Текст книги "Кристиан Ланг - человек без запаха"

Автор книги: Чель Весте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

22

Последнее добровольное появление Ланга на публике было записано спустя несколько дней после той печальной встречи с Саритой. Он участвовал в развлекательной передаче «Кто хочет стать миллионером?» на четвертом канале, который начал работать сравнительно недавно и серьезно конкурировал с каналом Мерио, где транслировался «Сумеречный час». Ланг еще прошлой зимой согласился сниматься в специальном выпуске с участием знаменитостей, и теперь ему волей-неволей приходилось выполнять свое обещание. Следует отметить, что Ланг и другие известные люди – политики, актеры, музыканты, – которые участвовали в трех выпусках передачи, играли не ради собственной выгоды: это была благотворительная игра и игроки сами заранее выбирали, на какие нужды будет перечислен выигрыш.

Во время записи Ланг с особой остротой понял, что он – телеведущий без передачи и романист без романа. Поэтому в течение всей игры пребывал в дурном настроении. В комнате за павильоном накрыли стол с бутербродами, пирожными, кофе и вином, и, когда ведущий «Миллионера» Лассе Лехтинен заскочил туда, чтобы на бегу съесть бутерброд, Ланг стал ворчливым тоном читать ему лекцию о том, как унизительны такие на первый взгляд веселые телевикторины. Лехтинен на секунду оторвался от своего бутерброда, удивленно взглянул на Ланга и пробормотал:

– Да-да, конечно.

– Подобные передачи, – продолжал Ланг, – отнюдь не являются невинным развлечением, за которое их выдают. Напротив, – менторски заметил он, – они представляют собой смешение игры и жестокой реальности. Навязанные обществом обряды инициации, такие, как конфирмация, обязательная воинская служба и собеседование при устройстве на работу, теперь дополнились так называемым участием. С виду это невинная игра, которая приносит своим участникам минутную славу, а иногда даже немного денег.

Лехтинен покачал головой. Он, казалось, совсем растерялся, словно начал опасаться, что перед ним не Кристиан Ланг, популярный ведущий ток-шоу «Сумеречный час» – которое, к сожалению, закрыли, – а его двойник, сбежавший из сумасшедшего дома. А Ланг уже не мог остановиться.

– Но в действительности, – задыхаясь, продолжил он, – это жестокая игра, так как участники – люди в основном неискушенные, перед камерой не умеют ни говорить, ни двигаться. В непривычной атмосфере студии они ведут себя глупее и уродливее, чем в жизни, отчего опытные и самоуверенные ведущие выглядят умнее и красивее, чем они есть на самом деле.

Кроме того, хотел еще сказать Ланг, зрителям уже так промыли мозги, что никто не замечает изощренных механизмов унижения в таких программах, как «Невыполнимая задача», где немолодые люди, робкие и неуклюжие отцы и матери, пытаются проделать разные цирковые трюки под бодрые выкрики своих отпрысков и молодых, здоровых и красивых ведущих. Теперь, собирался сказать Ланг, способность прилюдно обнажаться воспринимается как должное, а тем, кто не хочет в этом участвовать, ставят диагноз «закомплексованные» и настоятельно рекомендуют пройти курс интенсивной терапии, желательно у телепсихиатра Вена Фурмана. Правда, Лангу так и не удалось до конца поделиться своими соображениями, потому что Лассе Лехтинен устал от его многословия: заметив в другом конце комнаты техномузыканта Даруда и фотомодель Янину Фростель, сметливый ведущий радостно побежал с ними здороваться.

Я видел эту передачу. Лассе Лехтинен отомстил Лангу. Иронично улыбаясь, он представил его как бывшего телеведущего, который предпочел свободное время эфирному. Несмотря на холодный прием, Ланг играл неплохо: он с ходу разделался с пятью-шестью вопросами и уже набрал порядочную сумму, которую фонд ЮНИСЕФ и Детская городская больница должны были поровну поделить между собой. И тут Лехтинен спросил его: «Какое французское выражение означает безумную, безоглядную любовь? А. l’amour bleu; В. l’amour brut; С. l’amour fou; D. l’amour brul #233;» [28]28
  Возвышенная любовь, грубая любовь, безумная любовь, пламенная любовь (фр.).


[Закрыть]. Я до сих пор не могу забыть лицо Ланга, когда он посмотрел в камеру. Это было лицо несчастного человека, страдающего от любви, однако взгляд его был исполнен параноидальной подозрительности, словно ему вдруг взбрело в голову, что щупальца его соперника опутали весь мир и вопрос, который ему только что задали, – дело рук Марко, самого дьявола. Но Ланг взял себя в руки. Под угрожающий рокот музыки он спокойно посмотрел на Лехтинена и ответил: «С. l’amour fou», после чего зазвучала драматическая мелодия, означавшая, что ответ верный. Блеснула вспышка света, холодные голубые лучи прожекторов скрестились на Ланге и Лехтинене, и ведущий одарил своего гостя ледяной улыбкой. После этого Ланг правильно ответил еще на несколько вопросов и набрал значительную сумму денег, за что удостоился – вероятно, последний раз в жизни – похвалы на страницах вечерних газет, одна из которых писала: «Отверженный любимец публики напрягает свои извилины ради детей».

Поздним вечером, спустя почти неделю после записи телевикторины, Ланг сидел в своем кабинете на Виллагатан и бесцельно лазил по интернету. Зазвонил мобильный. Ланг вытащил телефон из внутреннего кармана пиджака, ответил и тут же понял – что-то не так.

– Кришан, ты можешь приехать? – не здороваясь, спросила Сарита. Ее голос звучал испуганно и напряженно.

– Зачем? – не понял Ланг, но, сообразив, что это невежливо, быстро добавил: – Все-таки уже поздно.

Возникла долгая пауза.

– Чего ты молчишь? – нетерпеливо спросил Ланг.

– Здесь Марко, – тихо ответила Сарита, – он хочет поговорить с тобой.

– Да ты в своем уме?! – воскликнул Ланг. – Если Марко что-то от меня нужно, пусть сам возьмет трубку или приезжает сюда.

Сарита ответила не сразу. Сердце Ланга гулко застучало.

– Мне страшно, – неохотно призналась Сарита.

Ланг напряженно думал.

– Миро с тобой? – спросил он.

– Да, – ответила Сарита, – у него температура. Я постелила ему у себя, он только что вставал попить, и Марко сейчас укладывает его.

– И чего ты боишься?

– Не знаю… он такой… – Она не договорила.

– Я лучше вызову полицию, – сказал Ланг, стараясь говорить убедительно и спокойно.

– Нет! – испуганно прошептала Сарита. – Не смей! Прошу тебя, не надо!

– Чего же ты от меня хочешь? – раздраженно спросил он.

– Приезжай. Прошу тебя, приезжай, Кришан! – умоляла она. – Он обещал уйти сразу после разговора с тобой.

– А по телефону мы с ним не можем поговорить? – хотел отвертеться Ланг.

– Я предлагала. Но он говорит, что хочет встретиться с тобой лично. Прости, Кришан, что мне приходится просить тебя об этом.

Никогда и ни о чем она не просила Ланга так жалобно. Несколько секунд он молчал, пока его мозг безуспешно пытался найти хоть какой-нибудь выход.

– Передай Марко, я скоро приеду, – сказал он и в ту же секунду пожалел о своих словах.

Ланг ехал через центр и дальше по Норракайен и по набережной Сэрнес в Бергхэль, и с каждым кварталом ему становилось все страшнее. В его распаленном мозгу Марко становился все больше и больше, пока не превратился в злого демона, несокрушимого сверхчеловека, беспощадного и ужасного великана, который играет с ним в кошки-мышки. Ланг хотел остановить машину, достать телефон и позвонить в полицию, но испугался, что на сей раз клевета и глупые сплетни могут обернуться настоящий скандалом. Он вел машину и спрашивал себя, почему они с Саритой так и не смогли поговорить начистоту, хотя уже давно знали, что надвигается катастрофа. Когда он припарковал машину на Васагатан и побежал по Флемингсгатан, на него вдруг нахлынули воспоминания детства. Он почувствовал вкус немецких вафель с фундуком, которые его бабушка подавала с брусничным соком. Он увидел, как косой луч вечернего солнца заглядывает в окно его детской спальни в доме на окраине города и тонкая розовая полоска растворяется на темных обоях. Он увидел, как молодой дядя Харри возится со своим черным «мерседесом» в гараже на Линнанкоскигатан, и услышал, как из маленького транзисторного приемника на холодном бетонном полу гаража раздается «Лимон Лимонеро» в исполнении Лассе Мортенсона. Ланг понял, что в голове у него происходит то, что согласно расхожему мнению происходит в голове утопающего или любого другого человека, чувствующего приближение смерти: он только недоумевал, почему воспоминания его были столь незначительны и банальны.

Сарита дожидалась его внизу. Она впустила его в подъезд, и, насколько он помнил, на лифте они поднимались молча, а когда переступили порог, их молчание слилось с тишиной и темнотой квартиры. Сарита беспокойно взглянула на него и негромко позвала: «Марко!» Никто не отозвался.

– Наверно, Миро снова проснулся и Марко у него, – сказала Сарита, направляясь в спальню. Ланг разулся, по старой привычке прошел к окну и выглянул во двор. В окне напротив он не увидел ни вытянутых ног, ни голых пяток, ни пуфика. Возможно, тот человек переехал. Чтобы побороть свой страх, Ланг принялся свистеть. Он сел за кухонный стол и, продолжая свистеть, стал ждать появления Сариты и Марко из спальни. И вдруг кто-то так сильно потянул его за ногу, что он сполз со стула и ударился подбородком о край кухонного стола. Как только Ланг свалился на пол, Марко вылез из-под стола и набросился на него. Скоро шея Ланга оказалась в тисках крепких мускулов Марко.

– Я ведь предупреждал тебя, Ланг! Предупреждал еще прошлым летом, или ты забыл? – прошипел Марко сквозь зубы.

Ланг пытался вырваться, задыхался и не мог вымолвить ни слова. Он услышал, как Сарита выбежала из спальни. Она закричала, но негромко, так, чтобы не разбудить Миро:

– Марко! Прошу тебя! Прекрати, ты же обещал!

Однако Марко не слушал ее, хватка его стала крепче, и в глазах у Ланга потемнело. Голос Марко, полный ненависти, звучал у Ланга над самым ухом:

– Ты снова трахал ее, ублюдок! Думаешь, тебе все позволено! Ты снова совал в нее свой член! Я, вашу мать, убью вас обоих!

Ланг попытался позвать на помощь, но смог издать только сдавленный хрип, и ему показалось, что краем глаза он увидел Сариту, которая наблюдала за дракой, вытаращив глаза и прикрыв рот ладонью. Ланг ударил кулаком туда, где, как ему казалось, была голова Марко, и понял, что не ошибся. В ту же секунду ему удалось наконец с огромным усилием освободиться. Ухватившись за ножку стола, он смог даже привстать, но Марко обрушился на него снова. На этот раз Ланг упал на спину и ударился головой об пол, а Марко, не давая ему опомниться, уселся сверху и принялся душить его. Ланг увидел, что руки его покрыты белесыми пятнами, похожими на следы от ожогов. Почувствовав, что Марко крепко сжал его горло и надавил на кадык, он понял, что умирает и что ни он сам, ни Сарита – никто не в силах предотвратить это. И вдруг, как из-под земли, появился Миро: щеки его горели лихорадочным румянцем, светлые волосы были взъерошены, глаза блестели. Он бросился к Марко и повис у него на руке, всхлипывая и причитая: «Папа! Папа! Марко! Марко! Не надо! Не надо!» Марко не выдержал такого натиска и десяти секунд – он сломался. Слезы потекли по его щекам, и он разжал пальцы. Затем поднялся с пола, прошел в гостиную и сел на диван. Уронив голову на руки, Марко разрыдался, причитая: «Я ненавижу вас! Как же я всех вас ненавижу!» Ланг кое-как добрался до кухонного стула и тоже сел. Сарита стояла, прислонившись к стене возле спальни. Она плакала, то ли из-за буйства Марко, то ли из-за собственной беспомощности – Ланг этого не понял; в тот момент он вообще ничего не соображал. Марко по-прежнему сидел на диване и сквозь слезы проклинал весь белый свет, а Ланг пристально смотрел на него. Миро больше не плакал, только шмыгал носом и всхлипывал, потом вдруг подошел к отцу, обнял его и сказал: «Не плачь, Марко». Сарита посмотрела на Ланга, и во взгляде ее он увидел беспомощность и безысходность, как будто она хотела сказать: «Мне жалко Марко, это его мы должны пожалеть, неужели ты не понимаешь, Кришан?» Ланг покачал головой и сказал: «Ты болен, Марко. Понимаешь? Тебе лечиться надо». Потом заглянул в глаза Сарите и тихо спросил: «Кого же он все-таки ненавидит?» Сарита не ответила. Она оторвалась наконец от стены, обогнув Ланга, подошла к Марко, села рядом с ним на диван и заговорила тихим умоляющим голосом. Поначалу Марко молчал. Ланг решил, что она просит его уйти, и, наверное, это было так, потому что Марко поднял голову, посмотрел на него и, всхлипнув, сказал: «Обещай, что он тоже уйдет».

Марко покинул дом только минут через двадцать: сначала он долго беседовал с Миро в спальне, потом извинялся перед Саритой, но ни разу не взглянул на Ланга. Вскоре после его ухода Ланг тоже засобирался и попросил Сариту проводить его до машины. Сарита покачала головой и сказала, что не может оставить Миро. Она будет сидеть с ним, пока он не уснет. Сейчас это единственное, что она может сделать для него после всего ужаса, который ему пришлось пережить по ее вине. К тому же она знает Марко как облупленного и совершенно уверена, что тот не станет караулить Ланга на улице. И все же, когда Ланг вошел в лифт, он не сомневался, что Марко поджидает его внизу или за дверью подъезда. По дороге на Васагатан он поглядывал по сторонам, а когда садился в машину, проверил сначала, не прячется ли Марко на заднем сиденье. Прежде чем выехать с парковки, он убедился, что все двери закрыты, но сердце его все равно замирало от ужаса при мысли, что Марко может выскочить из тени любого здания и броситься на капот со словами: «Останови машину, Ланг! Останови машину, ублюдок!» Однако все обошлось, и Ланг потихоньку доехал до дома под покровом прохладной и ясной ночи.

23

Имело место и еще одно происшествие, о котором следует рассказать, – происшествие совершенно другого рода. Сам Ланг говорил, что случилось это в первых числах ноября, то есть недели за две до той самой ночи, когда он позвонил мне, чтобы попросить о помощи, хотя и было уже слишком поздно.

Дело было вечером, начинало темнеть. Ланг несколько часов подряд ходил по центральным магазинам и супермаркетам. Он купил лампочки, роман Сири Хюстведт (со скидкой, вспомнил он), старый альбом Ван Моррисона и готовую курицу с лапшой по-китайски. Домой он возвращался почти бегом, потому что шел дождь, а зонта у него не было. На Шеппаребринкен он наткнулся на пожилую женщину, которая лежала прямо на тротуаре. Безобразно толстая, с отекшим красным лицом, покрытым мелкими гнойными болячками, она была одета в изношенную темно-синюю робу и невозможно грязный плащ, который когда-то был белым. Два полиэтиленовых пакета с пустыми бутылками стояли рядом. Женщина была в сознании: открытые глаза уставились в свинцово-серое небо, и капли дождя сбегали по рябым щекам. Ланг хотел пройти мимо, как всегда поступал в подобных случаях. Так он и сделал – прошел мимо быстрым и уверенным шагом, даже не взглянув на нее. Но вдруг что-то случилось. Он не смог. Не смог оставить ее. Он развернулся и пошел назад, встал в нескольких шагах от нее и спросил: «В чем дело? Ты что, и подняться уже не можешь?» Голос его звучал грубо и раздраженно, и он сразу понял почему. Даже на таком расстоянии его воротило от резкого запаха пота, мочи и блевотины. Женщина попыталась ответить, но издала лишь нечленораздельный утробный звук. Он склонился над ней, просунул руки под мышки и попытался осторожно поставить ее на ноги. Женщина тем временем стонала и ругалась, привлекая внимание элегантно одетых мамаш, которые только что забрали своих детей из школы на другой стороне улицы и теперь с любопытством поглядывали на Ланга, прежде чем решительно запихнуть своих детей в просторные салоны автомобилей. Когда Лангу удалось наконец поставить ее на ноги, она качалась так, словно попала в шторм, и ноги сгибались под тяжестью ее собственного веса. Ему пришлось провозиться с ней еще несколько минут, прежде чем она обрела равновесие, тогда он освободил одну руку, подобрал пакеты с бутылками и препроводил ее шагов на пятьдесят до ближайшей скамейки в парке возле церкви Святого Иоанна. Ланга мутило от запаха мочи и блевотины, и больше всего на свете ему хотелось пойти домой и хорошенько вымыть руки с мылом под струей горячей воды. И все же именно в эти минуты он испытал нечто, с его слов, подобное откровению. Неожиданно для себя он понял, что так каждый день поступают миллионы людей во всем мире: ухаживают, заботятся, помогают подняться тем, кто упал. Конечно, Ланг знал, что для одних – это обычная работа, а для других – механическое исполнение долга. Но были тысячи и тысячи тех, кто делал это ради любви. И вообще, какое значение имел мотив? Разве не сам поступок был важнее всего? И пока Ланг стоял под непрекращающимся дождем и держал под руки вонючую старуху, он понял, что крепость, в которой он скрывался от реальности, не устояла. Стены рушились, и он больше не мог закрывать глаза на тот факт, что, несмотря на все его обходные маневры и ролевые игры, несмотря на все его трюки, он оказался повязан, он был повязан всегда. Он сам всегда предупреждал остальных об опасности, которой подвергают себя те, кто не в состоянии приспособиться к реальности, и только теперь вдруг понял, что гораздо опаснее приспосабливаться к этой самой реальности с чрезмерным рвением. Он всегда любил повторять, что метафизического зла не существует, а теперь вдруг вспомнил старинное изречение о том, что равнодушие – самый тяжкий грех, и тут же почувствовал, что терпеть не может людей, скрывающих свою слабость и склонность к насилию, предательству и жестокости. Ланг почувствовал, как его способность к любви и великодушию тяжело и неуклюже зашевелилась внутри него. Он посадил смущенную, бубнящую что-то себе под нос женщину на скамью, поставил пакеты с бутылками возле нее и, даже не заметив, что перешел на «вы», сказал: «Справитесь дальше сами? Вам есть где переночевать? Мне надо идти. Пожалуйста, будьте осторожны».

Я не знаю, что произошло в течение двух недель, предшествовавших той роковой ночи, – Ланг не желал распространяться не только о последних страшных часах, но и обо всем том, что привело к ним, – однако по нескольким голым фактам и немногословным признаниям Ланга я смог заключить, что в течение этих дождливых недель он встречался с Саритой дважды. Это подтверждается и протоколом допроса. Первый раз они якобы вместе ужинали за столиком в дальнем углу мексиканского ресторана в торговом комплексе «Эстра сентрум». В другой раз – скорее всего, в понедельник 13 ноября – они обедали в греческом ресторане на Бергмансгатан, после чего – хотя по неизвестной причине оба отрицали это в ходе допроса – они провели остаток дня в постели у Ланга. По коротким и уклончивым ответам Ланга на мои вопросы о той самой встрече я заключил, что он обнаружил на теле Сариты новые следы насилия. И еще один факт, лишний раз указывающий на опасность сложившегося положения, заключался в том, что Сарита забрала Миро из школы почти на неделю – как сказала Сарита в своем телефонном разговоре с директором школы, «временно» – и отправила его в Таммерфорс к Вирпи и Хейкки.

О том, что касалось последнего вечера и ночи, Ланг рассказывал столь немногословно и уклончиво, сколь охотно и подробно он описывал годы до этого. Долгое время я не мог найти этому никакого объяснения, пока наконец не догадался о возможной и даже наиболее вероятной причине, но об этом потом. В любом случае в описании этого вечера я вынужден пользоваться изложением Ланга, лаконичным в ходе допроса и одинаково кратким в одном из его последних писем ко мне. Очевидно, Сарита позвонила снова, на этот раз в половине одиннадцатого. Возможно, она сказала, что Марко грозил вернуться, что у него есть ключ от квартиры и что ей страшно. Почему на сей раз Ланг не позвонил в полицию, почему он прыгнул в «селику» и помчался через весь город, ответить может только сам Ланг. Мне он сказал, что в тот момент слишком плохо соображал и не подумал о возможной опасности еще раз ввязаться в драку с Марко. В голове его лишь мелькнуло, что он сильно заблуждался насчет своего соперника, – ведь еще после их столкновения в октябре стало ясно, что Марко не могучий супермен, а обычный и даже старомодный человек со своими строгими принципами, хотя и сильно пошатнувшимися. Возможно, в ту минуту Марко испугался не меньше, чем он сам, и Ланг вдруг почувствовал желание поговорить, найти общий язык, помочь. Ему захотелось искупить грехи своей прошлой жизни, загладить свою вину перед Эстеллой, перед Анни и Юханом, перед Саритой и Миро, и даже перед Марко.

Марко, похоже, добрался до Хельсингегатан задолго до Ланга. Почему Сарита не закрыла дверь на цепочку и впустила своего совершенно невменяемого бывшего мужа – один из многих вопросов, так и не удостоившихся удовлетворительного ответа ни в ходе следствия, ни даже на суде. Подъезд оставался открытым из-за спичечного коробка, застрявшего в дверном проеме, и, когда Ланг поднялся на лифте и остановился перед дверью, то услышал негромкие, но возбужденные голоса, доносившиеся из квартиры. В какой-то момент Сарита – с разрешения Марко или вопреки ему – впустила Ланга, а дальше все развивалось стремительно. Так стремительно, что соседи даже не успели вызвать полицию – было уже тихо. Между Лангом и Марко завязалась драка, в которой Марко, как и в прошлый раз, удалось схватить соперника за горло. Так Ланг объяснял кровоподтеки на своей шее, обнаруженные при задержании. Сарита в тот момент умоляла и заклинала обоих прекратить драку, пока они не покалечили друг друга, и неожиданно для себя даже смогла их разнять. Но после короткого перемирия, во время которого стороны, судя по всему, обменялись запальчивыми обвинениями, Марко набросился на Сариту с таким остервенением, что Ланг, с его слов на суде, испугался за ее жизнь. Именно в этот момент, в отчаянии, Ланг схватил с плиты тяжелую чугунную сковороду и яростно, изо всех сил ударил Марко по затылку. Действие этого удара усугубилось тем, что, падая, Марко стукнулся головой о край кухонного стола. После чего Ланг набросился на потерявшего сознание, возможно, уже мертвого Марко и еще дважды ударил его сковородой, оба раза в левый висок.

У Сариты началась истерика, рассказывал Ланг, она хотела вызвать полицию. Согласно показаниям в зале суда, она ничего не помнила о первых часах после убийства: потрясение было настолько сильным, что она пришла в себя только на следующее утро и тогда добровольно сдалась полиции. Ланг, как мог, прибрал в кухне, затем натянул на тело Марко пять пластиковых мешков для мусора, три снизу, два сверху, и перехватил их посередине клейкой лентой. Наконец, он завернул тело в ковер, лежавший на полу спальни, и втиснул сверток в лифт. На прощание он попытался заверить потрясенную и рыдающую Сариту, что все обойдется. Спустившись вниз, он спрятал сверток в темном коридоре, ведущем к черному ходу, и подогнал туда «селику», которую оставил возле Бьорнпарка. На полпути – суд об этом так и не узнал – он остановился у телефона-автомата, позвонил мне и попросил о помощи. Ночь выдалась дождливая и ветреная, на Хельсингегатан было безлюдно и темно, поэтому Ланг незаметно запихнул свернутый ковер с жутким содержимым в тесный багажник спортивного автомобиля и направился к Тэлёторьет, где ждал его я.

Ланга задержали около половины шестого утра в лесу неподалеку от фешенебельного района в Эсбу. Его взяли с поличным: яма была почти вырыта, ковер с телом Марко лежал на краю, оставалось только столкнуть его вниз и закопать. После того как мы расстались с ним в кафе на заправке «Тебойл», что в Брюначерр, Ланг поначалу бесцельно колесил по дорогам в растерянности и панике, пока наконец не принял решение закопать Марко в глухом лесу в районе Манканс. Он несколько лет жил там со своей второй женой и потому хорошо знал это место.

Полиция ни за что бы не выследила Ланга так быстро, если б не щенок лабрадора по кличке Озмо, который даже ногу задирать еще толком не научился. Хозяин Озмо, а точнее, отец трех дочерей, по требованию которых и завели щенка, вывел его на прогулку в половине пятого утра и заметил издали, что кто-то тащит огромный, громоздкий куль прямо в лес. Хозяину собаки это показалось подозрительным, и он вызвал полицию. Патрульная машина прибыла на место через четверть часа, но, поскольку звонок показался дежурным офицерам необычным, они решили вызвать подкрепление. В тринадцать минут шестого подоспели ищейки, так что Ланга схватили со всеми почестями, подобающими национальной знаменитости и бывшей телезвезде: брал его отряд из пяти вооруженных полицейских в сопровождении двух натасканных овчарок, тихий рык которых, вспоминал потом Ланг, раздался ровно в тот момент, когда вспыхнул ослепительный луч прожектора и прозвучал громкий приказ. Позже Ланг удивлялся только тому, что полиции удалось подобраться к нему так близко, а он этого даже не заметил: было темно, конечно, темно, как в мешке, сказал он, передернув плечами, слабый луч его фонарика был единственным источником света, но в то же время стояла полнейшая тишина. Должно быть, он настолько поддался ужасу и панике, что не услышал ничего: ни приближающихся шагов, ни хруста веток – ничего до тех самых пор, пока не оказался в луче прожектора, – только тогда он услышал по-военному четкие приказы и понял, что все кончено.