Текст книги "Фрам — полярный медведь"

Автор книги: Чезар Петреску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

XIII. ФРАМ НАХОДИТ СЕБЕ МАЛЕНЬКОГО ДРУГА

После первых зимних вьюг небо очистилось. Ветер стих. Открылся высокий синий небосвод, засверкал мириадами звезд. Настала студеная, неземная, сказочная полярная ночь.

Необъятные белые просторы иногда озаряла луна. Перламутром переливался ледяной покров океана, перламутром сияли снега, перламутром лучились обледенелые утесы.

Иногда светили одни звезды.

Потом на полнеба развернулось-заполыхало северное сияние.

Справа показались три радуги всех виданных и невиданных красок.

Показались, растаяли одна в другой, разделились и снова слились. А из-под их таинственной, начертанной в небе дуги замерцали, затрепетали в фантастической пляске огни. Голубые, белые, зеленые, фиолетовые и оранжевые, желтые и пурпуровые, они сплетались и спадали шелковыми полотнищами, то развертываясь, то неожиданно снова сходясь.

Вдруг все исчезло.

Потом опять началась колдовская пляска.

Как свечки на новогодней елке, загорались огоньки, реяли золотые нити.

Взвивались ракеты. Текли реки расплавленного золота и серебра. Рассыпались фейерверком искры. Внезапно вся эта феерия превращалась под аркой радуги в прозрачный занавес, по которому скользили светозарные голубые и алые, фиолетовые и зеленые, желтые и оранжевые змейки.

Звонкий воздух огласился далекой, нежной, едва уловимой музыкой, напоминавшей не то перезвон серебряных бубенцов на зимней дороге, не то вздохи невидимого струнного оркестра. Это вздыхало само небо.

Взгромоздившись на высокую скалу, Фрам смотрел на фантастическую пляску огней, слушал никогда не слышанную им музыку.

Имей медведь человеческий разум, он, наверно, спросил бы себя: для кого все это великолепие в скованной морозом пустыне?

Кому здесь радоваться величию полярной ночи, ее волшебству? Не пустынным же холодным, застывшим под ледяным зеркальным покровом просторам океана!

Фрам залез в свое ледяное убежище, свернулся клубком, зарывшись мордой в мягкую, густую шерсть на брюхе, и пытался заснуть.

Ни с того ни с сего разыгралась пурга. Черные тучи заволокли луну. Поглотили звезды. Погасили мерцание северного сияния.

Покатились волны провеенной снежной пыли, рушились гребни скал, трещали льды. Синей ночью вновь овладели и пошли куралесить духи мрака. Угас волшебный свет.

Феерическое представление окончилось. Заревела, застонала, засвистела на все лады обезумевшая пурга.

Закрыв глаза, Фрам мечтает о теплых странах, где каждый вечер зажигаются огни, стоит лишь повернуть выключатель, где смеются дети и, сидя у открытой жаркой печки, просят стариков рассказать им о чудесных приключениях в полярных льдах.

Мечты переходят в сон.

Фрам скулит во сне точно так же, как он скулил по ночам в клетке цирка Струцкого, когда ему снились эти пустынные дали. Тогда он тосковал по здешней жизни. Теперь, дрожа от холода, он тоскует по тамошней жизни.

Когда пурга улеглась, он вылез, голодный, из берлоги.

Остальные медведи куда-то исчезли. Фрама больше не ждет готовый обед, как раньше, когда он поражал и пугал их своими сальто-мортале. Может быть, медведи ушли в им одним известные места, где в полыньях еще высовывают головы моржи и тюлени? А может, они залегли в берлогах, где у них припасено мясо, и ждут в сонном оцепенении, когда на краю небосклона снова покажется полярное солнце?

Один, мучимый голодом, Фрам шарит по щелям между скал. Его сопровождает в лунном свете лишь собственная тень. Все следы замело. И все равно они были старые. Ни одного свежего следа.

Пустыня.

Безмолвие.

Сверху смотрит стеклянная, неподвижная луна.

Фраму хочется поднять вверх морду и завыть по-волчьи.

Здесь нет никакой меры времени – он не знает, долго ли еще ждать конца этой бесконечной ночи.

В черном отчаянии он спускается на лед и бредет без цели, куда глаза глядят. Ему теперь безразлично куда идти, лишь бы избавиться от жуткого одиночества. Быть может, ледяной мост соединяет этот остров с другим? Может, где-нибудь существует остров, где все же больше жизни, чем здесь?

Зачуяв пургу, он, как умел, строил себе из снега убежище и, лежа в нем, часами ждал, когда стихнет ветер. Потом долго разминал онемевшие ноги, повернувшись спиной к северному сиянию: чудо это не согревало его, не могло утолить его голод.

Сколько времени он брел по льду? Неделю? Две? Больше?

Кто его знает!

Иногда ему хотелось растянуться на ледяном ложе и больше не вставать, даже не поднимать головы, так он был изнурен.

Но остатки воли все же заставляли его встряхнуться. Собрав последние силы, Фрам вставал на задние лапы и принюхивался к ветру: не принесет ли он хоть далекого дыхания земли, запаха живой твари, а может быть, и человека?.. Холодный ветер больно резал ноздри, но ничего ниоткуда не приносил.

Заплетающимися шагами Фрам шел дальше, к неведомой цели. Шел, опустив голову, не вглядываясь в дали. Поэтому он не сразу заметил, когда в лунном свете на горизонте показалась синеватая полоска, и не ускорил шага. Другой берег, другой остров… Что ждет его там? Опять, верно, медведи, которые скалятся и убегают при его приближении. Неужели он так и не найдет себе товарища, друга? А ведь, кажется, пора уже. Фрам не терял надежды…

Не глядя вокруг, он вскарабкался по крутому ледяному берегу. Лунные лучи падали косо. Рядом с ним ползла его тень. Она была его единственным спутником в этой пустыне, лишь с ней делил он свое одиночество.

С ней, со своей верной тенью, он изъездил немало теплых стран. Она одна знает, где они побывали, какие люди живут за рубежом полярной ночи, какой там бархатный песок, какие сады, где цветет сирень и растет коротенькая, мелкая, мягкая, как постель, трава, на которой усталой тени было так хорошо отдыхать у его ног.

Косо падали лунные лучи.

А с другой стороны шагала рядом тень Фрама, его верная, неразлучная подруга среди жуткого одиночества полярной ночи. Повернув голову, не глядя себе под ноги, Фрам следит теперь только за движениями своей тени по льду. Поднимет он лапу – поднимет и она; ускорит шаг – ускорит и она; качнет головой – качнет и она.

Но вот тень остановилась с поднятой лапой. Она встретилась с другой тенью.

Та, другая тень, маленькая, черная, прыгала и танцевала.

Фрам повернулся к луне и вскинул глаза – посмотреть, кому же принадлежит эта новая, игривая тень.

В лунном свете на макушке высокой скалы плясал и прыгал белый медвежонок.

Но Фрам тотчас же понял, что это лишь обманчивая видимость. Положение медвежонка на макушке скалы было совсем не таким веселым. Как и зачем он туда забрался, было известно лишь ему одному. А теперь у него не хватало храбрости слезть. Когда медвежонок пробовал спуститься, лапы его скользили по обледенелому камню, он испуганно цеплялся за скалу когтями и подтягивался обратно. Потом скуля и дрожа от страха, кое-как возвращал себе утерянное равновесие.

При виде этого малыша в беде Фраму стало весело.

Он поднялся на задние лапы и, прислонившись плечом к скале, сделал медвежонку лапой ободряющий знак:

– А ну, глупыш! Прыгай, не бойся! Гоп! У меня в жизни бывали положения потруднее!

Медвежонок трусил.

Сам Фрам, по-видимому, не внушал ему никакого страха. Наоборот, малыш, казалось, обрадовался и ему не терпелось поскорее слезть со скалы, чтобы с ним познакомиться. Зато высоты, куда его занесло, он явно боялся.

Фрам снова подал ему знак, на этот раз обеими лапами:

– Смелее, бесенок! Дядя поймает тебя, как мячик.

Медвежонок закрыл глаза и съехал со скалы на спине. Фрам поймал его лапами, поставил перед собой на снег, потом отступил на шаг, чтобы лучше видеть, с кем свела его судьба.

Медвежонок смотрел на него снизу.

А Фрам на него сверху.

– У тебя, кажется, симпатичная рожица, – дружелюбно проурчал он.

– А ты, кажется, славный дядя! – казалось, отвечало радостное урчание медвежонка.

После этого по медвежьему закону они обнюхали друг друга нос к носу, чтобы лучше познакомиться.

Малыш потерся мордочкой о морду Фрама и даже позволил себе неуважительно лизнуть его в нос, проявляя бурный восторг.

Их тени спутались на снегу. Маленькая тень прыгала и вертелась вокруг большой, сливалась с ней и, снова отделяясь, возвращалась на место.

Фрам погладил своего нового друга лапой по темени, как он когда-то ласкал детенышей человека, подзывая их и делясь с ними конфетами.

Медвежонок не отскочил, не заворчал, а, наоборот, казался очень довольным такой лаской.

Растроганный Фрам почесал у него под подбородком, потом приподнял его, чтобы заглянуть ему в глаза. Вся его горечь рассеялась. Наконец-то он встретил родича, который не показывает ему клыков и не удирает от него во всю прыть!

– А теперь надо придумать тебе кличку, – проурчал он, опуская медвежонка на снег и глядя на него с нежностью. – Кажется, я уж придумал. Нрав у тебя, видно, неугомонный, забрался ты куда не следовало, потому я назову тебя «Непоседой». Это звучит не очень красиво, зато подходит тебе в самый раз, дорогой мой Непоседа! Не огорчайся, потому что быть Непоседой все же лучше, чем быть Пустоголовым…

Медвежонок не знал, что стал Непоседой, так как не понимал урчания Фрама. Зато он тотчас же постарался оправдать свою кличку и стал цепляться за взрослого дядю, чтобы тот опять взял его «на руки». Видно, ему впервые пришлось испытать это удовольствие и теперь захотелось еще.

– Нет, дружок! – проурчал Фрам. – Нечего привыкать! Ты, я вижу, уже большой. И, вообще, для медвежонка стыдно проситься на руки. Хочешь лазить? Пожалуйста, вот глыба льда! Или карабкайся вон на ту скалу.

Медвежонок понял, что его на руках носить не станут, и быстро свыкся с мыслью, что придется идти самому.

Фрам посмотрел на него с грустью. От людей он научился осторожности.

Радость их встречи могла оказаться преждевременной, а дружба недолговечной. Из-за скалы могла в любой момент появиться медведица, ощериться и броситься на него с ревом и воем. И тогда ему опять придется обороняться обычными акробатическими фигурами, прыжками и подножками, пока медведица не зароется носом в снег и не откажется от борьбы с циркачом.

И все закончится так же, как неизменно кончались прежние встречи.

Разъяренная медведица повернется и влепит медвежонку две-три увесистых оплеухи, чтобы научить его уму-разуму, чтобы не шатался без толку. Потом поддаст лапой сзади, и когда малыш покатится кубарем, проворчит: «Марш вперед! Я тебя догоню. Мы с тобой еще поговорим!..»

И Фрам опять останется один со своей тенью и опять будет слоняться как зачумленный по ледяной пустыне.

Вот какую горькую думу думал Фрам, стоя на задних лапах и глядя на медвежонка.

Непоседа тронул его лапой и проурчал на своем языке:

– Эй, дядя! О чем задумался? Я тебе уже надоел?

Фрам с жалостью пожал плечами:

– Что ты понимаешь? Ты еще маленький и глупый!..

Медвежонок, казалось, понял его. Потому что он сразу погрустнел и тоненько заскулил:

– Я, правда, еще маленький. Маленький и несчастный, посмотри, какая у меня тут, на голове, ссадина… Но я совсем не такой глупый, как ты думаешь, честное слово!

Он стоял перед Фрамом, освещенный луной, и почесывал маленькой лапой голову, где действительно была видна незажившая ссадина.

Фрам нагнулся посмотреть болячку. Хотя он многое перенял от людей, но как лечить раны, у ветеринара цирка Струцкого не научился. А потому ограничился тем, что по звериному обычаю полизал глубокую ранку и проурчал:

– Эге! Знаю я, что тебе тут помогло бы, господин Непоседа! Капелька йоду! Пощипало бы чуточку и шкурка немного запачкалась бы. Но через неделю не осталось бы и следа ни от ссадины, ни от пятна… Без йода так скоро не заживет. Пусть подсохнет сама собой. А пока что когтями не расчесывай. Не то мигом переменю тебе кличку и вместо Непоседы окрещу тебя Царапкой…

Медвежонку было решительно все равно: Непоседа или Царапка. Он ничего из урчания Фрама не понял. Этот дядя говорил на каком-то другом языке, непонятном в Заполярье. И совсем уже странной казалась ему перенятая у людей привычка Фрама давать всем клички. Для медвежонка всякий медведь, большой или маленький, пустоголовый или нет – просто-напросто медведь и ничего больше. Песец есть песец, а заяц – заяц.

У него в голове не было, как у Фрама, полно всевозможных кличек. Зато была ранка, которая здорово болела и к которой невольно тянулась его лапа.

Фрам отвел лапу и пожурил его:

– Сказано: не трогать! Объясни лучше, как это ты заработал такую ссадину?.. Ранка глубокая, похоже, что тебя задели когтем. Бьюсь об заклад, что медвежьим. А ну-ка расскажи, как было дело?

Непоседа чувствовал себя очень несчастным. Стоял перед Фрамом и вся его веселость исчезла. Урчание большого, доброго медведя он не понимал. Но рассказать ему было что. С ним стряслась большая беда, он еле спасся… Только как об этом расскажешь? Лучше отвести дядю на место происшествия.

Большой добрый медведь сам сообразит, как случилось, что он остался сиротой, и почему страх загнал его на макушку высоченной скалы.

Он потянул Фрама лапой, точно так же, как детеныши людей тянут своих дядей за полку пальто, приглашая их зайти в кондитерскую.

Фрам понял. Понял и не стал расспрашивать, как и что. Они отправились на место происшествия. Непоседа впереди, следом за ним Фрам. Между скал, при ярком лунном свете на снегу виднелись следы. Определенно медвежьи. Следы были тройные. Два следа большие, почти одинаковые, потом поменьше – следы Непоседы, которые вели к той самой скале, с которой снял его Фрам.

Медвежонок бросился вперед.

Фрам остановился.

Перед ними лежало на снегу большое белое тело.

Медвежонок бросился к нему, зарылся головой в мех, потом заскулил и забегал вокруг.

Фрам осторожно приблизился. Сначала он подумал, что медведица просто отдыхает на снегу. Что будет дальше, он уже знал: она вскочит, яростно зарычит, потом бросится на него, заставит его проделать свое знаменитое сальто-мортале, которое не могло принести ей никакого вреда, а лишь должно было доказать в два счета, что драться с ним нет никакого смысла. Драться Фраму очень не хотелось: драка положила бы конец его дружбе с Непоседой.

Но медведица не подавала никаких признаков жизни.

Она не поднялась на задние лапы, не заревела, гневно раскачивая головой.

Внимание Фрама привлекли следы борьбы на снегу. Он увидел пятна крови и понял печальную действительность.

Мать Непоседы была мертва и холодна, как кусок льда. Она была убита в схватке, совсем непохожей на шуточные битвы Фрама. В схватке с медведем. Об этом рассказывали следы.

Медвежонок совался мордочкой в мохнатое брюхо мертвой матери, где, он знал, был источник теплого молока. Источник иссяк. Детеныш не мог понять этого страшного чуда, точно так же, как Фрам когда-то, когда он остался сиротой, не понимал того ужасного, что произошло с его матерью среди других таких же суровых льдов.

Малыш жалобно скулил и катался по снегу, то и дело вскидывая глаза на доброго большого медведя, словно ожидая от него объяснения.

Фрам погладил его по голове и обнял, отдаленно и смутно припоминая, как тяжело остаться сиротой.

– Нам тут больше нечего делать! – проурчал он и потянул за собой медвежонка. – Мне все теперь ясно. Твоя мама погибла, защищая тебя. Убив ее, медведь погнался за тобой и убил бы тебя тоже, если бы ты не залез на скалу. Только тем ты и спасся. Вот бы встретиться с этим негодяем и вместе с тобой проучить его. Обещаю, что ему придется туго!..

Медвежонок никак не мог оторваться от трупа матери. Фраму пришлось поднять его и унести. Малыш глядел на мертвую медведицу через его плечо и скулил.

– Ну, будет! Довольно реветь. Будь мужчиной! – ласково пожурил его Фрам. – Слезами тут не поможешь. Пока что нам с тобой не мешает подкрепиться. Я-то привык поститься. А ты – другое дело!

Медвежонок продолжал неутешно скулить и все оглядывался назад через плечо Фрама.

Фрам решительно направился по следам убийцы.

XIV. ФРАМ РАССТАЕТСЯ СО СВОИМ МАЛЕНЬКИМ ДРУГОМ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ

Через некоторое время медвежонок начал проявлять беспокойство и страх.

Его молодое обоняние, не притупленное жизнью среди людей и обитателей циркового зверинца, обоняние свободного дикого зверя почувствовало приближение опасности. Непоседа узнал запах медведя, который гнался за ним и убил его мать. Фрам замедлил шаг.

Луна проливала на все вокруг таинственный холодный свет, такой чистый и прозрачный, какой бывает только в полярных краях.

На голубом снегу, как рисунок на бумаге, четко обозначался каждый след. Местами следы сопровождались пятнами крови.

Медвежонок тихонько заскулил. Фрам закрыл ему пасть лапой. Малыш понял и смолк.

Теперь Фрам бесшумно крался длинным упругим шагом, как бенгальские тигры, когда они приближаются к добыче.

Он опустил малыша на снег и, потеревшись носом о его мордочку, тихонько проурчал ему на ухо то, что на человеческом языке означало бы примерно:

– Сиди смирно, малыш! И чтоб я тебя не слышал! Жди!.. Ручаюсь, тебе понравится то, что ты увидишь…

Медвежонок, конечно, не понимал чужого языка, на котором Фрам объяснялся с людьми. Да и сам Фрам, возможно, сказал не совсем то что мы передали, то есть именно этими самыми словами: при всей своей выучке, он все же не обладал даром слова, да и ум у него не мог рассуждать по-человечески.

Тем не менее медвежонок замер на месте. Для нашей повести этого достаточно.

Не шевелясь, затаив дыхание, он прислушивался к тиканью своего сердца.

Фрам обогнул отвесный утес с подветренной стороны, чтобы легкий ветерок на мог его выдать, и неожиданно предстал на задних лапах перед медведем-убийцей.

Тот поднял на него скорее удивленные, чем сердитые глаза, заворчал и замотал головой. Может быть, в эту минуту он чувствовал некоторое презрение.

Он видел, что Фрам худой и облезлый, отощавший от голода. Сам же он был гладкий и сильный и только что попробовал свои силы, расправившись с медведицей. Ему было противно связываться с таким дохлым медведем.

В его глухом рычании слышалось приказание облезлому убираться подобру-поздорову. И пусть считает себя счастливым, что дешево отделался – застал его в хорошем настроении.

Но Фрам, казалось, не понял угрозы. Он приближался молча, не выказывая никаких признаков робости и не торопясь, потирал передние лапы одну о другую и даже прихлопывал в ладоши, как он делал на арене цирка, когда приглашал охотников помериться с ним силами в борьбе или боксе.

Такой самонадеянности медведь-убийца еще не видывал. Надо было немедленно наказать нахала.

Он уперся всеми лапами и устремился головой в брюхо Фрама – безошибочный прием, который всегда опрокидывает противника. На этот раз, однако, голова не встретила на своем пути ничего: вместо вражеского брюха она ударила мимо. Фрам завертелся волчком и теперь ждал, что будет дальше.

Убийца ткнулся носом в снег, поднялся, отряхнулся и с гневным ревом пошел на противника на задних лапах, намереваясь охватить его и перегрызть ему горло – словом, покончить с ним в два счета.

Фрам подпустил его совсем близко, немного отступил, прикинувшись испуганным, потом неожиданно ударил снизу вверх под подбородок, как его учили в цирке: бац! Злодей прикусил язык. От ярости и боли у него помутнело в глазах.

Он завыл и вытянул лапы, чтобы обнять Фрама за шею, но подножка и удар в брюхо повалили его мордой в снег. Фрам вскочил ему на спину, вцепился обеими лапами в загривок и принялся мерно колотить его носом об лед: один раз, два, три, десять раз, двадцать…

Напрасно извивался противник, выл, пытался подняться и стряхнуть с себя Фрама. Глаза его слезились, голова шла кругом, сил с каждым ударом становилось все меньше.

Из-за утеса медвежонок со страхом глядел на этот невиданный поединок, не подходивший ни под какие правила Заполярья. Не удержавшись, он тоже бросился в бой и принялся кусать убийцу за лапы, рвать ему шубу. Хотелось поскорей увидеть его мертвым на льду, как лежала его мать с потухшими глазами и иссякшим источником молока.

Фрам, однако, таких жестоких намерений как будто не имел. Ему хотелось только вывести противника из строя и немного притупить ему клыки. Это, видно, ему вполне удалось, потому что нескольких клыков тот потом не досчитался.

Сочтя свой долг выполненным, Фрам слез со спины убийцы.

Дикарь бросился было кусаться, но Фрам схватил его за загривок, завертел и ударил мордой об гранитный утес. Едва очухавшись, тот зарычал и снова ринулся в бой.

Фрам повторил маневр. Три раза кряду кидался на него убийца и три раза прикладывался в том же месте к гранитной стенке, пока, наконец, ему стало не до драки.

Он лежал, скорчившись, тер лапами окровавленную морду и ревел, не понимая, что с ним произошло.

Фрам подозвал Непоседу, и они отправились дальше.

А за ними в ночном безмолвии еще долго раздавались вой и стоны медведя с выбитыми зубами.

Но Фрам их не слушал: он поступил так, как считал справедливым.

Однако глаза семенившего рядом с ним медвежонка, казалось, спрашивали его с удивленным недоумением:

– Почему ты не убил его, как он убил маму? Что это за драка?! Какой же ты после этого медведь? Никогда не видел такой драки и таких медведей!..

Подняв морду и принюхавшись к ветру, Непоседа вдруг радостно заурчал.

– В чем дело? – спросил Фрам на своем языке, ласково подталкивая его мордой. – Что ты там учуял?

– Что-то вкусное… Мясо… Сало! – ответило урчание Непоседы. В ледяной пустыне медвежонок оказался более подготовленным к вольной и опасной жизни, чем Фрам. Он быстрее улавливал доносимый ветром запах дичи. Быстрее чувствовал опасность.

Нюх Фрама был слабее и нередко обманывал его. Обоняние его притупили в зверинце запахи сотни разных зверей. Из-за этого и по многим другим причинам он жестоко страдал теперь от голода и чувствовал себя в Заполярье, как последний нищий.

Фрам брел, задумчиво покачивая головой. Медвежонок торопил его, теребя зубами за шкуру:

– Ну же, дядя! Дождешься, что нас опередят другие! Не пойму, что ты за медведь!..

Когда запах еды усилился, Непоседа помчался вперед, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.

Чуткий нос его не обманул…

На скалистом склоне берега, где зияло устье пещеры, лежала громадная мерзлая туша моржа: припрятанная добыча. А в самом устье пещеры оказалась еще одна, обе едва тронутые. Только голова и шея были обглоданы. Зимние запасы хозяйственного и бережливого медведя.

– Кажется, мы набрели на кладовую Щербатого! – весело проурчал Фрам. – Вот это удача! На ночь – то есть на зиму – нам с тобой хватит с избытком.

Медвежонок не стал дожидаться приглашения и набросился на одну из туш своими маленькими, еще молочными зубами, пытаясь порвать ее толстую, замерзшую, блестящую шкуру. Но его зубки скользили, как по стеклу. Малыш валился через голову, вставал, снова ворча и сопя принимался то за одну тушу, то за другую, потом карабкался на них: недаром его звали Непоседой!

Он издавал сердитые, жадные звуки. Слушая их, можно было подумать, что медвежонок собирается в один присест сожрать обе огромные туши – сотни килограммов мяса и сала. Но зубы его ничего не могли ухватить, и Непоседа то и дело скатывался кувырком в снег.

– Вот так история! – проурчал он наконец, усевшись на снег и глядя на Фрама. – Научи меня, как быть! Я выбился из сил!

Вид у него был такой жалкий и огорченный, а озорная мордашка такая симпатичная, что Фрам решил научить его одной хитрости, которую сам он перенял у людей и которая могла пригодиться малышу в будущем.

Он начал с того, что вырвал когтями два куска мяса из брюха одного из моржей. Два замерзших, твердых, как камень, куска. Потом улегся на них, согревая их своей шерстью. Медвежонок глядел на него, ничего не понимая. Пробовал сунуться мордой под брюхо Фраму: он еще никогда не видел белого медведя в роли наседки.

Немного погодя Фрам достал из-под себя размякшее, теплое мясо. И Непоседа вынужден был честно признаться, что его взрослый друг не только добряк и первоклассный борец, но еще знает множество всяких штук, одна другой хитрее, каких еще не видывали медведи Заполярья.

Оба наелись до отвала. Облизав себе морду, Непоседа поднялся на задние лапы и спросил глазами:

– Ну, дядя? Теперь куда?

Но Фрам еще не закончил выучки. Кое-что малышу еще следовало показать…

Он вошел в пещеру и тщательно ее обследовал. Она показалась ему подходящим убежищем, удобным для хранения провизии. С трудом перетащив моржовые туши, он сложил их в глубине пещеры и придвинул к ее устью тяжелую ледяную глыбу. Теперь у них была дверь.

– А теперь пора и отдохнуть… Видишь, и луна заходит!

– А мне спать совсем не хочется! – заявил на своем языке Непоседа.

– Хочется – не хочется, пока ты со мной, мое слово – закон! Усвой раз и навсегда!..

Проворчав это, Фрам схватил медвежонка за загривок, пятясь, втащил его в берлогу и задвинул за собой ледяную глыбу. Через пять минут медвежонок храпел, уткнувшись мордочкой в косматое брюхо Фрама.

Так завязалась их дружба, которая продлилась всю полярную ночь.

Провизии у них было вдоволь. Когда бушевала пурга, они загораживали устье берлоги ледяной глыбой, а когда в проясневшем небе снова показывалась луна, выходили на разведку.

Им дважды встречался медведь-убийца. Он брел шатаясь, худой, отощавший.

Завидев Фрама с медвежонком, он тотчас же прятался за скалы.

Урока повторять не пришлось. Возможно, Щербатый встречался за это время с другими медведями, может, даже дрался с ними и понял, что сила его потеряна навсегда, вместе с зубами.

Но вот небо начало понемногу светлеть. Звезды растаяли одна за другой. На востоке появилась огненная полоска. Приближалось полярное утро, весна.

Непоседа подрос и окреп. Кругленький, в теплой зимней шубке, он резвился без угомону. Однако из повиновения своего взрослого, умного и доброго друга не выходил.

Лишь только, бывало, заслышит его призывное урчание, сейчас прибежит и замахает у его ног своим смешным коротеньким хвостиком.

Медвежонок оказался на редкость смышленым. Видно было, что из него со временем получится первостатейный охотник. Несколько раз, почуяв песцов, привлеченных запахами берлоги, он смело вступал с ними в бой и получал хорошую встрепку. Доставалось от его клыков и песцам. Так или иначе, но они больше не возвращались.

Однажды утром, уже в преддверии весны, разразилась пурга и пробушевала целую неделю.

Когда ветер улегся и дали очистились, над горизонтом поднялось в медвежий рост солнце. Подул ласковый, теплый ветерок. Ледяной покров океана взломался, оставив у берега глубокие зеленые разводья.

Прилетели первые полярные крачки, потом первые серебристые и сизые чайки. Прилетели и те редкостные птицы, которых называют чайками Росса – с голубой спинкой, розовым брюшком и черным бархатным ободком вокруг шейки.

Возвращаясь с побережья, Фрам с медвежонком в третий раз встретили медведя-убийцу.

Он превратился в тень. Едва плелся, то и дело падая, поднимался и, сделав несколько шагов, снова падал.

Завидев Фрама и Непоседу, он не выказал прежнего страха. Даже не попытался удрать. Ему теперь было все равно.

Он, вероятно, тащился к своему прежнему логову, в пещеру, чтобы уснуть там вечным, беспробудным сном.

Медвежонок накинулся на него с грозным рычанием, принялся кусать и рвать его шкуру: старый долг еще не был выплачен сполна. Вместо того чтобы защищаться, Щербатый покачнулся, ища глазами, куда бы лечь.

Поведение Фрама навсегда осталось непонятным медвежонку. Он с сердитым рычанием одним движением лапы отшвырнул Непоседу от его жертвы, поднял за шиворот и посадил на высокую скалу – обычное место Непоседы. Затем знаком приказал ему сидеть смирно, а не то не миновать взбучки.

Потом направился к Щербатому.

Убийца лежал с закрытыми глазами, положив морду на вытянутые лапы.

Зная, какой способ борьбы предпочитает этот чудак, он не сомневался, что его сейчас схватят за загривок и начнут колотить мордой об лед.

Но лапа Фрама не схватила его, не встряхнула, не ударила об лед, а только легонько толкнула. Щербатый застонал, прося пощады.

– Вставай! – проворчал Фрам. – Пора сообразить, что я тебя не трону. Поднимайся и иди за мной!

Щербатый дрожал, не открывая глаз, и жалобно скулил. Фрам сгреб его, взвалил себе на спину и точно так же, как таскал когда-то, под хохот галерки, вокруг арены глупого Августина, отнес Щербатого в берлогу, к остаткам моржовых туш. Там он положил его мордой к мерзлому мясу. Щербатый со стоном открыл глаза. Порванные ноздри его расширились, он облизал разбитый нос и попробовал было откусить кусок, но беззубые десна только скользнули по мясу. Он уже не мог встать на ноги и откусить хороший кус, тряся головой, как прежде, когда у него были все зубы.

Фрам оттолкнул его. Щербатый испуганно съежился и застонал. То, что он увидел, было превыше его понимания.

Ученый циркач оторвал когтями кусок моржовой туши и, чтобы согреть его, сунул себе под брюхо. Потом, когда мясо достаточно размякло, положил его голодному Щербатому под нос. Тот принялся медленно жевать, как жуют беззубые старики. Он не знал, что ожидает его дальше, но пока что свершилось чудо: его кормят! Он получил теплый, мягкий кусок моржатины из лап того, от кого он ожидал смерти.

Кончив есть, он поднял на Фрама испуганные глаза.

– Чего тебе еще? – проворчал тот, теряя терпение. – Уж не воображаешь ли ты, что я буду нянчиться с тобой всю жизнь? Научился обращаться с мерзлым мясом и ступай себе подобру-поздорову!

Фрам направился к выходу из берлоги.

Щербатый оторопело глядел ему вслед. Вероятно, он принял все, что было, за хитрость и боялся, как бы этот чудной медведь не вернулся и не перегрыз ему глотку.

У входа в пещеру Фрам нашел медвежонка, который старался подглядеть, что происходит внутри. Фрам не обратил на это никакого внимания, – забыл, что велел Непоседе смирно сидеть на скале, куда сам посадил его. В отличном настроении, он знаком приказал медвежонку собираться в дорогу.

Берлогу они оставили Щербатому.

Пришла весна. Места было довольно для всех. Где-нибудь найдется логово и для них.

Сначала они шли рядом. Но медвежонок то и дело оглядывался и стал понемногу отставать. Фрам долго ничего не замечал, а когда хватился, медвежонка уже с ним не оказалось. Он остановился… Принялся звать его, сердито рыча… Никакого ответа! Тогда он пошел обратно по маленьким следам, ускоряя шаг по мере того, как ему становилось ясно, куда они ведут. Им овладела тревога.

Следы терялись в устье берлоги.

Фрам прислушался. Тишина… Это не обрадовало, а еще больше встревожило его. Он кинулся в берлогу.

Медвежонок преспокойно облизывался. Щербатый лежал с вытаращенными глазами и перегрызенным горлом.

Медвежонок расправился с ним по закону диких медведей Заполярья. У малыша был старый должок, и он его уплатил.

А теперь облизывал себе морду.