Текст книги "Заговор в начале эры"
Автор книги: Чингиз Абдуллаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава VII
Как в дружбе, так и в государственной деятельности должны быть исключены притворство и лесть.
Марк Туллий Цицерон
Объявленный сенатом созыв избирательных комиций знаменовал собой последнюю, решающую фазу выборов консулов на следующий год. Трое кандидатов в консулы и все многочисленные кандидаты в преторы в последний раз давали угощения, устраивали театральные зрелища, бои гладиаторов, раздавали и без того скудные запасы хлеба в городе. Каждый из них не жалел усилий, дабы повидаться в последний раз с римлянами и заручиться поддержкой как можно большего числа граждан.
В аристократических кварталах Квиринала и Палатина слышались громкие голоса в поддержку кандидатуры Децима Силана. Полководца Лициния Мурену поддерживали кварталы Авентина и Виминала, где жили богатые работорговцы, всадники, менялы, ростовщики, заинтересованные в дальнейших успехах римской экспансии. А из мрачных трущоб Эсквилина и Целия, из гладиаторских школ и полуразрушенных таверн на окраинах города раздавались не менее громкие признания в поддержку кандидатуры Сергия Катилины, человека, обещавшего отмену долгов и наделение всех безземельных землей. Ситуация в городе, и без того напряженная, стала почти неуправляемой. На улицах и площадях, в банях и термах, в домах и храмах вспыхивали потасовки между сторонниками различных кандидатов. Даже городские когорты префекта Аврелия Антистия не всегда могли справиться с этим накалом страстей, выхлестнувшимся на улицы города.
В эти тяжелые дни Цицерон проявил удивительную твердость и настойчивость, столь мало свойственные его характеру. Пользуясь введением чрезвычайного положения, он не только удвоил обычные посты крепостной стражи, но и оцепил большую часть общественных зданий надежной охраной, составленной из ветеранов азиатских походов Суллы и Лукулла, уже наделенных землей и поэтому полностью верных сенату.
По его распоряжению у гладиаторских школ были выставлены целые манипулы городской стражи, и городским ланистам было приказано ежедневно проверять наличие гладиаторов в школах, хранить оружие под надежным контролем, сообщать о всяких фактах подозрительного оживления рабов и гладиаторов. Всем крупным работорговцам было приказано удалиться со своим беспокойным товаром из города до окончания выборов.
Цезарь, принимавший активное участие в предвыборных баталиях, видел, как настроено большинство сенаторов. Он понимал, сколь мало шансов у Катилины, которого ненавидят «отцы города». Сам Цезарь не мог пока из-за своего возраста выдвинуть свою кандидатуру на высшую должность Рима, но он проводил предвыборную кампанию с твердой верой в конечный успех.
Сегодня утром Юлий вышел из дома пораньше, так как в полдень намечалось жертвоприношение в храме Юпитера Капитолийского. Согласно римским законам, после того, как преконины[76]76
Преконины – официальные глашатаи сената.
[Закрыть] оглашали решение сената, верховный понтифик должен был принести жертву богам, обратившись к ним с просьбой о даровании удачи наиболее достойным.
Цезарь встал сегодня еще до того, как светило поднялось над горизонтом. После быстрого завтрака он позволил рабам искусно задрапировать его небрежно подпоясанную тогу. На ноги он надел калцеи[77]77
Калцеи – высокие башмаки, сапоги, завязывающиеся на икрах кожаными ремешками. Знатные римляне носили калцеи из красной кожи с серебряными украшениями, остальные – из черной и без украшений.
[Закрыть] из красной кожи с серебряными украшениями. Поверх тоги он набросил широкую трабею.
Уже перед выходом он помазал специальной мазью Телеума шею и затылок. Сама мазь готовилась его вольноотпущенником Эпаминоном и состояла из оливкового масла и цедры особого сорта апельсинов.
Выйдя из дома, Цезарь не пошел налево, к Капитолию, а свернул направо, выходя по Священной улице к Виминалу. Расположенная на Палатинском холме, Священная улица была уже заполнена людьми, спешащими к Большому рынку на Авентин или к торговой пристани на Тибре, где были расположены Съестной и Овощной рынки. Некоторые сворачивали к кварталу Велабра, чтобы выйти к Скотному рынку и купить животных, необходимых для жертвоприношения богам.
В период выборов продукты и скот дорожали, и многие старались сделать большие запасы впрок, тем самым непроизвольно еще более увеличивая их цену.
Идти пришлось мимо большого скопления людей, и Цезарь не раз останавливался, здороваясь с приветствующими его римлянами. Несмотря на беспокойные времена, верховный понтифик ходил по улицам города безо всякой охраны и сопровождающих. Такой любовью и уважением пользовался Цезарь среди городского плебса, что ничто не могло угрожать потомку Юлиев в стенах этого города.
Его имя снова было у всех на устах. Два дня назад он устроил угощение у храма Эскулапа на несколько тысяч человек, а сегодня он объявил, что принесет в жертву богам черного быка, после чего даст угощение у храма Юпитера Статора еще для нескольких тысяч желающих в честь божественного предка рода Юлиев – Иула. И хотя деньги на эти угощения Цезарю давал Красс, весь город говорил о набожности Юлия, словно эта неслыханная щедрость заменяла столь необходимое для верховного жреца благочестие.
На Виминале сегодня давал угощение Децим Силан, на Эсквиниле – Лициний Мурена, а на Целии – Сергий Катилина. Проходя по кварталам Палантина, верховный жрец слышал голоса, раздававшиеся повсюду.
– Слава благородному Дециму Силану, – кричали одетые в тоги патриции, покрытые трабеями и гиматиями,[78]78
Гиматий – верхний роскошный плащ с большим количеством складок.
[Закрыть] – долой гладиаторов и рабов Катилины.
– В Тибр всех ростовщиков и откупщиков, – кричали другие, одетые в поношенные паллиумы и пенулы, покрытые рваными хламидами,[79]79
Пенулы, паллиумы и хламиды – вид коротких плащей и хитонов, обычно надеваемых низшими классами.
[Закрыть] – долой всех аристократов и оптиматов.
Третьи активно поддерживали Мурену, четвертые просто кричали по всякому поводу и без повода.
Цезарь слушал эти крики, лишь пожимая плечами и недоверчиво улыбаясь. Он хорошо знал, как переменчиво настроение римской толпы, как колеблются ее привязанности и симпатии. Сытая благодаря щедрости одного из кандидатов толпа охотно выкрикивает его имя, но уже завтра, когда голод покажет свой хищный оскал, она готова переметнуться на сторону того, кто быстрее накормит и заплатит. За прошедшие тысячи лет эти качества людей почти не претерпели существенных изменений. И хотя теперь кандидаты прельщают избирателей не похлебкой с хлебом и гладиаторскими боями, а громкоголосыми обещаниями – сущность остается прежней, ничего не меняя.
Уже пройдя Субуру, Цезарь натолкнулся на громко спорящую группу людей, осматривающих поверженное молнией здание. Среди них он сразу узнал Красса. Подойдя ближе, Цезарь приветствовал римлян. Красс, обернувшись, обрадовался и, обращаясь к Юлию, спросил, указывая на здание:
– Как ты думаешь, Цезарь, стоит платить за этот дом двадцать пять тысяч сестерциев? По-моему, это слишком дорого. Этот грабитель Эпидий настаивает на такой цене. А еще жрец, входит в твою коллегию. Посоветуй ему быть благоразумнее, – добавил Красс тихим голосом.
Цезарь понимающе кивнул.
– Послушай, Эпидий, – обратился он к хозяину полуразрушенного строения. – Тебе никто не даст больше десяти тысяч сестерциев за этот дом. А Красс проявляет неслыханную щедрость и готов купить его за пятнадцать тысяч. Думаю, что цена более чем достаточная.
– Клянусь копьем Марса, я купил этот дом за шестьдесят тысяч, – закричал Эпидий, – десять лет назад я вложил в него еще столько же, когда перестраивал здание.
– Но ты же видишь, что в него ударила молния и он скоро совсем развалится, – разозлился нетерпеливый Красс, – и, наверное, ты перестраивал его не десять лет назад, а пятнадцать.
– Подумай, Эпидий, – примирительно сказал Цезарь, – тебе придется нанимать строителей, нести расходы, и потом этот дом у тебя никто не купит. А сейчас есть хороший покупатель. Я думаю, тебе стоит его продать.
Эпидий молчал, не пытаясь спорить сразу с двумя оппонентами. Красс благодарно кивнул Цезарю и снова начал уговаривать Эпидия уступить дом по более низкой цене.
Марк Лициний Красс владел половиной всех домов города и был самым богатым человеком в Риме. Первоначально Красс получил в наследство от отца только триста талантов, но во время проскрипций Суллы он страшно разбогател, покупая у несчастных вдов и сирот их дома фактически за бесценок, а затем продавая с огромной выгодой для себя. Уже став консулом в 684 году римской эры, он посвятил Геркулесу десятую часть своего имущества и устроил небывалое угощение для римского народа, подарив каждому римлянину продовольствия на три месяца вперед. Имея в своем распоряжении более пятисот строительных рабочих, он много лет скупал за бесценок полуразрушенные здания, ремонтировал их и продавал, превращал в инсулы, набивая их жильцами, с которых, соответственно, брал непомерную плату, при этом невероятно наживаясь. Имя Красса стало нарицательным в римском народе, обозначая невероятное богатство и неразборчивость в средствах. В качестве цензора Красс сдавал с торгов на пять лет сбор доходов с государственных имуществ, налоги с провинций, сбор таможенных пошлин. И очень часто в числе подрядчиков оказывались его клиенты и вольноотпущенники, еще более увеличивающие его богатства.
В описываемый нами период ему шел пятьдесят второй год, и он уже успел пройти все магистратуры Рима, занимая посты квестора, эдила, претора, консула и, наконец, цензора, имеющего право пересмотра списка членов сената. Среднего роста, довольно тучный, с прямыми, резкими чертами лица и тяжелым подбородком, он смотрел на людей исподлобья подозрительным, настороженным взглядом своих серо-желтых глаз, словно подозревая, что каждый из них хочет обмануть его. В Риме говорили, что половина сенаторов – должники этого человека. И Цезарь хорошо знал, что это не только слухи. Сам он часто прибегал к кредитам Красса, который поддерживал популяров Цезаря в борьбе против оптиматов, смотрящих свысока на выскочку Красса, не принадлежащего по рождению к сенаторскому сословию. Это, однако, не мешало многим оптиматам занимать у него деньги.
Неожиданно на другом конце улицы возникла свалка – очевидно, сторонники враждующих партий снова начали выяснять отношения. Многие зеваки, следившие за спором Красса с Эпидием, бросились туда, дабы насладиться новым и бесплатным зрелищем. Красс недовольно пожал плечами, даже не повернувшись в другую сторону. Деньги были важнее какой-то стычки. Стоявшие рядом с ним вольноотпущенники и рабы, взявшись за мечи, сразу образовали полукруг, надежно прикрывая своего патрона со всех сторон. Эпидий, беспокойно оглядываясь, согласился на цену Красса, стараясь скорее завершить этот торг.
Цезарь, попрощавшись с Крассом и Эпидием, пошел в ту сторону, откуда раздавались громкие крики. Верховный понтифик имел право наказывать любого человека в Риме за неподобающее поведение или неуважение к богам. А нарушение общественного порядка в городе означало неуважение к богам. Нечленораздельная речь во время драки оскорбляла бога Фабула, ругательства оскорбляли бога Логика, удары по телу римлянина вызывали гнев богини мускулатуры Карны, драки на пороге чужого дома вызывали недовольство бога порогов Форгула. Такое количество богов почти обязательно делало любого римлянина богоотступником, превращая веру в глупый фарс. Чем больше идолов ставит перед собой человек, тем менее он верит в их силу, шарахаясь от одного идола к другому.
Подойдя к толпе, стоявшей у портика дома, принадлежащего Гнею Корнелию Лентулу Клодиану, бывшему консулом в 682 году римской эры, за девять лет до описываемых нами событий, Цезарь обнаружил, что драка уже закончилась и подоспевшие легионеры из городских когорт префекта Аврелия Антистия взяли под стражу нескольких драчунов. На земле, истекая кровью, лежал молодой римлянин. Один из легионеров, грубо расталкивая толпу напиравших зевак, побежал к храму Марса Мстителя за лекарями. Заметив Цезаря, все почтительно расступились. У раненого изо рта шла кровь, и он, изрыгая проклятия, катался от боли по земле. Цезарь подошел поближе, приветствуя самого префекта, оказавшегося здесь во время обхода города.
Аврелию Антистию шел сорок пятый год. За двадцать пять лет безупречной службы он был шесть раз ранен и четырежды награжден дубовым венком. Начав службу молодым легионером Суллы, он вместе с ним участвовал в походах против Митридата и взятии Афин, за что был произведен в старшие центурионы. Затем под руководством Лукулла, уже в должности войскового трибуна, совершал походы в Азию, особо отличившись в сражении у Кабиры,[80]80
Кабира – в сражении у Кабиры в 72 году до н. э. армия Лукулла разгромила войско Митридата VI Евпатора.
[Закрыть] где он был тяжело ранен в голову. Страшный шрам, лишивший его левого уха, тянулся от макушки до шеи. Когда, по закону Габиния, Помпей получил неограниченные права для борьбы с пиратами, Антистий был уже легатом, и Помпей поручил ему ликвидацию главных киликийских баз. Опытный легат полностью выполнил поставленную задачу, истребив несколько основных баз пиратов.
В прошлом году по предложению консула Луция Юлия Цезаря, родственника верховного понтифика, он был назначен префектом городской стражи и в это беспокойное время как нельзя лучше справлялся со своими нелегкими обязанностями.
– Приветствую тебя, Цезарь, – холодно сказал префект.
– Привет и тебе, Антистий. Я вижу: эта молодежь опять доставляет тебе неприятности, – с улыбкой начал говорить Цезарь, – они, наверное, что-то не поделили. Кто из них виноват больше?
– Все виноваты, – твердо сказал Антистий. – Замолчи ты, или, клянусь Юпитером, я размозжу тебе голову, – сурово прикрикнул он на продолжавшего кричать римлянина.
Тот испуганно замолк. Префект презрительно скривил рот:
– Он даже не может переносить боль молча. И это гражданин Рима.
Показались запыхавшиеся лекари, быстро пробирающиеся сквозь толпу. Они сразу бросились к раненому. Цезарь подошел к остальным, стоявшим под охраной легионеров.
– Я вижу знакомые лица, – сказал он, покачав головой, – конечно, здесь Клодий. Без тебя ведь не обходится ни одна драка в городе.
Клодий улыбнулся.
– Я не столь искусно владею оружием, как ты, Цезарь, и могу показывать свое мастерство только в уличных сражениях.
– Это говорит не в твою пользу, – спокойно заметил верховный жрец. – А ты, Цетег, как оказался среди этих молодых драчунов? – спросил Цезарь у знакомого римлянина. – Я думал, ты уже вышел из этого возраста. И Вибий здесь. Аврелий, твой сын тоже среди них, – удивленно сказал Цезарь, обращаясь к префекту.
Тот нервно отвернулся. У него дернулось лицо:
– Клянусь молниями Юпитера, род Аврелиев не признает этого нечестивца своим отпрыском. Его судьбу будет решать суд. Он и Цетег затеяли эту драку, а Клодий пришел на помощь Вибию со своими друзьями.
– Что вы не поделили, Вибий? – тихо спросил Цезарь, наклоняясь к юноше. – Надеюсь, не женщину?
Юноша вспыхнул от проницательности верховного жреца, и Цезарь понял все. Эвхарист уже успел рассказать ему о стычке, происшедшей между Вибием и Цетегом у него в таверне, а Юлий, умевший предвидеть последствия каждого поступка, был убежден, что драка произошла из-за Семпронии.
После того как Вибий столь неудачно толкнул Цетега, тот искал случая отомстить обидчику. И застав его сегодня на Субуре одного, Цетег проследовал за ним на эту тихую улочку, а затем в окружении нескольких собутыльников бросился на него. Вибию, несомненно, пришлось бы очень плохо, не появись вовремя Клодий с двумя компаньонами. В завязавшейся драке было ранено двое римлян, и один из них весьма тяжело. За такую драку в стенах города виновные приговаривались к крупному денежному штрафу в триста ассов,[81]81
Два бронзовых асса равнялись одному дупондию из латуни; 2 дупондия равнялись 1 серебряному сестерцию – 1 грамм; 1 серебряный денарий (4 грамма) равнялся 4 сестерциям; 1 золотой ауреус (около 8 граммов) равнялся 25 денариям.
[Закрыть] и Цезарь понимал, сколь строг будет Антистий в подобной ситуации.
И он не ошибся. Пользуясь своим правом, Аврелий Антистий приговорил обоих зачинщиков драки к штрафу в триста бронзовых ассов, или семидесяти пяти серебряным сестерциям.
– Послушай, Антистий, – обратился Цезарь к префекту, – отпусти своего сына со мной.
Префект покачал головой.
– Нет, – сурово ответил он, – Вибий пойдет с легионерами и будет сидеть в Мамертинской тюрьме до тех пор, пока не заплатит полностью всего штрафа или пока суд не освободит его.
– Ты забыл, префект, что я имею право как верховный жрец даровать свободу любому гражданину, освободив его от суда и от долговой тюрьмы. Отпусти Вибия со мной, я заплачу за него штраф.
Префект заколебался. По его решительному лицу проскользнула растерянность. Он боялся нарушить закон, ослушавшись Цезаря, но и беспокоился за свою честь, освобождая сына от заслуженного наказания.
– Все будет по закону, – подсказал ему Цезарь, видя его состояние.
– Хорошо, – согласился, наконец, Антистий, – но мои легионеры сами отведут его к тебе в дом.
– Благодарю тебя, – наклонил голову Цезарь, – ты поступил мудро, и я заверяю тебя, что деньги будут уплачены еще сегодня. Отведите его ко мне в дом и скажите моему домоправителю, чтобы выплатил семьдесят пять сестерциев, – обратился Цезарь к легионерам, снимая с левой руки перстень, – отдайте ему это кольцо, и он поверит вам.
Уже выходя из толпы, Цезарь увидел знакомую фигуру, стоявшую у фонтана, почти рядом с портиком. Стоявший оглянулся, и Цезарь вздрогнул от неожиданности. Это был Марк Порций Катон. Сенатор показал жестом на уходившего под стражей Вибия.
– Вот чего вы с Катилиной добиваетесь – натравить детей против отцов, разрушить наши идеалы, разбить наши семьи.
– Ты не прав, Катон, – мягко возразил Цезарь, – я никогда не призывал разбивать наши семьи, и ты это хорошо знаешь.
Молодой сенатор не ответил, лишь сдержанно кивнул и, повернувшись, отошел от Цезаря. Негодуя на себя за ненужный разговор, Цезарь быстро перешел на другую сторону и вскоре был далеко от этого места.
Добродетельные и умные люди, подобные Катону, часто становятся обличителями пороков общества, не замечая, что сами подвержены другому пороку – нетерпимости, возносящей их на крайнюю ступень гордыни и эгоизма. Полагая, что все остальные развращены пороками, они присваивают себе исключительное право на истину, забывая о том, что истина не может принадлежать одному человеку или небольшой группе людей.
Выйдя к подножию Виминала, Цезарь остановился у небольшого портика, ведущего в дом. Открытый с трех сторон и образуемый колоннами, портик завершался треугольным фронтоном, на тимпане которого был изображен бог посевов Сатурн во время красочного обряда сатурналий.[82]82
Сатурналии – 17 декабря, праздник посева в честь бога Сатурна – бога посевов, научившего людей земледелию, дающего изобилие.
[Закрыть] У дома стояло несколько легионеров во главе с центурионом. Увидев верховного жреца, они почтительно расступились.
Пройдя портик, Цезарь вошел в дом. Встретивший его управляющий провел верховного жреца через все комнаты в сад. Перистиль был полон чудесного аромата цветущих деревьев, дающих свои плоды и глубокой осенью. В глубине сада находилась беседка, почти закрытая деревьями. Вода била из фонтана в нише, стекала в бассейн, откуда шла небольшим протоком между ложами, а посреди беседки опять била фонтаном.
В беседке сидели два человека, в одном из которых Цезарь узнал хозяина дома Гая Матия.[83]83
Гай Матий – друг Цицерона и Цезаря, известный землевладелец.
[Закрыть] Известному землевладельцу шел сороковой год. Рано отошедший от военной службы и государственной карьеры, Матий посвятил свою жизнь созданию новых сортов яблок и постепенно, из года в год улучшая их свойства, сумел добиться таких успехов, что лучшие яблоки в Риме стали называться матианскими плодами.
Вся его внешность излучала умиротворение, доброту, словно это увлечение наложило неизгладимый отпечаток на черты его лица. Среднего роста, очень подвижный, тучный, он был почти лысый. Близорукие голубые глаза, мягко смотревшие на мир, он постоянно прищуривал так, что мешки под глазами были особенно заметны. Толстые губы всегда были сложены в какую-то грустную полуулыбку. Образованный человек, он был большим почитателем философии Эпикура,[84]84
Эпикур (341–270 гг. до н. э.) – греческий философ-материалист, учение которого обозначило целую эпоху в мировой философии.
[Закрыть] сблизившись на этой почве со многими поэтами и учеными «Вечного города».
Цезаря всегда привлекали независимость ума и глубина суждений Гая Матия.
Вторым человеком, сидевшим рядом с хозяином дома, был консул Цицерон, давно друживший с Матием.
– Да пошлют тебе великие боги удачу, славный Цицерон, – начал с традиционного приветствия Цезарь. – Приветствую тебя, Матий, – обратился он к хозяину дома.
– Привет и тебе, достойный Цезарь. Да окажет Юпитер тебе свое покровительство, – улыбнулся Цицерон.
Матий радостно поклонился, приветствуя гостя. По распоряжению хозяина в беседку была подана еще одна чаша, и гость уселся рядом, вдыхая неповторимый аромат плодов Матия.
– А почему я не вижу твоих ликторов,[85]85
Ликторы с фасциями. Впереди консулов обычно шли двенадцать ликторов, несшие пучки розог, в которые вне стен города втыкались топоры, а впереди преторов шли шесть ликторов.
[Закрыть] Цицерон? – спросил Цезарь. – В такое время тебе нельзя ходить одному по городу.
– Они завтракают в доме, – мягко улыбнулся Цицерон, – ты, кажется, решил проявить заботу о моей безопасности?
– Думаю, ты сам способен хорошо ее обеспечить. Это тебя так тщательно охраняют легионеры на улице? – иронично спросил Цезарь, указывая на вход.
Гай Матий весело рассмеялся:
– Не успев даже поприветствовать друг друга, вы готовы спорить. Хотя, признаюсь, мне всегда интересно следить за вашими разговорами. Если не считать Квинта Гортензия, вы, наверное, лучшие риторы не только в Риме, но и далеко за его пределами.
– Нет, – покачал головой Цезарь, – мне трудно состязаться с таким признанным мастером слова, как Цицерон.
– Верховный понтифик явно преувеличивает мои скромные заслуги, – возразил консул, – я ведь помню, как блестяще ты выступал полгода назад, когда тебя избрали верховным жрецом. В тридцать семь лет еще никто не удостаивался такой чести в Риме.
– Римский народ оказал мне доверие, и я был не вправе отказать ему, – сумел погасить улыбку Цезарь.
Консул и верховный жрец смотрели друг на друга, с трудом сдерживая смех. Цицерон хорошо знал, как был избран Цезарь, потративший невероятные суммы на подкуп избирателей и наделавший огромные долги за несколько месяцев. Уходя утром на выборы, он даже признался матери: «Сегодня ты увидишь меня либо верховным жрецом, либо изгнанником».
На выборах Цезарь собрал в два раза больше голосов, чем его основные конкуренты – Квинт Лутаций Катул и Публий Сервилий Ваттий Иссаварик.
– Я это знаю, – кивнул Цицерон, – а теперь ты выставил свою кандидатуру в городские преторы и, конечно, считаешь, что римский народ окажет тебе доверие. Не слишком ли много, Юлий? В течение года две важнейшие должности в Риме. Я не удивлюсь, если через три года тебя изберут и консулом.
– Если такова будет воля сената и народа римского, я охотно им подчинюсь.
– Как и всякий законопослушный гражданин, – Цицерон развел руками. – Поистине римский народ благоволит потомкам Юлиев.
– Я думаю, он благоволит и жителям Арпина, – невозмутимо отозвался Цезарь, – сначала Гай Марий, теперь ты. Видно, удел Арпина давать только выдающихся консулов.
Все трое рассмеялись, а хозяин дома сквозь смех сказал:
– Вы, кажется, решили сегодня только хвалить друг друга, воздавая каждому свое. Кстати, Цезарь, ты, наверное, не знаешь, что вы далекие родственники. Ведь тетка Мария была родной бабушкой нашего консула, а сам полководец приходился тебе дядей, мужем твоей тетки.
– Я это знал, – кивнул головой Цезарь, – и поэтому всегда очень хорошо относился к нашему консулу.
– Настолько хорошо, что готов голосовать на выборах за Катилину, – напомнил Цицерон, – кстати, я все время хочу спросить нашего общего друга Марка Красса, откуда катилинарии берут такие деньги? Они ведь погрязли в долгах вместе со своим вождем. Ты случайно не знаешь откуда?
– К сожалению, не знаю, – лицемерно вздохнул Цезарь, – а ты случайно не знаешь, почему Катон и оптиматы так настроены против нас?
– А разве оптиматы раньше очень любили популяров? – спросил Цицерон.
– А что, Красс уже стал популяром? По-моему, он всегда был верным оптиматом, – парировал Цезарь.
– Был, – подчеркнул Цицерон, – был. А сейчас он против оптиматов.
– Так рассуждают оптиматы. И Красс должен в ответ на такие чувства давать деньги Катону и его друзьям? – насмешливо спросил Цезарь.
– От богов мы получаем рассудок, хотя и не уверен, что его получают все. Но как употребить его, зависит от нас, – назидательно проговорил консул.
Рабы Матия поставили на столик медовый напиток и вино, но Цезарь и Цицерон, не сговариваясь, показали одновременно на медовый напиток. Хозяин приказал принести воду, чтобы разбавить густое вино, которое готовили на его плантации в Этрурии.
– Ты знаешь, в чем твоя ошибка? – сказал Цезарь, сжимая в руках чашу. – Ты не хочешь видеть другие цвета. Для тебя все однозначно. Или за Катилину, а значит, против тебя и республики, или за тебя, а значит, и за республику и против Катилины. Но есть много промежуточных тонов.
– Я не считаю, что моя особа столь священна для республики. Но как высшее должностное лицо Рима, – немного напыщенно начал Цицерон, – я обязан отвечать за порядок в городе, где Катилина собирается устроить резню. И число его сторонников в Этрурии все время растет. Поэтому через два дня на выборах я отдам свои голоса Дециму Силану и Лицинию Мурене, против Катилины и его сторонников, да поразят боги этих нечестивцев.
– А за кого будешь голосовать ты, Матий? – обратился Цезарь к хозяину дома.
– Я предпочел бы не выбирать, – честно признался Матий. – Кто лучше? Как решить? Бессовестный Мурена, нажившийся на военных походах и откровенно покупающий сегодня голоса избирателей, погрязший в роскоши Силан, тупой и упрямый, как понтийский мул, или развратник Катилина. Вот это выбор. И вы, два самых умных человека в городе, всерьез обсуждаете, кто лучше из них.
– Приходится выбирать худшее из зол, – честно признался консул.
– Но раз ты это знаешь, подай свой голос против всех трех кандидатов. Выбирайте достойных, которые могут представлять весь римский народ, которые попытаются что-то сделать для всех наших граждан, а не только для себя и своих родственников.
– Ты не прав, Матий, – спокойно сказал Цезарь, – каждый избранный на этот пост старается думать о гражданах в меру своей честности. Но каждый хорошо знает, что полученный пост временный. А раз так, нужно получить хорошую провинцию после консульства, чтобы разбогатеть, и постараться, находясь у власти, решить все свои дела и, если можно, дела своих родственников. Такова человеческая природа, и мы не можем ее изменить. Живые примеры еще свежи в памяти. Гай Марий семь раз избирался консулом в дни наивысшей опасности для республики, а неблагодарная толпа радовалась, когда его тело выкопали из могилы и бросили в реку Аниен.
– А Сулла, – напомнил Цицерон, – при жизни он был и Великий, и Счастливый, и Могущественный, а едва умер, как его начали поносить все те, кто при его жизни не осмеливался сказать ни слова, потакая ему во всем. И его ближайшие соратники, Помпей и Красс, даже отменили все сулланские законы.
– Тем более, – грустно сказал Матий, – вы же знаете все это, видите. Да разве можно так жить. Я сторонник Эпикура, вы это знаете, и не верю в бессмертие души. Все смертно. Из зерен вырастает плод, из плода – зерно. Тщетна суета человеческая. Но что происходит с нами при жизни. Химера власти, денег, славы прельщает умнейших из нас. В огромном городе многие уже не хотят даже знать друг друга. Сосед не помогает соседу. Идя в армию и на службу, каждый старается получить выгоду, не думая о служении отечеству. Каждый старается пролезть вперед другого, оттолкнуть, унизить своего соперника. О каком величии Рима мы говорим, когда наши улицы полны вражды, предательства, интриг, измен. Вспомните, сколько людей получили деньги при Сулле за предательство, стали доносчиками на своих близких, друзей, соседей. – Лицо Матия сморщилось, словно от боли. – И эти люди смели называть себя римлянами. Осмелюсь напомнить вам пример из нашей истории, когда Ганнибал захватил двенадцать римлян, принадлежавших лучшим фамилиям Рима. Он согласился отпустить их в город на переговоры под честное слово, если они пообещают вернуться в лагерь. После их выхода один из римлян вернулся назад якобы за забытой вещью и вскоре присоединился к своим товарищам. Через месяц к Ганнибалу вернулось одиннадцать человек, но двенадцатый решил, что данное слово он уже сдержал. По-своему он был прав. Ведь, действительно, он вернулся в лагерь, выйдя из него. Но наши предки сочли такой поступок недостойным римлянина и выдали его Ганнибалу. Я мог бы привести много примеров нашей добродетели и мужества, но вы знаете все это даже лучше меня. А сегодня? Все больше на выборах побеждает не доблесть солдата и мудрость политика, а талант интриганов, умение болтунов, сумевших выставить себя защитниками народа, толщина кошелька кандидатов, на которые они откровенно покупают голоса избирателей. Скромность, честь, простота, доблесть не в почете. Никто не хочет прислушаться к советам другого, каждый поступает, как ему хочется. Едва получив власть, каждый старается воспользоваться ее привилегиями, забывая о своих многочисленных обязанностях.
– Я сам говорил о разложении нравов в нашем городе, – вставил Цицерон.
– Я слышал о твоем выступлении в сенате, – сказал Матий, – но почему ты считаешь, что источник зла – Катилина? А чем лучше твой друг Катул? Разве он не предлагал Цезарю большую взятку, чтобы тот отказался выставить свою кандидатуру в верховные понтифики? Может быть, Катилина просто более развращен, чем остальные. Но он – наше порождение. Его воспитателями были гражданские войны, проскрипции Суллы, наши нравы в городе и провинциях, взяточничество наших чиновников. На таком фоне выросла наша молодежь. Этого следовало ожидать.
– Должен признаться, что я не ожидал встретить в твоем лице такого обличителя наших нравов, – признался Цезарь, – но ты сам мог бы помочь городу выдвинуть свою кандидатуру в консулы. Однако ты предпочитаешь разводить яблоки.
– Я делаю то, что мне нравится, Юлий, и не пытаюсь делать того, чего не умею. Из меня получился бы плохой консул. Для такой должности нужно иметь ваши способности, а их у меня нет. Но я верю в будущее Рима и римлян. Мне не нравится его сегодняшний день, но я верю, что он скоро пройдет, и новый день принесет нам нравственное очищение.
– Увидим, – загадочно улыбнулся Цезарь, – все зависит от воли богов.
Цицерон усмехнулся. Он хорошо знал, как верховный жрец верит в богов. Они обменялись быстрыми взглядами с Цезарем, и оба поняли друг друга без слов. Матий этого не заметил.
– Я думаю, – продолжал хозяин дома, – вы вспомните нравы наших предков. Прадед нынешнего Катона – Марк Порций Катон Старший, будучи цензором, исключил из состава сената одного патриция за то, что тот поцеловал свою жену при дочери. Подумать страшно, какой путь мы прошли всего за несколько поколений. И я не вижу ничего, что могло бы остановить сегодня наше разложение. А раз так, я решил разводить яблоки. Политика сегодня – это подкуп избирателей, грязные интриги магистров, сделки за спинами римлян. Эта игра не для меня.
– Это не лучший выход, Матий, – словно раздумывая, сказал Цезарь, – не вмешиваться в события, предоставив их самим себе, быть посторонними наблюдателями. Я очень ценю твою честность, но я никогда не смог бы последовать твоему примеру. Раз таковы правила этой игры, будем играть по этим правилам.
