Текст книги "Беги, если сможешь"

Автор книги: Чеви Стивенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 13

Следующие несколько дней прошли точно в тумане. Мне приходилось ездить в больницу, чтобы поддерживать коллег, – все мы никак не могли прийти в себя после трагедии. Мы провели несколько групповых занятий. Медсестрам приходилось хуже всех. Мне и самой иногда казалось, что я вот-вот сорвусь. Особенно тяжело было соседке Хизер по палате. Джоди страдала от анорексии, она весила меньше сорока килограммов. В столовую ее всегда сопровождал кто-то из медсестер, чтобы следить за тем, как она ест. Хизер подружилась с Джоди и неизменно составляла ей компанию за едой. Теперь Джоди снова перестала есть.

Нелегко было и тем, кто застал сцену в кладовой. Одна из медсестер сказала, что в кошмарах ее преследуют образы залитой кровью комнаты. Мне мгновенно вспомнилась надпись на стене: «Он видит меня». Я никогда не забуду, какой ужас испытала, когда увидела ее. Но смерть Хизер настолько выбила меня из колеи, что я еще не раздумывала над смыслом этих слов. Теперь мне вспомнился Аарон на одном из вечерних заседаний, запах дыма и его звенящий голос: « Свет наблюдает за нами, он видит каждого из нас».

О чем он говорил? Я постаралась отрешиться от голосов вокруг и сосредоточиться на этом воспоминании. И тут же пришел еще один образ, и мое сердце сжалось от ужаса.

Я прячусь за хижиной, прижимаю к себе кошку и подсматриваю за церемонией, на которой собрались только взрослые. Языки пламени освещают разъяренное лицо Джозефа. Он пинает лежащего на земле мужчину и кричит: «Аарон предупреждал! Свет наблюдает за вами! Он видит тебя!» Мужчина стонет и корчится. Аарон оттаскивает Джозефа. Окружающие толпятся вокруг – на лицах некоторых написан страх, на других возбуждение. Они словно акулы, почуявшие запах крови.

Я усилием воли вернулась к настоящему, пытаясь избавиться от охватившего меня холодного страха. «Это прошлое, оно уже прошло. Ты уже не ребенок, ты в безопасности». Я заставила себя подумать о насущных проблемах. Почему Хизер написала именно этислова? Она не говорила ничего подобного во время наших бесед. Так почему она выбрала именно их? Связаны ли они с коммуной? Возможно ли, что ее охватило чувство вины из-за того, что она нарушила какие-то их правила или заповеди? Или Хизер пыталась сказать нам что-то? Я задумалась, не мог ли кто-нибудь из коммуны проникнуть в больницу? Нет, здесь все охраняется. Видимо, дело обстоит так, как я предположила с самого начала: она не справилась с чувством вины из-за выкидыша и решила, что каким-то образом виновата и в смерти своих родителей тоже. Если Аарон по-прежнему учит своих последователей, что Свет наблюдает за ними, она могла постоянно чувствовать осуждение свыше.

Я переключилась на происходящее вокруг. Окружающие обсуждали, где мы допустили ошибку. Я вспомнила незапертую дверь в кладовку, и меня снова охватило раскаяние. Но не одну меня преследовали образы случившегося.

– Я все время вижу ее лицо, – говорила Мишель, – как она лежит. Я совсем перестала спать. Каждый раз, как закрываю глаза, вижу…

Она провела рукой по лицу, и нам не нужно было объяснять, что она вспоминает: химические ожоги вокруг рта Хизер, искаженные гримасой губы, пятна на коже, тряпки, торчащие у нее изо рта. Несколько мгновений все молчали. Мне пришлось закрыть глаза, а когда я открыла их, то встретила сочувственный взгляд Кевина.

В обед я съездила домой. Когда я выходила из машины на парковке, рядом со мной вдруг возник Даниэль – на плече у него висела сумка Хизер, в руках он держал какую-то коробку и их свадебную фотографию. Неужели он ждал меня?

– Даниэль! Как вы себя чувствуете?

Глаза у него были красные, волосы взлохмачены, лицо заросло щетиной. Очевидно, он уже несколько дней не спал. Когда наши взгляды встретились, я чуть не отшатнулась – такая боль полыхала у него в глазах.

– Плохо, доктор Лавуа. Но какая вам разница, верно? Вы свою работу сделали, теперь вам все равно.

Меня испугала агрессия в его голосе, и я ощутила прилив адреналина. Мой желудок болезненно сжался. Я попыталась нащупать кнопку сигнализации на брелке.

– Мне не все равно, Даниэль. Я знаю, как вам сейчас тяжело…

Он шагнул ко мне.

– Ничего вы не знаете. Ни обо мне, ни о моей жене. Она для вас всего лишь очередной пациент. А для меня она была всем.

Голос его дрогнул, и он умолк, а потом тряхнул головой и расправил плечи.

– Это вы позволили ей умереть. Я засужу всех в этой чертовой больнице!

Я оказалась в ловушке – вокруг стояли автомобили, сзади была стена. Нас могли заметить охранники или кто-нибудь из моих коллег, но вокруг никого не было видно.

– Не хотите пройти в больницу и обсудить это? – спросила я, стараясь говорить мягко и успокаивающе.

– Что тут обсуждать? – Голос Даниэля звучал гневно, он тяжело дышал. – Она умерла, все, тут уже ничего не сделаешь.

Мне хотелось помочь ему: растолковать, что такое депрессия, рассказать, что бывают люди с хронической тягой к самоубийству, и объяснить, какое разрушительное действие может оказать место вроде «Реки жизни» на человека с нестабильной психикой. Но я не находила слов – слишком тяжело было смотреть на его отчаяние, слишком больно и горько было мне самой. С юридической точки зрения мне сейчас вообще не следовало с ним разговаривать.

Даниэль был достаточно умен, чтобы это понимать.

– Все равно вы лжете, – сказал он. – Вы мне не скажете, что с ней произошло, и никто здесь не скажет.

– Даниэль, мне и правда очень жаль…

– Хватит извинений. Я доверял вам.

Эти слова больно резанули меня. Он сделал шаг вперед, и я испугалась еще больше.

– Я думал, что ей лучше. – Он говорил все громче, и я надеялась, что нас кто-нибудь заметит. – Что случилось? Что произошло?

Руки его тряслись, в глазах показались слезы.

В этот момент раздался мужской голос:

– Что здесь происходит?

К нам торопливо шел Кевин. От облегчения я почувствовала, что слабею, и прислонилась к своему автомобилю. Даниэль медленно отступил, вытирая глаза. Когда они поравнялись, Кевин спросил:

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Мне ваша помощь не нужна.

– Тогда, думаю, вам лучше уйти.

Даниэль повернулся ко мне. Я замерла, Кевин напрягся. Но Даниэль просто протянул мне фотографию.

– Возьмите.

Он кивнул, повернулся и ушел.

Несколько мгновений мы молча смотрели ему вслед, после чего Кевин спросил:

– Вы в порядке?

– Нормально, – кивнула я.

Он поймал мой взгляд и вопросительно приподнял бровь. Он прекрасно понимал, что я расстроена. Я смущенно улыбнулась.

– У вас есть время выпить кофе? – спросил он.

Я колебалась. Мне надо было заняться бумагами. Но я пережила стресс. Приятно было бы поговорить с кем-нибудь компетентным.

– Да, отличная идея.

Мы посидели в кафе, и я рассказала Кевину о преследующих меня угрызениях совести. Свадебная фотография лежала на столе между нами, и я беспрестанно поглядывала на нее, словно счастливая улыбка Хизер могла ответить на мои вопросы, придать смысл ее смерти.

Кевин рассказал, что ему тоже приходилось переживать смерть пациентов.

– Я даже стал сомневаться, могу ли быть врачом, – сказал он.

Я кивнула.

– Должна признаться, что чувствую себя так же. Постоянно перепроверяю себя.

– Это совершенно естественно. Ко мне не сразу вернулась уверенность. Я некоторое время путешествовал, пытался найти себя, а потом стал вспоминать всех, кому смог помочь, и тех, кому помогу в будущем. Всех спасти невозможно, но если мы поможем хотя бы одному человеку – мы уже жили не зря.

– Мне нравится такой подход, но я все время думаю, что упустила что-то. Надо было назначить ей персональную медсестру, но у нас только что было собрание по поводу финансирования…

Из-за бюджетных ограничений персональные медсестры приставляются только к самым нестабильным пациентам. Хизер никак не дала нам понять, что у нее снова появились суицидальные мысли.

– Если бы вы и попросили приставить к ней сестру, вам бы отказали.

Он был прав, но я все же могла попытаться.

– Вы правильно сделали, что вернули ее в отдельную палату. Несчастье могло случиться, даже если бы она оставалась в интенсивной терапии. Вы же сами знаете: если человек твердо вознамерился покончить с собой, он найдет способ.

– Это правда. Но иногда даже один день может все изменить.

– А потом что-нибудь могло снова ее сломить, – сказал он и заглянул мне в глаза. – Вы сделали все, что смогли.

Я вертела кружку в руках, избегая синего взгляда Хизер, который теперь казался мне сердитым и обвиняющим, словно она повторяла мои мысли: ты должна была спасти меня, ты все упустила!

Кевин наклонился ко мне через стол.

– Вы все сделали правильно.

Я смотрела ему в лицо, тщетно пытаясь найти хоть малейший признак неискренности.

– Вы не виноваты в ее смерти.

Я улыбнулась.

– Спасибо за поддержку. Я переживаю тяжелее, чем сама думала.

– Надо бы нам…

Он осекся, услышав писк пейджера, и разочарованно взглянул на экран.

– Служба зовет. Если захотите поговорить еще – обращайтесь.

– Хорошо.

После того как он ушел, я еще немного посидела, разглядывая свое отражение в окне и гадая, что он хотел сказать. Я сунула фотографию Хизер в карман и собрала посуду – чашка Кевина еще хранила тепло его рук.

Глава 14

На следующий день в газете появился некролог Хизер и объявление о ее похоронах – там же, где похоронили Пола. Мне вспомнилось, как я, оцепенев, стояла у его могилы и слушала стук земли по гробу. Как тяжело должно быть Даниэлю! Мне хотелось пойти на похороны из уважения к Хизер, но я не была уверена, что это хорошая идея, – пусть даже врачу приличествует появиться на похоронах пациента. Но лишний раз расстраивать Даниэля не хотелось. В конце концов я решила навестить могилу Пола, где давно не была, и по возможности издалека посмотреть на похороны.

День похорон выдался солнечным, но холодным – у меня замерзли руки и лицо. Я надела черный плащ, серый с кремовым шарф, который нравился Полу, и большие солнцезащитные очки. Положив на могилу тигровые лилии, я заметила, что кто-то посадил рядом цветущий кустарник. Я присела на корточки и увидела крошечную пластмассовую белую собачку – она была похожа на нашего пса Чинука, который умер за год до Пола. У меня на глаза навернулись слезы: Лиза навещала могилу отца.

В отдалении показалась процессия, движущаяся в сторону могилы Хизер. Людей было немного. В этом не было ничего удивительного – Хизер упоминала, что у нее мало родственников, а Даниэль рассказал, что она рассорилась со всеми друзьями.

Когда церемония закончилась, люди стали прощаться с Даниэлем и расходиться. Он немного постоял у могилы, опустив голову, после чего побрел в сторону парковки. Я подошла к могиле Хизер и положила на нее букет белых роз. Мне вспомнилась ее милая улыбка и взгляд синих глаз сквозь пряди волос.

«Прости, что не помогла тебе».

– Что вы здесь делаете? – раздался мужской голос позади меня.

Я обернулась. Это был Даниэль.

– Просто хотела проститься с Хизер. Извините за вторжение.

Я смахнула слезы и повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – сказал Даниэль.

Я замерла.

Он смотрел мне в глаза, и во взгляде его уже не было злобы – только усталость и печаль.

– Я должен извиниться перед вами.

Я расслабилась и перестала судорожно сжимать ручку сумки.

– Вы не должны…

– Нет, должен. Я вам столько всего наговорил на парковке. – Он покачал головой. – Это было нечестно. Просто я увидел ее вещи, нашу фотографию… – Он уставился на цветы на могиле и судорожно сглотнул. – Она пыталась покончить с собой, пока мы жили вместе. Это случалось и до того. Я не буду подавать на вас в суд. В любом случае виноват только я. Надо было раньше отвезти ее обратно в центр.

– Не уверена, что это помогло бы, Даниэль. Мне казалось, что ей там было не очень хорошо.

– Ей там было отлично. Проблемы начались, когда мы уехали.

– Возможно, но Хизер чувствовала, что они давят на нее уговорами вернуться. И в центре явно не уважали ее личные границы и желания.

– На нас никто не давил – они просто хотели знать, как у нас дела.

– Вы уверены? Может быть, они просто хотели, чтобы вы вернулись? Хизер упоминала, что вы жертвовали им деньги.

– Мы сами так решили. Вы потому сюда сегодня пришли? – резко спросил он.

– Нет, не потому. Простите, что расстроила вас. Мне хотелось проститься с Хизер. Она была замечательным человеком. Мне жаль, что я не смогла ей помочь.

Даниэль глубоко вздохнул.

– Вы же пытались. Вы единственная, кто ей помогал. Вы ей очень нравились…

Единственная…

Темная вода, запах песка и земли… В этих словах звучит что-то знакомое. Я на реке с Аароном, в мои колени больно врезаются холодные камни. «Ты единственная», – говорит он.

Я смотрела на Даниэля, но мысли мои витали в прошлом.

– Помоги мне, или я не смогу ее исцелить.

Аарон обнажен, и я стою перед ним на коленях. Он берет мою руку и кладет ее на свой член, потом нажимает мне на затылок.

– Я не знаю как, – говорю я.

– Доктор Лавуа? Вы в порядке?

Даниэль встревоженно смотрел на меня.

Я пыталась подобрать слова, но у меня кружилась голова. Все становилось ужасающе ясно. Были ли другие жертвы? Мне вспомнились медитации наедине с с женщинами, долгие прогулки. Он говорил, что хочет «исцелить ее». О ком шла речь?

«Даниэль. Сфокусируйся на Даниэле!»

– Простите. Я просто так живо вспомнила Хизер…

Мы смотрели друг другу в глаза. Нас объединяло общее горе. Потом он снова опустил голову, закрыл лицо руками и задрожал, всеми силами пытаясь сдержать свои чувства.

Я положила руку ему на плечо.

Не помню, как я добралась домой, – помню только, как разделась и забралась под душ. Стоя под струями воды, я разглядывала свое тело: какие еще секреты оно таит? «Что еще Аарон со мной сделал?» Я стояла под душем и лихорадочно терла себя мочалкой, пока вода не остыла.

Усевшись на диван, я постаралась успокоиться и обдумать факты. Если Аарон растлил меня, легко объяснить и мою клаустрофобию, и то, что мне было с ним неуютно. Но почему это воспоминание всплыло сейчас? Было ли оно настоящим? Тогда оно показалось настоящим, но теперь я уже не была так уверена – не было ни доказательств, ни каких-либо привязок ко времени, да и сами образы начали тускнеть. В последние три недели я погрузилась в воспоминания о коммуне, и сильный стресс, вызванный смертью Хизер, вполне мог исказить мои воспоминания – словно сон, который ничего не значит, а только демонстрирует другие эмоции. Могли ли таким образом проявиться мои подозрения об истинной природе Аарона? Его поступки даже в детстве казались мне предательством – возможно, моя психика просто представила их в более брутальном виде.

Некоторые терапевты в процессе работы с восстановлением воспоминаний случайно подселяли пациентам ложные воспоминания. Это послужило одной из причин возникновения недоверия к этой технике. Не было ли мое воспоминание результатом давней манипуляции?

Я попыталась загипнотизировать себя – смотрела на пламя свечи и считала в обратном направлении, – но мне не удалось добраться до искомого воспоминания. Все образы теперь были словно размыты. Я уже не понимала, где правда, а где ложь.

Глава 15

Тем же вечером я рассказала Конни о похоронах Хизер. Мы обсудили коммуну, разрушительное воздействие на психику ее обитателей и других возможных жертв сексуального насилия – если мое воспоминание было истинным. Я подумывала, не заявить ли в полицию, но решила, что пока не готова обнародовать свою историю – плохо, но я еще была не настолько в ней уверена. Однако необходимо, чтобы полицейские все же пригляделись к центру. Возможно, они увидят, что там все не так гладко, и закроют его.

На следующий день после работы я заглянула в полицейский участок. На территории Британской Колумбии работает королевская канадская полиция, но в Виктории и граничащем с ней Эскимальте действует муниципальная полиция. Дружелюбный офицер терпеливо выслушал меня и спросил:

– Вы точно знаете, что там кто-то пострадал?

– Нет, но они уговаривают людей отказываться от лекарств. Есть и другие проблемы.

Я рассказала, как они преследовали Хизер, как она пожертвовала им крупную сумму денег, как Аарон использовал техники контроля сознания.

– Ваша пациентка говорила, что ее удерживали там силой?

– Нет, но…

– Они вынуждали ее жертвовать деньги, применяли угрозы или запугивание?

– Насколько я знаю, нет. Речь скорее шла о давлении и манипуляции.

– Если никто из клиентов центра не жаловался, наши руки связаны. «Река жизни» – крайне уважаемая организация. Мы не можем ни с того ни с сего вломиться к ним и начать задавать вопросы.

Мне вновь вспомнился Аарон на реке. Полиция явно не собиралась начинать расследование без более явных улик. Мне не хотелось открывать ящик Пандоры, не будучи до конца уверенной, но если это произошло на самом деле и пострадали и другие девочки…

– А если лидер этой организации растлевает несовершеннолетних?

– Это правда?

Теперь уже нельзя было показать свои колебания.

– В прошлом это случалось.

Я глубоко вздохнула и вкратце рассказала офицеру о своем воспоминании и нашей жизни в коммуне.

Когда я закончила, было неясно, верит ли он мне, но на лице его было написано сочувствие. Он сказал, что запишет мои показания, но их придется отослать в полицейский участок в Шонигане – туда, где произошло преступление. Я спросила, надо ли мне сделать заявление тем, кто непосредственно займется делом.

– Вам решать, – сказал он. – Понимаю, вам было непросто решиться прийти сюда, и вы хотите побыстрее со всем покончить. Но вас все равно захотят допросить, и вам придется дважды через это проходить. Если вы можете туда съездить, будет удобнее…

– Я съезжу.

Я была измотана до предела – тяжело и неприятно рассказывать незнакомцу о перенесенном насилии, особенно учитывая, что я не помнила подробностей. Я словно бродила в темноте, натыкаясь на острые углы. Офицер сказал, что со мной скоро выйдут на связь, но я все еще не решила, как далеко готова зайти. Мне только хотелось, чтобы они проверили центр.

Надо ли говорить Робби, я тоже не решила. Однако полицейские могли к нему обратиться. Ему все это не понравится. Робби не из тех, кто склонен говорить о своих чувствах, особенно со мной, и он скорее спрыгнет с обрыва, чем расскажет о чем-нибудь полиции. Но меня смущало, что я что-то от него скрываю, поэтому я решила все ему рассказать после следующей встречи с полицией.

На следующее утро мне позвонила сержант Крукшенк – манера говорить у нее была деловая и непринужденная. Мы договорились встретиться в следующую пятницу в участке. В пятницу я пораньше ушла с работы и отправилась по шоссе Малахат в Шониган. Ехать мне предстояло минут сорок. Зимой Малахат становится опасной трассой: здесь много резких поворотов, крутых неровных склонов, а по каменной стене порой стекают ручейки. Но сегодня на дороге было спокойно. Путешествие было бы приятным, если бы меня не терзала тревога, как отреагирует брат, что сделает Аарон, когда обнаружит, что я заявила на него. Все во мне сжималось от ужаса, но я повторяла себе, что нет смысла паниковать, пока у меня недостаточно фактов. Однако тихий голосок где-то на задворках сознания все время повторял: «Ты уверена, что готова?»

Я повернула к Шонигану и выехала на Шониган-Лейк-роуд, которая вела вниз, в долину. В окрестностях велись лесозаготовки. Добравшись до перекрестка, я взяла правее и направилась в деревню на восточном берегу, где и находился полицейский участок. По пути мне попадалось множество летних домиков. В самом Шонигане живет не больше восьми тысяч человек, и большинство домиков принадлежат жителям Виктории, которые рады возможности искупаться и покататься на водных лыжах недалеко от города.

Сама деревня оказалась маленькой – два магазина, заправка, парикмахерская, видеопрокат, кафе и пара ресторанов. Остальную часть берега занимали фермы вперемешку с лесом, который облюбовали охотники и любители квадроциклов.

Здание участка было сложено из красного кирпича. Этот небольшой домик напоминал старую школу. Сидя на деревянной скамье в комнате ожидания, я наблюдала за проходящими мимо полицейскими и слушала, как они периодически посмеиваются над чем-то. Несколько минут спустя ко мне подошла симпатичная девушка в темно-синем костюме. Ее светлые волосы были собраны в пучок, открывая лицо сердечком, а глаза у нее были большие и карие. Шагала она пружинисто и уверенно – возможно, благодаря занятиям спортом. Но на вид она была едва ли старше моей дочери, что не внушало особого доверия к ее способностям.

Мне стало стыдно за свои недобрые мысли. Если она выросла до такой должности, значит, она профессионал.

– Добрый день, – сказала девушка. – Я сержант Крукшенк.

Я пожала ей руку.

– Здравствуйте, я доктор Надин Лавуа.

«Я не обманываю вас, я действительно доктор».

Мы прошли в тесную комнатку и сели за металлический стол. В углу висела видеокамера.

– Насколько я понимаю, вы хотите сделать заявление?

– Да.

В горле у меня пересохло, и голос дрогнул. Она предложила мне воды и принесла бутылку.

– Я запишу ваши показания, чтобы ничего не пропустить, но одновременно с этим буду делать пометки, если мне понадобится расспросить вас о чем-то поподробнее.

– Хорошо.

– Понимаю, как вам должно быть неприятно, – сказала она с бóльшим участием, чем я могла бы в ней предположить. – Все это случилось давно, но мне нужно возможно больше подробностей. Закройте глаза и как можно полнее опишите происшедшее. Попробуйте задействовать все чувства – обоняние, слух, все может помочь.

Я кивнула, не решаясь что-либо сказать: меня напугала идея закрыть глаза в такой тесной комнате.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Не торопитесь.

Я глубоко вздохнула, дожидаясь, пока пульс успокоится, пытаясь расслабиться, а потом закрыла глаза и заговорила. Для начала я рассказала, как мы попали в коммуну и как нам там жилось. Время от времени я открывала глаза. Она ободряюще кивала, но не задавала никаких вопросов, просто время от времени делала пометки.

– Мать рассказывала, что он учил меня плавать, но я не уверена, что все началось именно тогда…

В комнате было так тихо, что я слышала ее дыхание. Вдруг я почувствовала, что стены давят на меня, что мне необходимо выйти.

– Можно открыть дверь?

Она ошарашенно смотрела на меня.

– Или, может, у вас есть комната побольше? У меня клаустрофобия.

– Можем открыть дверь, но мои коллеги будут ходить мимо. К сожалению, другой комнаты у нас нет. Может, сделаем перерыв?

– Минутку.

Я три раза глубоко вдохнула и выдохнула, после чего продолжила:

– Мы были у реки…

Глаза мои закрылись, и я услышала ритмичный стук. Начался дождь. Мое тело расслабилось, и я соскользнула в прошлое.

Теперь я вспомнила, как все началось.

Через пару месяцев после того, как мы приехали в коммуну, Аарон стал обращать на меня внимание – когда мы сидели по вечерам у костра, он то и дело ловил мой взгляд, угощал меня фруктами и делано медлил, помогая мне сесть в нужную для медитации позу. Я стеснялась его и все время молчала, но мать отругала меня и велела быть повежливее.

Я спряталась от остальных в нашей хижине. Одна из собак недавно разродилась под моей кроватью. Я вытащила коробку с щенятами и взяла на руки одного из них. В хижину входит Аарон.

– Все в порядке? Я заметил, что ты ушла.

От смущения я отвечаю не сразу.

– Да, просто… я просто хотела проверить щенков.

Я опускаюсь на колени и задвигаю коробку под кровать, чувствуя на себе его взгляд. Когда я встаю, он рассматривает мое лицо и задерживает взгляд на моих губах.

Мне неловко, но я вспоминаю слова матери и не хочу показаться невежливой.

– Пойдем на реку, – говорит он. – Я тебе кое-что покажу.

Я иду вслед за ним по тропе. Мы продираемся через кустарники. Все вокруг мокрое от дождя. Когда мы выбираемся на скользкие мшистые камни, шум реки заглушает наши шаги. Наконец Аарон отыскивает местечко, которое со всех сторон ограждают упавшие деревья. На мне надеты свитер и джинсы, но я дрожу. При дыхании изо рта выходит пар. Он подходит ближе и обнимает меня. Я замираю, мое сердце колотится, я не понимаю: зачем он меня трогает?

Я поднимаю на него взгляд и спрашиваю:

– Зачем мы сюда пришли?

Он раскидывает руки и улыбается.

– Жизнь кроется в каждом листке и в каждой капле воды! – Он поднимает лицо к небу и делает глубокий вдох. – Чувствуешь ее аромат?

Я не понимаю, чего от меня ждут, но боюсь оплошать, поэтому послушно запрокидываю голову и вдыхаю.

– Пахнет хорошо.

Он опускается на плоский камень и жестом зовет меня к себе. Я медлю.

Он притягивает меня за руку.

– Давай помедитируем вместе. Будет здорово.

Я сажусь напротив, наши колени соприкасаются. Я опускаю голову и закрываю глаза, ожидая, когда он запоет.

Он наклоняется ко мне. Его дыхание сладковато пахнет марихуаной и обжигает мою замерзшую шею.

– Посмотри на меня, – шепчет он.

Я в замешательстве поднимаю взгляд. Мне еще не доводилось медитировать с ним вдвоем, и я боюсь ошибиться.

– Ты мне снилась прошлой ночью, – говорит он.

– Я?

Он кивает.

– Ты очень красивая.

Я краснею. Мне неловко это слышать.

Его лицо мрачнеет.

– Я тебе не особо нравлюсь, верно?

– Нет, вы мне нравитесь! – Испугавшись, что он почувствовал мое смущение, я спешу его переубедить. – Просто я стесняюсь.

Он с облегчением улыбается.

– Не надо меня стесняться. Мы же друзья?

Я улыбаюсь в ответ.

– Конечно, друзья.

– Хорошо, тогда закрывай глаза и будем медитировать. Тебе понравится.

Я закрываю глаза и жду, когда он начнет петь. Он кладет руку мне на затылок и касается губами моих губ. Его борода колется. Я пытаюсь отпрянуть – меня пугает происходящее. Его язык проникает в мой рот, и меня начинает мутить. Мне страшно, и я с силой отталкиваю его. В его глазах – удивление и гнев, губы недовольно сжаты.

– Ты же вроде сказала, что я тебе нравлюсь?

– Да, просто… я думала, что мы будем медитировать.

Он смягчается.

– Это такая специальная медитация. Для нас двоих. Но это секрет, так что никому не говори.

Мне становится еще страшнее. Происходит что-то не то. Я встаю.

Он хватает меня за руку. Он в ярости.

– Ты куда это собралась?

– Я не хочу.

– Да у тебя нет выбора! Хочешь, чтобы твоя мать поправилась? Помнишь, какой она была раньше?

У меня перехватывает дыхание. Я прекрасно помню, какой она была: вечная тоска и угрозы покончить с собой. Видимо, Аарон видит ужас в моих глазах и понимает, что зацепил меня, поскольку продолжает:

– Я помогу ей, Надин. А ты помоги мне.

Он расстегивает джинсы.

Годы спустя я подробно описала все, что он сделал и что заставил сделать меня.

– Он хотел, чтобы я сделала ему минет, но я не знала, что это, поэтому он заставил меня открыть рот и сунул туда член. И он трогал меня, но в основном за грудь. И без конца спрашивал, приятно ли мне. Мне было страшно, я дрожала, плакала и не понимала, что происходит. Когда все закончилось, он сказал, что если я кому-нибудь расскажу, то мама снова заболеет. Он сказал… – Я открыла глаза. – Он сказал, что она покончит с собой.

Я расплакалась – меня вновь охватил старый страх, чувство, что жизнь матери в моих руках, что я могу убить ее одним неверным шагом. Могу столкнуть ее в пучину горестей и черных мыслей. Это преследовало меня все детство: будь хорошей девочкой, заботься о маме! Кто же заботился обо мне? Робби, конечно, – но ведь он и сам был еще ребенком.

Стоя на коленях перед этим человеком, я была всего лишь маленькой девочкой – напуганной, беспомощной, понимающей, что происходит что-то неправильное, что я теперь грязная, что со мной что-то не так. У меня в животе поселилось тошнотворное чувство стыда.

Моя собеседница вышла и вернулась с упаковкой салфеток. Я не пыталась унять слезы, а сдалась им и позволила своему горю выплеснуться наружу – ради маленькой девочки, которую некому было защитить. Мной воспользовались самым худшим образом, моим страхом и чувством вины манипулировали, и я не могла сказать; «Нет, это неправильно, хватит!»И некому было спасти меня или хотя бы увидеть, что происходит. Некому было позаботиться обо мне.

Наконец я глубоко вздохнула, вытерла слезы и высморкалась, чувствуя себя абсолютно вымотанной. В горле у меня по-прежнему стоял горький комок. Теперь я понимала, почему вытеснила из памяти случившееся. Подобное часто происходит в тех случаях, когда сексуальному насилию сопутствуют угрозы, но нелегко принять, что это произошло с тобой. Кроме того, меня пугала мысль о других событиях – я так и не вспомнила, как прекратилось насилие и прекратилось ли оно вообще.

– Были ли другие случаи? – спросила меня младший сержант. – Он вас еще куда-нибудь водил?

Мне вспомнилось удивление матери: «Ты что, забыла наш пикник?» Теперь я его вспомнила. Аарон отвел нас на озеро, на берегу которого стояла рыбацкая хижина. Всем было весело, кроме меня. Я уже была здесь с Аароном и еще одной девочкой, чье имя забыла, – моей ровесницей. Он заставил нас раздеться и плавать в ледяной воде. Я не хотела, но вторая девочка послушалась, и мне пришлось подчиниться. Потом он захотел, чтобы мы нагишом играли в прятки. Мы протестовали и говорили, что уже взрослые для таких игр, но он сказал, что будет весело. Тот, кто водил, должен был сидеть у него на коленях. Я до сих пор слышу его голос, считающий до десяти, и чувствую его руку на своем теле.

Я поделилась своими воспоминаниями с сержантом.

– Думаю, обычно это происходило у реки. Может, несколько раз за первые несколько месяцев…

Тут я задумалась. Мать была права – после смерти Койота я стала бояться воды. Аарон предложил научить меня плавать, но это был всего лишь предлог, чтобы почаще водить меня на реку. Я смутно помнила, что поначалу он был милым и дружелюбным и действительно учил меня, но теперь я с ужасом понимала, что закончилось все совсем иначе.

Я рассказала сержанту об уроках плавания.

– А иногда… – Я глубоко вздохнула и сглотнула. – Иногда он заставлял меня трогать себя. Ему нравилось на это смотреть. А потом он заставлял делать ему минет.

Мне живо вспомнились его стоны, мои слезы и то, как я закрывала глаза, представляя, что нахожусь где-то далеко.

Я вытерла глаза.

– Пока я больше ничего не помню. Возможно, потом вспомню еще. Не знаю, из-за чего у меня возникла клаустрофобия.

– Воспоминания могут вернуться. Вы проделали огромную работу. Понимаю, как тяжело вам было.

Я вздохнула, чувствуя себя совершенно измотанной.

– Ему что-нибудь будет? С тех пор наверняка были и другие жертвы.

Я пояснила, что меня беспокоят методы и убеждения, принятые в коммуне.

– Мы побеседуем с ним и будем действовать по обстоятельствам.

– Каковы шансы, что вы арестуете его, если не будет других улик?

– Наша задача заключается в том, чтобы собрать информацию и передать ее дальше. После этого принимается решение – достаточно ли оснований заводить дело.