Текст книги "Медведи в икре"

Автор книги: Чарльз Тейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7
МОРСКИЕ ЛЬВЫ НА КУХНЕ

Когда в 1933 году американское посольство прибыло в Москву, здесь уже была большая колония американских газетчиков, инженеров, студентов и странствующих в компании благодетелей. В те дни Москва предоставляла немало возможностей развлечься вроде посещения великолепных театров, пышных оперных и балетных постановок и даже ночных клубов в специфическом московском стиле. Не составляло труда купить билеты в Московский художественный театр – один из лучших театров мира такого рода – или на балет – единственный такой в мире; а добротный ужин в отеле «Метрополь» или в ресторане «Медведь» стоил совсем недорого. (Сейчас, как мне рассказывали, театральные билеты распределяются в соответствии с рангом покупателя: генералы – в партер, полковники – на балконы, все другие – на свежем воздухе.) Но у американцев не было какого-то центрального места встречи, какими были для других иностранцев их посольства.

Поэтому с приближением Рождества 1934 года посол Буллит поручил мне организовать вечеринку для американской колонии.

– И сделайте ее хорошей, – настаивал он. – Слишком долго они тут обходились без хорошей толчеи.

К сожалению, перед самым праздником его вызвали в Вашингтон к президенту для консультаций, и вместо него за хозяина остался его советник Джон Уайли[104]104
  Джон Купер Уайли (John Cooper Wiley) (1893–1967), советник и генеральный консул посольства США в Москве в 1934–1936 гг.


[Закрыть].

Я приступил к работе.

При всех своих театрах, балетах и операх, Москва не могла бы стать райским местом для Эльзы Максвелл[105]105
  Эльза Максвелл (Elsa Maxwell) (1883–1963) – американская журналистка и писательница, знаменитый организатор приемов и вечеринок для высшего света.


[Закрыть]. Как-то так случилось, что Госплан проглядел самую светлую сторону социального прогресса. Здесь была лишь горстка джазовых коллективов, которые играли в различных отелях, но они не стремились выступать в посольствах. Здесь не существовало фирм по обслуживанию больших званых ужинов. Как не было и театральных агентств, с которыми можно было бы договориться о танцевально-песенных выступлениях. Здесь даже не было своей Эльзы Максвелл. Со временем мы научились обходить эти провалы в социалистической системе. Но тогда это была наша первая попытка, и я начинал с чистого листа.

Я отправился к супруге советника посольства Ирене Уайли[106]106
  Ирена Барух Уайли (Irena Baruch Wiley) (1906–1972), скульптор и художник-портретист, жена Джона Уайли. Автор книги «Вокруг света за двадцать лет» (Around the Globe in Twenty Years), изданной в 1962 г.


[Закрыть] и рассказал ей о проблеме.

– Давайте покроем стеклом пол в большом танцевальном зале, сделаем там аквариум и будем на нем танцевать, – предложила она.

В качестве первого предложения это выглядело весьма изобретательно, но я отметил, что листовое стекло позабыли включить в план не только первой пятилетки, но и второй. И, кроме того, что мы используем в качестве рыбы?

– Наверное, вы правы. А что насчет номеров с животными? Пошли в зоопарк и посмотрим, что они смогут предложить, – сказала Ирен.

Это звучало уже лучше, и мы вместе позвонили директору зоопарка. Директор был маленьким нервным человеком, совершенно очевидно не привыкшим беседовать с иностранцами. Вы, наверное, подумали, что руководить зоопарком – даже в Советском Союзе – дело в политическом смысле довольно безопасное? Я вспоминаю, что один из моих немногих русских друзей директорствовал в зоопарке в годы революции и был уволен за то, что допустил гибель единственного слона, пережившего свержение царя. (Мой друг был позднее расстрелян во время репрессий, непонятно за какое преступление.) Возможно, у нашего директора слоны были больными. Или, может быть, он просто не хотел оказаться вовлеченным в такое опасное политическое дело, как празднование иностранного религиозного праздника. Так или иначе, он не проявил никакого энтузиазма и мало чем мог помочь[107]107
  Директором Московского зоопарка в 1930–1935 гг. работал Евгений Михайлович Климек. У него были основания осторожничать, поскольку в 1934–1935 гг. несколько научных сотрудников зоопарка репрессировали.


[Закрыть].

После зоопарка мы отправились в Уголок Дурова. Дуровы еще с дореволюционных времен были известной семьей дрессировщиков не в первом поколении. Они были знамениты повсюду в Европе. В их честь Советское правительство создало театр и музей животных. Я очень хорошо запомнил один из их экспонатов. Впервые я пришел в музей с дочкой скандинавского дипломата. Смотритель показал на яркого попугая какаду, мирно сидевшего на насесте.

– Вы можете заметить, что птица не сидит на цепи и тем не менее не пытается улететь, – сказал смотритель. – Это происходит потому, что двадцать лет она была прикреплена к насесту цепочкой и к тому времени, как цепь сняли, она утратила саму мысль о том, что может улететь.

– Вот эту чертову штуку и надо показывать в советской аудитории, – пробормотал мой спутник. – Сколько лет прошло после революции?

Но, кроме какаду, в музее больше не было никакого другого материала, которым могли бы воспользоваться устроители развлечений.

Нашей последней надеждой был цирк. Цирк в Москве напоминает театр. В нем только одна арена. Она находится в постоянном здании, которое используется круглый год. Там было несколько дрессированных лошадей (для выступлений на паркете они не очень подходили), какие-то дрессированные собачки (по меньшей мере, не оригинально), дрессированные медведи (мы решили, что для рождественской вечеринки они будут выглядеть вяловато, не считая того, что кому-нибудь могла прийти в голову мысль попытаться извлечь политический капитал из замены Санта-Клауса на медведя, разгуливающего по-человечьи). Затем мы увидели морских львов. Их было трое – Миша, Шура и Люба. И они делали все, что положено делать морским львам: жонглировали мячом, забирались по лесенке, удерживая при этом на носу маленькие колпачки, и даже играли на гармошке (только вместо «Звезды и полосы навсегда»[108]108
  Национальный марш Соединенных Штатов Америки.


[Закрыть] исполняли «Интернационал»).

После того как представление завершилось, мы спустились, чтобы поговорить с дрессировщиком – молодым человеком тоже из семейства Дуровых, но, насколько мы поняли, не являющимся прямым наследником великого Дурова[109]109
  Речь идет о Владимире Григорьевиче Дурове-Шевченко (1909–1972) – племяннике Анатолия Леонидовича Дурова (брата знаменитого Владимира Леонидовича Дурова), трагически погибшего на охоте в 1928 г. По настоянию семьи он продолжил работу с аттракционом дяди (в том числе с морскими львами) и принял фамилию Дуров. Не будучи изначально дрессировщиком, он впоследствии стал первым народным артистом СССР в династии Дуровых.


[Закрыть]. Он был немногим старше двадцати и почти лишен большинства обычных страхов.

Впрочем, сначала и он был слегка озадачен.

– Еще никогда я не выступал с морскими львами в танцевальном зале.

Я сказал ему, что, насколько нам известно, танцевальный зал тоже никогда не принимал морских львов. Однако об этом с молодым советским гражданином не стоило и говорить. В то время все происходило впервые. Но в данном случае речь шла о двойной новизне. И этот аргумент произвел на него впечатление.

– Думаю, что если нам удастся провести две или три репетиции в посольстве, они привыкнут, и все будет в порядке.

Так и сделали. Поздно вечером после окончания циркового представления Дуров и его львы приехали на грузовике в посольство на первую костюмированную репетицию. Мы построили что-то вроде желоба от боковой двери в неиспользуемую служебную комнату, которую выделили в качестве костюмерной для морских львов. Оттуда мы сделали другой желоб, ведущий прямо в большой танцевальный зал.

Было здорово смотреть, как три больших черных морских льва, подпрыгивая, входят в танцевальный зал – особенно если это танцевальный зал в Спасо-хаусе с его белыми полированными мраморными колоннами и почти такими же белыми стенами, которые искрятся на солнце, как айсберги, когда сияют все люстры. По-видимому, даже морские львы подумали, что это айсберги, потому что они прокатились по полу зала к ближайшей колонне, собрались возле нее в кучку, а затем действовали так, словно явились на родное лежбище и принялись за обычную утреннюю туалетную процедуру. Понадобились усилия нескольких уборщиц со швабрами, чтобы прибрать за ними, в то время как Дуров пытался объяснить львам, что им следует делать, когда они вламываются в американское посольство. После окончания первого занятия морские львы удалились тем самым способом, который мы для них придумали и, наконец, – это было уже ранним утром – проскользнули обратно в грузовик и отправились ночевать к себе в цирк.

Еще две предрождественских ночи звери репетировали свое представление в посольстве, и после каждой репетиции сами животные, их дрессировщик и я оказывались в состоянии полного изнеможения. При этом Дуров обрел уже вполне оптимистичный взгляд на идею в целом и даже предложил включить в представление еще и медведя. Он пояснил, что у него есть два медведя – один был у него уже давно, а другого дрессировщик только что купил в Сибири. Дуров признавал, что второй зверь все еще почти дикий и к тому же завел себе довольно гадкую привычку убивать людей. Но к нам он обещал привезти хорошего мишку. Тем не менее я решил, что трех морских львов для одного вечера будет более чем достаточно, и предложил привести этого хорошего медведя как-нибудь в другой раз.

В тот вечер, когда должна была состояться вечеринка, Дуров и его звери прибыли через боковые ворота, и морские львы тайком проскользнули в свою костюмерную, чтобы оставаться там, пока не придет их час. Самому Дурову, проведшему несколько бессонных ночей и взволнованному своим первым появлением в посольстве (ставшем для него последним), похоже, требовалось нечто подбадривающее, чтобы оставаться на ногах. Поэтому я провел его к гостям, представляя в качестве только что прибывшего американского инженера. (То, что он не говорил по-английски, кое-кого смутило, но в рождественскую ночь в Москве и не такие вещи случались.) Я влил в него пару рюмок виски, и к тому моменту, когда ему предстояло выступать, он выглядел вполне бодро.

Мы собрали всех гостей в одном конце большого танцевального зала и выключили свет. Затем из маленькой двери в дальнем конце зала появилась небольшая рождественская елочка с двенадцатью зажженными свечами и, слегка покачиваясь, двинулась в зал, казалось, поддерживаемая лишь большими черными усами.

Затем свет включился, и оказалось, что за усами скрывается Люба, удерживавшая елочку у себя на носу. За ней двигались Миша и Шура. Миша держал поднос с бокалами, а Шура – бутылку шампанского. Дуров наполнил один или два бокала и передал их гостям. Затем он поднес бутылку ко рту и осушил ее. Этот последний момент не присутствовал на репетициях, и я предположил, что Дуров все еще не окреп и нуждается в стимуляторе.

Далее морские львы следовали своей обычной программе: жонглировали мячиками, лазали по лесенке и даже играли рождественскую мелодию на гармошке.

Представление уже заканчивалось, когда я стал замечать, что в походке Дурова появилась шаткость. И как только последний трюк был сделан, он повернулся к публике, поклонился, сел на скамейку и тихо отключился. Люба, Миша и Шура минутку подождали следующей команды, затем прошлепали через весь зал к своему хозяину, посмотрели на него и пустились наутек.

Есть несколько версий того, что происходило в последующую четверть часа. Я могу рассказать только то, что видел сам. Миша исчез в толпе гостей. Люба рванула в буфетную, наполненную ароматами великолепного ужина, подымавшимися из расположенной в цокольном этаже кухни. Я последовал за Шурой (она была единственной, кто не кусался) и через несколько минут сумел загнать ее в желоб и направить обратно в костюмерную. Как только я закрыл ее там, то услышал смесь звериного рева, женского визга и немецких проклятий, несшихся из кухни. Я спустился вниз вовремя и увидел разбегающихся кухарок, при том что недавно прибывший шеф-повар австриец вспрыгнул на кухонный стол, спасаясь от Любы, кружившей вокруг стола и, как бодливая корова, сшибавшей ведерки с углем, табуретки, мусорные ведра и все, что попадалось на пути под ее большие ласты. Шеф-повар схватил большую сковородку и безуспешно пытался попасть Любе по носу. Не знаю, чего он хотел от нее этим добиться. Но Любу это, похоже, очень забавляло, и каждый раз, когда повар замахивался на нее сковородкой, она отступала, оказываясь вне зоны досягаемости, и мычала с очевидным удовольствием. Как только шеф-повар заметил меня, стоящего в дверях, он закричал:

– Сделайте что-нибудь, ради Бога. Сделайте что-нибудь! Что толку там стоять и ржать, как осел!

Когда шеф-повар заорал, Люба заревела тоже, и кухня внесла свой вклад в общий гам.

В конце концов вся эта суматоха привлекла внимание дуров-ского ассистента, приятно проводившего время в комнате прислуги. Он немедленно изменил всю ситуацию, как это делает юный барабанщик в военном походе – а все происходившее именно таким мероприятием и было. Он взлетел наверх, выгреб обмякшего Дурова из танцевального зала, притащил сковородку вонючей рыбы из машины и присоединился к нашим силам. Построение, которое он применил, было настолько же уникальным, как и вся ситуация. Я обнаружил, что держу перед собой Дурова, ухватив его за подмышки, в то время как ассистент стоит перед Дуровым и кидает рыбу в сторону Любы, производя звуки, по-видимому, имитирующие голос дрессировщика, находившегося в полубессознательном состоянии.

Любе оказалось достаточно лишь разок унюхать рыбу. Она прекратила свою дикую пляску вокруг кухонного стола и заскользила по полу в нашу сторону, в то время как мы медленно пятились к лестнице, ведущей в костюмерную. Мы уже прошли полпути по ступенькам, сопровождаемые Любой, когда она вдруг решила, что ее надувают, и остановилась. Отдыхать на каменных ступеньках для морских львов не самое простое занятие. Как только Люба прекратила карабкаться, она потеряла равновесие и скатилась по лестнице вниз к ее подножию. Мы последовали за ней. Я все тряс Дурова, надеясь привести его в чувство. Дрессировщик тряс рыбой и издавал странные звуки. Люба передумала и, решив, что все в порядке, вновь двинулась вверх по лестнице за нами. Но опять остановилась и соскользнула вниз по ступенькам.

Пока все это происходило, вся кухонная обслуга, дворник, привратник и шоферы собрались у лестницы, подбадривая нас криками и помогая советами. Каждый раз, как Люба съезжала к ним вниз по ступенькам, они бросались врассыпную.

– Принесите щетки, – прокричал им я. – Когда она начнет опять скользить, подсуньте под нее щетки и держите. Все что ей нужно – это небольшая поддержка.

Быстро раздобыли щетки, и трое или четверо самых отчаянных стали осторожно подниматься вслед за Любой, когда она стала снова карабкаться, направляясь за телом своего хозяина – и что было для нее бесспорно более привлекательным – за сковородкой пахучей рыбы. Как только она остановилась в следующий раз, метлы удержали ее на месте, пока она не решилась преодолеть еще несколько ступенек.

Наконец мы достигли верха лестницы, и мигом она присоединилась к Шуре в их костюмерной. Затем мы взяли в круг Мишу, который проделывал несколько неотрепетированных трюков среди гостей. Под конец грузовик подогнали к боковой двери и осторожно загнали морских львов по помосту в грузовик и доставили в цирк.

Позже я узнал, что и эта поездка не обошлась без приключений. На полдороге к дому, на людном бульваре, Люба, еще не отошедшая от своего кухонного эксперимента, выпрыгнула из грузовика, точно так же, как она перепрыгнула через стенку желоба на лестницу в кухню. Зимой московские улицы обычно представляют собой некую композицию из накатанного снега, такого же скользкого, как каток. Люба оказалась в своей тарелке и прокатилась по бульвару со скоростью миля в минуту, при том что ассистент катился за ней следом. Как она в конце концов смогла остановиться, я не выяснил, но знаю, что половина всей милиции Арбатского района гонялась за ней у Москвы-реки, прежде чем милиционеры смогли ее окружить.

Что касается посольства, то единственное, что осталось там от цирка, был сам Дуров. Его ассистент обещал вернуться за ним, как только морские львы будут в своих кроватках. К тому времени, когда ассистент бегал за Любой, предпринявшей вторую попытку вырваться на свободу, Дуров уже был на своих ногах, пусть не вполне трезвый, но более чем довольный собой. Потребовались переговоры, чтобы он понял, что его участие в вечеринке закончилось и что пришло время отправляться домой. Он согласился, только когда я пообещал отвезти его на своем новеньком «форде» с откидным верхом.

Втроем мы добрались до здания цирка лишь после трех часов ночи. Дрессировщик и я под руки провели Дурова в здание и пошли через арену в большое помещение, где размещалось большинство животных. На полпути через арену из темноты выступила таинственная фигура. Это был ночной сторож, одетый в длинный овчинный тулуп. За спиной у него висело ружье, ствол которого торчал над головой, как неправильно выросший рог.

– Ш-ш, – зашептал он из меховых глубин, закрывавших его лицо. – Идите тихо, слон засыпает.

Я чуть не уронил Дурова на опилки. Неужели вся Москва сошла с ума? Я вопросительно взглянул на ассистента. Наверное, он понял мои чувства.

– Все в порядке, – сказал он. – Сторож просто хотел сказать, что слон улегся. Обычно слоны не ложатся спать. Это очень редкое явление.

Мы на цыпочках прошли через арену. Почему на цыпочках? Не знаю. Это было таким же необъяснимым, как и все остальное этой ночью. Даже если бы на нас были подкованные ботинки, то на покрытой опилками арене мы и мышь не смогли бы напугать своим шумом.

В помещении для животных мы зажгли небольшую лампу и увидели удобно растянувшегося на соломе мирно спящего слона. Думаю, это было единственное разумное создание, которое я встретил этой ночью.

Пока мы стояли, восхищенно взирая на слона, в дальнем конце помещения зазвенела цепь. В темноте я не мог разглядеть того, кто произвел шум. Но Дуров, видимо, узнал его сразу.

– Душка, мой милый! – воскликнул он, высвободился из рук ассистента и направился в сумрак. Мы с ассистентом пошли следом. Только когда мы дошли до конца помещения, я смог разобрать, что это был большой бурый медведь, стоявший на задних лапах и дергавший за цепь, которой он был привязан к стене. Он нетерпеливо размахивал своими огромными лапами, звенел и дергал цепью.

– Душка, мой малыш, – снова запричитал Дуров и протянул руки, чтобы обнять медведя.

Он чуть не сомкнул свои руки вокруг косматой медвежьей шеи, когда ассистент ухватил его за шиворот и оттянул назад.

– Чертов дурак, – пробормотал он. – Это не тот медведь.

Глава 8
ПОЛО ДЛЯ ПРОЛЕТАРИАТА

Если не считать случайных рукопожатий и обмена приветствиями, генералиссимус Сталин и я лишь однажды обменялись парой слов. Этот опыт не был сколько-нибудь информативным ни для одного из нас, и боюсь, что вряд ли он дает мне право утверждать, что я «знаю русских». Тот случай произошел на большом торжественном обеде в Кремле в сентябре 1941 года[110]110
  Прием состоялся 1 октября 1941 г. в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца.


[Закрыть]. Большой банкетный зал был великолепно освещен полудюжиной дореволюционных люстр. Главный стол, уставленный графинами с водкой, протянулся на всю длину зала. Весь ряд находившихся за ним французских окон, с видом на кремлевский двор, был занавешен тяжелыми красными портьерами. Сталин сидел в центре стола, одетый в простой военный френч, который украшал один лишь орден Ленина. По правую сторону от него сидел язвительный лорд Бивербрук, а слева – американский посол. Мое место как младшего переводчика находилось в самом конце стола, приставленного к главному.

Ужин начался в доброй традиции Московского художественного театра. Уже была провозглашена серия тостов и осушены бокалы, когда завыли сирены воздушной тревоги. Мгновение спустя зенитная батарея во дворе открыла огонь. С каждым залпом изумительное красное пламя озаряло занавешенные портьерами окна. В течение нескольких минут в зале царила тишина, прерываемая лишь выстрелами зениток, доносившихся снизу. Затем Сталин встал и поднял свой бокал:

– Господа, за артиллеристов!

Звуки стрельбы скоро переместились куда-то в сторону, и банкет продолжился нормальной последовательностью тостов: за Сталина, за Рузвельта, за Черчилля, за Монтгомери, за Ворошилова, за Маршалла[111]111
  Бернард Лоу Монтгомери (Bernard Law Montgomery) (1887–1976), с апреля 1941 г. в звании генерал-лейтенанта британской армии командовал 12-м корпусом в Кенте; Климент Ефремович Ворошилов (1881–1969) в 1934–1940 гг. – народный комиссар обороны. С 1935 г. – маршал Советского Союза. В конце сентября 1941 г. был членом ГКО и представителем Ставки Верховного главного командования; Джордж Кэтлет Маршалл-мл. (George Catlett Marshall, Jr.) (1880–1959), в 1939–1945 гг. – генерал армии США, начальник Генерального штаба.


[Закрыть].

Посол сказал мне, чтобы я передал ему некоторые бумаги. Когда я понес их ему за большой стол, лорд Бивербрук неожиданно разразился отборной британской бранью по адресу одного из соотечественников, сидевшего рядом с ним.

– Ты чертов сизоносый жвачный вегетарианец, – завершил он свою тираду. Брови Сталина вопросительно поднялись, и он повернулся к единственному переводчику, оказавшемуся рядом:

– Могу ли я спросить, что сказал лорд Бивербрук?

Президент Рузвельт незадолго до этого определил политику США как «для Британии – все что угодно». Как послушный государственный служащий я вряд ли мог игнорировать такое указание.

– Лорд Бивербрук прокомментировал пищевые предпочтения мистера «Х», – ответил я.

Сталин скептически ухмыльнулся. И больше не просил меня переводить.

Мой переводческий опыт не всегда был таким бесплодным. Почти за восемь лет до того – как раз после признания Советского Союза Соединенными Штатами – в Москве проходил почти такой же банкет. Посол Буллит давал ужин для ведущих военачальников Красной армии. Отделка здания нашего посольства тогда еще не была вполне закончена, и посол снял банкетный зал в отеле «Националь». Справа от него сидел народный комиссар обороны Ворошилов, одетый в ладный белый летний китель, увешанный медалями и ленточками. Его круглое лицо херувима снизу подпирал жесткий воротник мундира. Слева от посла сидел генерал Буденный[112]112
  Буденный Семен Михайлович (1883–1973), в 1924–1937 гг. – инспектор кавалерии РККА, в 1935 г. ему было присвоено звание маршала Советского Союза.


[Закрыть], отец Красной кавалерии, чьи огромные черные усы далеко разлетались в стороны над его верхней губой. Вокруг стола собрались все ведущие советские военачальники тридцатых годов: Егоров, Тухачевский, Хмельницкий[113]113
  Александр Ильич Егоров (1883–1939), в 1931–1937 гг. – начальник штаба РККА, генерального штаба РККА, маршал Советского Союза (1935); Михаил Николаевич Тухачевский (1893–1937), – зам. наркома обороны, маршал Советского Союза (1935); Рафаил Павлович Хмельницкий (1898–1964), – с 1931 г. командир Московской Пролетарской стрелковой дивизии, с декабря 1934 г. – офицер для особо важных поручений при наркоме по военным и морским делам СССР, с января 1935 г. – адъютант наркома обороны СССР.


[Закрыть] и дюжина других.

Это был банкет в настоящих московских традициях. Стол ломился от икры и фуа-гра, фазанов и уток. Стая юрких официантов носилась вокруг за спинами гостей, наполняя бокалы дюжиной сортов водки, шампанского и виски.

Мой пост располагался на маленьком стуле между послом и Ворошиловым. Время от времени, когда течение разговора менялось, я обходил кресло посла со стулом в руках, чтобы переводить для Буденного. Это был жаркий липкий вечер. Я утомился после трудного рабочего дня в офисе и, честно говоря, совсем не был рад получить задание на этот вечер.

Переводческая работа на банкете – это самое разочаровывающее и голодное занятие, которое я знаю. Время от времени еще удается опрокинуть стакан водки в промежутках между всплесками остроумия тех, кого ты переводишь. Но вот поесть не удается никогда. Официант ставит перед тобой тарелку, полную икры и тостов. Пока тот, кого ты переводишь, упражняется в мастерстве ведения беседы, ты тихонько мажешь тост икрой. «Скажите генералу, что сегодня жаркий вечер». Ты переводишь и ждешь другой паузы, чтобы выжать немного лимона на икру. Опять беседа. Тишина на мгновение, и ты посыпаешь на икру немного рубленого лука. Опять беседа. Еще пауза на мгновение, и ты подносишь тост ко рту. «Скажите генералу, что я люблю балет». Твоя рука останавливается прямо возле цели, и ты переводишь… Ага, пауза, и ты вновь берешься за тост. «А какой балет нравится послу больше всего?». Ты опускаешь руку с тостом и переводишь. Посол задумался на секунду, и ты хватаешься за икру, но. «Я думаю, "Лебединое озеро" лучше всего, что я видел, но "Жизель" тоже восхитительна». Перевод. Быстро за икру, но не слишком быстро. «А любит ли посол ходить в театр тоже?».

В конце концов ты бросаешь это дело, оставляешь тост нетронутым на тарелке, опрокидываешь стакан водки – для этого достаточно любой паузы – и останавливаешься на питьевой диете.

Разговор идет на низкой передаче. Мой мозг начинает задумываться: зачем я вообще оставил службу в армии и оказался вовлеченным во всю эту «романтику дипломатии»? Я мог бы остаться в Форте Мейер и спокойно эскортировать мертвых – и потому молчаливых – послов на Арлингтонское кладбище или даже играть в поло.

А почему бы не играть в поло здесь?

«Спросите у комиссара, где в России находятся лучшие летние курорты?»

Я начал переводить:

– Посол хотел бы узнать, почему в Советском Союзе вы не играете в поло? – Зачем я это сделал?

ВОРОШИЛОВ:

– Что такое поло? Мы никогда не слышали о нем.

Я повернулся к послу:

– Он говорит, что есть много хороших курортов по всему Советскому Союзу.

ПОСОЛ:

– Но какой из них он лично предпочитает?

Ч.У.Т. (Чарльз Уиллер Тейер, по-русски):

– Это игра, которую играют на лошадях, и она очень подходит для подготовки кавалеристов.

ВОРОШИЛОВ:

– Как в нее играют?

Ч.У.Т. (по-английски):

– Комиссар сказал, что ему нравятся все курорты Советского Союза.

ПОСОЛ (по-английски):

– Спроси его, был ли он когда-нибудь в Крыму или на Кавказе.

Ч.У.Т. (по-русски):

– В нее играют маленьким деревянным мячом две команды по четыре человека, и каждый игрок держит длинную деревянную клюшку.

ВОРОШИЛОВ:

– Звучит так, что это, должно быть, хорошее развлечение.

И, повернувшись к Буденному, добавляет:

– Что ты об этом думаешь?

БУДЕННЫЙ:

– Очень интересно, но кто нас научит?

Ч.У.Т. (по-английски):

– Комиссар и генерал Буденный оба бывают и в Крыму, и на Кавказе.

ПОСОЛ:

– А какой месяц больше всего подходит для отдыха?

Ч.У.Т. (по-русски):

– Посол играет в поло, и я играю – мы можем научить вас.

ВОРОШИЛОВ:

– Хорошо, если Буденный согласен, то это подходит и для меня.

Ч.У.Т. (по-английски):

– Комиссар говорит, что все месяцы в Советском Союзе хороши, но он хочет узнать, не сможете ли вы научить Красную армию играть в поло.

По крайней мере мы, наконец, собрались вместе в этом разговоре.

Смена направления был слишком стремительной, но посол лишь слегка запнулся:

– Поло? Я должен учить играть в поло? Почему? Я не играл сорок лет.

Ч.У.Т. (по-русски):

– Посол говорит, что он слишком стар для игры, но он думает, что сможет судить.

ВОРОШИЛОВ:

– Замечательно. Посол будет главным судьей и вы старшим инструктором по поло Красной армии. Когда начинаем?

Ч.У.Т. (по-английски):

– Комиссар предлагает вам быть судьей, а мне инструктором. Он хочет знать, сможем ли мы начать в понедельник.

Посол повернулся ко мне. Его лысина начала краснеть. Как я хорошо знал, это было тревожным сигналом.

– Что происходит? Откуда взялась тема поло? Как оно появилось в разговоре? И, вообще, как вы переводите?

Я начал оправдываться:

– Извините, сэр, но разговор чуть-чуть сошел с рельсов.

Внезапно выражение лица посла изменилось, и он засмеялся:

– Скажи комиссару, что мы можем начать, как только раздобудем экипировку.

Той же ночью, как только гости разошлись, я послал телеграмму своему бывшему товарищу по команде, который теперь служил в Техасе в кавалерии:

«Пожалуйста, отправьте экипировку для игры в поло, кроме пони, для четырех команд».

На следующий день пришел ответ:

«Ты свихнулся».

Результатом следующей телеграммы, адресованной менее скептически настроенному другу в Лондон, стала большая коробка с наборами клюшек и мячей.

Несколькими днями позже посол и я приступили к исполнению своих новых обязанностей. Для первого эксперимента с советским поло был избран великолепный конный полк Московского гарнизона, и двадцать его лучших всадников были назначены для обучения. В качестве поля для игры мы выбрали большую, немного всхолмленную часть пастбища, где до этого паслись овцы. Она лежала за Москвой-рекой напротив Серебряного Бора, популярного пляжа, который мы часто посещали жарким летом 1934 года. Возле Серебряного Бора река делает U-образный поворот. Поперек верхушки U был построен высокий забор из проволочной сетки, притом что вся площадка – площадью около квадратной мили[114]114
  Стандартное поле для игры в поло имеет 282 метра в длину и 182 метра в ширину. На противоположных сторонах поля устанавливаются ворота шириной в 7,3 метра, расстояние между ними должно быть не меньше 230 метров. Цель игры – забить мяч в ворота команды противника. На первой тренировке не было ворот


[Закрыть] – была окружена с трех сторон водой и с четвертой стороны – забором.

Мы все собрались в близлежащем кавалерийском лагере и поскакали к реке, преодолели неглубокий брод и затем вышли на равнину. Кавалеристы были аккуратно одеты в обычные русские гимнастерки, перепоясанные ремнем, в рубашках поверх бриджей. Их фуражки плотно держались на головах. Они вежливо наблюдали за тем, как мы демонстрировали им разные варианты ударов клюшкой.

Чуть погодя каждому из них выдали по мячу и клюшке и разрешили попробовать самим. Все они были превосходными наездниками, но, несмотря на это, мячи поло летели у них во всех возможных направлениях. После того как послу больно попало мячом по голени, он решил, что они попрактиковались вдоволь. Он разделил их на две группы по десять человек в каждой. Потом он указал на макушку церкви, видневшуюся на горизонте, и сказал одной из групп, чтобы они били в этом направлении. Другой группе он указал на фабричную трубу в противоположном направлении.

– Но как только дойдете до реки, остановитесь, – потребовал он.

Затем он начал объяснять некоторые правила игры и сказал, что его свисток будет означать конец игры.

Я попытался перевести. Естественно, ни один из игроков никогда не видел, как играют в поло. И русский словарь – или, по меньшей мере, мой русский словарь – не был богат на термины и фразы из области игры в поло. Когда я закончил, то всерьез сомневался, поняли они хоть что-нибудь.

Они выглядели несколько смущенными и озадаченными, находясь перед послом. Он вбросил мяч между двумя командами, и веселье началось.

На короткий момент воцарилось гробовое молчание, пока мяч крутился в чащобе из сотни лошадиных копыт и клюшек игроков. Затем кто-то нанес удар. Раздался громкий хрюк, и последовавшее за этим ругательство засвидетельствовало, что клюшка нашла путь к чьему-то телу. Неразбериха длилась несколько минут; затем мяч выскочил из свалки, и все двадцать всадников пустились за ним в сумасшедшую погоню. Крутящаяся клюшка нанесла по мячу еще один удар, и они пустились в галоп. Последовала целая серия жестоких толчков, и орда превратилась в очередную свалку. Мычание, ругань и жуткие звуки от ударов клюшками по человеческим и лошадиным ногам. Мяч вновь обнаружился, и все поле наполнилось криками. Лидирующий игрок выкрутился, проскочил и резко остановился. Следовавший за ним врезался в лидера, оба чуть не свались. И в этот момент мяч опять исчез между лошадиных ног.

Они разошлись по-настоящему. Вначале посол галопировал вслед толпе, предупреждая их о нарушениях, но очень скоро стало ясно, что никто не обращает внимания ни на что, кроме мяча. Одним из самых смекалистых из всех двадцати был маленький монгол из Центральной Азии. Поначалу он яростно ввязывался в каждую свалку, крутя клюшкой и испуская странные воинственные кличи. Затем я заметил, что он старается держаться в стороне от схватки. И в этот момент мяч вылетел из свалки, и все игроки пустились за ним вдогонку. Монгол пришпорил свою лошадь и пустился за мячом под прямым углом к движению толпы преследователей. Было ясно, что если кто-нибудь не уступит дорогу, произойдет столкновение. Монгол издал истошный вопль. Наверное, он собирался напугать остальных. Но все продолжали скакать в прежнем направлении. Прозвучал глухой удар и крики боли: три лошади на полном скаку врезались одна в другую. Лошадь монгола зашаталась и упала. Две другие споткнулись и остановились над ним. Мяч спокойно покатился вниз по лугу, и все остальные игроки бросились за ним в сумасшедшую гонку.

– Это было отвратительно, – сказал я послу, когда мы спешно направились к месту падения лошадей.

– Что там отвратительно, – сказал посол. – Это было убийство.