Текст книги "Наш общий друг (Книга 3 и 4)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Первый визит миссис Уилфер к супруге нищего в ее новом нищенском пристанище был великим событием. За папой послали в Сити в первый же день, а когда он приехал, его стали водить по всему дому, держа за ушко, и показывать ему, потрясенному, захлебывающемуся от восторга, все тамошние чудеса. Кроме того, папу определили на должность секретаря, приказали немедленно подать в отставку и на веки вечные распроститься с фирмой "Чикси, Вениринг и Стебле". Но мама пожаловала гораздо позднее, и, как и следовало ожидать, с большой помпой.

За мамой выслали карету, и она села в нее с достоинством, подобающим такому торжественному случаю, сопровождаемая Лавви, – всего лишь сопровождаемая, так как эта юная девица наотрез отказалась вести мать под руку и вообще признавать материнское величие. Мистер Джордж Самсон смиренно следовал за ними. Миссис Уилфер отнеслась к его появлению в экипаже так, будто он удостоился великой чести присутствовать на похоронах кого-то из членов ее семьи, и отдала приказ: "Трогай!" – что относилось непосредственно к кучеру нищего.

– Ах, мама! – сказала Лавви, откидываясь на подушки и складывая руки на груди. – Вы бы хоть сели поудобнее! Развалитесь!

– Чтобы я... – вознегодовала величественная леди, – ...развалилась?

– Да, да, мама.

– Твоя мать на это не способна! – заявила миссис Уилфер.

– Что верно, то верно, мама. Но почему, едучи на обед к родной дочери или к родной сестре, надо сидеть так, будто нижняя юбка у вас сколочена из досок, это я отказываюсь понимать.

– А я, – с невыразимым презрением возразила ей миссис Уилфер, – я отказываюсь понимать, как девица может произносить вслух, да еще с таким удовольствием, название некоторых частей туалета. Мне приходится краснеть за тебя!

– Благодарствуйте, мама, – зевая, протянула Лавви, – Но если понадобится, я сама за себя покраснею.

Тут мистер Самсон, решивший восстановить мир и согласие между дамами, что ему никогда, ни при каких обстоятельствах не удавалось, сказал с приятной улыбкой:

– Уж если говорить начистоту, сударыня, так все мы про это знаем. – И тут же понял, какой позор он навлек на свою голову.

– Про это? – сверкая очами, повторила миссис Уилфер.

– В самом деле, Джордж, – возмутилась мисс Лавиния. – Я не понимаю ваших намеков и думаю, что вам следовало бы выбирать слова и не касаться личностей.

– Бей, бей, не жалей, мисс Лавиния Уилфер! – вскричал мистер Самсон, сразу же погрузившись в бездну отчаяния. – Бейте, не жалейте!

– Что значат эти кучерские выкрики, Джордж Самсон, я даже отдаленно не могу себе представить, – сказала мисс Лавиния. – И не собираюсь ломать над ними голову, мистер Джордж Самсон, а бить и жалеть... – Неосмотрительно подхватив выраженьице Джорджа Самсона, мисс Лавиния увязла в этой фразе и заключила наспех: – Про битье тут совершенно ни к чему. – Отповедь получилась не совсем убедительная, и подкрепила ее только надменность тона.

– Вот так всегда! – горестно воскликнул мистер Самсон. – Видно, таков удел мой!

– Если вы хотите намекнуть, – срезала его мисс Лавви, – что "таков удел ваш с детских лет" и что-то там про свирель и газель *, то не трудитесь продолжать. Вы – и газели! Где уж вам! Присутствующие не обольщаются на этот счет. Ваши возможности слишком хорошо им известны. (Удар в самое сердце!)

– Лавиния, – замогильным голосом проговорил мистер Самсон. – Вы меня не поняли. Я хотел сказать вот что: мыслимое ли дело, чтобы мне удалось сохранить прежнее место в вашей семье после того, как фортуна обогрела ее своими лучами! Зачем вы везете меня в сиящие чертоги? Затем, чтобы тыкать мне в глаза моим скромным жалованием? Благородно ли, великодушно ли это с вашей стороны?

Не желая терять представившегося ей случая отпустить несколько нравоучительных замечаний с высоты своего трона, величественная матушка воспользовалась их перепалкой.

– Мистер Самсон, – начала она. – Я не допущу, чтобы вы ложно истолковывали намерения моей дочери.

– Ах, оставьте, мама, – презрительно бросила мисс Лавви. – Его слова и его поступки меня нимало не трогают.

– Нет, Лавиния, – упорствовала миссис Уилфер. – Тут задета честь нашей семьи. Если мистер Джордж Самсон даже мою младшую дочь обвиняет...

– Не понимаю, почему "даже", – перебила ее мисс Лавви. – Что я, хуже других, что ли?

– Молчать! – грозно провозгласила миссис Уилфер. – Повторяю: если мистер Джордж Самсон обвиняет мою младшую дочь в столь низменных целях, его обвинения падают и на мать моей младшей дочери. Эта мать отвергает их и спрашивает у мистера Джорджа Самсона, не сомневаясь в его добропорядочности, что ему, собственно, нужно? Может быть, я ошибаюсь, это вполне вероятно, миссис Уилфер величественно взмахнула перчатками. – Но, по-моему, мистер Джордж Самсон едет в роскошном экипаже. По-моему, мистера Джорджа Самсона везут в дом, который он сам назвал "чертогом". По-моему, мистер Джордж Самсон приглашен вкусить... как бы это выразить... вкусить от величия, ниспосланного семейству, с которым он мечтает породниться. Чем же оправдать такой странный тон мистера Самсона?

– Оправдать его можно тем, сударыня, – упавшим голосом пояснил мистер Самсон, – что я болезненно воспринимаю свое ничтожество в смысле финансов. У Лавинии теперь такие связи! Смею ли я рассчитывать, что она останется прежней Лавинией? И разве не извинительно с моей стороны, что я так больно чувствую ее нападки?

– Если вы недовольны своим положением, сэр, – с ядовитой вежливостью проговорила мисс Лавиния, – мы можем ссадить вас на любом углу, который вы укажете кучеру моей сестры.

– Моя дорогая Лавиния, – с чувством произнес мистер Самсон, – я вас обожаю.

– Обожайте меня как-нибудь по-другому, – отрезала эта юная особа, иначе мне таких обожателей не нужно.

– А к вам, сударыня, – не унимался мистер Самсон, – я питаю глубочайшее уважение, хотя мне, разумеется, никогда не постичь всех ваших достоинств. Пожалейте несчастного, Лавиния! Сударыня, пожалейте несчастного, который чувствует, на какие жертвы идут ради него ваши благородные сердца, но теряет разум... – мистер Самсон ударил себя ладонью по лбу, – ...при одной только мысли, что ему приходится соперничать с вельможами и богачами!

– Когда вам действительно придется вступить в соперничество с вельможами и богачами, вас, по всей вероятности, известят об этом, – сказала мисс Лавви. – Известят заранее. Во всяком случае, если тут будут затронуты мои интересы.

Мистер Самсон не замедлил воскликнуть со всей пылкостью, на какую был способен:

– Ангел! – и смиренно пал к ногам мисс Лавинии.

Только этой победы и недоставало для полного удовлетворения маменьки и дочки! – явиться с покорным рабом в те самые сверкающие чертоги, о которых он говорил, и провести его по этим чертогам как живого свидетеля их славы и яркое доказательство их великодушия. Спускаясь по лестнице, мисс Лавиния разрешила ему идти рядом с собой, словно говоря: "Несмотря на окружающую нас роскошь, я все еще ваша, Джордж. Сколько это продлится, сказать трудно, но пока я все еще ваша". Кроме того, она громогласно и благосклонно называла ему предметы и вещи, которых он до сих пор видеть не видывал:

"Тропические растения, Джордж", "Клетки с птицами", "Часы золоченой бронзы, Джордж", – и так далее, и тому подобное. А миссис Уилфер шествовала впереди, точно вождь племени каннибалов, который, боясь уронить свое достоинство, не выказывает ни малейших признаков удивления или восторга при виде открывающихся его взорам чудес.

В самом деле, поведение этой внушительной матроны во время визита к дочери могло бы служить образцом для всех внушительных матрон при подобных же обстоятельствах. Она поздоровалась с мистером и миссис Боффин так, будто мистер и миссис Боффин говорили о ней все то, что в действительности исходило из ее уст, и дала понять, что только время может изгладить нанесенные ими обиды. В лакеях, прислуживающих за обедом, она видела своих заклятых врагов, которые только и думают, как бы преподнести ей какую-нибудь гадость на блюде или облить ее презрением из графина. Она сидела за столом по правую руку от зятя, прямая как палка, видимо боясь, не подсыпали бы ей отравы в кушанья, и готовясь дать мужественный отпор всем злодейским покушениям на ее жизнь. С Беллой она держалась так, точно это была молодая светская дама, с которой ей пришлось где-то встретиться несколько лет назад. И даже оттаяв немножко после бокала пенистого шампанского и делясь с зятем кое-какими воспоминаниями о своем папе, она сопровождала их такими поистине арктическими намеками на тех, кто после смерти этого замороженного представителя их замороженного семейства отказывался признать в ней благодетельницу рода человеческого, что ее слушателей пробирало леденящим холодом до самых пяток. К концу обеда в столовой появилась Неутомимая. Уставившись на гостей во все глаза, она только-только хотела улыбнуться слабенькой, бледной улыбочкой, как вдруг узрела свою бабушку и тут же залилась безутешными слезами, почувствовав колики в желудке. Когда же эта величавая леди, наконец, собралась восвояси, трудно сказать, что означал ее вид: то ли она сама шла на виселицу, то ли оставляла обитателей этого дома в ожидании грозящей им смертной казни. И все же Джон Гармон получил большое удовольствие от визита своих родственников и признался жене, когда они остались вдвоем, что сегодня, на таком фоне, ее милая простота была особенно мила и прелестна, а потом добавил шутливо, что она бесспорно дочь своего отца, но не матери, ибо у такой маменьки такой дочери быть не может. Этот визит, как уже говорилось, был великим событием. Другое событие, хоть и не великое, но все же немаловажное по мнению обитателей дома Джона Гармона, произошло примерно в те же дни. Речь идет о первой встрече мистера Хлюпа и мисс Рен.

Кукольная швея обшивала с ног до головы куклу для Неутомимой, ростом раза в два больше этого юного существа, и когда она была готова, мистер Хлюп вызвался сбегать за ней. Вызвался и побежал.

– Входите, сэр, – сказала мисс Рен, сидевшая за своим рабочим столиком. – Вы, собственно, кто такой?

Мистер Хлюп представился ей, назвав свое имя и выставив напоказ все свои пуговицы.

– Вот оно что! – воскликнула Дженни. – Я давно хочу с вами познакомиться. Слышали, слышали, сэр, как вы отличились!

– Неужто, мисс? – осклабился Хлюп. – Очень приятно. Но только, чем же это я отличился?

– Плюхнули кое-кого в фургон с нечистотами, – сказала мисс Рен.

– Ах, вы об этом! Как же, как же, мисс, было такое дело! – И, запрокинув голову, Хлюп захохотал во все горло.

– Господи помилуй! – испуганно вскрикнула мисс Рен. – Разве можно так разевать рот, молодой человек? Когда-нибудь разинете, а он у вас больше не закроется.

Мистер Хлюп открыл рот еще шире, если только это было возможно, и закрыл его только тогда, когда нахохотался вволю.

– Да вы ни дать ни взять великан из сказки *, – сказала мисс Рен. – Тот самый, что вернулся домой и захотел поужинать Джеком.

– А он был красивый, мисс? – спросил Хлюп.

– Нет, – ответила мисс Рен. – Страшилище. Ее гость обвел глазами комнату, в которой теперь было гораздо больше нужных и красивых вещей, и сказал:

– Как у вас хорошо, мисс!

– Рада, что вам здесь нравится, сэр. А что вы скажете обо мне?

Вопрос был щекотливый, и Хлюп, замявшись, со смущенной улыбкой стал крутить пуговицу на куртке.

– Смелее, смелее! – скомандовала мисс Рен, лукаво глядя на него. Правда, я уморительное чучело? – Задав ему этот вопрос, она тряхнула головой, да так, что волосы у нее рассыпались по плечам.

– О-о! – восхитился Хлюп. – Чистое золото! И какие длинные да густые!

Мисс Рен, по своему обычаю, весьма выразительно вздернула подбородок и снова взялась за иглу. Но волосы она так и оставила распущенными, довольная впечатлением, которое они произвели на гостя.

– Неужто, мисс, вы одна тут живете? – спросил Хлюп.

– Нет, – отрубила мисс Рен. – С волшебницей. Она моя крестная.

– С ке-ем? – недоуменно протянул Хлюп. – Как вы сказали, мисс?

– Ну, если хотите, так со своим вторым отцом, – ответила мисс Рен, на этот раз серьезно. – А вернее сказать, с первым. – Она покачала головой и вздохнула. – Если бы вы знали моего несчастного ребенка, тогда вам все стало бы понятно. Но вы его не видели и не увидите... И тем лучше для вас.

– Сколько же вам пришлось учиться, мисс, прежде чем вы стали такой мастерицей! – сказал Хлюп, разглядывая сидевших в ряд кукол.

– Как иголку в руках держать и то мне никто не показывал, молодой человек, – ответила кукольная швея, потряхивая головой. – Кряхтела-пыхтела и сама своим умом до всего дошла. На первых порах получалось плохо, а чем дальше, тем лучше.

– А меня-то учат-учат, – сокрушенно проговорил Хлюп. – Мистер Боффин деньги все платит-платит!

– Я знаю, на кого вы учитесь, – сказала мисс Рен. – На столяра.

Мистер Хлюп кивнул.

– Да, после того как вывезли мусор, меня послали учиться. А знаете что, мисс? Мне хочется смастерить вам какую-нибудь вещицу.

– Тысячу благодарностей! А какую именно?

– Ну, например... – Хлюп осмотрелся по сторонам. – Например, полочки, куда можно класть кукол. Или красивую шкатулку с отделениями для ниток, шелка и разных там лоскутков. А то, хотите – выточу красивую ручку вон для того костыля? С ним, верно, ваш названый отец ходит?

– Я с ним хожу, – ответила кукольная швея и так вспыхнула, что даже шея у нее покраснела. – Я хромая.

Бедный Хлюп тоже покраснел, так как за его бесчисленными пуговицами пряталось чуткое сердце, а он сам нанес девочке рану. Но способ загладить вину был найден, – способ, может быть, лучший из всех, какой только можно было найти.

– Очень рад, что это ваш костыль, мисс, потому что для вас мне приятно будет потрудиться – приятнее, чем для кого другого. Разрешите, я его погляжу.

Мисс Рен протянула ему костыль через стол и вдруг отвела руку назад.

– Нет, вы лучше посмотрите, как я с ним ковыляю, – отрывисто проговорила она. – Вот, видите? Скоком, да вперевалочку, да хром-хром-хром. Безобразно, правда?

– А по-моему, вы и без него можете обходиться, – сказал Хлюп.

Маленькая швея снова села к столу, подала Хлюпу костыль и проговорила с доброй улыбкой:

– Спасибо вам.

– Полочку и шкатулку я вам тоже смастерю, и с удовольствием, – сказал Хлюп, прикинув размер костыльной перекладины у себя на рукаве и бережно поставив костыль на место. – Мне рассказывали, что вы очень хорошо поете, а лучшей платы, чем песня, для меня быть не может. Я большой любитель пения и сам, бывало, частенько пел миссис Хигден и Джонни разные комические куплеты с разговорами. Но это, наверно, не по вашей части?

– У вас добрая душа, молодой человек, – сказала кукольная швея. Очень, очень добрая. Я принимаю ваше предложение... Надеюсь, его это не заденет, – добавила она после минутного раздумья и пожала плечами. – А если заденет... так пускай.

– Вы это про своего названого отца, мисс? – спросил Хлюп.

– Нет-нет! – воскликнула кукольная швея. – Это все он у меня на уме. Он, он, он!

– Он, он, он? – повторил Хлюп, озираясь по сторонам. – Где же этот "он"?

– Он. Который будет за мной ухаживать и женится на мне, – пояснила мисс Рен. – Какой же вы бестолковый!

– Ах, он! – сказал Хлюп и призадумался и даже немного помрачнел. – Мне это и в голову не пришло. А когда он появится, мисс?

– Что за вопрос! – вознегодовала мисс Рен. – Кто это может знать!

– А откуда он возьмется, мисс?

– Господи твоя воля! Кто это может сказать! Откуда-нибудь да возьмется, когда-нибудь да появится. Больше мне о нем ничего не известно.

Ее ответ так развеселил Хлюпа, будто это была невесть какая остроумная шутка, и, откинув голову назад, он зашелся от смеха. Глядя на его нелепую физиономию, рассмеялась и кукольная швея, да как весело! Они смеялись долго и перестали, только когда совсем умаялись.

– Ну, хватит, великан, хватит! – воскликнула мисс Рен. – Что это вы живьем хотите меня проглотить? Скажите лучше, зачем вас сюда прислали, я еще этого не слышала.

– За мисс-гармоновой куклой, – ответил Хлюп.

– Так я и думала, – сказала мисс Рен. – А мисс-гармонова кукла вас дожидается. Она укутана с ног до головы в серебряную бумагу, будто в новенькие ассигнации. Обращайтесь с ней осторожнее, и вот вам моя рука, и спасибо вам еще раз.

– Я осторожно ее понесу, так осторожно, будто она вся из золота, сказал Хлюп. – И вот вам обе мои руки, мисс, и скоро я опять вас навещу!

Но самым большим событием в жизни мистера и миссис Джон Гармон в их новой жизни был приезд мистера и миссис Юджин Рэйберн. Как осунулся, как изменился Юджин! Куда девалась его былая светскость! Он шел, тяжело опираясь правой рукой на палку, левую положив на плечо жены. Но ему день ото дня становилось все лучше и лучше, силы прибывали, и врачи начинали поговаривать, что со временем и шрамы у него на лице будут не так заметны.

Да! Большое это было событие, когда мистер и миссис Юджин Рэйберн приехали погостить к мистеру и миссис Джон Гармон, у которых, кстати сказать, уже давно гостили мистер и миссис Боффин, – веселые, счастливые и занятые большей частью созерцанием витрин в лавках.

Миссис Джон Гармон по секрету поведала мистеру Юджину Рэйберну о том, какие чувства питала к нему его теперешняя жена еще в те дни, когда он был беспутным повесой. А мистер Юджин Рэйберн поведал миссис Джон Гармон (тоже по секрету), что она, слава создателю, не замедлит убедиться, какое благотворное влияние оказала на него жена.

– Не ждите от меня торжественных клятв, – сказал Юджин. – Они излишни. Но я твердо решил начать новую жизнь.

– Вы только подумайте, Белла! – воскликнула Лиззи, входя в комнату и занимая свое обычное место у его изголовья, так как он до сих пор не мог обходиться без нее – без своей сиделки. – Вы только подумайте! Ведь в день нашей свадьбы Юджин сказал мне, что ему лучше было бы умереть!

– Но я не умер, Лиззи, – усмехнулся Юджин, – и решил последовать твоему мудрому совету – ради тебя, дорогая.

В тот же день Лайтвуд зашел побеседовать со своим другом. Он лежал на кушетке в отведенной ему комнате наверху; Лиззи рядом с ним не было, так как Белла увезла ее кататься.

– Мою жену можно оторвать от меня только силой, – сказал Юджин, и Белла, рассмеявшись, так и сделала.

– Друг мой, – первым начал Юджин, взяв Лайтвуда за руку. – Как кстати ты пришел! У меня накопилось столько всяких мыслей, что мне не терпится поделиться ими с кем-нибудь. Прежде всего поговорим о настоящем, а потом перейдем к будущему. МПР, который душой и телом куда моложе, чем его сын, и до сих пор преклоняется перед женской красотой, был настолько любезен (не так давно он провел у нас два дня... там, на реке, и остался чрезвычайно недоволен нашей гостиницей). Так вот, он был настолько любезен, что предложил заказать художнику портрет Лиззи. Как ты сам понимаешь, когда такие слова исходят из уст человека, подобно МПР, их можно приравнять к мелодраматическому благословению.

– А ты действительно начинаешь поправляться, – с улыбкой сказал Мортимер.

– Нет, кроме шуток! – сказал Юджин. Осчастливив нас, МПР стал полоскать рот кларетом (им заказанным, но оплаченным мною) и приговаривать: "Сын мой, неужели ты пьешь такую бурду!" Это было равносильно – для него – отчему благословению, которое в большинстве случаев сопровождается потоком слез. Хладнокровие МПР нельзя мерить обычной человеческой меркой.

– Да, ты прав, – согласился Лайтвуд.

– Вот и все, что МПР мог исторгнуть из своего сердца по этому поводу, продолжал Юджин, – а в дальнейшем он будет с прежней беспечностью разгуливать по свету, заломив шляпу набекрень. Итак, поскольку моя женитьба удостоилась столь торжественного признания, с семейным алтарем покончено. Далее, Мортимер, ты сотворил чудо, уладив мои денежные дела, и теперь, когда возле меня есть ангел-хранитель и опекун – моя спасительница... (ты видишь, как я еще слаб! Не могу говорить о ней без дрожи в голосе), с ее помощью мои скромные средства все-таки кое-что составят. Тут и сомневаться нечего, потому что вспомни, как я раньше пускал деньги по ветру! У меня ничего не оставалось.

– Меньше, чем ничего, Юджин. Скромное наследство, доставшееся мне от деда (как жаль, что он не бросил его в пучину морскую!), отбило у меня всякую охоту заниматься делом. То же самое произошло и с тобой.

– Сама мудрость глаголет твоими устами! – сказал Юджин. – Да, мы с тобой жили в Аркадии *, Мортимер, но теперь возьмемся за ум. Впрочем, отложим этот разговор на несколько лет. Знаешь, что я придумал? Уехать с женой в какую-нибудь колонию и потрудиться там на адвокатском поприще.

– Я без тебя погибну, Юджин, но, может быть, это решение правильное.

– Нет! – воскликнул Юджин. – Неправильное! Никуда не годное решение!

Он проговорил это с такой горячностью – чуть ли не гневно, – что Мортимер в изумлении посмотрел на него.

– Ты думаешь, в моей бедной голове все помутилось? – весь вспыхнув, продолжал Юджин. – Ничуть не бывало! Я могу сказать о музыке своего пульса то же, что сказал Гамлет *. Я волнуюсь, но это здоровое волнение, Мортимер! Неужели я струшу и, стыдясь своей жены, увезу ее на край света! Где бы сейчас был твой друг, Мортимер, если б в свое время и она струсила, когда у нее было к тому гораздо больше оснований!

– Ты благородный, мужественный человек, Юджин, – сказал Лайтвуд. – И все же...

– И все же, Мортимер...

– И все же, готов ли ты поручиться, что тебя не будет уязвлять (из-за нее, только из-за нее, Юджин!) тот холодок, с которым отнесется к ней... общество?

– О! На этом слове поперхнуться нетрудно! – со смехом проговорил Юджин. – Кто под ним подразумевается – уж не наша ли очаровательная Типпинз?

– Может быть, и Типпинз, – тоже рассмеявшись, сказал Мортимер.

– Разумеется, Типпинз! – горячо воскликнул Юджин. – Сколько бы мы ни хитрили, ни лгали самим себе, Мортимер, от этого никуда не уйдешь. Но моя жена все-таки ближе моему сердцу, чем Типпинз, я обязан ей немногим больше, чем Тишганз, и горжусь ею так, как никогда не гордился Типпинз. И поэтому, Мортимер, я буду бороться до последнего вздоха, бороться в открытом поле, за нее и вместе с нею. А если я смалодушничаю, сбегу отсюда и поведу свою борьбу где-нибудь на краю света, тогда ты, Мортимер, – самый близкий мне человек после нее, с полным на то правом скажешь, что напрасно она не пнула меня ногой в ту ночь, когда я валялся, истекая кровью, напрасно не плюнула мне, негодяю, в глаза!

Внутренний огонь преобразил Юджина, и на миг он стал прежним красавцем, словно лицо у него не было изуродовано. Мортимер принял его слова как должно, и друзья до самого прихода Лиззи горячо обсуждали свои планы на будущее. Она вошла, села возле мужа и ласково коснулась ладонью его лба и рук.

– Юджин, милый, ты заставил меня уехать, но я, видно, напрасно послушалась тебя. Ты опять весь горишь. Что с тобой? Что ты тут делал?

– Ничего, – ответил Юджин. – Просто с нетерпением ждал, когда ты вернешься.

– И разговаривал с мистером Лайтвудом? – Лиззи с улыбкой повернулась к Мортимеру. – Что же тебя так взволновало? Неужели все оно же – ваше Общество?

– Ты отгадала, дорогая, – ответил Юджин со своей былой беспечностью и, смеясь, поцеловал жену. – Все оно же – наше Общество.

Это слово не выходило у Мортимера из головы всю дорогу, до самого Тэмпла, и он решил посмотреть, что же делается в Обществе, где ему давно не приходилось бывать.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ – Глас Общества

Для того чтобы побывать в Обществе, от Мортимера Лайтвуда требуется только одно: ответить на пригласительную карточку мистера и миссис Вениринг, кои почтут за честь и так далее и тому подобное, и уведомить их, что он, Мортимер Лайтвуд, тоже почтет за честь, и так далее, и тому подобное. Вениринги продолжают без устали сдавать Обществу свои пригласительные карты, но тем, кто хочет принять участие в этой игре, следует поторопиться, ибо в Книге Несостоятельных Судеб уже записано, что на следующей неделе Вениринг лопнет. Да. Разгадав секрет, как можно жить не по средствам, и малость перебрав там, где ему, депутату неподкупных избирателей Покет-Бричеза, надлежало брать, Вениринг сложит с себя на следующей неделе депутатские полномочия, после чего законник, пользующийся доверием Британии, снова примет в дар от Покет-Бричеза не одну тысячу, а Вениринги удалятся в Кале, где будут жить на бриллианты миссис Вениринг (в которые мистер Вениринг, как и подобало любящему супругу, время от времени вкладывал солидные суммы) и рассказывать Нептуну и вообще всем, кто пожелает слушать, что до того, как Вениринг покинул парламент, палата общин состояла из Вениринга и из шестисот пятидесяти семи его самых близких друзей *. Примерно в то же время Общество вдруг поймет, что оно всегда презирало Вениринга, не доверяло Венирингу и, обедая у Вениринга, всякий раз испытывало сомнения, хотя, почему-то, ни с кем своими сомнениями не делилось и свято хранило их в тайне.

Но поскольку Книга Несостоятельных Судеб еще не открылась на той странице, в особняк Венирингов, как и всегда, валом валят гости – те самые, что ездят туда обедать не с хозяевами, а друг с другом. Вот леди Типпинз. Вот Подснеп Великий и миссис Подснеп. Вот Твемлоу. Вот Буфер, Бутс и Бруэр. Вот Подрядчик, заменяющий собой провидение для полумиллиона людей. Вот Директор Компании, отмахивающий ежедневно по три тысячи миль. Вот блистательный Гений, ухитрившийся нажить на акциях кругленькую сумму – ровно триста семьдесят пять тысяч фунтов, без шиллингов и пенсов.

Добавьте сюда и Мортимера Лайтвуда, который входит с томным видом, заимствованным у Юджина еще в те дни, когда он, Мортимер, увеселял Общество рассказом о человеке неизвестно откуда.

Блистающая свежими красками фея, леди Типпинз, чуть не взвизгивает при виде своего вероломного поклонника. Она манит к себе дезертира, помахивая ему веером, но дезертир, заранее решивший не подходить к ней, беседует с Подснепом о Британии. Подспеп всегда заводит беседы о Британии и отзывается о ней так, точно его наняли в личные сторожа к этой даме на предмет охраны ее британских интересов от посягательств всех других стран.

– Мы знаем, что затевает Россия, сэр, – говорит Подснеп. – Мы знаем, что нужно Франции. Мы видим, куда клонит Америка, но мы знаем также, что представляет собой Англия, и этого нам вполне достаточно.

Однако, когда все садятся за стол и Лайтвуд занимает свое обычное место напротив леди Типпинз, отделаться от нее нелегко.

– Отшельник! Робинзон Крузо! -говорит эта чаровница, обменявшись с ним поклоном. – Как там ваш необитаемый остров?

– Благодарствуйте! – отвечает Лайтвуд. – Он ни на что не жаловался.

– А как там ваши дикари? – спрашивает леди Типпинз.

– Когда я выехал из Хуан-Фернандеса *, они начинали помаленьку приобщаться к цивилизации и поедать друг друга, что, собственно, одно и то же, – отвечает Лайтвуд.

– Изверг! – возмущается это прелестное юное существо. – Вы догадываетесь, о чем я спрашиваю, и испытываете мое терпение! Расскажите мне – немедленно! – о молодой супружеской чете. Вы же присутствовали на свадьбе!

– Дайте подумать. – Мортимер делает вид, будто вспоминает что-то. – Да, действительно присутствовал.

– Как была одета невеста? В костюме гребца?

Мортимер хмурит брови и умолкает.

– Она, наверно, положила руль сначала налево, потом направо, потом дала полный вперед, причалила, пришвартовалась, – словом, проделала все нужные эволюции, чтобы доставить самое себя на свадебную церемонию? – не унималась резвушка Типпинз.

– Это не важно. Важно то, что она украсила ее своим присутствием, говорит Мортимер.

Кокетливо взвизгнув, леди Типпинз привлекает к себе всеобщее внимание.

– Украсила? Вениринг! Если со мной сделается дурно, приведите меня в чувство! Он хочет сказать, что эта ужасная лодочница красива!

– Простите, леди Типпинз, я ничего не хочу вам сказать, – говорит Лайтвуд и в подтверждение своих слов с подчеркнутым безразличием принимается за еду.

– Нет, от меня не так легко отделаться, злой бука! – восклицает леди Типпинз. – Как ни старайтесь, вам не удастся выгородить своего дружка, Юджина, который стал всеобщим посмешищем. Я вам докажу, что Общество единогласно осудило его сумасбродный поступок. Миссис Вениринг, душенька, давайте образуем парламентскую комиссию по расследованию этого дела!

Миссис Вениринг, большая поклонница этой болтливой сильфиды, восклицает: "Парламентскую комиссию? Давайте, давайте! Прелестно!" Вениринг говорит: "Кто за это предложение, прошу сказать "да". Кто против, прошу сказать "нет"... Принято большинством голосов". Но его остроты будто и не слышат.

– Председателем комиссии буду я! – заявляет леди Типпинз.

("Сколько в ней жизни!" – восклицает миссис Вениринг, и тоже попусту.)

– Парламентская комиссия, – продолжает шаловливая Типпинз, – избрана для того, чтобы... как это?., ну, словом, чтобы прозвучал глас Общества. Комиссии предстоит решить следующий вопрос: считать ли глупцом или умницей родовитого, недурного собой, не лишенного способностей молодого человека, который женился не то на лодочнице, не то на фабричной работнице.

– Протестую, – перебивает упрямый Мортимер. – Вопрос надо сформулировать так: хорошо или дурно поступил описанный вами человек, женившись на бесстрашной девушке (о ее красоте говорить излишне), которая спасла ему жизнь, проявив при этом поразительное мужество и находчивость, на девушке, ничем не запятнанной, обладающей редкими душевными качествами, на девушке, которой он всегда восхищался и которая всем сердцем любила его.

– Но позвольте, – говорит Подснеп, выставляя напоказ свою крахмальную грудь и свой скверный характер. – Была эта молодая особа лодочницей или нет?

– Нет, не была. Но, насколько мне известно, ей приходилось иногда помогать отцу – лодочнику.

Дружный взрыв негодования по адресу молодой особы. Бруэр качает головой. Бутс качает головой. Буфер качает головой.

– А скажите, мистер Лайтвуд, – продолжает Подснеп, выставляя теперь напоказ свои бакенбарды, похожие на головные щетки. – Фабричной работницей она была?

– Нет, не была. Но, насколько мне известно, служила на бумажной фабрике.

Повторный взрыв негодования. Бруэр говорит: "Боже милосердный!" Бутс говорит: "Боже милосердный!" Буфер говорит: "Боже милосердный!" Их голоса протестующе рокочут.

– Тогда, – заявляет Подснеп, отмахиваясь правой рукой, – я имею сказать вот что: мне претит такой брак! Он вызывает у меня чувство омерзения, тошноту! И я даже слушать об этом не желаю!

("Любопытно! – думает Мортимер. – Неужели Общество глаголет его устами?")

– Браво, браво, браво! – восклицает леди Типпинз. – А ваше мнение об этом мезальянсе, достопочтенная коллега достопочтенного члена Комиссии, который только что сел на место?