затаили дыхание.
– Тяжело мне, Гая.
– Ему бы там, в милиции ответить! Мамиш молчит. А что он им скажет?
– -Пойми, Гая!
– А мне понимать нечего! Ты обязан! Селим головой качает, тоскливо на душе, надо бы ра-зозлиться на Мамиша, да не может. Ветер принес слад-коватый запах нефти. Жарко. За холмом голубеет мо-ре. Искупаться бы...
– Избить, что ли, и нам Мамиша?– говорит Селим.– А может, пойдем купнемся?
И на чай не остались, и на море не пошли. Тошно на Мамиша смотреть. В электричке Алл об Индигирке рас-сказывает, а Мамиш о письме вспомнил, развернул его. "Как же вы, а? Не удержали Гюльбалу?"-писала мать... Мамиш посылал ей телеграмму. "Знаю, тяжело тебе, Мамиш, один ты там, но ты меня поймешь и не осудишь".
может, Р права? улыбка твоя не мне, а дру-гому?
"Весной будущего года приеду, пора оформлять пен-сию".
это Р со зла, в отместку мне!
"Рано или поздно должна была прийти беда, нелепо у вас!"
"у вас!.." конечно, бегут, бегут!..
"На дереве яблоко..." Забыла дописать или некогда бы-ло. Может, смысл какой? Фраза эта напоминала строку старинной песни: "На дереве яблоко соком налилось, сорву, унесу в дар любимому..." Спрятал письмо. За окном сиреневое небо.
– Ну вот и доехали!
Расстались молча, Арам направо, Сергей с Селимом на-лево, а Расиму с Мамишем и Али по пути – прямо. Вот и угловой дом. Всю дорогу молчали, а тут Расим только рукой махнул. – Эх ты!..
И снова расстались: Расиму вверх, Али налево, Мами-шу – за железные ворота.
А о драке, пока они у Гая были, уже говорят, ведь лю-ди-то все видят, не скроешь. Милиционер – жене, она – соседке, та еще кому-то; а тут еще и Б, и В, и Г... И до Джафара-муэллима дошло, и до Амираслана. Кто о чем думает, не наша с вами забота, а вот Амираслан даже схему разговора с Мамишем в уме прочертил. Особенно ему нравилась в будущем диалоге первая фра-за, которой он сразит Мамиша: "Странная ситуация по-лучается – чужой защищает дядю от его же собственно-го племянника! Ты что же, хочешь выставить себя на посмешище? Чтоб Сергей и Арам злорадствовали?! Вот, мол, какие у них нравы?! Если хочешь знать...– говорит лишь Амираслан, а Мамиш думает: при чем тут весы, о которых тот толкует, мол, еще неизвестно, сколь-ко Хасай и вообще Бахтияровы отдают обществу, и сколь-ко общество за это платит им.– Да, да. взвесь и ты увидишь, что..." И дальше Амираслан, говорит о нации, о том, что... Нет, здесь Мамиш непременно возразит: "К одной нации мы с тобой не принадлежим!" Вот это новости! "Кто я, каждый тебе скажет, а вот кто ты, на этот вопрос затруднится ответить даже твой род-ной отец".
и завтрашний день, закрутилось, загудело, никак не остановить, все в сборе у секретаря горкома: и Гая, и ребята, и Хасай, еще и еще люди.
– ну, так кто начнет? – секретарь смотрит на Гая. Гая на Мамиша, а у него пересохло в горле. И не помнит, как пришел сюда, видит только Хасая, он согнулся весь, сразу поста-рел, "как же ты Мамиш, а? мало мне горя с Гюльбалой, а тут еще ты? возьми нож, иди, вот тебе моя грудь". И снова речь заводит Гая. "не то, не то он говорит!.."
– разрешите!– порывается сказать Хасай.
– вам еще слова не давали!
– дайте и мне сказать!– это Хуснийэ-ханум.
– не мешайте, Бахтиярова!
– постой!– Мамиш прерывает Гая, а тот уже все, кончил.
Хасай вскочил, чтобы что-то сказать, и вдруг стал оседать как-то нелепо.
– притворство!– кричит кто-то.
– да нет, ему плохо...
Хуснийэ-ханум рвет на себе волосы, протягивает
руки к Мамишу.
– изверг! убийца! и Гюлъбалу убил! разорил наш дом!..
А дальше что?
А дальше ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, самая необычная в азер-байджанской литературе за всю ее историю от дастана "Дедё-Коркут" до романа "Мамиш".
Саттара ночью разбудили: – Мамиш повесился!
дали телеграмму Тукезбан: "Мамиш при смер-ти" .
телеграмму Кязыму: "Мамиш трагически по-гиб".
а потом Саттар расследовал: сначала задуши-ли, затем повесили: мол, Мамиш сам. и Саттар, только он, и никто больше, говорит о Мамише: "он сказал лишь малую долю того, что знал!., нет, не без корней он, не перекати-поле, он связан с этой землей, которую любил, с родным городом, таким прекрасным!.. Мамиш в каждом из нас, и каждый из нас в Мамише". и рассказывает о Мамише, о тех, кому он был обязан в этой жизни, такие подробности, будто не о нем говорит, а о самом себе, и больно не только тем, кто здесь, кто пришел, но и тем, кого уже нет, огромный зал, и люди, люди, лю-ди, много людей, и тех, кто жил рядом, и тех, кто уехал, и тех, кто не знал, но слышал, прилетела мать, прилетел отец со всей семь-ей, дочери стоят рядом, похожие на Мамиша глазами.
Амираслан о чем-то шепчет Сеяре, а та го-ловой качает, и загоревший, как уголь, маль-чик из двора Гая стоит без майки, его не пус-кали, а он юркнул, и уже никак его не выгонишь, а у выхода милиционеры, те, которые их допрашивали, стоят, и Гая со всей семьей, а где же Октай? Шираслан? ах да, они же на него в обиде!., и тот, и другой, но какие могут быть обиды, когда его нет?
И Р здесь нет, ее мать Варвара-ханум пришла, сидит строгая, в очках, и вдова Гюлъбалы... а эти кто? это же его однокурсники с транс-парантом, а что там написано, не разглядишь, далеко стоят; мать Селима пришла, не полени-лась, сеть морщин на ее лице неподвижна, губ и вовсе не видать; и Селим, и Арам, и Сергей, бросишь яблоко – на землю не упадет, и Саттар рассказывает, и такие подробности... Мамиш открывает дверь в комнату бабушки, матери своей матери, она тогда, все время ле-жала в постели, болела, ему говорили, чтоб ее не беспокоил, не приходил сюда, а он под-ходит, и ручка, до которой Мамиш еле дотя-гивается, из гладкого синего стекла, прохладная и приятная.
щелкнет певуче дверь, и бабушка понимает, что это, конечно же, Мамиш, а он чувствует, рада она его приходу, охала, стонала, спросит о чем-то, а он "угу". – "не угу, а да", молчит Мамиш. "повтори, как отвечать надо".– "а у меня горло болит".– "всегда у тебя горло болит... и Теймур постоянно с больным горлом ходил", вставала, кряхтя -"буду лечить",– опускала палец в керосин, "открой-ка рот!" и пальцем этим придавливала гланду, и Мамиш молчит, терпит.
"не угу, а да, думать, прежде чем говорить, надо сначала постучаться, а потом уже входить, старший сказал – надо слушаться старших", та, другая бабушка, никогда ничего не читала, и очков у нее не было, всегда рассказывала ему сказки, и откуда она знала их? Мамиш потом все книжки перечитал и нигде не встретил того Дива, которого Плешивый надвое раз-резал, а эта все время читает, "сказок ты не знаешь?" а она охает: "мама твоя бессребреница разве не сказка, неведомо где ее носит, ищет золото, а у самой и колечка золотого нет. а Тей-мур – вот тебе и сказка!" какая же эта сказка?
"а руки-то, руки у тебя!..– ужасается бабуш-ка.– сначала пойди вымой, а потом приходи", и соседке Мамиш обязан, где она, неужели так состарилась, что не узнать? позвала его однажды и бутерброд с колбасой протягивает, смотрит, проверяет, съест он колбасу или нет, она ведь свиная, а свинину есть ох какой вели-кий грех, говорила бабушка, и в семье не ели. Мамиш смотрит на колбасу, розовая с белыми кружочками, и думает: есть или не есть? съест– и перевернется мир, стены рухнут, а не съест, подумает, что боюсь, но ведь они едят и ничего!., "а ты попробуй, покажи, какой смелый", взял и стал есть, и ничего вокруг не случается, и даже вкусно, очень вкусно пахнет, пришел домой, думает, а вдруг запах от него. Дивы ведь это чувствуют, бабушка, конечно, не Див... нет, не учуяли, и стал он есть, и ничего с ним... зато помогло в армии, земляки его не едят, а он ничего, и даже очень вкусно, а те мучаются, понимают, что глупо, но, как поднесут ко рту, бледнеют, вот-вот плохо станет, отворачиваются, чтоб другие не видели... "ах, какого человека убили!.."сокрушается Расим. "он ваш и ча-стица ваша в нем!" – говорит Саттар. а Хасай уже не вспомнит тот день, когда повел мальчиков, Гюльбалу и Мамиша, сфотографи-ровать; и придумал – один курит, другой огонь подносит, спичку зажигает, в тот день у них на улице человека убили, "из одной они шай-ки",слышит Мамиш, а Хасай объясняет им: "главное – не связываться с'жу ликами, хулига-нами, бандитами... и прирезать могут, и в про-пасть толкнуть, и веревку на шею"... а потом и фотограф: "бери в рот папиросу!" – "не хочу!"отказывается Гюлъбала. "тогда ты бе-ри!"– Мамишу, "я тоже не хочу!", но взял все-таки: он курит, а Гюлъбала спичку ему под-носит.
и Саттар рассказывает о Тукезбан. она, может, не помнит, но Мамиш запомнил, в сердце его жило: мать сильная и вдруг почему-то губы вздрагивают и слезы катятся. Мамиш в ужасе глядит, как мать плачет... а причина пустяк, что-то обидное сказала Хуснийэ, но что, спроси ее, не вспомнит, не ответит, а для Мамиша это на всю жизнь: мать плачет, хочет что-то сказать ему, но не может, слезы мешают, и текут, и текут слезы у Тукезбан, у его единственной, той, что вдохнула в Мамиша жизнь.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ и последняя – ЭПИЛОГ, похожий на ПРОЛОГ, то есть такое окончание, которое может сойти за начало. Мамиш спешит. "Надо, непременно на-до!" Вдруг остановился, поднял голову и неотрывно смотрит на низко бегущие хмурые облака, гонимые северным ветром. Случайная крупная холодная капля обожгла висок, а тучи бегут и бегут. И впечатление та-кое, что угловой дом, похожий на старый, но все еще крепкий корабль, стремительно несется по вспыльчивому Каспию и отвисшие клочья туч цепляются за телевизионные антенны.
Мамиш спешит.
Не угонишься за ним.
Идет и идет.
Ветер сорвал с петель оконную раму, осколки стекла посыпались на улицу. Лето, а какой злой ветер!.. Запахло шашлыком. Шашлык и вправду ждать не лю-бит. Он вкусен, когда только что снят с красноглазых уг-лей, обжигает пальцы. Но запах этот обманчив: то ли барашек на вертеле, то ли осла клеймят.
1975
