Текст книги "Гениальность и помешательство"

Автор книги: Чезаре Ломброзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Если пожелают читатели, можно составить множество биографий и привести еще немало других наблюдений. Что же касается служителей, то я предоставляю поговорить о них при случае тем, кого это ближе задевает».

Б. Ж. № 18.

Вообще больные не особенно дружелюбно относятся к своим товарищам, когда описывают их в прозе или в стихах. Но вот один очерк того же автора несколько иного рода:

«Семья увеличилась

Новый жилец наш, прибывший сюда месяца два тому назад – премилый оригинал, лет 40, большой говорун, весельчак, носит волосы спущенными на глаза, одевается в длинное пальто и ходит в туфлях, так что при подобном костюме он мог бы избавить себя от труда надевать кальсоны. Он курит целый день, ест и пьет, как военный, и беда, если кто не исполнит его приказаний – он сразу же приходит в бешенство. Бедняга воображает себя великим человеком, обладателем несметных сокровищ и очень могущественным, выражает желание распустить нас всех по домам и всегда бывает очень весел, а когда разговаривает, то кричит до такой степени громко, что его можно слышать на расстоянии сорока шагов.

Интересен был его приезд к нам: едва лишь он вошел во двор, как начал осматриваться кругом и с важным видом выразил желание побывать везде, чтобы убедиться, не изменилось ли что-нибудь со времени его последнего посещения. Осмотром этим он, повидимому, остался доволен. Стоило посмотреть тогда, какого дипломата он из себя разыгрывал – будто настоящий синдик, находящийся при исполнении важных обязанностей.

Он обещал всем и каждому должности, так что его можно было принять за министра какого-нибудь государства, и действительно, чтобы вполне походить на важную особу, ему недоставало только кареты, запряженной парой лошадей, лакея-мавра и трубача.

Говоря это, я вовсе не желаю посмеяться над его бедствием, тогда я сам показался бы смешнее его; но так как он, по-видимому, счастлив, а я нет, то я и позволяю себе подобные размышления.

Очень интересен он бывает, когда рассказывает о своих несчастьях: звук голоса у него меняется, он подмигивает глазами, бьет себя в грудь с видом полного удовольствия и наконец с криком бросается на диван. Однако все это не мешает ему чрезвычайно аккуратно являться к обеду и ужину. Видно, что даже воспоминания о прошлом не оказывают влияния на его желудок. Счастливец!»

Б. Ж. № 18.

III
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ МАТТОИДОВ (К IX ГЛАВЕ)

Я уже говорил, какие разнообразные темы берут маттоиды для своих сочинений. Хотя всего более их интересуют политика, теология и поэзия, но они занимаются также математикой, физикой, даже гистологией и клинической медициной. Приведу несколько примеров.

Вот передо мной сочинение в двух больших томах, под заглавием «Новая патология на античных началах», где с помощью нелепых и запутанных цитат автор пытается свести все болезни к эллипсу.

Даже буквы должны иметь эллиптическую форму, по его мнению, – как и все предметы вообще.

«Запахи и вкусы, – говорит изобретатель «Новой патологии», – тоже необходимо разместить на эллиптической шкале, так как у них есть абстрактный фокус – приятное или неприятное ощущение, ими вызываемое. Кому неизвестны эллиптические свойства теплоты? Самые совершенные существа, как человек и ангелы, образуют эллипс. Человек состоит из души и тела, эллиптически связанных между собой. Все ткани состоят из четырех веществ, которые, в зависимости от того, преобладает ли в них артериальное или лимфатическое начало, проникают в различные ткани в большей или меньшей степени. Кости тоже лимфатического происхождения, как это замечается при их варке, в состоянии из оболочек лимфатической, артериозной, известковой или желудочной (ventrale) и фиброзной или венозной» и т. д.

Само собой разумеется, что автор верит в духов, в пророческие сны и т. д. Тем не менее – это один из известнейших врачей-практиков в средней Италии.

Другой медик-геометр, некто Ж., написавший «Руководство для врачей-практиков, выведенное из принципов синтетической физики». По его мнению, все болезни происходят от избытка теплоты или света, причем последний производит на организм охлаждающее действие; пьяницы подвержены тифу по той причине, что алкоголь содержит в себе промежуточный свет (luce interstiziale); кровопускания уменьшают количество теплоты и дают больному возможность пользоваться избытком света и т. п.

Далее в числе медиков следует упомянуть еще об авторе сочинения, носящего такое лаконичное заглавие: «О тайнобрачных, их физиологическом действии, их типах, их влиянии – как полезном, так и вредном – на твердые тела и на жидкие, на растения, животных и на человека. Физико-экспериментальное переисследование с систематическими таблицами, разделенное на две части по причинам фотографическим и медико-аграрным и посвященное двум коллегам, занимающимся такими вопросами, уважаемым господам F. Z. и P. Z.».

Но вот и сочинение врача-клинициста, который изобрел людей-кентавров. Он лечит почти все болезни кровопусканиями то из одной руки, то из другой, то из обеих, причем перевязывает оперируемый член красным или зеленым шнуром и, несмотря на это, слывет хорошим врачом-консультантом в одном из больших итальянских городов.

Следует также упомянуть о трех врачах (один из них пользуется громадной известностью), излечивающих холеру какими-то невинными солями, и еще об одном, в общем довольно талантливом медике, не лишенном научных познаний, который запруживал наши псевдоученые журналы статьями о болезнях кожи, где изобилуют курьезы вроде подвижной теплоты, диагноза прокаженных посредством измерения их ушей и т. п.

В заключение укажу еще на одного врача, пользующегося репутацией превосходного анатома и замечательного практика, который открыл, между прочим, что у некоторых племен сосудистые пятна составляют физиологическую особенность и что проказа (pellagra) есть последствие онанизма.

Еще не так давно профессор Z. издал книгу под заглавием «Словарь эклектического универсального самоисследования», или Цвет науки и богатое собрание прекрасных, благородных и полезных сведений по всевозможным отраслям знания – физике, философии и литературе, кратко, точно и ясно изложенных, выбранных из множества книг, трактующих о науке, искусствах и литературе, и распределенных по научным отделам в каждой статье. Компиляция, составляющая плод 30-летних трудов Z.». Книгу эту расхвалили журналы того времени, находя, что она заполняет пробел в нашей литературе. Насколько справедлив такой отзыв, можно убедиться из содержания книги. В ней сообщается, между прочим, что вода в естественном состоянии есть твердое тело, что материк Америка появился на поверхности океана в недавнее время, что берлинская лазурь добывается из гусениц, что большая часть газов образовалась из жидкости, выделяемой камнями, и что «магнит содержит в себе много железа и масла, а так как хлористые соединения составляют основание фосфора, то этим обусловливается способность магнита гореть».

В Казале и до сих пор еще здравствует один знаменитый человек, сделавший великое открытие в области математики. Он написал трактат под заглавием «Истинная, практически полезная геометрия, неизвестная лучшим математикам», одобренная во всем объеме Королевской Академией наук в Милане, на заседании 7 февраля 1861 года. Исследования автора предлагаются на суд разумных итальянцев-нематематиков, любящих покровительствовать талантам и не относящихся презрительно к людям, работающим для преуспевания науки и для доказательства квадратуры круга».

Произведение это автор посвящает Наполеону III, заявляя при этом, что он уже много лет страдает под гнетом притеснений… Как бы вы думали – с чьей стороны? Со стороны Туринской академии, а также со стороны Плана′ и целой армии математиков, не удостоивших никакого внимания представленные на их суд открытия – результат полумиллиона вычислений (неизданных).

Кроме того, у автора есть еще не изданное сочинение, в котором решаются 135 задач с помощью совершенно новых способов; оказывается, однако, что он считает математиков Ломбардского института недостойными обладания подобным сокровищем; но учащаяся молодежь может воспользоваться им, уплатив 30 франков за право чтения, и автор предлагает ей сделать это, чтобы убедиться в неосновательности приемов, употреблявшихся до сих пор в высшей геометрии.

К числу маттоидов-графоманов принадлежит также некто С., человек лет 40, желчного темперамента, страдающий хореей лицевых мускулов. Он сын известного ученого, против воли был отдан в духовную семинарию и, окончив ее в возрасте 16 лет, еще не сложившийся ни умственно, ни нравственно, написал сочинение в 360 страниц, хотя и одобренное иностранными журналами, но на этот раз несправедливо. Кроме того, он составил по образцу обычных в Средние века компендиумов сокращенное руководство по всем наукам, входящим в курс светских и духовных учебных заведений, заявив при этом, что оно написано под влиянием вдохновения свыше и должно считаться лучшею книгой в целом мире. «Давно уже чувствовался недостаток в таком образцовом руководстве, которое разрешало бы задачу задач изобретением принципа из принципов». Уже из этого повторения одних и тех же слов, представляющего оборот речи, употребляемый обыкновенно помешанными, идиотами и первобытными народами, можно сделать известное заключение об умственных способностях автора; но ненормальность их будет еще яснее, когда мы узнаем, что открытый им принцип заключается в том, что природа «является без лиц в трех лицах» (trinita della natura).

Положим, для воспитанника семинарии это еще не особенно патологическая идея, так как подобного взгляда придерживались многие в Средние века, и в том числе Данте, следовательно, эта идея уже не новая; но курьезны те доводы, какими автор подтверждает ее: «Если бы мне возразили, – говорит он, – что в природе господствуют не 3 лица, а 4 или 5, то я ответил бы им на это стихом Данте:

Словам их не давай значенья – и мимо проходи.

Через некоторое время этот субъект, сменив тему своих исследований, превращается в ярого поклонника Ламартина, хотя не забывает вместе с ним возвеличивать и себя. Он издал сочинение, где доказывается, что Ламартин – величайший человек своей эпохи, а после него первое место принадлежит автору сочинения, который при помощи изобретенной им формулы – «во всем есть Бог» – содействовал возрождению человечества и процветанию наук, так как этой новой формулы только и недоставало, чтобы дать синтез сотворения мира.

Далее в моей коллекции находятся сочинения по философии, одно нелепее другого. Есть даже трактат о психографии – совершенно новой философской системе, на которую я указывал уже раньше, и, кроме того, бесчисленное множество стихотворных произведений, которых я, впрочем, не стану касаться здесь, так как ими уже и без того много занимаются сатирические журналы «Fanfulla» и «Pasquino». Мимоходом упомяну лишь об одной трагедии «Жена-убийца», написанной привратником. Это не что иное, как разбиравшийся недавно в Тревизо процесс, изложенный псевдоальфиериевскими стихами.

Наконец, есть еще много произведений маттоидов-публицистов, предлагающих разные крайние меры относительно государственного благоустройства. Среди них особенно много экономистов, которые выступают с различными проектами в целях улучшения финансов Италии. Так, например, мне попалась брошюрка по этому вопросу с таким заглавием:

«Об универсальном ростовщичестве как причине нарушения экономического равновесия в наше время – рассуждения, почтительнейше предложенные одним избирателем на благоусмотрение его превосходительства, председателя Совета и министра финансов, господина Марка Мингетти, с целью доказать необходимость, возможность, удобство и справедливость патриотического займа в четыре миллиарда только за один процент со ста, как единственное средство противодействовать ростовщичеству банков и добиться прочного равновесия в балансе, а через это и уничтожения принудительного курса без увеличения или изменения налогов».

Таково полное заглавие брошюры. Средство это основано на добровольной подписке или, скорее, принудительном займе через посредство богатых евреев. Нечто, как две капли воды сходное, предлагается также в брошюре под заглавием «Каким образом доставить министерству финансов и торговли миллиард, а вслед за тем и другие миллиарды».

IV
ГРАФОМАНЫ-ПРЕСТУПНИКИ (МАНЖИОНЕ, ДЕТОМАЗИ, БИАНКО, ГИТО, САНДУ)
(К IX ГЛАВЕ)

Но едва ли не бо′льшую важность представляет изучение тех графоманов, которые из мнимолитературной сферы переходят часто в область политики и законоведения. Я назову их графоманами сутягами, политиканами или, вернее, преступниками. Обыкновенно все они обладают даже особым почерком, как я доказал это в «Архиве психиатрии». Примеров такого рода накопилось за последнее время даже слишком много. Начнем с Манжионе. Это человек на первый взгляд совершенно здоровый, хотя изредка у него бывает временный паралич нижней половины тела, но лишь на короткое время и притом без потери сознания. Он с любовью отзывается о своих защитниках на суде и об ухаживавшем за ним в больнице кураторе; обыкновенно бывает здоров и испытывает недомогания лишь в исключительных случаях, перед наступлением гроз, отличается хорошей памятью и кротким, ласковым характером. Только в недавнее время, вследствие ли тюремного заключения или волнений по поводу процесса, у Манжионе начали появляться настоящие маниакальные приступы, но они исчезли после того, как его отдали на попечение доктора Фиордиспини.

Перепробовав различные ремесла, он в 15 лет бежал из дома, некоторое время скитался, потом жил на средства своей сестры; затем он вздумал жениться и сделал это без согласия отца. В 1848 году он участвовал в восстании и в 1851 году попал за это в тюрьму. В 1860 году Манжионе снова принимал участие в борьбе за освобождение родины и служил Гарибальди проводником, но вследствие ссор со своими начальниками принужден был удалиться. Тогда он стал переходить от одного занятия к другому – строил мосты, делал кирпич, пахал землю, служил при кладбище и всюду оказывался умным, дельным, честным работником, но в то же время крайне неуживчивым человеком; у него была положительно страсть к ссорам и тяжбам, в которых лишь сам повод бывал иногда справедливым, все же остальное являлось следствием мелочной, чисто безумной пунктуальности. Претензии свои он излагал в пространных записках, а если была возможность, то и в печатных статьях.

Этих последних у меня теперь под руками 23 штуки, и все они по содержанию почти одинаковы. В них автор то жалуется на некоего Фачоли, который обещал поставлять ему уголь по одной цене, а потом назначил другую; то укоряет супрефекта в том, что тот не принял его сторону в борьбе с коммунальными советниками Вараподио; то, наконец, оправдывается в преступлениях, будто бы приписываемых ему, или представляет на суд общественного мнения свои личные споры с разными лицами. Я не стану перечислять здесь всех произведений Манжионе; скажу только, что, судя по их многочисленности, можно смело утверждать, что они составляли главное его занятие и стоили ему больших расходов. Он сам сознавался, что в продолжение 11 лет ежемесячно тратил не менее 175 лир, чтобы отвечать своим клеветникам, а в процессе против синдика Джуссо привел в числе убытков сумму в 250 лир, употребленных на составление различных бумаг и копий, хотя у него было четыре бесплатных переписчика. И это вполне понятно, если принять во внимание, что Манжионе сообщал публике всякие мелочи, его касающиеся, например сколько фунтов хлеба он съедает в день, и печатал все, что попадалось ему под руку, – даже счета своего сапожника. Стоило только кому-нибудь косо взглянуть на него в кофейной или, принимая партию кирпичей, ошибиться на одну дюжину, чтобы он тотчас же принялся строчить статьи по этому поводу и ухитрился найти тут связь со своими главными недругами – гражданами Вараподио. Один вполне достоверный свидетель выразил даже такое предположение, что Манжионе покушался убить графа Джуссо лишь за его отказ прочесть написанную им брошюрку «Блоха и лев».

Характерные особенности произведений Манжионе составляют:

Во-первых – масса мелочных подробностей, занимающих здесь место фанатизма, свойственного другим маттоидам, и постоянное употребление двух или трех эпитетов к каждому слову.

Во-вторых – повторение стереотипных оборотов и образных выражений, например под блохой он разумеет себя, как сам же поясняет, а лев служит у него символом могущества различных синдиков, с которыми он боролся.

В-третьих – употребление разнообразных шрифтов и страсть к подчеркиванию слов; так, в прокламации на имя короля, расклеенной им на улицах Рима за несколько часов до покушения, на 27 строках используется 7 разных шрифтов. Забавно, что тут же он поместил список своих сочинений, хотя эта прокламация писалась накануне задуманного им преступления.

В-четвертых – с психологической точки зрения эти произведения ненормальны потому, что в них преобладают идеи мегаломаньяка: он разработал для Италии государственное устройство, он один только честный человек и пр. Когда Никотера заметил Манжионе, что он сам отчасти виноват в своих несчастиях, так как был слишком неуживчив и сварлив, тот возразил на это: «Нет, мои несчастия следует приписать моей твердой и неизменной любви к родине, моему стремлению к гражданскому и моральному прогрессу, неподкупной честности, необыкновенным сверхъестественным дарованиям, деликатности, искреннему великодушию и непритворной гуманности, а в особенности моему постоянству в страданиях и надеждах и добродетельному образу действий». В брошюре «Блоха и лев» он называет себя «наиболее гонимым и преследуемым из политических деятелей Италии».

В-пятых – кроме мегаломании у него всюду присутствует также идея преследования, и это понятно: так как никто не признает за ним величия, то ему поневоле приходится быть в разладе со всеми. Вместе с тем он, подобно прежним императорам, считает всякую обиду, нанесенную ему лично, оскорблением государства и придает преувеличенное значение каждой мелочи, касающейся его особы. Он жалуется не только на притеснения всякого рода – вымогательство, шпионство, – но даже на то, что его собирались убить, отравить, сжечь живым в собственном доме.

В-шестых – изобилие мелких, ненужных подробностей, например: «С 21-го числа и до сегодня, – пишет Манжионе («Блоха и лев») я довольствовался только 2¹/₂ фунта хлеба, данного мне в кредит Броно Раньеро, который ссужает меня также 15 сольдо (20 к.) в день, причем я распределяю их таким образом: 7 сольдо на бобы или чечевицу, 3 – на тесто, 3 – на масло и 1 – на уголья». В другом сочинении, говоря о том, что в продолжение трех месяцев ему пришлось существовать на 13 сольдо в день, он перечисляет, что именно покупал на них ежедневно.

В-седьмых – полнейшее отсутствие логичности, недостаток, всегда заметный в сочинениях душевнобольных, даже наиболее рассудительных. Так, Манжионе относит к числу преследований не только вполне невинные поступки окружающих, но даже ходатайства о нем и вообще все, что делалось из желания облегчить его положение. На суде он горячо опровергал чрезвычайно полезное для себя показание свидетелей, что он находился в возбужденном состоянии после того, как совершил преступление, и с негодованием протестовал против высказанного кем-то подозрения в том, что приписываемые ему сочинения написаны не им самим, хотя это не могло повлиять на исход процесса.

Несмотря на это, у Манжионе были незаурядные способности, и во всем, за что только он ни брался (а ведь занятия его отличались крайним разнообразием), проявлялась его практичность. Между прочим, исключительно лишь благодаря ему городское общество приобрело лишних 8 тысяч лир при продаже земель. Сообразительность свою он не раз доказывал и на суде: так, когда его уличили в ложном показании относительно данной ему графом Джуссо пощечины, он возразил – это была моральная пощечина. Кроме того, он, подобно другим преступникам, утверждал, что не имел намерения убить графа, а хотел только его ранить, тем более что и удар был нанесен не кинжалом, а простым ножом. Наконец, нужно заметить, что Манжионе отличался замечательной честностью и бескорыстием. Жизнь он всегда вел самую скромную, отказывал себе во всем и нередко буквально голодал по нескольку дней. Когда правительственный инспектор навестил его, то застал в постели доведенным лишениями до крайней степени истощения и, однако же, не мог убедить его взять предложенные ему 25 лир. Точно так же он не хотел пользоваться пособием от хозяина дома, где жил, и объявил, что примет помощь только от правительства, обязанного, по его мнению, позаботиться о нем.

Детомази, 38 лет, родом из Асти, графоман с наклонностью к плутовству, хотя и не отличается никакими особенностями в физическом отношении, но подвержен галлюцинациям отдельных чувств.

Вот некоторые черты из его прошлого.

Отец его, в высшей степени честный человек, умер от апоплексии; сын с детства приводил в отчаяние всех домашних своими проказами. В молодости он был болен менингитом, а позднее – сифилисом, и, кроме того, в одной схватке с полицией получил сильный удар в голову. Пьянствовал и развратничал Детомази ужаснейшим образом и постоянно менял занятия, так что в 33 года он уже успел побывать лакеем, столяром, хозяином кафе, приказчиком, комиссионером, служителем в банке, содержателем кабачка, шелководом, актером, фокусником и даже испробовал свои силы на литературном поприще в качестве драматического и комического писателя.

В течение этого времени его не раз арестовывали за присвоение чужого имени и за мошенничество в картах. Когда он узнал, например, что жена ему изменила, он смертельно ранил ее, попал за это под суд, но был оправдан и через полгода женился снова. Занявшись потом разведением шелковичных червей, он накупил грены, за которые не заплатил денег, был привлечен за это к суду и просидел 4 месяца в тюрьме. Затем в 1873 году его отправили в дом сумасшедших, где он сумел со свойственной ему ловкостью приобрести расположение служителей: помогая им в работах и благодаря этому пользуясь иногда отпуском, он в конце концов смог бежать.

Через два года Детомази в пьяном виде сломал себе руку и снова попал в больницу для умалишенных; вначале у него не было заметно никаких болезненных признаков, кроме бессонницы и горделивого отношения к окружающим; но потом у него наступил припадок временного помешательства, продолжавшийся часа три-четыре, во время которого он кричал и постоянно говорил бесстыдные речи, но, придя в себя, не помнил, что с ним было. После этого с ним стали случаться припадки настоящей эпилепсии, повторявшиеся три раза, несмотря на постоянное употребление бромистого калия и атропина.

После выхода из больницы он снова попадал то в тюрьму, то в дом умалишенных. Тут-то мне и пришлось выслушать его исповедь, причем я убедился, что этот человек совершенно лишен нравственного чувства: как мошеннические проделки, так и любовные похождения свои он считал не только дозволенными, но даже похвальными поступками. Часто повторявшиеся припадки эпилепсии настолько расстроили его умственные силы, что он, упоенный некоторым успехом своей комедии, дававшейся в миланском цирке, и отзывами мелких газет, вообразил себя призванным к чему-то великому и составил план социальной реформы на основании теории, несколько сходной с дарвиновской теорией полового отбора. Так, он предполагал, между прочим, разделить всех девушек на три категории: самых молодых, сильных и красивых запереть в гарем и дать им в мужья наиболее здоровых, пылких молодых людей; потомки их мужского пола должны поступать в солдаты, а женского – тоже в гарем. Не обладающим физической красотой девушкам предоставляется выходить замуж за кого угодно, а безобразные обязаны сделаться публичными женщинами и отдаваться первому встречному без всякой платы.

Идеи свои Детомази вздумал однажды проповедовать на площади и, перейдя от теории к практике, пытался изнасиловать одну женщину, но был тотчас же арестован. Чтобы яснее представить всю нелепость взглядов этого маттоида, я приведу здесь отрывки из своего разговора с ним. Когда я спросил его, неужели мошенничество кажется ему хорошим делом, он отвечал мне: «Да ведь это только по вашим глупым законам мои поступки кажутся дурными, а я сам не считаю их такими. Мне деньги нужны для блага других, для того, чтобы пропагандировать мой план возрождения человечества».

Вопрос: Но ведь вы тратите же деньги и для себя лично?

Ответ: Совсем нет, я все отдаю тем женщинам, которых хочу привлечь на свою сторону, и для этой цели я даже продал одежду, доставшуюся мне после отца.

Вопрос: Следовательно, чтобы достать денег, вы не остановитесь ни перед чем, даже перед убийством?

Ответ: Конечно, я не прочь бы убить какого-нибудь богача. Чтобы ввести мою систему, мне необходимо много денег, несколько миллионов, и я уверен, что рано или поздно они будут у меня, – я думаю об этом день и ночь.

Вопрос: Кто же даст вам такие деньги?

Ответ: Правительство или государство, в благодарность за изобретенную мной систему.

Вопрос: Но разве вам не приходит в голову, что ваша теория должна быть нелепа, если всякий раз, как вы пытаетесь осуществить ее на практике, вас арестуют?

Ответ: Это случается вначале при всяком нововведении. Чтобы новые идеи проникли в общество, нужно бороться за них, а потом уже дело пойдет без труда. Когда мир убедится в моей правоте, я получу награду, а все, кто преследовал меня, будут наказаны.

Далее, когда я заметил Детомази, что если он не изменит своего поведения и в будущем, то ему придется постоянно переходить из тюрьмы в дом умалишенных, а оттуда обратно в тюрьму, он отвечал:

– Все это правда, я и сам знаю, что врежу′ себе, но, как только меня выпустят отсюда, я опять примусь за прежнее. Та же самая штука выходит у меня и с пьянством – я сознаю, что мне вредно пить, и все-таки пью. Изменить своей натуры я не могу, и потому я решился или умереть в тюрьме, или привести свой план в исполнение.

Вопрос: Неужели вы не считаете преступлением изнасиловать женщину?

Ответ: Какое же это преступление! Мужчина обязан выполнять свое назначение, а законы ваши должны быть изменены согласно с моими требованиями. Говорю вам, что настанет время, когда на моей стороне будет и правительство, и король. Обольстить женщину, по-моему, даже похвально.

Вопрос: Зачем же вы убили свою жену, когда ее обольстил другой?

Ответ: Замужнюю женщину не следует трогать… она должна быть неприкосновенна.

В дополнение к этому диалогу упомяну также о сочинениях Детомази, которыми он занимался постоянно в тюрьме и больнице, лишь изредка только уделяя часть времени вырезанию прелестных шкатулочек. Среди этих сочинений есть прозаические и стихотворные. В первых сказывается иногда оригинальность – например юмористический список болезней, которыми страдал автор, но вообще они лишены каких бы то ни было литературных достоинств. Из стихотворений некоторые очень неплохи, как, например, «Цветы».

 
Цветы
По саду и рощам гуляя,
Нарвал я цветов для тебя;
Прими мой букет, дорогая,
Укрась им, друг милый, себя.
 
 
И роза в нем есть меж цветами,
Эмблема твоей красоты —
Вплети ее меж волосами:
Она хороша, как и ты.
 
 
Есть в нем и фиалка лесная —
Стыдливый прелестный цветок —
Украсит он, верь, дорогая,
Твой скромный душистый венок.
 
 
Есть лилия также в букете,
Чиста и невинна, как ты,
Ах, вспомни о бедном поэте
При виде ее красоты!
Как небо, цветы голубые
Нарвал я еще для тебя —
Пускай незабудки лесные
Расскажут тебе про меня.
 

Характерную же особенность всех произведений этого поэта-эпилептика составляют болезненный эротизм и безумные идеи теолого-коммунистического толка.

Определить, какой именно формой умопомешательства страдал Детомази, чрезвычайно трудно, но не подлежит никакому сомнению, что это был психически ненормальный человек, доказательством чего служит отсутствие у него осязательной и болевой чувствительности, полная потеря нравственного чувства, обилие бессмысленных и безнравственных сочинений, а также нелепая теория социальной реформы и, наконец, его чудовищный эротизм – это последнее обстоятельство любопытно в том отношении, что организм Детомази был крайне истощен вследствие пьянства и множества болезней, как временных, так и постоянных, например сифилиса, гонореи, эпилепсии и алкоголизма. Психическое расстройство выразилось у Детомази в сложной форме: он был в одно и то же время нравственно-помешанным, эпилептиком (хотя эпилепсия, по-видимому, обуславливалась злоупотреблением спиртными напитками), маттоидом-графоманом и мономаньяком. Природа, как видите, смеется над нашими классификациями, и если бы мы вознамерились строго держаться их, то наверняка наделали бы массу ошибок.

Мишель Бианко, 44 года, геометр, служил сначала в министерстве финансов, а потом, когда его уволили, поселился на родине и в продолжение нескольких лет вел ожесточенную борьбу с капелланом и другими духовными лицами из-за того, что те не позволяли ему загородить вход в церковь забором и сложить возле нее навоз, что он считал себя вправе сделать, так как его дом был расположен рядом с церковью. Он не раз затевал тяжбы по этому поводу и всегда проигрывал их, но это не убедило его в неправильности иска, а только заставило прибегнуть к самоуправству. С тех пор Бианко положительно начал преследовать капеллана и священников, так как, по его мнению, существование духовных лиц в наше время утратило всякий смысл; он не давал им проходу на улице и одного из них даже оскорбил действием, за что и понес должное наказание. Однако это не заставило его угомониться: он входил в церковь с трубкой, расклеивал у дверей ее возмутительные прокламации и даже пытался поджечь ее, за что попал наконец в тюрьму. Произведенное над ним медицинское исследование показало, что он почти совершенно нормален физически, но, очевидно, поврежден умственно: чувствительность (affettivita) у него была несколько понижена, кроме того, замечались частые подергивания лицевых мускулов. Он презрительно относился к родине, выказывал полное равнодушие к своей семье и говорил, что любит только Италию вообще. Относительно религиозных вопросов он держался крайне радикальных убеждений, так что само насилие над священниками казалось ему доказательством гражданской доблести на том основании, что в конституционной Италии духовенство не должно быть терпимо.

Тщетно старались убедить его в противном, доказывая, что священники приносят пользу как духовные наставники народа; он упорно стоял на своем что в настоящее время попы совершенно не нужны, что Турин, где их особенно много, гибнет именно благодаря им и что будь он главой государства – их скоро не осталось бы ни одного. При этом религию Бианко считал, однако, необходимой, и только ее служители казались ему чем-то излишним. Так как доводы свои он основывал зачастую на бессмысленной игре слов (как, например, функция и фикция) или на личном неудовольствии, то глубоких искренних убеждений в нем нечего и предполагать, а настойчивость его в преследовании священников объясняется просто однопредметным помешательством. Впрочем, у него есть и другая мания – обращаться всюду с петициями и прошениями: он подавал их и королевскому прокурору, и в различные министерства, и королю, и, наконец, даже самому папе.